Случайная

Просыпаюсь ближе к вечеру, даже без головной боли, что очень удивляет. На противоположной половине кровати никого и я прикрываю глаза, потому что его вновь нет. Снова ушел, даже не соизволив попрощаться. Делаю три больших вздоха, затем встаю. Паркет приятно холодит ступни, шлепаю в ванную, чтобы принять душ. Включаю воду, беру мочалку и гель. Снова тошно от своей ничтожности и зависимости, злюсь, сильнее надавливая на нежную кожу. Красные полосы украшают ноги и руки до локтей, старательно тру шею и ключицы, но почему-то все это кажется бесполезным. Метки Юнги уже давно под кожей, глубоко-глубоко, они кровавыми пятнами впились в мое тело. Кутаюсь в полотенце и иду в гостиную. На кофейном столике красуется записка, где аккуратным, почти каллиграфическим почерком Мин оповещает о том, что ему срочно понадобилось уехать. Как обычно, в принципе, ничего нового. Злость хлещет волнами по венам и я сжимаю в руках листок. Плюхаюсь на диван прямо в полотенце, укрываясь одеялом. Слышу мелодию своего телефона и нехотя выбираюсь из теплого кокона. Чонгук Руки начинает лихорадочно трясти, меня настигает паника, потому что я не знаю, что делать. Слишком непонятны наши отношения и мне, если честно, не хочется разбираться. Чон сбрасывает, а затем набирает еще раз. Ответь мне, Давон, немедленно. Сижу на барном стуле в кухне, положив телефон на стол перед собой. Снова рингтон разрезает блаженную тишину и беру трубку, прижимая телефон ближе к уху. — Какого черта ты не отвечаешь? — я молчу, потому что и сказать-то мне нечего. Не отвечаю потому что не хочу, но Чону такого аргумента будет мало. Стучу указательным пальцем по дереву, кусая саднящую губу. В какой-то момент меня просто клинит и я говорю ему то, что думаю, не заботясь о чувствах парня. — Не хотела. — голос звенит от серьезности, мне так кажется. — Слабоватое оправдание, Давон. Еще одна попытка, — голос его меняется с уставшего в азартный, Чонгуку нравится эта игра и он не отступит. — Я не оправдывалась. — Ты дома? — перебивает меня, меняя тему. — Дома. Не приезжай. — Да я и не собирался, — слышу его ухмылку, потому что он кажется себе победителем, но нет, все мы здесь проигравшие. — Зачем ты звонишь, Чонгук? — от волнения облизываю губы, задерживаю дыхание на пять секунд, дабы успокоить бьющееся о ребра сердце. — Я хотел услышать тебя, — и снова другая интонация, слишком знакомая. Я не хочу, чтобы он говорил со мной так, потому что я не заслуживаю. Молчу, желание сбросить вызов сейчас слишком велико, но я нахожу в себе силы продолжить разговор. — Не говори так, пожалуйста. — я, действительно, прошу. Я могу сделать больно, но от чего-то я не хочу причинять боль Чонгуку. Стараюсь заткнуть сердце и игнорирую его противные удары, которые оно производит, как только Чон подает голос. — Оставь его, умоляю, Давон, перестань. — он не имеет на это право, совсем не имеет. Я прикрываю глаза, сжимая смартфон в руке сильнее положенного. Кажется, даже слышу треск ломающегося металла. Я прерываю разговор без прощания. Просто сбрасываю, откидывая мобильный на противоположный край стола. Хочу уехать. Прямо сейчас, без объяснений для других. Захожу в спальню, достаю дорожную сумку, которую использовала для недельных командировок, закидываю туда вещи, принадлежности для гигиены и зарядку. Переодеваюсь, достаю теплый свитер, джинсы, завязываю густые волосы в высоких хвост, накидываю парку и обуваюсь в ботинки. Я еду домой. Решение начать зимние каникулы раньше пришло в голову спонтанно, но так даже лучше. Мама будет рада меня увидеть, а я наконец-то отдохну от надоедливого Сеула и от всего ужаса и боли, что мне пришлось пережить в нем. Отдохну от них. Обоих. Закрываю дверь, код оставляю тем же, маленькая месть для Юнги, которая даже не сделает ему больно или неприятно. Закидываю сумку с вещами в багажник, а сама сажусь за руль. Выезжаю из подземной парковки на пустеющие вечерние дороги, ехать мне предстоит почти четыре часа, включаю музыку, вслушиваясь в приятные голоса. Я не предупредила, уехала молча и никому не сказала о том, куда именно. Меня разъедает боль обиды, потому что Юнги даже не позвонил. Я переступлю через себя. Вновь сделаю это, потому что мне нужно убедиться. Набираю его номер и жду, когда голос по ту сторону опять назовет меня зайцем. Гудки, гудки, гудки… Абонент временно недоступен или находиться вне зоне действия сети. — Он с женой и сеть там ловит, не надо меня успокаивать. — сумасбродная реплика с записанным женским голосом и я опускаю руки. Юнги дарит мне силы, а потом вновь их забирает, оставляя только оболочку моего тела, которая ни на что не способна без него. Сжимаю в руках руль, упрямо таращась на дорогу. Начинаю узнавать родные места спустя три часа пути. Почти ночь, я все еще не звонила матери, чтобы сказать о том, что скоро приеду. Хочется сделать что-то типо сюрприза, хоть я и знаю заранее, что он не получится. Останавливаюсь возле круглосуточного супермаркета, чтобы закупиться вкусностями для семьи. Я так давно не видела их, что стало чуждо это слово. Набираю фруктов, любимые конфеты мамы и торт к чаю. Быстро оплачиваю покупки и выхожу из магазина. Нахожусь в родном районе спустя полтора часа, выключаю зажигание и вздыхаю. Я дома. По-настоящему дома, в том месте, где я родилась и где прошло мое детство. Но почему-то мне не радостно, отнюдь, реветь хочется навзрыд. Снова тянусь к телефону в надежде увидеть пропущенный от Мина, но ничего. Засовываю телефон в карман, заранее выключив его. Я все равно никому не нужна, хоть все и кричат о потребности во мне. Вытаскиваю продукты и сумку, плетусь по улице в сторону знакомого дома. В некоторых окнах виднеется свет, но только не в моем. С каждым шагом мне все отчетливее виднеется заспанное лицо матери и недовольное лицо отчима, но я не отступлю. Мне была противна и обидна мысль о том, что мать смогла найти замену моему незаменимому отцу, который умер, когда я была в пятилетнем возрасте. Я никогда не называла отчима папой, потому что мне не нужны подачки и жалость. У меня есть свой отец и мне не нужен другой. Стучу занятой рукой в деревянную дверь три раза и отхожу. Слышны шаги, свет в прихожей включается, а потом удивленное лицо мамы предстает передо мной. — Боже мой, Вонни, ты как здесь? — кутается в теплый домашний халат, потому что морозный воздух просачивается сквозь шерстяную ткань. — Я приехала домой, мам. — облегченно вздыхаю, даря матери улыбку, которую она заслужила. — Я скучала. — на глаза наворачиваются слезы и я, стараясь убрать соленую влагу, быстро моргаю. — Проходи, милая. — мама тянет на себя за плечи затягивая в теплое помещение. Закрывает двери, забирая сумки из рук и исчезает за стеной. Все также Пахнет все также ореховым печеньем, быстро раздеваюсь и иду следом за матерью. Кухня почти не изменилась, даже занавески по прежнему оливкового цвета. Сажусь на стул, наблюдая за манипуляциями мамы. Ставит чайник, нарезает торт тонкими кусочками, задает попутно вопросы сильно ли я голодная и может мне стоит разогреть свиного супа. — Я не голодна, мама, не переживай. — моет фрукты, отправляя их в специальную вазу, которую я ей подарила на день рождения. Работала доставщиком еды в местной забегаловке, платили мне очень мало, потому что я была очень маленькой и за все время работы, мне все-таки удалось накопить на нужную вещь. Разносится свист чайника, а потом горячая жидкость заполняет фарфоровые сосуды, обдавая паром нос. Зеленый листовой. Мамин любимый. Усаживается напротив меня, с нежностью глядя прямо в глаза. Со второго этажа слышится шум и копошение. — Хонг, кто там был? — голос отчима разрезает тишину и нашу с мамой атмосферу тоже. — Давон приехала, Чониль. — мама отрывает взгляд от меня и дарит его моему отчиму, который стоит в дверном проеме между кухней и коридором. — Здравствуй, Давон. — голос его выражает, ровным счетом, ничего. Он ступает на площадь кухни и движется в мою сторону. — Здравствуйте, — разрешаю обнять себя, но отвечаю сухо, потому что это все только формальности, только для мамы. Пьем чай с тортом, сейчас уже почти половина второго ночи, но моя мама совершенно не хочет спать, чего не скажешь об отчиме. — Пожалуй, пойду спать, завтра на работу, подменить коллегу. Я рад, что ты приехала, Давон. — киваю в знак благодарности, совсем ее не ощущая. Провожаем взглядом Чониля, а потом смотрим в глаза друг другу. И я понимаю, чего именно мне не хватало в болезненном Сеуле. Мамы. Мне, действительно, не хватало мамы. Даже не ее слов или поддержки, мне просто не хватало ее присутствия, ощущения того, что она рядом. Я беру ее теплую от чашки руку в свою, крепко сжимая. Она больше не улыбается. — Больно, родная? — трет большим пальцем мой, смотря в глаза не моргая. Я киваю со вздохом прикрывая глаза. — Больно до смерти. — плачу. Потому что больше нет ничего, что могло бы сдержать этот поток, который льется наружу. Мне больше нечего скрывать и нечего умалчивать. Я рассказываю матери всю историю, все до мелочей, с подробностями, не скрывая. В ответ получаю понимающий взгляд и теплые-теплые объятия в которых выть хочется еще сильнее. И она позволяет. Гладит по голове, нежно называя мое детское прозвище и разрешает мочить ее розовый халат в цветочек. Я не успокаиваюсь до конца, просто шмыгаю носом, стараясь удерживать новые порывы, выходит очень плохо. В голове вновь всплывают картинки той боли, что мне пришлось перенести за последние месяцы и мне становится так жалко. Мне становится жалко себя. И я ощущаю себя до мерзости жалкой, низкой, потасканной и сломленной. — Он не будет твоим, Вонни. — с лаской, которая подсильна только маме. Но слова словно мимо ушей пролетают, мой мозг перефразирует их в антоним, забиваясь в самую глубь коры мозга. — Я не смогу отказаться. — мне надоело собственное нытье, вся эта слабая, плаксивая я уже в печенках сидит, раздрабливая сердце в фарш. Спать расходимся почти в шесть утра, когда уже Чониль собирался на работу. К счастью, он умолчал о моем потрепанном виде и заплаканных глазах, за что я ему благодарна. В спальне ничего не изменилось с того момента, как я покинула родной город. Падаю на кровать, накрываясь одеялом. Сон никак не идет и я слышу голос матери, которая провожает мужа. Я прикрываю глаза и вспоминаю, как она это делала с моим отцом. Он тоже вставал рано, потому что его смена начиналась почти в половину восьмого утра, а до офиса еще нужно было добраться. Я помню, как сильно успевала скучать по нему за день, а когда он возвращался, то обязательно с какой-нибудь вкусностью для меня и розой для мамы. Слезы вновь посещают меня, скатываясь крупными каплями на белоснежную наволочку, пачкая ее в остатки туши. Сейчас он бы мной не гордился. Он бы не был рад, что его единственная, любимая дочка спит с женатым мужчиной. И он бы был опечален тем, что я так много плачу. — Ты не так меня воспитывал, папа. — шепчу я в тишину, которую разрезает только звук настенных часов в комнате. Переворачиваюсь на противоположный от окна бок, потому что серость улицы пробивается сквозь незадернутые шторы. Тяжело вздыхаю и закрываю глаза. Успеваю досчитать до тридцати трех.

***

Просыпаюсь. За окном все тот же цвет и мне кажется словно я вовсе не спала. Выбираюсь из кровати, ступая по темному ковролину босыми ногами. Спускаюсь на кухню, где уже возиться мать. — Привет, мам. — голос такой хриплый, что я дергаюсь. — Милая, ты в порядке? — мама делает газ потише и подходит ближе, хватая за плечи. Я смотрю на нее непонимающе, хлопаю слипшимися ресницами, надеясь получить ответ. — Ты не просыпалась сутки, — волнение в голосе мамы уходит, когда я уверяю в том, что я теперь в порядке. — Ты переутомилась, совсем без энергии, детка. Идем, я приготовила твои любимые блинчики, покушай, а потом примешь душ. — гладит мягкой ладошкой по голове, от чего появляются мурашки. Уплетаю мамино творение быстро, смачивая пышное тесто в клубничный джем. Благодарю маму и иду в душ. Горячая вода обволакивает тело и я нежусь под ее струями, давая телу расслабление. Вытираюсь полотенцем насухо, надеваю чистую одежду и направляюсь в комнату. Руки чешутся включить телефон, чтобы сделать себе больно. Потому что я знаю, что он не звонил. Даже не писал. Я уверена. Отбрасываю эту идею, накидывая теплый шарф на шею. — Давон, ты куда? — мама выходит в прихожую с полотенцем на плече, которым вытирает влажные руки. — Я съезжу к папе, мам. Мне это нужно. — по глазам вижу, как грустнеет мать. Она нехотя кивает мне, возвращаясь к своим делам. Сейчас я надену парку, обуюсь, хлопну дверью и она заплачет. Потому что ей тоже его не хватает. Завожу машину, прогреваю минуты три, включаю дворники, потому что хлопья быстро тающего снега покрыли все лобовое стекло. Еду на кладбище около сорока минут, паркуюсь, выхожу. Приветствую здешнего охранника сдержанно, а потом иду к отцу. Я иду и с каждым шагом мне становится все труднее дышать, потому что истерика близка, я ощущаю ее шаги на своих пятках. Чон Дуонг 05.05.67-19.08.00 Плита под которой покоится прах отца сделана из черного камня, он любил этот цвет. Снег большими шарами падает прямо на него, покрывая выгравированную надпись белой пеленой. Стираю ее горячей рукой, падая на колени. Я плачу и слезы, катятся по щекам прямо на дату. — Я так скучаю, пап. Так скучаю.., — мне тяжело, до сих пор трудно осознать то, что его нет уже почти восемнадцать лет. Чертов снег беспощадно падает с неба, заставляя ежиться от холода, когда снежинка попадает на разгоряченную ладонь. Я успокаиваюсь, колени затекли и джинсы намокли, но я не движима. Мне легче. Глажу плиту правой рукой, шмыгая носом. Прикрываю глаза, представляя его рядом. Я схожу с ума, потому что я чувствую теплые руки, которые обхватывают мое тело, позволив уткнуться в шею, ощущаю поглаживания головы и снова плачу. Слезы почти закончились, но я продолжаю содрогаться в истерической конвульсии. Прихожу в себя, ощущая знакомый запах. Он так близко, что голова кругом идет. Разжимаю руки, в которых сжала ткань чужой верхней одежды, поглаживая спину. Мое состояние странное, даже страшно становится. — Я рядом, Давон. — чужое тепло, запах, руки и голос. Все это реально, он здесь. Шатен трет заледеневшую щеку большой ладонью, нежно улыбаясь. — Чонгук., — и сердце сжимается от осознания того, что он не бросил. Он приехал, нашел меня и обнял. И мне сейчас безумно приятно его тепло, пусть я и не заслужила. Смотрю затуманенным взглядом в черные омуты его глаз. Добровольно шагаю в его океан. Я тону, да и мне нравится, что он позволяет мне. Потому что в конечном итоге, он и будет моим спасителем. Я обнимаю его за шею, притягивая ближе к себе и впервые, не ощущаю, что предатель. Оно не выжигается у меня под ребрами или на самом сердце, потому что мне некого предавать. Мне надоело быть слабой, я больше не буду мазохисткой. — Отвези меня домой, — шепчу на ухо шатену, слегка улыбаясь. Иду следом за парнем, цепляясь руками за край его локтя. Я хочу вырвать это ненужный кровавый мешочек, потому что он ноет и просится к другому, но я намерена заткнуть его. Оно еще живое. Еще чувствует.