Что происходит, сэнсэй?

После отправки официального письма в родную деревню в голове у Конохамару творился сплошной кавардак. Он, с одной стороны, отчаянно чувствовал себя виноватым в том, что не оправдал ожиданий Сарады. А с другой — размышлял о том, что этих самых ожиданий могло и не быть. Ведь у неё там наверняка активная, наполненная событиями жизнь — разные миссии, тренировки, встречи с друзьями и с Боруто… Если всё именно так, то лишнее напоминание о бывшем учителе может снова заставить её грустить. Конохамару совсем этого не хотел. Ему нравилось, когда она улыбалась, так мило и непринуждённо, и так редко. Со всей серьёзностью подходя к каждому заданию, она почти не позволяла себе расслабиться. В этом смысле Боруто, с извечной улыбкой позволяющий себе всякие вольности, был её полным антиподом. Но говорят, что противоположности притягиваются. В голове часто крутился вопрос: будет ли он, Конохамару, доволен, если Сарада всё-таки предпочтёт Боруто? Встречаться со сверстником — это нормально, а вот с наставником, который старше почти в два раза — уже не совсем. Но сможет ли Боруто сделать Сараду по-настоящему счастливой? И что в такой ситуации важнее — мнение посторонних или душевное равновесие самого человека, который стоит перед выбором? Может, хватит уже ожидать одобрения от общества и сделать так, как считаешь нужным? Однако Конохамару не был уверен и в том, сможет ли он сам дать Сараде то, чего она заслуживает. Он ведь совсем не такой идеальный, как она себе представляет. Конохамару был готов в чём-то поработать над собой, но он боялся, что сама Сарада постесняется выразить своё недовольство какими-то его поступками, а он и знать не будет, что что-то не так. В голове уже рисовалась тысяча и одна неловкая ситуация в их общении. Да и с другим подопечным отношения тоже, скорее всего, станут натянутыми. Все эти мысли буквально разрывали голову на кусочки. А ведь в таком состоянии надо было ещё и работать. В тот день у Конохамару всё валилось из рук в прямом и переносном смысле. Но, на его счастье, затмить в этом аспекте Инари был не в состоянии, наверное, никто. Её уже прозвали за глаза ходячей катастрофой, и она с лихвой оправдывала это прозвище, так что на незначительные промашки Конохамару внимания почти не обращали. Сам же он чувствовал себя отвратительно. Как будто он не только расстроил Сараду своим молчанием, но и прямо сейчас недостаточной внимательностью к своей работе демонстрирует неуважение как к коллегам-учителям, так и к ученикам. Когда этот нелёгкий рабочий день наконец закончился, он быстрым шагом вышел из академии и направился домой один, пока Инари, разговорившаяся с Нори, не увязалась за ним. Конохамару был даже не в состоянии толком порадоваться тому, что эти двое, вроде, поладили, как он того и хотел. В тот момент его волновала только судьба Сарады, и ещё то, какую роль ему суждено сыграть в этой самой судьбе. Стать поддержкой и опорой несмотря на косые взгляды окружающих или стать тем, кто закалит её характер своим отказом? Понятно, что жизнь — жестокая штука, и в ней никогда не будет всё как ты хочешь, но резать по живому собственными руками Конохамару ох как не хотелось. Тем более, что он не был равнодушен к Сараде. Вот только можно ли то, что он испытывал к ней, назвать настоящей любовью? Он не мог дать чёткий ответ даже себе самому. Стремление оберегать и защищать, желание почаще видеть на её лице счастливую улыбку, по мнению Конохамару, было вполне похоже на то, что может испытывать и просто старший товарищ. Однако время от времени у него появлялось стойкое желание бросить к чертям собачьим эту, уже прилично надоевшую ему Суну и сбежать к Сараде, наплевав на свою испорченную репутацию. Но совесть всякий раз начинала грызть его с удвоенной силой за подобные мысли. Да и правильная, серьёзная Сарада вряд ли одобрила бы такой безответственный поступок, даже если бы он был совершён ради неё. Завтра посыльный должен будет принести очередное письмо. Конохамару и сам не понимал, почему так ждёт его, ведь предыдущее письмо Сарады он проигнорировал и не видел повода ей не поступить так же. Правда, в упорстве она не уступала своему легкомысленному товарищу по команде. А ещё Конохамару прекрасно знал, что женская фантазия не имеет границ — напридумывает себе там с три короба, а вот до того, что он, раздолбай такой, не умеет ни письма сочинять, ни выкраивать на это время, наверняка не додумается. На следующий день Конохамару собрал в кулак все свои силы, терпение и ответственность и направил их в наиболее полезное русло, то есть на обучение будущих шиноби Суны. Хоть в голове всё время и возникали мысли о грядущем получении письма, Конохамару старался на них не зацикливаться, ведь это ни в коем разе не могло приблизить окончание рабочего дня. Ребята, которых он набрал в учителя, очень помогали. Они схватывали на лету все методики и приёмы, которыми с ними делился Конохамару, и старательно применяли их на практике. А ещё они работали на подхвате и выполняли бумажную работу. В Конохе с такими помощниками можно было бы вообще не работать, но только не здесь. Контроль каждого шага ужасно раздражал, но, что поделать, сам вызвался — сам терпи. Когда Конохамару поднялся на нужный этаж общежития, он сразу заметил посыльного, который устало облокотился на стену. Однако, как только послышались тихие отдалённые шаги, он тут же выпрямился и приветливо замахал рукой. Конохамару ответил ему тем же. Передав письмо от Наруто, мальчишка уже собирался уходить, но его застал врасплох неожиданный вопрос: «Это всё?» — А, да, точно. — Он принялся хлопать себя по карманам, вспоминая куда положил ещё одно послание. — Была какая-то странная девушка. Сначала напала на меня и требовала какое-то письмо, а потом напугала до смерти. Она передала вот это. — Он протянул смятый конвертик Конохамару, который смущённо улыбнулся после слов про «странную девушку». — Спасибо за работу. И прости. Я уверен, она не хотела тебя напугать. Посыльный немного недоверчиво хмыкнул и, вежливо попрощавшись, ушёл. «Спокойная и сдержанная Сарада? Напала? На посланника дружественной деревни? Как-то не верится. Сдаётся мне, что он преувеличивает. Но… она «требовала» письмо, значит, ждала его всё это время. А я… Идиот! — Конохамару упёрся лбом в дверь и только после этого вспомнил, что всё ещё стоит снаружи. — Ещё не хватало, чтобы меня так увидела Инари. Она же точно до поздней ночи не отстанет. Нет, отзывчивость и поддержка — это, конечно, хорошо, но не так же навязчиво». Он поспешил зайти в квартиру. Теребя пальцами конверт, Конохамару никак не решался его открыть. Даже несмотря на его молчание Сарада всё равно написала. А ведь времени на это у неё было раз в сто меньше. Ему стало так стыдно. Когда Конохамару читал письмо, у него даже слёзы на глаза навернулись. «Подумать только, она винит во всём себя, да ещё и прощения просит. И даже ни слова обвинения не прозвучало, хотя я заслужил, и не одно. Так же нельзя. Ещё вчера ведь думал о том, смогу ли я подарить Сараде улыбку, а сам только ещё сильнее расстроил. Даже представить не могу её разочарование, когда она узнала, что я не ответил совсем ничего. — Внутри всё перевернулось от осознания собственной никчёмности. Конохамару вздохнул, а после с силой сжал зубы. — Вот возьму и напишу. Прямо сейчас. И плевать, сколько на это уйдёт времени, не лягу спать, пока не допишу!» Он решительно подошёл к столу и достал тетрадку и ручку, позаимствованную в академии взамен закончившейся. Конохамару сжал её с такой силой, что она чуть не переломилась пополам. В следующую секунду на листке появились первые иероглифы, немного неровные, своим видом будто выражающие волнение и нерешительность своего создателя. Они гласили: «Здравствуй, Сарада! Извини, что не смог написать раньше. Я очень виноват перед тобой. Только я и моя неорганизованность. Веришь или нет, но я никогда в жизни не писал никаких писем, и, сказать по правде, вообще не знаю, как это делается». «Да, звучит не слишком привлекательно, но, к сожалению, это правда. Раз уж я не умею излагать свои мысли красиво, то надо писать всё как есть, без прикрас. Не стоит кривить душой перед той, кто доверяет тебе своё сердце», — Конохамару устало потёр лоб, размышляя, что же написать дальше. Он взял в руки письмо Сарады и ещё раз перечитал его. «Помню ли я тот вечер? Да разве такое можно забыть? — Конохамару откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Воспоминания тут же бурным потоком хлынули в мозг, не оставляя ему и надежды на спасение. — Я ведь хотел всего-то поразмышлять, глядя на звёзды, а в итоге ко мне снизошла самая яркая и самая прекрасная из них. Такая близкая и родная и в то же время будто бы находящаяся по другую сторону бездны… Но не писать же вот прямо так, это как-то слишком… А что тогда писать? «Да, помню, горел закат и падали звёзды, но я смотрел не на них, а на тебя»? Блин, кажется, так ещё хуже. Её желание было таким по-детски наивным и невинным. А ведь в тот момент я и предположить не мог, что она могла пожелать что-то такое. Ла-адно, надо писать дальше, а что, если…» «Я, конечно же, помню каждую нашу встречу, но чаще всего вспоминаю тот последний разговор на миссии. Твои слова прозвучали для меня очень неожиданно, и я не знал, как на них реагировать. Но чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что выбрал неверный вариант, повлекший за собой одни лишь недомолвки и недопонимание. Я давно должен был тебе сказать, что твои так смело высказанные чувства…» «Вот теперь самое сложное. Если написать «взаимны», не воспримет ли она это как предложение руки и сердца? А как тогда? Частично взаимны? Возможно, взаимны? Это всё так глупо. В таких вопросах не существует полутонов — либо любишь, либо нет; или человек цепляет тебя, или нет. О! Придумал». Конохамару оживился, и ручка вновь заскрипела по бумаге, оставляя за собой чёрный, едва поблескивающий след мысленных усилий. «…нашли отклик в моём сердце. Всё это время я никак не мог понять, нормально ли это — испытывать симпатию к собственной ученице. И даже в Суну подался, чтобы всё как следует взвесить и определить для себя серьёзность собственных намерений». «Ну обещал же, вроде, не врать. Ох… Ну не писать же, в самом деле: «А ещё я думал, что всё разрешится само собой, если ты ко мне остынешь за это время». Это уже не честность, а бестактность какая-то». Конохамару по уши завяз в болоте собственных сомнений — что писать, что делать, как себя вести? Но, неожиданно для себя самого, он вдруг почувствовал непреодолимое желание писать именно о том, что в действительности занимает его сердце, не подвергая эти слова ни цензуре разума, ни сглаживанию углов. И вот что из этого получилось: «Я тоже очень скучаю и так хочу обнять тебя. Прямо сейчас. Зарыться пальцами в твои шелковистые тёмные волосы. Я не делал этого никогда прежде и, когда вернусь, очень хочу наверстать упущенное». Чем хороши письма, так это тем, что их в любой момент можно переписать, слегка подредактировав. В отличие от разговора с глазу на глаз, когда случайно вырвавшееся слово уже не воротишь. Вот и Конохамару думал, что, если потом он сочтёт этот кусок излишне откровенным, его можно будет быстренько исправить. Всё-таки переписывать уже готовый текст и писать что-то новое — совсем разные вещи. А раз уж это так просто, то почему бы не попробовать выложить маленькому листку бумаги всё, что он чувствует и о чём думает? Так в любом случае лучше, чем держать это в себе и постепенно перемалывать мозг в мелкую муку. Он внимательно посмотрел на листик, который покрывали немного неровные, пляшущие свои загадочные танцы иероглифы. Чернила с ручки не растекались кляксами и не пачкали руки. Аккуратно, без помарок, штрих к штриху ложились линии на бумагу. Портить лист некрасивыми зачёркиваниями не хотелось, поэтому для своих мыслей он вырвал из тетрадки ещё один и отложил его в сторону. «Вначале надо дописать письмо. Я ведь обещал. Если не удаётся быть до конца честным с Сарадой, надо хотя бы держать обещания, данные самому себе», — Конохамару вытянул перед собой сложенные в замок руки, чтобы размяться, выпрямил спину и продолжил писать: «В итоге получилось так, что ты оказалась смелее и упорнее меня. Спасибо тебе за это. И, надеюсь, ты сможешь простить мне эту нерешительность, ведь я совсем не хотел ранить тебя своим молчанием. Обещаю…» «Нет, уж лучше ничего не обещать и вести себя подобающе, чем наобещать с три короба, а потом не суметь выполнить. Мало ли что может приключиться». «Выкладывайся там на тренировках и миссиях как следует и знай, что я вспоминаю о тебе всё время и с нетерпением жду возвращения. Мне ведь ещё столько нужно тебе сказать». «Мда. Если уж письмо вызывает такие затруднения, то что уж говорить про разговоры. Но… мне всё равно. Хочу её видеть и всё! Да с ней рядом даже просто помолчать приятно... А как закончить? С уважением — слишком официально. Твой Конохамару — чересчур фамильярно. Твой бывший сэнсэй — как-то странно звучит, как будто я отказываюсь от неё. Может, именем с фамилией?» Немного помедлив, он вывел на нижней строчке листа: «Береги себя. Сарутоби Конохамару». Он ещё раз перечитал письмо и остался доволен его содержанием, вот только ближе к концу иероглифы стали немного расплываться, а то и вообще раздваиваться. Голова закружилась. Листочек медленно спланировал на пол, а скула Конохамару встретилась с деревянной столешницей. *** После того, как Сарада отдала письмо генину песка, она отправилась домой. Хотя спать и оставалось всего ничего, она рассудила, что лучше немного отдохнуть, нежели не спать совсем. Конечно, ей было известно, что шиноби могут не спать по несколько суток, но такой уж острой необходимости проверять себя на выносливость не было. Да ещё и не известно, что за тварюга их ждёт в окрестностях Когтя. Будильник прозвонил в обычное время, и отчаянно невыспавшаяся Сарада даже проснулась и села на кровати, не размыкая глаз. Однако спустя всего минуту она упала обратно на такую притягательную мягкую постельку. Если бы не мама, которой тоже надо было с утра идти на работу, Сарада бы наверняка проспала. Она успела запрыгнуть в поезд, отправляющийся в порт, почти в самый последний момент. Было решено поехать на поезде, чтобы сэкономить время и силы. Сараду всю дорогу клонило в сон, но в присутствии заказчиков она изо всех сил старалась казаться бодрой и полной сил. Ведь разбираться с их проблемой послали не абы кого, а команду самого сына хокаге. Моряки из Когтя были польщены таким вниманием со стороны Листа. «Это они просто ещё не знают, какой он «сильный, умный и ответственный шиноби, прекрасный расчётливый стратег и тактик». И, дай бог, не узнают. Всё-таки хокаге-сама немного перестарался, в красках описывая его достоинства. Зато Боруто весь светился от таких слов. Интересно, он сам-то хоть понял, что это спектакль для заказчиков?» — думала про себя Сарада, смотря на сидящего напротив Боруто. Он что-то активно обсуждал с Мицуки. Ну как, обсуждал — блондин болтал без умолку, активно жестикулируя руками, а Мицуки делал вид, что ему очень интересно, и изредка кивал. Это зрелище Сарада нашла не слишком увлекательным и повернулась к окну, за которым быстро сменяли друг друга не особо разнообразные лесные пейзажи. «А вот в Суне всё совсем по-другому: другие дома, другие пейзажи, другие развлечения — другая жизнь… Ну сколько можно уже? — разозлилась Сарада на саму себя. — Все мои мысли в последнее время рано или поздно сводятся к этой чёртовой Суне». Если разобраться, об этой деревне она знала не так уж много: то, что ей руководит герой четвёртой мировой войны шиноби Гаара-сама, и то, что там сухо, жарко и некомфортно. Зато там есть Конохамару-сэнсэй. Это обстоятельство для Сарады перевешивало все неблагоприятные условия. В последнее время она не раз задумывалась о том, смогла бы она переехать в Суну вслед за Конохамару-сэнсэем. Подальше от Боруто, переживающего из-за разрыва отношений, и от хокаге-сама, которому Сарада не сможет спокойно смотреть в глаза, когда наконец решится порвать с его сыном. Подальше от мамы, которая вряд ли одобрит её решение, и от папы, который вообще непонятно как на это всё отреагирует. Отказаться от всего ради него одного… Пока вопрос не поставлен ребром, решить не так уж и сложно. Вот только… «Не обольщайся, никто тебя никуда не позовёт, — с завидным упрямством повторял Сараде её внутренний скептик. — Он ведь даже пары слов не написал. Наверняка завёл там себе новых друзей, подруг, а о тебе и думать забыл». Как она ни старалась заглушить этот голос мыслями о чём-то приятном, он всё равно продолжал свою нудную, противную песню как заевшая пластинка. Сараде было так обидно и тяжело на сердце. Это её последнее письмо, этот крик души, дойдёт ли он до адресата? Если ответа не будет и в следующем месяце, то, наверное, не стоит больше надоедать ему. С каждой минутой, проведённой в летящем на полном ходу поезде, она почти физически чувствовала, как увеличивается расстояние между ней и дорогим ей человеком. Как растягивается эта тонкая связывающая их ниточка. Сарада ощущала, будто бы это её растягивали в разные стороны любовь, долг и дружеские привязанности. Будто бы это она сейчас порвётся, не в силах вместить в себе всё сразу. Но вот деревья перестали мелькать где-то на заднем плане, и Сарада встряхнула головой, возвращаясь в реальность. Вдали уже показался голубоватый, прозрачный краешек моря. Ветер едва заметно колыхал мелкие травинки, и на ровном, отутюженном солнцем морском полотне почти не было видно складочек и неровностей. Поезд начал плавно замедляться, пока наконец совсем не остановился. Ребята вместе с заказчиками бодро высыпали наружу и побрели в сторону пирса. Большой, но простовато оснащённый корабль с флагом страны Когтя на корме, поскрипывая, ожидал отправления в родные земли. Сарада присела на какой-то ящик, стоящий на палубе. Мерный шёпот моря, несильные покачивания корабля и далёкие крики чаек убаюкивали получше любой колыбельной. А если учесть, что перед миссией Сараде поспать практически не удалось, то выстоять против навалившейся сонливости у неё не было ни единого шанса. Она оперлась плечом о борт. Резко потяжелевшие веки закрылись, обещая приятный отдых и душевный покой, так необходимые ей сейчас. Сарада провалилась в глубокий сон, не замечая ни обеспокоенного взгляда Боруто, ни удивленного таким поведением Мицуки.