Маяк

      Андрей полулежит на своей постели, лаская гриф гитары, нежно перебирая струны. Ему через пять часов выходить в ночной эфир, а он не может себя заставить подняться с постели. Хотя бы потому что на его коленях так уютно дремлет его воплотившаяся в реальность мечта. Прошлым вечером они решили сменить дислокацию, и пришли домой к Андрею. Уставший от бесконечных съёмок и постоянной работы за компьютером Далер почти сразу уснул, стоило ему упасть на постель, так что музыканту пришлось раздевать спящего художника самому.       Далер слушает мягкий перебор струн под пальцами Андрея, размышляя о том, насколько сильно он сейчас счастлив. Как ему хорошо в этой, такой похожей на его собственную, и такой отличающейся от его квартире. Он распахивает глаза, глядя на Лунёва счастливым, безмятежным взглядом сытого домашнего кота. Андрей смотрит в ответ с нескрываемой нежностью, после чего откладывает гитару в сторону, перетягивая Далера со своих колен под бок. Губы ласкают искусанные в попытках сдержать особо громкие стоны губы Далера, руки ласково сжимают бока и спину, втискивая, вплавляя в своё тело. Хочется забрать его всего себе, но не растворять, как краски в воде, а сделать частью своей песни, что так легко и нетерпеливо льётся из-под пальцев с губ долгими стонами и вздохами. — Андрей.       Сбивчивый шёпот подстёгивает вжать в постель, сжимая тонкие запястья над головами, укрывая своим телом словно самым тёплым пледом. Обнажённые, кожа к коже, медиаторами по оголённым нервам, мягкими штрихами акварели поверх нотного стана, вырисовывая изгибы тел, притёртых друг к другу так близко, что не различить, где чьё. — Да ле ррр…       Даже имя созвучно с росчерком нот на бумагах, что ворохом покрывают пол в спальне, случайно сбитые двумя разгорячёнными телами в пылу страсти этим утром, когда Далер встал попить воды, а Андрей просто не захотел быть так долго в одиночестве. Андрей готов всю оставшуюся жизнь играть на этом взмокшем от их любви теле, беречь как самое дорогое произведение искусства.       Далер сбивчиво шепчет нежности прямо в уши Андрея, будто музыка льётся, не слова. Андрей покрывает тело Далера поцелуями, будто художник пишет шедевр на ценном холсте. Андрей слышит смычок постели под ними, Далер сквозь пелену наблюдает мазки солнца на плечах Андрея.       Лунёв слышит целый симфонический оркестр в их близости, Кузяев видит полотно, перед которым преклоняются люди в их страсти к искусству. Пока всё это не смешивается в единое месиво звуков и штрихов, подбрасывающее со всей силы, и со всей силы швыряющее обратно, в горячие объятия и переплетённые тела.       И Далер видит в глазах Андрея «Шторм» Вивальди. И Андрей видит в глазах Далера «Девятый вал» Айвазовского. — Мой Вивальди… — Мой Айвазовский…       Случайно активированный плеер на телефоне Андрея надрывается под кроватью, напевая: «Моя Гиперборея, Арктида, Гандвана… Мы связаны хребтами назло океанам. Мы суперконтиненты под небом Аида!»       И Андрей завороженно шепчет в ещё один мягкий поцелуй: — Ты — моя Атлантида…       Далер не спорит. Он готов быть для своего музыканта хоть Атлантидой, хоть всеми чудесами Света, лишь бы только видеть это восхищение в глазах Лунёва. Он прикрывает глаза, мягко оглаживая крепкую спину Андрея, молча слушая приятное пение любовника. И нет больше ничего важнее, чем эти мгновения наедине.

***

      Рома босиком топчется по прохладному, усыпанному мукой полу, наблюдая, как ловко Илья переворачивает блинчики на единственной в доме сковородке. Хотя, чаще его взгляд скользит по крепким рукам и спине Кутепова, чем задерживается на золотистых кругляшах блинов. В конце концов камера вновь оказывается в его руках, и Илья лишь добродушно ухмыляется, наливая тесто на сковороду и слушая тихие щелчки затвора фотоаппарата. Молчание между ними уютное, наполненное домашней вознёй. И когда последний блин оказывается на тарелке, Илья усаживает Рому на столешницу возле раковины, убирая камеру в сторону, укладывая ладони на бёдра парня. Сегодня им никуда не надо бежать, не нужно торопиться на съёмки и репетицию. Они целуются неторопливо, смакуя каждое мгновение в объятиях друг друга. И очень кстати отсутствие футболок, но так некстати эти чёртовы джинсы, под которые невозможно проникнуть ладонями.       Прерывает их звонок в дверь. И пока Илья идёт разбираться с незваными гостями, Рома с совершенно счастливой улыбкой смотрит то на камеру на столе, то на стоящую рядом тарелку с чуть остывшими блинами. — Рома, это к тебе!       Зобнину не нравится это «Рома», он слишком привык либо к насмешливо-ласковому «студент», либо к нежному «Ромка». Он спрыгивает со столешницы, намереваясь уже спросить Илью, откуда он вспомнил это короткое «Рома», когда его взгляд натыкается на ту, кого он сейчас видеть хотел меньше всего. — Рамина?!       Девушка мнётся на пороге, не зная, как реагировать на всё то, что она видит. Она шла сюда в надежде помириться с Ромой, думала, что тот всё поймёт и примет её обратно. Но явно прожигающий её ревнивым взглядом полуголый незнакомец ставил девушку в откровенный ступор.       Рома, очнувшись от первого шока, заметил, что Илья надевает обувь. Шагнув к нему и перехватив за руку, парень тихо попросил: — Не уходи.       Илья бросил хмурый взгляд за спину Ромы, осторожно заметив: — Может быть, вам лучше поговорить наедине и обсудить всё?       Отрицательно покачав головой, Рома выдохнул: — Нечего обсуждать. Останься, пожалуйста. В конце концов, ты мой парень. У меня от тебя секретов нет.       Илья смотрел теперь только на парня перед собой. Рома говорил искренне, по его взгляду, движениям было понятно, как сильно он не хочет отпускать Илью, как сильно он ему нужен. Сам Рома наконец посмотрел в глаза своим страхам и обидам, понимая, что жизнь не заканчивается на прошлых неудачах. Он понял, что наконец может отпустить Рамину и окончательно впустить в свою жизнь Илью, пытавшегося влезть в неё с грациозностью и наглостью кота.       Тихо захлопнулась входная дверь, оставляя Рому в крепких объятиях Ильи. В этот момент Роме показалось, что с таким звуком захлопнулась дверь в его прошлое.

***

      Сергей сидел в студии в полном одиночестве, вглядываясь в экран ноутбука. Работать где-то в другом месте не представлялось возможным: загородный дом, его квартира и тем более квартира Виктора напоминали о художнике, заставляя слишком часто отвлекаться на мелочи. Даже здесь и сейчас, Сергей больше думал о скорой встрече, чем о работе и предстоящем фестивале.       Внезапно, дверь за спиной открылась, впуская в помещение человека. Сергей, не отвлекаясь от ноутбука, коротко бросил: — Здравствуйте. Одну минуту, пожалуйста.       Впрочем, ответ заставил Семака замереть на месте: — Я могу подождать сколько нужно. Я совершенно никуда не тороплюсь.       Обернувшись, Сергей уткнулся взглядом в того, кто занимал все его мысли последние несколько лет. — Виктор… Но ты же только послезавтра…       Гончаренко сделал несколько шагов вперёд, наклоняясь, срывая с приоткрытых губ приветственный поцелуй: — Значит я немного соврал, избавляя тебя от сорока восьми часов мучительного ожидания. Кому как не мне знать, как остро ты переживаешь разлуку с дорогими тебе людьми.       Подскочив со стула, Сергей крепко прижал к себе Виктора, вдыхая едва ощутимый аромат любимого парфюма с волос. Кажется только сейчас до него дошло, как сильно ему не хватало Виктора, насколько мучительным было расставание в этот раз. Почувствовав крепкие ответные объятия, Сергей услышал тихий шёпот Виктора: — Ну её к дьяволу, твою работу. Поехали домой.       И уже в машине слушая весёлый рассказ Виктора об очередном семинаре, Сергей наконец почувствовал, как отпускает накопившееся напряжение, как в голове звенит умиротворяющая пустота, и как всё тело заливает тепло. Понял, насколько холодно ему было одному, в этом жарком июльском Питере. И когда в монологе Виктора наступила пауза, он тихо произнёс: — Ты забыл в Петербурге кое-что очень важное в эту поездку.       Виктор чуть нахмурился, пытаясь вспомнить, что именно он мог забыть, но так и не вспомнив, спросил: — И что же я забыл?       Остановив машину возле их дома, Сергей коротко ответил: — Меня.