Снежный край

Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. В Питере 0 с ледяным дождем и ветром. Здесь ясные, белоснежные - 25. Рука, в которой Юля держит телефон, немеет на морозе. Щеки покалывает. Она считает до трех, собираясь с духом. - Простите пожалуйста, а когда автобус обратно в Челябинск? Она спрашивает всю очередь разом, не отвечает никто. - Простите - - Вам тут что, справочное бюро что ли? Тут бы нужен хороший флип, но откуда ему взяться. За спиной Юля слышит: - А что такое? Не пустили? Женщина отдыхает, поставив сумки на снег. Буквально в десяти метрах за ней таксист закрывает багажник и отъезжает. Бежать за ним? Юля не успеет. Наверное. - Я не знала про пропуск. - Ну что ж вы так. Юля кивает на сумки: - Помочь? Женщина благодарно уступает ей ручки. Сумка неподъемная, Юля тащит ее по снегу волоком. - А вы к кому? - К другу. Так. - Ну где друг живет, как его фамилия? Телефон его знаете, наверное? Может, он хоть выйдет к вам сам. Юля чувствует, что – абсолютно ни с хуя – дрожит голос. - Он не отвечает. - Ну что ж он так… И правда. - Ну может он еще ответит? Что, трубку не берет? Отошел? А он знает, что вы едете? Добираются до окошка. Увидев из окошка Юлю, офицер даже привстает с места: - Девушка, я вам русским по белому сказал, вы не пройдете здесь. Женщина показывает свой пропуск в окошко. - Степа, не ори, ты как ведешь себя. Юле смешно. Офицер это видит, злится сильнее. Он на сколько, интересно, года на четыре ее старше? - Проходим, не задерживаем очередь. - А вы аж из Челябинска к нему ехали? - Из Питера. - Ну что ж вы так. Ну подождите еще, может? - Женщины… - А тут есть, где подождать? - Ой, вряд ли. Может, в Ключах? Или на 21 Площадку идите… Юлю отодвигают из очереди. - Вы идете или беседовать тут будете? - Спасибо! От холода телефон лагает. Приходится дышать на него, чтобы ожил тачпад. Глаза слезятся. В поселке Ключи гугл не видит ничего, вообще. На 21 площадке – интересно, где остальные двадцать? - нет кафе, но есть столовая при доме отдыха Сокол. До 21 площадки по дороге три часа ходу. Идти теплей, чем стоять. Юля идет. Снег хрустит под ногами. Дэн не вышел из конфы, и когда Рестор дал новую дату на Славин баттл с Rickey F, Слава заспамил Ничейных 2.0 вбросами вроде «Чейни сидит на члене» и «Я ухожу на Фрешблад, чао, лузерочки». Это был не лучший способ пригласить Дэна постоять за спиной, и, наверное, кто-то должен был это Славе сказать, но Юля не стала. Не смогла себе объяснить, почему. Легион был охвачен нервическим, напряженным ожиданием, она чувствовала, что у всех были более ли менее одни и те же вопросы, но никто не мог набраться смелости, чтобы их задать. Ощущение было, словно Юля в темноте наткнулась на преграду. Невозможно было преодолеть ее. Нельзя было ее проигнорировать. У преграды не было ни имени, ни образа, и Юля наощупь пыталась определить ее размеры, природу, меру исходящей от нее угрозы. На проекте на определенные темы не говорят. Это она хорошо знала. Правил никто не объявлял вслух и не объяснял, но чем сильнее накалялась обстановка, тем больше становилось темных пятен. Забэ. Звонки PLC осенью пятнадцатого года. Харрисон. Рассел. Артист. Прайм. 1347. Баттл Славы со Сваном. Гена Фарафонов. Корифей. Темнота, забвение и молчание накрывали людей, события, дни, куски разговоров, витки человеческих отношений. Юля к этому была готова. Юлю мало это волновало. Тьма распространялась и поглощала тех, кто приближался к ней, и Юля не приближалась. Не протягивала руки тем, кто исчез, и ни о ком из них не жалела. Она осторожно следовала за Дэном и не сомневалась, что он покажет верную дорогу. Другие – она знала – следовали за Славой. Забывали то, чего не было, молчали о том, чего не помнили. И ее это совершенно устраивало. Но Дэн пропал. И она чувствовала, как темнота и молчание поглощают его, и не знала, что будет делать, когда дорогу станет показывать некому. Когда негде станет его отыскать. Другие боялись тоже. Юля с удивлением обнаружила, что все они, все до одного, перестали в какой-то момент быть взрослыми. Разучились быть самим себе хозяевами. Вокруг были растерянные дети, и она злилась на себя, потому что ничем от них не отличалась. Они перешептывались украдкой, боясь потревожить стихию, с которой не умели справиться. Слава бросал подъебки, будто камни в колодец, измеряя глубину пиздеца. Юля написала Замаю, потому что Замай в самой меньшей мере был частью их семьи, и печать молчания была над ним (почти) не властна. «Чо там, Чейни Славика за такие пляски еще рублем не наказал? Щас как договорится с Рестором, что вы ебашите бесплатно» Замай забросил крючок в ответ: «А Чейни на связь не выходит, дал Славин номер Рестору и съебался в прерии. Он чо там, обиделся, что ли?» Отвечать было нечего, и она промолчала (это она хорошо умела и ей случалось этим гордиться), но Замай, видимо, решил, что молчание – знак согласия, потому что следом отправил: «Ну правильно, сам кинул, сам взъебался. Чейни вообще самодостаточный человек». Юля гадала, стоит ли возразить, и очень плохо в ту ночь спала. На выезд поехала с пустой головой и нанесла три ведра хуйни клиенту. Она точно помнила, что была другой, что эта атрофия воли и путаница мыслей – не про нее. Самый простой и краткий путь от А до Б – прямая, она это осознавала. Но тьма стерла точку А. Тьма окружала точку Б. И неизвестно было, откуда и куда – и как, что важней всего, - вести прямую. Через два дня в конфе 140 забанили Волки Ти. Волки спросил в 14:27: «А чо, реально Чейни Гнойного хуйнул с пилота?» 14:32 «Не может быть» 15:43 «Он же наш генерал!» 15:51 «Да это ж просто праздник какой-то!» 15:57 «Эдик Левин исключил Ваню Петунина». Юля не сразу поняла, что не так. Сходила на кафедру, перенастроила принтер. Покурила со старостой третьего курса. Вернулась к себе, открыла клиентский ноут со злавредом, который нужно было пролечить к утру. И только потом до нее дошло: за полтора часа, что Волки исполнял, никто ему не ответил. На следующий день Юля написала Ване Фаллену: «Что ты скажешь, например, если у меня есть камушки и пицца?» «Скажу, что ты святая. Только поскорее приезжай, а то я уже спать буду. Кокаколки привези еще Пожалуйста И морсику И морсику тогда». Юля многого хотела для себя к двадцати трем годам. Выйти на красный диплом. Оплачивать свое житье-бытие. Добиться, чтобы маме за нее было не стыдно. Жить так, чтобы не было пустых дней, которые нечем вспомнить. К чему Юля не стремилась, так это по количеству уменьшительно-ласкательных суффиксов в речи Вани определять, как давно он в последний раз общался со Славой. Она обучилась этому без отдельных усилий и без зримого труда. Как прочим навыкам выживания. Юлечка, Дэночка, Ванечка, Лешечка, Мишенька, (Геночка), Подруженька Коха и Дружочек Старуха. Теплый свет желтых окон в доме, окруженном сплошным и безбрежным Ничем. Славин картонный мирок. Ванечка за четыре часа, что они прокурили и прогамали в Доту, сказал Юлечке две вещи: - Не, ну Денис как бы знает, что делает, какие вопросы тут могут быть. А после другой катки и пары напасов: - Слушай, ну пилот – честно как бы – без Славы же хуета полнейшая. Кто, в смысле, это вообще будет смотреть? Ну пиздец же. Я вообще ничего уже не понимаю, значит. Это было именно то, что ожидалось от каждого из них: по отношению к Дэну, по отношению к Славе, именно то, что должен был единогласно высказать Легион, в каждом отдельном случае, это были те слова, которые могла бы сказать сама Юля, и тут ей стало ясно, почему Эдик молча забанил Волки и почему никто не подал голоса в конфе. Почему она не стала спорить с Замаем, когда тот написал, что Дэн Славу кинул. Без накурки, «наяву», с риском, что тебе твои слова припомнят, держаться сразу двух линий партии было невозможно. Монолит раскололся. СловоСпб стояло на них двоих, на Славе и Чейни, но все указывало на то, что «их двоих» больше нет. Верить в это было страшно, верить в это было немыслимо, и Юля мастерски сделала вид, что к вредным выводам она не приходила, а опасения ее не коснулись. Она позвала темноту и та подобралась ближе. У Димы Берсерка лучше получалось сохранять оптимизм, и Юля, за неимением альтернатив, встала ему за спину и последовала за ним. Дима верил железно, что Дэн придет на Славин баттл. Юля в первый раз пошла на Версус и на нее выписывали плюс по паспортному имени, в счет Славиных проходок, потому что Рестор не ебал, кто она такая. Нахуй шел бы, она поперлась в обоссанную Семнашку только чтобы посмотреть, как солдат СловаСпб разносит там за них за всех. Такое невозможно было пропустить. По крайней мере, она на это надеялась всем сердцем. Народ у Семнашки галдел, разгонялся из горла, делал ставки, делился новостями. Свои возбужденно ждали баттла. Славин успех – как всегда – нес с собой запал, хулиганство и подъем, которого ей отчаянно недоставало в последние месяцы и который возвращал ее во время, когда они были сплочены, непобедимы, счастливы. Она так надеялась, что от этого чувства Денис не откажется. - Но Слава не первый наш в Семнашке. Федя возразил ей, пока они под снегом и дождем ждали открытия дверей. Юля дернула его за рукав, чтоб он вернул зажигалку, которую по привычке сунул в карман. - Я был первый. - Это не одно и то же, не заебывай меня. Федя посмотрел на нее, как обиженный ребенок, и упрямо спросил: - Почему? Федя задавал вопросы, которых не задавал никто из них, и это вызывало несоразмерное чувство отторжения пополам с негодованием. Язык чесался сказать ему, что так не поступают с друзьями: хотя бы потому, что однажды кто-нибудь из этих друзей будет не так мил и не так добр с ним, как она, и на его вопросы ответит. Положение спас приход Славы: Букер тут же отвлекся, понесся к нему, как и все остальные, и Юля подумала, что, собственно, вот он, ответ – на Федины вопросы – но Федя, конечно, проигнорирует его, потому что у Феди своя темнота и свое Ничто, куда он забрасывает ненужные озарения. Слава был укурен в щи, стемнело, но он не снимал темных очков. Замай дергался и старался не упускать его из виду, постоянно придерживал за локоть, следил, чтобы никто Славе не передал, чем догнаться. На кроссовере Слава забыл третий раунд целиком и едва стоял на ногах, но по-прежнему сосал пивко. И так же, как Дэн в свое время, Замай пытался забрать у него стакан, и тоже не вышло нихуя. А на следующем баттле, с Юлей, Слава был синий в ноль и признался, что чуть не обоссался в штаны. Потом выпил еще. И все они мило улыбались и делали вид, что все заебись, и Чейни сказал ему тем вечером вместо «пока»: - Баттл не выйдет. Но больше ничего на этот счет говорить не полагалось, и они все без исключения придерживались этой позиции, а если Слава, например, не мог ровно стоять, забывал слова или у него шла кровь носом, это были привычные мелочи, с которыми давно все успели свыкнуться без лишних драм и трений. В последний раз - на Юлиной памяти - Славе было так хуево весной 15ого года, но тогда все было иначе и порядок был другим. Дэну было больше всех надо, и он бил Славе ебало, таскал на себе до дома, заебывал весь ближний круг тем, что с ним нельзя пить, долбить, «и в жопу ебаться?» - «да, и в жопу ебаться. Охуительные шутники собрались, как посмотрю я». Замая в Питере тогда не было вовсе. Чейни дозванивался Славе по три часа, если Чейни вступало, что Слава давно не попадался ему на глаза и «чо-то тут не то». Они яростно срались на втором сезоне и однажды Слава бежал за ним от Альфы до Лиговки. Встал перед ним на колени в лужу: она была подернута льдом, лед треснул под Славиным весом, потекла вода, ему стало смешно, и Чейни тянул его вверх, и повторял «Вставай. Вставай уже, долбоеб, вставай, ну». И ни о чем об этом не следовало упоминать и стоило бы забыть. Юля не упоминала, тщательно. Но забыть не удавалось: как можно было забыть? Сигаретный дым в воздухе. Колбаса заветрилась на столе. Водка со спрайтом. Пьянки в Таврике у пруда и на скамейках в Летнем Саду. Бесконечные ночи в потоке слов. «Ты почему не написала, что домой доехала?». «Я думал, щас ее пропустят, потому что она девчонка, и будет дальше это говно продолжаться» - а потом Слава отдал за нее голос. Пьяные чтения комментов на балконе. Первая листва, и конвой старшеклассников на ЕГЭ, они со Славой шли за опохмелом, и их узнал весь класс: ни разу не было такого ни до, ни после. Теплая простыня на кровати Чейни, и как он откатился в сторону, давая Юле место: первый раз ночевала в его квартире после вписки, оба спали одетые в ту ночь. Разъеб в полуфинале, у нее дрожали руки, Славин окрик через ее голову «Ну ты пизданулся что ли? Ну чо, смотреть на нее теперь не будешь, раз ей ебаный Аббалбиск напиздошил? Да пошел ты нахуй!» и мимиолетная, извиняющаяся улыбка Дэна, «Я хуйню сделала, я сама знаю все» - «Полную хуйню. Гораздо хуже, чем ты можешь» - «Вы заебали, блядь, поехали-нажремся», Лосиный Остров, Медное Озеро, «Но шашлыки - БЫЛИ», вдвоем разжигали угли с Анзором, толкотня у воды, Славины вопли – голос выше, чем у нее, его мокрые кроссовки на решетке после шашлыков. «Есть у кого занять, короче, до вторника?», надорвавшийся дверной звонок в день ее рождения, некуда было сажать людей на полу. Осень после отделения, горячая сухая ладонь Дениса в ее руках, как он сжал ее пальцы и благодарно, неловко сжал губы, когда она сказала, что с ним до конца, вискарь в пластиковой бутылке из-под Липтона, который она везла на съемки гимна, текст у нее в личке - на три дня раньше, чем в конфе. Вдвоем заболели после съемок, она и Денис, Димон ругался, что они ебанаты, и давил лимон в водку с табаско, Слава по дороге на работу завозил ей антибиотики. Поездки домой, бартер по кормлению кошек, Славина вечно открытая дверь, ворчание Чейни, когда кошаки лезли к нему на колени, и как кот упорно занимал его стул, стоило ему подняться, а Дэн потом не мог стряхнуть его на пол. Их со Славой бесконечные разборки. Пьяные широкие объятия на вписках. Славино «Блядь, ну я хуй знает, ну ты еще спрашиваешь, кого в суди брать?», и как Юля не сразу поняла, что речь о ней. Новый Год на квартире у Чейни с Берсерком, «Дэн, уйди нахуй с кухни, как человека прошу тебя», они вдвоем со Славой у Димы под началом - «поварята яволь». Темные очки, один косяк на четверых в туалете Мода, поцелуй от Славы в макушку, пьяное шуканье друг на друга, когда Чейни срубился за столом, крошки у него на щеке, дэмки в конфе, "Это какое-то новое слово. Ебъебанность растет с каждой долей бита" - "Юлечкина консткруктивная критика прямо вот в маковку ебет". Бледные весенние рассветы. «Не позволяй никому из них убедить тебя, что они знают, кто ты есть, лучше тебя самой». Сотни черных дыр и вырезанных сцен: серое лицо Чейни, обморок на лестнице, Славина передозировка, досмотры на проходной в наркологичку, шепот в темноте, Федино потерянное лицо, поисковые запросы в гугле «Как снять отходос после быстрых?», «Как испечь песочный торт?», «Как говорить с пьющим человеком, чтобы ему помочь?», «Как избавиться от бессонницы?». Ее картонный дом с желтыми окнами. Ее самый прочный и надежный дом на свете. - Чо как? Как Денисочка там, где носит его? - Чтоб я знала, Слав. - А я думал, он у тебя под крылышком греется. Нет? - Нет. Не думал. Семнашка, мокрый снег, мокрая челка прилипла к Славиному лбу. Он снял очки. Глаза были красные, зрачки – как блюдца. Но сквозь темные стекла неудобно было искать Дэна взглядом в толпе, и Слава, судя по всему, заебался его искать. А потом он посмотрел на Юлю, и она видела, что он в отчаянье, и почти решилась сказать ему что-нибудь настоящее, «Я боюсь за него», «Как думаешь, где он?», «Ему очень плохо, ему помощь нужна, поговори с ним по-человечески», «Он не придет, Слав. И ко мне не пришел». Но уже не стала. А он вернул очки на место, и тут же заорал: - Вы только посмотрите, люди добрые! Геннадий Рики Эф! Москва Россия! Она отстояла весь баттл до конца, и до последнего момента не позволяла себе думать, что Дэн не объявится, а потом съемка кончилась, и она пошла на улицу, уверенная, что он будет за дверью, и за дверью, конечно, не было никого, но Слава вывалился следом за ней, с теми же мыслями, в том же упрямом самоубеждении, и вместе с ней смотрел, как падает и тает снег, и выходили подышать незнакомые чуваки от Версуса, свои понемногу расходились, хлопая Славу по спине и отмеряя поздравления, немногословно, чтобы он не застебал, дыхание превращалось в пар, и она обернулась к Славе, и молча покачала головой, а на него было жалко смотреть, и он схватил ее за руку, и потащил за угол, и она не сопротивлялась, хотя не было сил утешать его – кто бы ее успокоил, для начала. Съебались подальше от глаз. Его окликали, он не оглядывался. Слава был потный и разгоряченный после съемки, тут же замерз, его трясло. - Скажи ему, что я не сержусь. Он неловко улыбнулся. Переступал с ноги на ногу. - И ты не сердись. И он пусть не сердится. Слава шмыгнул носом – как будто всхлипнул – его глаза были пронзительно-голубыми. - Я тоже не сержусь. Но больше у нее ничего для него не было, а Слава, видимо, надеялся на нее до последнего (как она – на него), и его подорвало: - Блядь, ну он хотя бы пилот этот ебаный должен сдать как-нибудь? Мы чо, просто так друг друга на хуях таскали? Чо? - Вы чо орете на все село? Лицо Димы Умнова в бледной фонарном свете. Оттолкнул их подальше к стене и нервно попалил в сторону Семнашки. - Блядь, блогеры, камеры, всрэп – - …в рот наш пилот ебали, отъебись. Они внутри все, хороводят флюродрос. - Ко вторнику пилот готов будет, я один монтирую, вы чо от меня ждете-то? У Юли резко пересохло во рту. - Где Дэн? Ее было почти не слышно, голос исчез, но Слава понял, что она спросила, и подхватил тут же: - Куда, блядь, Чейни унесло, где это он шляется тогда? И Дима – спокойней некуда – пожал плечами. - Он домой уехал. А Славино лицо исказилось так занятно и так страшно. - Куда еще «домой», блядь? Юля нашла аккаунт сестры Дэна той же ночью. Подождала и протрезвела, прежде чем писать. Обстоятельно подбирала формулировку. Аня Чудиновская ответила почти сразу же: что вообще не понимает, о чем речь, и что в Челябинск Денис не приезжал. Еще через три дня, когда Юля не знала, стоит ли обзванивать морги с больницами, она вышла на связь. «Денис в Снежинске, правда. Привет. Ничего себе. Это что тогда такое вообще у вас случилось-то?»