Сердце и крест

«Тебе не хватает воображения, Дженай. Ты практик по натуре, знаешь ли, точно тебе говорю». В одном он был, конечно, прав: вся эта мишура, вроде изменяющих мир грандиозных идей, невероятных картин прошлого и будущего, странных развлечений вроде художественной писанины и сотрясания воздуха вытьём — всё это Дженаю было безразлично. Пожалуй, оно даже раздражало. На его взгляд, короткие слова, например, «уходим» или «в бой» были куда лучше, этих… фигуральных выражений, которые так любил Айон. Он предпочитал действовать, а не плести чушь в голове или на словах. Должно быть, это как раз и означало, что ему не хватает воображения. Темнота не была полной. Во всяком случае, она не могла сделать его беспомощным. Он умел бороться. Умел приспосабливаться. Приспособился и к новому положению вещей. Если подумать, утрата была не так уж важна — он ведь не потерял способности ощущать мир, силу и чужое присутствие с поразительной точностью. А значит, ничто не могло помешать ему действовать как всегда. Правда, было кое-что ещё. Темнота скрыла от него лица. Он совершенно точно знал, кто перед ним, безошибочно угадывал тысячи мелочей. Всё имело значение: малейшее колебание энергии, самый тихий звук, самое короткое движение, ритм дыхания, запахи… Он так привык составлять из них картину мира, что даже не задумывался, словно видел выражения лиц. Но самих лиц не было. Теперь те лица, что он знал, жили только в его памяти. И постепенно ему стало казаться, что они словно бы отдаляются. Физическая слепота стала привычной реальностью, детали мира, что прежде сообщало зрение, рассыпались, мельчали, пусть и очень медленно. Но Дженаю было безразлично. Одно лицо, её лицо он рисовал по памяти с того дня, как темнота стала единственной реальностью. Он делал это машинально. Сначала — потому что не желал признавать, что больше её не увидит, затем — потому что вошло в привычку. Зрительная память тускнела, но это уже не имело значения. Лицо Ризель было точкой отсчёта. Всё прочее могло катиться в тартарары, отдав ему свои краски. Оно просто было и, конечно, могло существовать вечно. Не мечта и не воспоминание, нет. Реальность, такая же, как и темнота. Это было даже хорошо. Она всегда была рядом, и ничто не могло этого изменить. Ни Айон, ни перебранки, ни равнодушие. Ни даже её смерть. Это было уже сильнее всего. Он совершенно точно понял — не разумом, а всем существом — когда её не стало. Её больше не было в этом мире, но её лицо — совсем такое, как в тот последний день, никуда не делось. Оно по-прежнему было частью темноты, и одновременно — оставалось за её пределами. Складывалось из подзабытых красок и пятен света. …Когда пришла боль, такая, что он понял — это всё, темнота раскололась, и он увидел её лицо. Оно было реальнее, сильнее, чем темнота, ведь та не выдержала. Это не мог быть кто-то другой. Он предпочитал действовать, а не плести чушь в голове или на словах. Должно быть, это как раз и означало, что ему не хватает воображения. Дженай вполне удовлетворялся этим объяснением, не задумываясь о том, что же такое воображение. Может, его у Дженая и правда не было.