Сердце и крест

Косой свет в окне, белизна, все дела. Вошёл осторожно, прислушался. Вдох-выдох, вдох-выдох. Уже немало. Уже хорошо. Пришёл в сознание. Тоже хорошо. — А мы тут, понимаешь, тебя было хоронить собрались, — Старшой присел на край койки. Поползли минуты. Разлепил веки — ещё достижение. По лицу будто тень пробежала, не иначе, мальчишка силился придать ему какое-то выражение. Вот из таких и выковывали во все времена самых настоящих фанатиков. Стоиков, прах бы их побрал. Старшой запретил себе особо думать и гадать на тему «потянет — не потянет». За работой, по крайней мере, ну, и во время вот таких посещений. Дело делать надо было, а не гадать. Вдох-выдох. Вдох. — Что… прямо «мы»?.. На это стоило, чёрт возьми, посмотреть. Стоило послушать. Не усидев на месте, он вскочил, театрально взмахнув руками. И тут же сел обратно, сообразив, что у подопечного не хватит сил следить за собеседником. Но, чёрт возьми, он ещё и вопрос так поставил. «Ты, мол, тоже, старый дурак, меня хоронить собрался?» А сам, между прочим, такой и лежал — краше в гроб кладут. — Поговори у меня тут. Ты моих расчётов не видел, и слава Богу. Не соврал, ей-ей, не соврал. Сам не знал, от чего больше выть хотелось: от технических подсчётов – бесконечных столбиков, или от прикинутой вероятности. От шансов на успех. Тоже ведь с точностью выводил, да с такой, что глядеть не хотелось на эти нули. Если по науке – работа неточности не терпит. А уж такие операции и вовсе думать не моги проводить без расчётов. А если по-человечески — надежда, она математики не любит. — Чудо, значит… — сипом на выдохе, а лицо опять покривилось — никак по привычке нос наморщить хотел. — Ты сам-то как думаешь? «Чудо», говорил, а сам… да что там. Хорошо, когда кто в чудеса верит-верит, а сам же их и делает, по-пустому на Всевышнего не кивая. Правильно. Старшой чувствовал, что, в каком-то смысле, мог быть спокоен. Фанатиков из таких, конечно, делают, но вот тут, глядишь, найдёт коса на камень. Ну и добро ему. Лишь бы жил. — Давно?.. Тьфу ты, пропасть. Только выдрался с того света — и вот вам, пожалуйста. Нет бы помолчать. Но это, кажется, для Эвана был принцип. — Три недели, — а что ещё оставалось? Пришёл — отвечай. А то не уймётся ведь. Три недели. Это было только начало. Настоящий ад и — сущая мелочь по сравнению с тем, что его ещё ждало. Не такое уж большое время — болеют люди и обычными болезнями куда как дольше, но вопрос-то был не в этом. Старшой и так аппаратуры извёл — не сказать по совести, сколько. Всё боялся — не выдержит что-нибудь напряжения, да и рухнется всё к чёртовой матери, и там уже ничем не поможешь. А не пришёл бы он в себя за это время — так и смысла бы уже не было. Ведь чтобы бороться, чтобы это подчинить, было необходимо сознание. — Ты должен понимать, что потребуется контроль. — Мы… говорили… — прикрыл глаза, потом — зримое напряжение! — снова открыл, сосредоточил взгляд. Глаза запали, сам как будто стал старше. Ну надо же. Он помнил. — Вот и ладно. Пообещай мне, что будешь внимателен. — Я уже… решил. Этих слов было мало, конечно. Следовало быть оптимистом, но ведь с него станется что-нибудь учудить. Если вообще… Но «если» давно и определённо стало лишним. По книгам всё просто, а в жизни… человек действительно останется только человеком. Мало сказать «встань и иди» — ты попробуй сделать. До этого «встань» человек сначала дожить должен. Следовало постараться, чтобы это было так. *** — И куда ты торопишься? Вдох. Костяшки пальцев побелели. Раз. Два. Три. Три — встал. — Пол холодный, между прочим. — Нашёл, когда об этом говорить. Можно было, разумеется, побрюзжать, даже на законных основаниях. И вообще сказать, что он-то как раз — добрый, деликатный, понимающий человек, другого такого просто не найти во всей округе — госпиталь, шутка ли, так что нечего тут оговариваться, другие такими добрыми не будут. Конечно можно было и так. Но что-то не хотелось.