Перекрёсток

      Весь город третий день судачил о похищении Бетти Купер.       «Проверены записи с камер… первые подозреваемые… поиски в лесу…исчезновение человека… Форсайт Джонс…»       Шерил отложила газету, которую позаимствовала у отца. За окном третий день шёл дождь, весьма соответствуя настроению жителей Ривердейла. Казалось, даже годовалые младенцы, котором есть дело только до материнской груди, разучились улыбаться. Теперь во всей округе царило уныние. Исчезновение прилежной студентки медицинского колледжа, до которой раньше почти никому не было дело, коснулось всех.       Больше всего Шерил раздражали изменения произошедшие в Элис Купер. Всегда твёрдая и неприступная миссис Купер превратилась в жалостливое и податливое существо, готовое поплакаться каждому встречному в плечо. Где-то в глубине души Шерил понимала, что она прежде мать, которая потеряла дочь. И девушка старалась сочувствовать этому пониманию, но у неё не получалось. Бедная Шерил просто не знала, что значит потерять ребёнка. И в этом её нельзя было винить.       Побывав недавно в доме Куперов, Шерил пыталась уговорить Элис быть сильной и подавать пример остальным членам семьи, ведь все они скисли. Мистер Купер потерял интерес к бритве и поэтому ходил небритым, чем вызывал некую жалостливую неприязнь, какую обычно вызывает бездомный ребёнок: грязный и тощий, из глаз текут слезки, а маленькая ладошка тянется за монеткой. Полли стала слишком бледной, осунулась. К тому же её часто тошнило, и она почти ничего не ела. Шерил подозревала, что причина тут немного в другом. Но если её догадки подтверждались, то улучшений они не несли. Молодым матерям вредно волноваться.       Разумеется, Элис пообещала держаться. Но этим же вечером Джейсон, наведывавшийся на семейный ужин, сообщил, что миссис Купер довела себя до такого состояния, которое потребовало вмешательства врача. Шерил только вздохнула. Она не понимала, что значит быть матерью.       Зазвонил телефон, на экране высветился незнакомый номер. Короткое «алло» и неуверенная просьба встретиться в кафе пронеслись по динамикам, удивляя обоих говоривших: Шерил не ожидала, что её позовут в кафе, а Реджи, что девушка вообще выслушает его.

***

      Старый Поп очень обрадовался молодым людям, ведь до их прихода кафе пустовало. И причина столь большой радости на лице старика не имела отношения к деньгам. Любой человек, вошедший в Pop's — хороший собеседник, а чем их больше, тем лучше.       В этот раз разговорчивее оказалась Шерил, хотя обычно из девушки было трудно вытянуть два слова. Реджи держался в стороне, стоял хмурной, засунув руки в карманы пальто. Поп ласково пытался выяснить у юноши, что стряслось, но Реджи упорно молчал.       Мантла не понимал, почему Попа не коснулось траурное настроение всего города. То ли старик держал свое заведение в такой глуши, что новости до него доходили очень долго, то ли он обо всём знал, но не хотел показывать этого. Шерил придерживалась этой мысли. — Поп очень добрый, — сказала она, когда они с Реджи сели за столик подальше от кассы. — И даже если случилось что-то очень плохое, он никогда не позволит этому отразиться на своем лице. Он будет улыбаться и шутить, поддерживать разговор, делать самые вкусные коктейли в Ривердейле. — Поп классный, — слегка усмехнулся Реджи, поднимая свой стакан. — За Попа?       В тосте не было той радости, которой подобает быть, когда пьёшь пусть даже молочный коктейль, пусть даже за чьё-то здоровье. Шерил с сожалением взглянула на Реджи, такого отчаявшегося, что ей показалось, будто она почувствовала жалость. На миг захотелось как-то его утешить, и девушка было уже протянула руку, как хлопнула дверь и звякнул колокольчик, словно предостерегая её. — Видимо, тебе есть о чём поговорить, раз ты осмелился пригласить меня сюда, — чопорно сказала Шерил, возвращая руку на холодный стакан. — Я слушаю.       Из старых колонок играла такая же старая музыка. Приятный мужской голос пел о любви, подыгрывая себе на гитаре. За спиной Шерил, на стене, пестрели чёрно-белые фотографии старого Ривердейла. Поп рассказывал, как брал отцовский фотоаппарат без спроса, за что ему часто влетало, и фотографировал все, что привлекало его внимание. — Ты когда-нибудь была за рекой? — рассеянно спросил Реджи, рассматривая фотографии, совершенно забыв истинную причину, по которой он позвал Шерил. — За ней ничего примечательного. Все застроено. Ривердейл процветает.       Пол из чёрно-белых плиток. Трубочки для коктейлей красно-белые. За кассой, на стене, висят, скрепленные ниткой, пластинки. Фартук у Попа в клетку. А из кухни пахнет пирожками.       Кафе — это какой-то отдельный мир, где все в клетку, где играют самые простенькие, но запоминающиеся песни. В городе царит хаос: все бегут, спешат, строятся новые дома, подписываются новые договора, газеты прилетают на крыльца домов, люди заключают браки и разводятся, детвора играет с новыми игрушками, бульдозеры взрывают землю, девушку сбивает машина.       А здесь всё тихо. Ни грозы, ни грома, ни дождя. Только клетка, старые песни, фотографии и коктейли.       А Шерил, которая сейчас щёлкала пальцами перед лицом Реджи, похожа на девочку с картинки из доброй детской книжки. Огненно-рыжие волосы дарят ей сходство с волшебницей. А бросающийся в глаза дерзкий макияж — не последний писк моды, а маленькая шалость художника-иллюстратора.       Кажется, именно так и начинаются влюбляться.       Груз, свалившийся на плечи начал таять. Образ Элизабет медленно исчезала в памяти, уступая место клетке и шансону. Теперь, всё, что за большим окном — серый город с нависшими над ним черными тучами — не его трагедия. — Сходим за реку? В лес? Туда, где ещё не начали строить дома? — А как же… — начала Шерил, но осеклась. — Сходим. Завтра?