Юнги откусил кусок засохшего хлеба с противной на вкус колбасой и скривился. Но деваться некуда. Рядом на столе стояла кружка с горячей окрашенной водой с одним названием «кофе». В горло кусок не лез, но Юнги знал, что должен пропихнуть это в себя, иначе точно свалится в обморок. Хотя, как по нему, лучше лежать в луже бессознательным, чем медленно убивать и без того убитый организм какими-то отбросами, которые и собаки-то не съели бы. А Юнги ест. Он теплее укутался в свой поношенный кардиган и подогнул ноги под себя. Ветер задувал в расщелины стен старой квартиры и яростно срывал с деревьев последние желтые листы. Голые ветки жалобно скреблись в юнгиево окно, словно просились внутрь. Но в квартире было не теплее, чем на улице. У Юнги даже пальцы заледенели.
Мин сморщился, откинул мерзкий бутерброд на тарелку и обхватил пальцами горячую кружку. Он перевел взгляд в окно, в котором, в общем-то, все было так же безжизненно. Серое небо без единого намека на солнце, серые дома-коробки, серый асфальт, серые лужи и такие же серые в отражении этих луж люди. И Юнги такой — серый и безжизненный.
Огни города с наступлением утра потухли. Иногда Юнги сидит на крыше его дома (ключи благополучно украл у вахтерши) и смотрит, как город переливается искусственными звездами. На небе-то их нет, там все заволокли копоть и черные тучи. Мин припал губами к краю кружки и отхлебнул кофе.
Такое раннее утро, сейчас спать бы, но не спится. Юнги вообще забыл, когда в последний раз нормально спал и ел. Под глазами залегли синяки, которые уже никогда не сойдут. Кожа у него бледная и просвечивающаяся, иногда Мин видит каждую, даже самую маленькую венку. Губы обветренные и треснувшие из-за постоянного облизывания. Кости выступают, тронь — порежешься. И это ни капли не красиво, не эстетично и не возбуждающе. Юнги хочет округлые щеки и парочку лишних килограммов жира, потому что тогда он будет выглядеть
здоровым.
Когда Юнги смотрит передачу про этих супермоделей, которые доводят себя до истощения специально, его охватывает дикая ярость. Бешеная. Он хочет наорать на этих идиоток, потому что он бы с радостью ел фастфуд, сладости, да любую калорийную еду, если бы мог, даже в два часа ночи. Плевать. Они могут позволить себе все, но не позволяют из-за какой-то мнимой красоты. Юнги порой не может позволить себе купить хлеб, и все, что он может сказать: болезненная худоба — это не красиво. Красиво — быть здоровым человеком с нормальным цветом кожи, горящими глазами и сияющей улыбкой. Только его, увы, никто не услышит.
Юнги вздохнул, вытащил из пачки сигарету, прикурил и обхватил фильтр губами. На этот бутерброд смотреть противно. Юнги открыл форточку с тихим скрипом, чтобы сигаретный дым улетучивался подальше. В маленькую кухню тут же змеей заполз ледяной ветер. Мин выкинул бутерброд в мусорный пакет и положил тарелку в раковину, к горе таких же тарелок. Он затянулся сигаретой и выпустил дым вверх. В дверном проеме показался зевающий Хосок. Он потер кулаками глаза и почесал обнаженный торс, кинув на молчаливого Юнги взгляд.
— Рано, — хрипло сказал Хосок, вытаскивая из пачки сигарету для себя. — Почему не спишь?
— Не спится, — пожал плечами Юнги и стряхнул пепел в раковину.
Хосок хмыкнул и ничего не ответил. Они докурили в тишине, нарушаемой только сигналами машин на улице и тихим скрипом веток в стекло. Юнги затушил сигарету в пепельнице и обхватил себя за плечи. Иногда Хосоку интересно узнать, что в голове у этого парня, но он никогда и ни с кем этим не делился, Хосок и не просил. Не делится — значит, не хочет, Чон нянькой к нему не устраивался.
Хосок положил на стол несколько зеленых купюр, привлекая внимание Мина.
— Это что? — грубо спросил Юнги, оторвавшись от тумбы и подойдя к спокойному Хосоку.
— Они тебе сейчас нужнее, чем мне, — ответил Чон и пожал плечами. — Бери и перестань строить из себя целку, Юнги.
— Ты мне за ночь платишь? — Мин поджал губы, в упор смотря на Хосока. Во взгляде сжигает. Хосок увидел, как он вспыхнул от злости, даже грудь быстрее вздыматься начала.
— Нет, — ухмыльнулся Хосок. — Даю по-дружески.
— Если ты это не уберешь с моих глаз, я тебе их в глотку засуну.
Хосок тихо смеется, но деньги убирает. Ему не страшны угрозы Юнги, они, скорее, как пустой звук. Просто Хосоку нравится смотреть, как он играет в героя и притворяется, что эти деньги ему не сдались. Еще как сдались, только Юнги слишком гордый, чтобы взять их просто так. Готов напридумывать себе тысячу причин, чтобы распушить хвост и всем доказать, какой он независимый. Это геройство Хосока просто забавляет.
— И на что ты собираешься жить эту неделю? — спросил Чон, прислонившись плечом к дверному косяку. Юнги согнулся, натягивая на ноги протертые джинсы.
— Явно не на заработанные сексом деньги, — хмыкнул Мин и продел пуговицу на джинсах в петельку. — Я не продаю себя.
Хосок закатил глаза. Он слышит это каждый раз, когда пытается помочь ему как-то материально. Мин непрошибаемый и не понимает, что Хосок дает ему деньги не потому, что младший попкой хорошо вертит. Это чертова забота, которую он никак не хочет воспринимать. Хосока это уже начинает раздражать. Упорства у Мина не занимать, как и тупой гордости, а ему уже надоело наблюдать, как медленно, но верно младший угасает. Юнги присел на одно колено, завязывая шнурки на старых красных кедах.
— И куда ты собираешься теперь? — Хосок нахмурил брови, наблюдая за собирающимся парнем.
— К Хорхе, — хмыкнул Юнги и надел сверху толстовки бомбер.
— Он тебя даже слушать не станет, — ухмыльнулся в ответ Чон.
— Я — самый ценный для него кусочек.
— Или самый тупой.
Но Юнги больше ничего не хотел слышать и вышел из комнаты, держа над головой вытянутый средний палец для Хосока.
•
— Нет! — Юнги вздрогнул от резкого удара по стойке. — Даже не думай об этом. Выметайся.
— Но Хорхе! — обреченно выкрикнул Юнги, обеими руками вцепившись в стойку, за которой сидел мужчина.
— Я сказал тебе не называть меня так, — прошипел сквозь зубы мужчина, оглядываясь по сторонам. Он резко поднялся со стула и хмуро навис над Мином. — Чего ты на этот раз приперся?
— Я умру, если ты не подкинешь мне работу, — заныл Юнги, преданным взглядом заглядывая Хорхе в глаза. — Один, голодный, холодный, даже без сигарет…
— Да ты… — у него даже глаз дернулся от возмущения. Шея побагровела, а на лбу вздулась вена. Казалось, вот-вот, и он лопнет от злости и наглости, которая позволила этому сорванцу прийти к нему вновь. — Ты вообще знаешь,
что со мной могли сделать в тот раз? — прорычал мужчина, схватив Юнги за край толстовки.
— Но ничего же не случилось, — неловко засмеялся Мин, пытаясь отцепить увесистую руку от своей одежды. Одного удара хватит, чтобы Мин мешком свалился под его ноги.
— И тебе хватило совести опять заявиться ко мне? — помрачнел мужчина.
— Я свою совесть продал еще в детском саду за банку соды, — ухмыльнулся Юнги и пожал плечами.
На самом деле Хорхе — отличный мужик. Пусть он и забирал у Юнги тридцать процентов зарплаты, но он всегда что-то для него находил — то сад полить, то дверь починить, то молоко развести, то, как в последний раз, выгулять бойцовскую собаку каких-то богатых людей. Юнги в принципе все, что касается высших слоев общества, терпит с трудом, а тут гулять с их собакой — наступить на горло собственным принципам. Мин соврет, если скажет, что не хотел насолить им специально. Хотел. Даже больше, чем заработать денег, а платили они в три раза больше, чем на любой другой работе. Но и эту работу он все-таки принял. Собака оказалась слишком большой и едва контролируемой для Юнги. Мин честно хотел ее просто выгулять, и пусть это было скорее похоже на то, что это собака выгуливает его. Но так получилось, что пес погнался за кошкой на другой стороне дороги, а Юнги не смог
(не захотел) удержать поводок. В общем, пса сбила машина. Он выжил, но криков было много. Юнги этим поступком не гордится ни капли, но какое-то непонятное чувство удовлетворения осталось, хотя Мин его старательно топил очень глубоко.
— По итогу-то пес выжил, — закатил глаза Юнги. — Брось, это было сто лет назад, сколько времени уже прошло? Все давно уже об этом забыли.
— Это было летом, — хмыкнул Хорхе.
— Я же говорю, сто лет назад.
— Юнги, — хмуро сказал мужчина.
— Пожалуйста, мне очень нужна работа, — Мин прикусил губу и принялся ковырять пальцем царапину на стойке. — Мне даже нечем оплатить счета, понимаешь? Скоро отрубят свет, воду, а ночью уже холодно так, что второе одеяло не спасает.
— Ты сильно подорвал мою репутацию, — поджал губы Хорхе. — Я могу простить мелкую оплошность, но ты чуть не попал в тюрьму, а со мной такие клиенты больше связываться не хотят.
— Лучше бы посадили, — фыркнул Юнги. — В тюрьме хотя бы жрать дают.
— Тебе лучше уйти, Юнги, — покачал головой мужчина. — Мне нечего тебе предложить.
Юнги замолчал и уставился ему в глаза, крепко сжимая пальцы в кулаки. Кажется, скоро он подойдет к той черте, которую называют «безысходность». Любой другой на его месте уже давно занялся бы проституцией, но Юнги даже думать об этом мерзко. Страшно. Лучше он будет грызть землю, выполнять даже самую тяжелую работу, пахать и днем, и ночью, но себя продавать не будет. Об этом он даже думать себе не позволяет. Может, Юнги глуп и живет вбитыми в башку принципами, но он панически боится оказаться там же, где и его мать. Боится стать тем, кем была она — обычной шлюхой, продающей себя за пару хрустящих. В общем-то, так и родился Юнги. Мать дала ему свою фамилию, а отца он и не знал никогда.
Юнги был в борделях и знает, что там творится. Он слышал стоны, слышал крики, слышал слезы. Его неокрепшая психика пошатнулась, наверное, именно тогда. В борделях шлюх за людей не считают, накачивают наркотиками и превращают в безвольных кукол, но у них, по крайней мере, есть какая-никакая защита. Гораздо хуже тем, у кого ее нет. Те, кто продают себя прямо на улице, воспринимаются даже не как куклы. Как мусор. Вещь. Избей, сломай, сердце выжги — плевать на нее все хотели. Таких, как она, тысячи. Именно поэтому Юнги никогда, как бы тяжело ему не было, не станет торговать своим телом за лишний медный грош. Уж лучше сдохнуть от голода, но с чистой совестью, чем от рук очередного на голову больного клиента, зная, что ты даже человеком зваться не достоин.
— Сорок пять процентов, — внезапно сказал Юнги. — Столько тебя устроит?
— Устроит, — поджал губы Хорхе и с громким стуком положил перед Юнги листок с адресом. — Разминай ноги, сегодня тебе придется развезти много коробок пиццы.
Юнги улыбнулся мужчине и кивнул, забрав листочек. Он одними губами прошептал «спасибо» и вылетел из небольшого магазинчика. Хорхе покачал головой и вздохнул. Этот пацан его в могилу скоро сведет.
Нестись куда-то, сломя голову, пока в коробке остывает еда, для Юнги не ново. Он, на самом деле, часто работает разносчиком. Пусть Хорхе и строит из себя неприступного, Юнги знает, что он ему всегда поможет. Мин нашел его, когда был совсем зеленым. Вернее, это Хорхе нашел его. Он тогда буквально умирал от голода и молил Бога, чтобы тот его поскорее забрал. Но Бог, как и всегда, его не услышал.
Потому что никакого Бога нет.
И Юнги к этому уже очень давно привык.
Среди бедняков есть отморозки, но есть и те, кому не чужда человечность. Хорхе именно такой. Он обеспечил его работой, пусть и платили там гроши, не требуя ничего взамен. Только Юнги умеет быть благодарным. Сначала он ничего ему не отдавал, сам-то еле сводил концы с концами. А Хорхе тем временем все больше работы ему добавлял, там и денег стало больше. Не намного, но ощутимо, и тогда Юнги начал отдавать часть ему. Сначала тот противился, отказывался брать, но Юнги знал, что ему эти деньги нужны точно так же, как ему самому.
Все они здесь в равных условиях.
Юнги дошел до нужного заведения спустя час, продрогший и с мокрыми кроссовками. Он сделал последнюю затяжку, кинул окурок в лужу, где тот тихо зашипел, и пригладил торчащие влажные волосы.
В пиццерии было тепло, некоторые столики были заняты обедающими людьми, тихо играла ненавязчивая музыка, а под потолком мягко светили лампы. Юнги подошел к барной стойке, ему приветливо улыбнулась девушка с бейджиком на груди.
— Добрый день, вы готовы сделать заказ? — вежливо спросила она, не снимая с лица профессиональную улыбку.
Вместо ответа Юнги протянул ей влажный листок и сунул руки обратно в карман. Она слегка приподняла брови, смотря на помятый сырой листочек с черными расплывающимися буквами. Юнги слегка сжал кулаки, выжидающе смотря на нее. Ему запросто могут отказать, ведь сейчас Юнги больше похож на бездомного, пришедшего с ближайшей помойки, чем на более-менее обеспеченного человека.
— Понятно, — она кивнула и указала на дверь слева. — Пройдемте.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Юнги и пошел следом.
— Не надейся на более-менее приличные деньги, — сказала она после того, как дверь за ними закрылась. — Так… — она взглянула на Юнги, окинув его оценивающим взглядом. — Сорок второй, может? — и принялась копаться в выстиранной униформе, сложенной аккуратными стопками.
— Да мне бы хоть какие-то, — горько ухмыльнулся Юнги и принял из ее рук униформу, еще пахнущую кондиционером для белья. — Спа-
— Не за что, — она поправила фартук на груди и кашлянула в кулак. — Слушай, до тебя многие приходили. Если что-то пропадет или клиент останется недоволен, вылетишь отсюда, как пробка из бутылки шампанского.
— Разве я создаю впечатление плохого парня? — Юнги вздернул бровь.
— Да, — она пожала плечами. — Я тебя предупредила. Переодевайся, я буду ждать тебя там, — она кивнула на стойку и вышла, оставляя Юнги в тишине.
Мин думает, что, может, остался бы здесь работать и дальше. Тепло, вкусно пахнет, приятная атмосфера, да и люди к нему не настроены негативно. Но чаще всего Юнги нигде надолго не задерживается.
Рано или поздно он приходит к тому, что начинает воровать, и никуда от этого деться не может. Он привык так выживать, для него это — норма жизни. Потому каждый раз он испытывает нужду в новом месте. Юнги надел желтую с красными полосами жилетку с эмблемой пиццерии на груди, зачесал волосы и надел кепку. Выглядит даже неплохо.
— Ты вовремя, — сказала девушка, записывая адрес и заказ в бланк. Она оторвала его от планшета и передала Юнги. — Держи. Заказ должен быть доставлен в течение тридцати минут.
— На машине? — удивленно спросил Юнги, посмотрев сначала на листок, а после на девушку. Она засмеялась.
— Не-а, на велосипеде, — она поставила на стойку коробку с пиццей. — Так что, крути педали активнее.
К концу обеда Юнги думал, что его ноги отвалятся где-нибудь по дороге. Он проклинал Хорхе, любителей пиццы, создателя пиццы и всю планету Земля, но, как только он возвращался в пиццерию, его вновь посылали прочь с новым заказом.
Мин оказался свободным только ближе к трем часам, когда он, в буквальном смысле вывалив язык, с трудом поднялся на ступеньки и так и остался там сидеть, выкуривая последнюю сигарету. Ему бы сейчас в горячую ванну и чашку настоящего кофе, но его рабочий день еще даже не подошел к концу. Юнги докурил и потушил сигарету, откинув ее в направлении мусорного бака. Двигаться сейчас хотелось в самую последнюю очередь.
Но с возрастом приходит осознание, что «надо» гораздо важнее, чем «хочу», особенно, когда от этого зависит твой кусок хлеба. Поэтому Юнги с тяжелым вздохом поднялся со ступеньки и вновь пошел к Сомин за очередным заказом.
Последний заказ поступил из довольно богатого района, нашинкованного высотками-офисами и дорогими заведениями, в которые такие, как Юнги, могут только заглянуть через окно и облизать пересохшие губы. Даже странно, что заказ поступил оттуда. Такие богачи едят обычную пиццу? Юнги думает об этом, пока лениво крутит педали. Не заметив повернувшую из-за угла машину, Юнги едва не наехал на нее, но вовремя вывернул руль. Недовольный водитель засигналил ему и начал что-то орать через закрытые окна. Юнги в ответ просто вытянул средний палец.
— Долбаные мажоры, — прорычал Мин сквозь зубы.
К концу дня не осталось никаких сил. Сегодня он принял около пятнадцати заказов, если честно, и не считал уже, не до этого было. Юнги весь день, словно белка в колесе, даже поесть забыл (по-правде говоря, ему и нечего было). Но Сомин заметила, что на обеденном перерыве Юнги просто сидит в уголке дивана и смотрит в беззвучно играющий телевизор, и угостила его своим салатом. Юнги слегка улыбнулся и вежливо отказался, соврав, что он вовсе не голодный. Бедные люди, как правило, добры друг к другу, готовы поделиться последним куском хлеба. А вот богатые за этот кусок перегрызут глотку. Потому Юнги и не спешил с доставкой заказа. Ему, в общем-то, плевать, он мог бы эту пиццу благополучно украсть, но Сомин подводить не хотелось.
Юнги затормозил на площади с большим круглым фонтаном. Слева — широкий проспект с потоком машин, справа — высокое стеклянное здание. Здесь даже велосипед негде оставить.
Мин поджал губы и отвязал веревки, крепящие коробку с пиццей к багажнику велосипеда. Велосипед остался валяться возле фонтана, потому что никакой стоянки для велосипедов не предназначено. Какой идиот приедет
сюда на велосипеде? Ну, кроме Юнги, но ему плевать. Сюда приезжают на лексусах и роллс ройлсах, а не на кучке ржавого железа. Юнги шмыгнул носом и ниже натянул кепку на голову.
— Куда? — рявкнул охранник на посту. Юнги поджал губы и остановился, вгрызаясь в грузного мужчину со значком на груди взглядом. Еще бы Цербера посадили, чтобы охранял этот драгоценный офис.
— Доставка пиццы, — Юнги поднял коробку повыше, будто и так не было видно. Охранник хмыкнул.
— Кто? Какой этаж?
— Семнадцатый этаж, пятьсот двадцать третий кабинет, это все, что мне известно, — Мин закатил глаза. — Я не принимаю заказ, я его доставляю.
— Иди, — прищурился охранник, внимательным взглядом провожая Юнги до лифта.
— Мудак, — поджал губы Мин и вошел в кабинку, когда створки разъехались. Он нажал кнопку семнадцатого этажа и прислонился спиной к зеркалу, прикрывая глаза.
Его чертовски заебал этот день.
В кабинете оказалась девушка, хихикающая с кем-то по телефону. Она даже не заметила, как Юнги вошел в кабинет бесшумной тенью. Второй стол пустовал, хотя компьютер и был включен. Наверное, сотрудник просто вышел куда-то. Юнги кашлянул в кулак и постучал костяшками в дверь. Девушка ойкнула и дернулась, оборачиваясь на Юнги.
— Доставка пиццы, — оповестил Мин, подняв коробку.
— Я перезвоню чуть позже, — сказала девушка в трубку и чуть тише добавила: — Люблю тебя, — она завершила звонок, не замечая, как Юнги закатил глаза. Отложив телефон, девушка повернулась к нему всем корпусом. — Он вышел совсем недавно, подождите здесь или в приемной, — она указала ладонью с массивным золотым браслетом на дверь.
— Я должен возвращаться на работу, меня ждут другие заказы, — сухо ответил Мин. Подтекст был простой — не собирается он сидеть здесь и ждать, пока ему, как собаке, швырнут на стол деньги. — Поэтому, если вам не трудно, поторопите своего коллегу.
Девушка удивленно распахнула губы, во все глаза уставившись на слишком наглого доставщика. Еще никогда ей не перечили те, кто под ее каблуком оседает пылью. А Юнги и бровью не повел, у него и без этого день не слишком солнечный выдался. Девушка поджала пухлые губы и резко поднялась с кресла, сжав аккуратные пальцы с маникюром в кулаки.
— Не трудно, — процедила она сквозь белоснежные зубы и, цокая каблуками, вышла куда-то из кабинета.
Юнги хмыкнул и пожал плечами. Что ж, на самом-то деле, выбор в этом мире невелик. Либо ты на вершине мира и правишь им, либо вылизываешь задницу тем, кто правит, либо довольствуешься огрызками.
Юнги оглянулся. В кабинете на двоих лежит дорогой ковер, на окне висят массивные темно-шоколадные шторы, на подоконнике змеится плющ, а шкаф из черного дерева заставлен не только документами, но и различными статуэтками из разных стран, книгами специальных изданий, цветами в горшочках. И зарабатывают за месяц, Юнги уверен, столько, сколько он не насобирает за полгода.
Мин положил коробку с пиццей на стол и сел на черный кожаный стул, покачиваясь из стороны в сторону и откинувшись на удобную спинку. Хорошо сидеть здесь, вдалеке от непогоды за окном, в тепле и уюте, клацать отполированными ногтями по клавиатуре и литрами пить не какую-то дешевку, а очень даже вкусный кофе. Юнги взглянул на чашечку с отпечатками губной помады и хмыкнул. Для него это навсегда останется недостижимым.
Но Юнги не слишком об этом горюет. Пусть он в роскоши не купается, зато его душа не покрыта толстым слоем фальши, как у этих людей. Да, местами запачкана, но это не страшно. Юнги поднялся с кресла и подошел к шкафчикам.
Его внимание привлекла маленькая статуэтка цвета слоновой кости. Парень нагнулся чуть ниже, внимательнее рассматривая фигуру. Какая-то замысловатая и угловатая дрянь, Юнги в этом ничего красивого не видел, но что-то подсказывало, что каких-то денег это точно стоит, и на блошином рынке явно найдется хоть один ценитель такого барахла.
Юнги колеблется несколько секунд. Эту пропажу вряд ли заметят быстро, Юнги уже давно скроется и никогда сюда больше не вернется. Он начал жевать губу, чувствуя, как медленно потеют ладони. Мин воровал и раньше, не привыкать уже, он зарабатывает этим, но почему именно сейчас он боится быть застуканным, прекрасно понимая, что он в кабинете один. Даже камер нет. Юнги проверял.
Юнги протянул руку к статуэтке и замер, так и не успев коснуться ее пальцами.
Запястье обжег холод. Юнги медленно моргнул, смотря на свою руку, которую сжимала чья-то сильная ладонь. Его словно ледяной водой окатили. Дыхание участилось и сердце рвалось из груди. Юнги слышал его бешеный стук прямо у горла.
— Воришка попался с поличным, — ухмыльнулся мужчина, черными омутами засасывая в самую глубину. Юнги вздернул подбородок, с фальшивым бесстрашием смотря в его лицо.
Но тут же потерялся.
Он выглядит знакомо, будто Юнги уже видел его когда-то, но где — не знает. Мин помнит только смотрящие из темноты глаза, что прямо сейчас заживо его сжирают, кожу сдирают и косточки смакуют, но в памяти будто провал. Он кажется одновременно знакомым и чужим. Пухлые губы изогнулись в какой-то плотоядной улыбке.
— Ошибаешься, — оскалился Юнги, попытавшись выдернуть запястье из цепкой хватки, но мужчина даже не дернулся. — Отпусти меня.
— Разве тебя не учили, что воровать — это плохо? — Чимин прищурился и склонил голову вбок. — А к старшим принято обращаться на «вы».
— Что вы? — фыркнул Мин, сверху-вниз оглядывая его надменным взглядом.
— Может быть, стоит вызвать полицию, чтобы они поговорили с маленьким правонарушителем? — Чимин облизнул нижнюю губу, а у Юнги во рту все пересохло.
Он
попался. Впервые. И так глупо. Почему этот ублюдок зашел именно сейчас? Почему так бесшумно? Юнги даже не услышал, как скрипнула дверь.
Юнги сковывает парализующий страх и поджилки трясутся, но он лишь хмыкает и выдергивает из цепких сильных пальцев запястье. Мужчина с ухмылкой позволяет ему это. Мин поправил свою жилетку и кепку на голове, а после беззаботно сунул руки в карманы, чтобы скрыть мелкую дрожь. Взгляд у него твердый, там нет и намека на страх, и Чимина это раззадоривает. Он способен страх чувствовать обонянием, он знает, что Мин Юнги — Пак прочитал на его бейдже — боится, но так умело это скрывает, что Чимин даже хочет зааплодировать, но воздерживается.
— Вы ошиблись, я просто хотел посмотреть на нее поближе, — пожал плечами Мин. — Вот и все.
— Я
никогда не ошибаюсь, — в его тоне опасность, от которой бежать без оглядки нужно, а Юнги стоит и смотрит в его глаза героически. Совсем ничего не боится. Чимин сделал к нему шаг вперед, и Юнги с трудом сдержался, чтобы не сделать шаг назад. — Маленький бессовестный воришка.
— Да кто вы такой, чтобы меня оскорблять, — поджал губы Юнги и сжал пальцы в кулаки. Чимин хрипло рассмеялся, вызывая у Юнги рой холодных мурашек вдоль позвоночника.
— О, ты узнаешь, — с улыбкой ответил Чимин, оглядывая Юнги с ног до головы. — Очень скоро ты все узнаешь.
Юнги хотел было ответить что-то колкое, но в кабинет вошла та самая девушка и другой сотрудник, видимо, именно тот, который и заказывал пиццу. Увидев Чимина, они тут же начали кланяться и спешно здороваться, выдавливая почтительные улыбки. Юнги тихо хмыкнул, что не ускользнуло от внимания Пака.
— Пак Чимин-щи, какая неожиданность! — слащавым голосом сказала девушка, готовая, Юнги уверен, облизать его блестящие туфли. — Вы так редко спускаетесь, мы даже ничего не успели подготовить…
— У меня кончились скобы для степлера, — ответил Чимин с явным равнодушием, приправленным фальшивой вежливостью.
— Ох! — девушка суетливо начала проверять свои ящики на наличие скоб.
— Извините, а мне сегодня отдадут деньги за пиццу? — слишком громко спросил Юнги, сложив руки на груди. Девушка цокнула и посмотрела на него недовольно.
— Вот, держи, — прошипела она сквозь стиснутые зубы, всунув Юнги в ладонь несколько купюр. — Сдачу оставь себе. Все, иди, иди отсюда!
— Приятного аппетита, — скривился Юнги и вышел из кабинета, нарочно громко хлопая дверью. — И не подавись очередным членом во рту, силиконовая сука, — добавил он, направляясь к лифту.
Наконец-то этот день закончился. Осталось надеяться, что велосипед никто не украл, и тогда его уже точно ничто не испортит.
Чимин не слышал то, о чем жужжали сотрудники из нижнего офиса. Он задумчиво смотрел в закрытую дверь, а потом внезапно пошел следом, оставив растерянных сотрудников хлопать глазами. Но за дверью уже никого не оказалось.
— Мин Юнги, — повторил Чимин, перекатывая его имя во рту, как сладкую конфету, а после ухмыльнулся. — Вот, значит, ты какой, Мин Юнги.
•
Чонгук свесил руки с руля и поднял взгляд на окна квартиры Пак Чимина, в которых не горел свет. Небо едва окрасилось в малиново-рассветный цвет. На верхушках деревьев лежит иней. Протяжно завывает холодный ветер. Чонгук припал губами к фильтру и затянулся, а после выпустил дым вверх. Он стоит так уже полчаса, курит десятую сигарету и не знает, чего ждет. Чимина? Его не будет в квартире. Рассвета? Он совсем скоро наступит. Сигнала? Никакого сигнала ему никто не даст. Чонгук и сам не понимает, зачем сюда приехал.
Его может и не быть там. Чон не знает, почему решил испытать судьбу и поддаться какому-то внутреннему желанию и тихому, едва различимому шепоту. Всю ночь Чонгук потягивал виски и курил, наблюдая за сверкающими огнями города. В его голове кишел рой спутанных мыслей, который он никак не мог разобрать. Чонгук понял только одно — ему
надо, а зачем — уже не имело значения. Докурив сигарету, Чонгук затушил ее в пепельнице и вышел из машины, поставив ту на сигнализацию.
В квартире Чимина было тихо, словно здесь никто и никогда не жил. По полу гулял холодный сквозняк и медленно колыхал шторы. Чонгук сделал шаг слишком громко в мертвенной тишине. Вокруг не было ни одного намека на то, что здесь кто-то живет. Аккуратно поставленные подушки на диване, симметрично расставленные цветы, каждая, даже самая незначительная деталь на своем месте. Куколки разложены на полках и ждут своего часа, смотря стеклянными глазами в стену напротив, а на губах так и застыла кукольная улыбка. Чонгук вошел в гостиную. Отсюда лестница вела на второй этаж, туда, где была спальня Пака. На круглом столике лежала раскрытая книга. Чонгук подошел ближе и подцепил за край, открывая взору обложку.
«Собор Парижской Богоматери».
— Я плюнул в лицо своему богу, — прочитал вслух Чонгук, разрезая хриплым голосом тишину. — Все для тебя, чаровница…
— Чтобы быть достойным твоего ада, — у Чонгука дыхание учащается и зрачки, кажется, становятся шире.
Бархат его голоса ласкает слух и пробуждает зверя, что тихо скалит зубы и облизывает пасть. Чонгук отложил книгу и медленно двинулся к подножию лестницы. В тишине его шаги разносились эхом. А за окном медленно всплывало холодное солнце, озаряя своими лучами. На самом верху лестницы, положив изящную ладонь на перила, стоял
он. На его обнаженное тело была надета лишь фатиновая белая накидка, что подолом тянулась за его стройными ногами. Рукава расшиты белыми лилиями, птицами и витиеватыми узорами. На указательном пальце блестело серебряное кольцо.
А во взгляде надменность. Тэхен смотрит на него снизу-вверх, точно на грязь под ногами, и этим подливает бензин в полыхающий внутри Чонгука костер. Он чувствует жар, что прокатился из самой груди и осел на кончиках пальцев легким покалыванием. Тэхен над ним в открытую смеется, но на его губах нет улыбки, они сомкнуты, а уголки немного опущены вниз. Солнечные лучи ореолом рассыпались вокруг его головы. Чонгук упал бы на колени и молился, целуя его щиколотки, если бы не сгорал от желания его самого на колени поставить.
— Его нет дома, — сказал Тэхен совершенно очевидную вещь.
— Действительно? — хрипло ответил Чонгук, скользя взглядом по его телу. — Как жаль.
Тэхен чувствует кожей, как Чон каждую клеточку его тела жадно в себя впитывает, на сетчатке запечатлевает. Привыкший, что к его ногам падают, он встретил того, кто этого никогда не сделает, и теперь чувствует злость, граничащую с агрессией. Тэхен ухмыляется где-то внутри, но внешне остается по-прежнему холоден, только тихо хмыкает. Чонгук задерживается взглядом на журавле, которого теперь видно лучше.
— Почему журавль? — спросил Чонгук, подняв взгляд к его темным глазам.
— Я сделаю вам кофе, — холодной вежливостью ответил Тэхен, спускаясь по лестнице.
У Чонгука в глазах потемнело, стоило ему мимо пройти. В нос ударил запах лилий, которые у Чонгука химическую агрессию вызывают. Он облизал губы и двинулся следом, взглядом сжирая тэхеново тело.
Словно лев за своей добычей.
Но Тэхен — не маленькая глупая антилопа.
Тэхен — хитрая пантера.
Тэхен поставил турку на плиту, медленно помешивая кофе. Чонгук прислонился поясницей к столу и сложил руки на груди, внимательно за ним наблюдая. Чонгук не может понять, что тот испытывает, о чем думает, между ними словно огромная железобетонная стена, которую Тэхен выстроил, а ключ от маленькой двери дал только Чимину. Чонгук чувствует укол злости и необоснованной ревности. Чон яростно борется с желанием подойти, заклеймить, сделать
своим, потому что сейчас — не его, но проигрывает. Тэхен, как та ведьма, одним взглядом из-под длинных пушистых ресниц привязал зверя Чонгука к себе на цепи, а Чон и не вырывается, позволяя цепям себя душить.
Чонгук в два широких шага преодолел между ними расстояние, хватая Тэхена и резко разворачивая к себе. Он поднял его за бедра и усадил на тумбу, вжимаясь своим телом в его и желая вгрызться зубами в эту сладкую манящую шею. Турка упала на плиту, недоваренный напиток зашипел от высокой температуры. Чонгук так и застыл, не коснувшись губами теплой кожи.
Тэхен крепко держал нож, прижимая холодное лезвие к его шее.
У Чонгука на губах появилась ядовитая ухмылка. Он смотрел прямо в глаза Тэхена, который сохранял хладнокровие, но Чонгук видел очень-очень глубоко, на самом дне бесконечных глаз злость. И это раззадоривало еще больше.
Тэхен его не боится.
— Тронь меня еще раз, и этот нож окажется в твоем сердце, — спокойно сказал Тэхен.
Чонгук рассмеялся, словно услышал отличную шутку. Тэхен почувствовал пробежавший вдоль позвоночника холодок, но лишь поджал губы. Чон подался вперед, игнорируя впившееся в кожу лезвие, и приблизился губами к его уху, обдавая кожу горячим дыханием:
— Маленькая строптивая кошечка. Ты будишь моих демонов.
Кожа под напором лезвия разошлась, и по шее и лезвию побежала змейка крови, пачкая белоснежную накрахмаленную рубашку Чонгука. Мужчина отстранился и обхватил пальцами запястье Тэхена. Он, не отводя взгляда от его глаз, собрал губами собственную кровь, а после впился в приоткрытые персиковые губы жадным поцелуем с привкусом крови.
Тэхен грубо укусил его, наивно заставляя отступить, но Чонгук крепко сжал пальцами его талию, не позволяя ни на сантиметр от себя отстраниться. Тэхен сжал пальцами его волосы в кулаке. Чонгук утробно зарычал в поцелуй и подцепил зубами его губу, разрывая нежную кожицу и проглатывая сладкую брызнувшую кровь. Тэхен дернулся и замычал, пихая Чонгука в грудь. Тот с тихим смехом отстранился, облизывая губу.
— Я расскажу ему, что ты приходил, — угрожающе сказал Тэхен, сжимая пальцы в кулаки.
— Обязательно расскажешь, — слегка ухмыльнулся Чонгук, вытирая подушечкой пальца рубиновую каплю на нижней губе Тэхена. — А кофе ты мне так и не сделал, — улыбнулся уголком губ Чонгук и слизал каплю крови кончиком языка.
Но его кровь слаще и вкуснее любого кофе.
