Когда гаснет солнце

Марк не помнил, когда плакал в последний раз. Кажется, это было года четыре назад. Тогда он сломал лодыжку. Это было больно в физическом плане, но в моральном — еще больнее, потому что этот перелом сломал его карьеру и цель жизни. Но это было четыре года назад. Теперь он ревел как пятилетний пацан, прихлебывая из бутылки вино в наивной попытке успокоиться. Простая фраза Джексона и его взгляд потрясли Марка настолько, что он едва сдержался, чтобы не начать реветь прямо в присутствии Джексона. Это было бы очень странно для нового знакомого, но не для самого Марка. Склонность к занятиям психологией у него была всегда. Он был эмпатичен и чувствовал эмоции людей в той или иной степени. Чем больше ему была симпатична личность и чем сильнее эмоции она испытывала, тем ярче и отчетливее Марк эти самые эмоции чувствовал и сопереживал их. Джексон же захлестнул его сознание полностью, как штормовое море крошечный островок в бесконечных просторах. Джексон был прекрасен внешне и наверняка внутренне, почему-то Марк в этом не сомневался. Редко кто ему так нравился с самой первой встречи. Но в противовес прошлое Джексона затапливало и душило его нутро. Это Марк понял, когда Джексон сказал о своих маме и сестре. Тогда он посмотрел в глаза Марка, и тот на несколько мгновений сам окунулся в ледяную черную топь, с трудом сдерживая свои эмоции. Это было больно и очень страшно. Алкоголь не останавливал бурю в душе, и Марк, убрав бутылку в холодильник, постарался заснуть. Это у него получилось только через час. На следующий день в универ было решено не идти, так как опухшее лицо весьма недвусмысленно намекало на состояние его владельца. Да и сам Марк проходил весь день как в воду опущенный, не зная, чем себя занять. Вечером он спохватился, что обещал позвонить Джексону назначить свидание. На несколько секунд в голове зародилось сомнение по поводу того, смогут ли они общаться без напряжения, но Марк быстро отмел от себя эту мысль. Психолог он, в конце концов, или нет? Разговор был коротким. Стараясь сделать свой голос непринужденным, Марк пригласил Джексона на набережную, прогуляться вдоль реки. Тот согласился и даже поинтересовался, как Марк себя чувствует. Видимо, его насторожил все еще сиплый голос. Заверив, что все в порядке, Марк положил трубку. Начало было положено, но самое сложное было впереди, и Марк не знал, что ему нужно делать.

***

Они встретились на выходе из метро и направились к реке. Марк на этот раз надел куртку, предполагая, что у реки будет сильный ветер. Стиль Джексона практически не изменился. Они шли медленно, молча, никто не решался заговорить первым. Когда река была совсем рядом, первым не выдержал Джексон: — Я хотел попросить прощения. Марк искренне удивился: — За что? — Мне кажется, прошлый раз я тебя загрузил. Вон, какой хмурый ходишь. Обычно, когда мне приходилось говорить о своей семье, люди сразу принимались жалеть меня и сочувствовать. «Прими соболезнования» и прочее бла-бла-бла, но от их слов становилось только хуже. А ты просто загрузился и замолчал. Зато у меня с души как будто камень свалился. Марк пожал плечами: — Есть у людей такая способность — чувствовать чувства других людей. Только у всех они выражены в разной степени. У меня, например, она развита довольно сильно, но я далеко не уникален, таких людей много. Бэмбэм тоже хороший эмпат. И знаешь… тогда я ненадолго почувствовал твою боль и чуть не задохнулся. А потом ревел как мальчишка весь вечер. Ты очень сильный человек, Джексон. На твоем месте я бы уже давно свихнулся. — А я чуть и не свихнулся, — невесело хмыкнул Джексон. — Месяц в психушке просидел. Антидепрессанты жрал вместо еды. Это помогло в какой-то степени. Депрессию, по крайней мере, вылечили. Знаешь, — он покосился на Марка. — Ты первый, кому я это рассказываю. Или прошло достаточно времени и я успокоился, либо ты какой-то особенный человек, которому хочется все рассказать. Они шли вдоль реки, бок о бок, не глядя друг на друга и не замечая буянящего ветра. Марк повернул голову: — Так расскажи. Мне действительно хочется узнать о твоей семье. — Ну, здесь почти нечего рассказывать. В смысле, что-то, что могло бы заинтересовать сторонних людей. А так… моя мама болела Францией. Мечтала туда уехать. Будучи девушкой, выучила язык и была готова рвануть покорять Европу, но встретила моего папу. Потом родился я. Так о Франции пришлось забыть. Она начала преподавать французский, папа работал в предпринимательстве, ничего необычного. Хотя, пожалуй, в наше время можно назвать необычной семью, полную любви и гармонии. Мы все друг друга очень любили и уважали, и я, уже будучи мальчишкой, готов был на все ради моей семьи. Потом родилась сестренка. Стелла. Я стал для нее настоящим защитником, рыцарем маленькой принцессы. Нам обоим нравились эти роли. Так мы жили восемь лет. А потом мои родители попали в автокатастрофу и погибли сразу на месте. Я тогда только достиг совершеннолетия, готовился пойти учиться на лингвиста, видимо, во мне взыграли материнские гены, но мечты пришлось оставить. Тогда я тоже впал в депрессию, меня из нее вывели, а в жизнь меня вернула Стелла. Она тогда еще мелкой девчонкой была. Я оформил над ней опекунство, стал учиться и работать. Она стала для меня единственным смыслом жизни после ухода родителей. До катастрофы я был очень общительным и компанейским парнем. Мне нравились тусовки, у меня было много друзей, но после гибели родителей они как будто растворились. Я был погружен в учебу, работу, воспитание Стеллы, у которой начался переходный возраст, но никто кроме Бэма свою помощь так и не предложил. Тогда я не думал о разочаровании — времени на это не было. А год назад погибла Стелла. Ей было семнадцать. Наглоталась таблеток. Я и не замечал, что ей хреново было, а она скрывалась. Я как никто другой должен был это заметить. Но нет, рыцарь не спас принцессу. Потом меня снова лечили, вылечили и выпустили на волю. Только цели какой-либо нет. Все, что было мне дорого, исчезло, и в этом есть моя вина. Джексон замолчал и повернулся к Марку, тот смотрел перед собой, утираясь рукавом. — Ты ревешь? — Джексон приподнял бровь в знак удивления. Марк всхлипнул и помотал головой: — От ветра глаза слезятся, — потом посмотрел на Джексона: — Так у тебя глаза тоже на мокром месте. Джексон не сдержал слабой улыбки: — Так ветер же. И Марк ему ответил улыбкой. Потому что ветер в их случае был совершенно ни при чем. Они шли дальше, соприкасаясь плечами, погруженные в свои мысли. Молчание никого не напрягало и даже успокаивало. Первым голом подал Марк: — Зря ты винишь себя в чужой смерти. Думаю, у Стеллы были свои мотивы, чтобы… — Эти мотивы продиктованы логикой болезни, Марк, — перебил его Джексон. — Я понимаю, о чем говорю. Когда ты под действием не совсем адекватных мыслей или эмоций, ты их такими не считаешь. Для тебя они — истина в последней инстанции. И решения, принимаемые на поводу у этих мыслей, кажутся лучшим выходом из положения. Но это не так. Она наверняка считала себя обузой для меня и решила, что ее смерть станет для меня освобождением от всех хлопот, а получилось совсем наоборот. — Ты должен постараться себя простить. Это прошлое, твое чувство вины держит тебя, ты… Джексон резко остановился. — Марк. Ты заговорил, как все старикашки-психологи, которые так и не поняли меня. Неужели ты тоже не понимаешь? Или ты думаешь, что это так просто решается? Давай проверим. Он сделал шаг в сторону реки, раскинул руки в стороны и заорал, что было мочи: — ДЖЕКСОН, Я ПРОЩАЮ ТЕБЯ! С голого дерева слетела стайка испуганных птиц, гигантская река молча поглотила вопль вместе с эхом. Молчаливый Марк наблюдал за сценой с дорожки. Джексон повернулся к нему: — Видишь? Ничего не изменилось, я продолжаю винить себя, и буду это делать до конца своей жизни. — С такими мыслями ты долго не продержишься, — голос Марка звучал тихо. Джексон зашагал вперед, увлекая за собой Марка. — И хорошо. Я и так незаслуженно долго здесь продержался. — Не говори так. Ты ценен для других людей… Джексон скептически покосился на Марка: — Для моих работодателей что ли? Ну так заменимых людей не бывает. — Дурак. Я говорю о Бэмбэме. И обо мне, — последние слова, прозвучавшие едва слышно, Джексон, тем не менее, услышал слишком отчетливо. — Что ты сказал? — переспросил он. Марк посмотрел на него исподлобья: — Говорю, что для меня тебя никто не заменит. У Джексона сжалось сердце. Марк ему нравился и в другой ситуации они могли бы стать прекрасной парой, но сейчас это было лишним. Вздохнув, Джексон сжал плечи Марка и заговорил, стараясь сохранять спокойствие: — Послушай, Марк, я не достоин этого. Ни тебя, ни твоей симпатии, ни симпатии кого-либо еще. Я не достоин счастья. Я его получил в детстве в полной мере, а теперь должен платить за свои ошибки. Я виноват, и должен заплатить за это. Думаю, ты сможешь найти кого-нибудь более достойного. Марк покачал головой и сказал: — Дурак ты, Джексон, — и вырвался из хватки. Он зашагал вперед, едва ли не срываясь на бег, понимая, что Джексон за ним не рванет. В ушах стояли слова Джексона, перед глазами — его лицо, а в голове роилась память о чужих противоречивых чувствах: Джексон на самом деле хотел для себя счастья, но не считал себя его достойным. Марк собирался доказать Джексону, что тот не прав.