Камень

Ему не хотелось смотреть на Ди, он разочаровался в ней. Она выросла такой же сукой, как и все девушки, что встречал на жизненном пути. Такая же редкостная тварь, и чтобы он ни делал, они всегда выматывали душу. Ожесточенно Мэлло внутренне удивился, ведь он мертв, но и после смерти ему ничего не светит, даже такая малость. Все же это ад, а в аду не бывает хорошо. — Пока был жив, — ненависть полилась через край, он отравлен, и отравит ее, — я никогда не задумывался, что для меня ад, а оказывается для меня ад — одиночество. И после смерти меня угораздило оказаться в аду с тобой, с неблагодарной сукой, которая нос от меня воротит, хотя мы и знакомы еще с жизни! Я ж тебя не трахаться прошу, а лишь иногда быть рядом, чувствовать, как бьется, мать твою, сердце! Тело тряслось, и он помнил, как с ним в жизни такое случалось, когда полностью терял контроль. Задыхаясь, дергаясь от фантомных болей души, Мэлло развернулся в сторону Ди. Та сидела на песке и быстро, ожесточенно писала в тетрадь. Что-то щелкнуло в голове Мэлло, и уверенным, размашистым шагом направился к ней. В голове пульсировал только одна мысль: «Ей конец». Слова вырвались из него злым, мерзким потоком, таким, как он, как его душа: -Ты не представляешь, что такое ад. Как тяжело, как неизбежно. Одиночество — истинный ад, меня сводит с ума. Не будь тебя, не было бы так паршиво, а ты тут маячишь, такая безразличная, такая невозмутимая, и только делаешь, что занимаешься писаниной, тебя все устраивает, тебе хорошо. А я в аду! — он вплотную стоял к ней, мышцы свело от гнева, от ненависти к этой мелкой жалкой твари. — Ты мой ад, — дернувшись всем телом Ди попыталась посмотреть на парня, но передумала, лишь быстрее продолжила писать. Слова обожгли и без того воспаленное сознание Мэлло, звериный оскал искривил его лицо, глаза сузились, быстрый на расправу, жестокий убийца окончательно пробудился. "Безжалостный и беспощадный, рассудительный и опасный. Таким все знали меня в мафии, знали и боялись. Теперь и Ди узнает обо мне, и будет бояться, хоть и не долго, до конца своей нежизни". Гнев не всегда горяч, самый опасный гнев — ледяной. И именно такой заполнил все тело парня. Обманчиво лениво Мэлло наклонился к тетради, мягко, но настойчиво выцепил из слабой хватки Ди. Черная тетрадь, большая, с плотными листами и в твердой обложке, тяжелая. «Увесистая», — поправил он себя, — «подойдет». — Как же занятно слышать такие — Мэлло протянул последнее слово, — обвинения от человека, которому я спас жизнь. Ведь это я нашел тебя на пустыре. Все остальные в приюте говорили, что я — молодец. Холодно усмехнувшись, он занес тетрадь над головой девушки. Ди резким движением откинула волосы с лица, и их взгляды встретились. Мэлло ожидал увидеть испуг, услышать протяжное «нееет», но ледяной, полный уверенности взгляд не дрогнул, лицо оставалось бесстрастным, и за маской спокойствия уловил ненависть, презрение. — Что делала на пустыре? Что делала на твоем пустыре, Мэлло? — голос резанул ножом, зрачки Мэлло расширились. Ему стало плохо, совсем, но сейчас станет еще хуже, уже чувствовал. Он на пустыре, в траве, и сюда никто не ходит. Пустырь — собственность Мэлло, а Мэлло все боятся. В душе злое, черное ликование, он знатно сегодня поиздевался над Ниа, тому не скоро такое забыть. Шаги. Это Ди, она присутствовала при стычке, ей тоже досталось. — Зачем ты так поступаешь? — он ее передразнивает. Девочка младше на два года, меньше, слабее, а еще она пухлая, и стыдится себя, ему уже тринадцать, и он ощущает себя взрослым и сильным. — Эй, пончик, чего сюда прикатилась, топай в столовку, здесь тебе не место, — кривляется, замечая, как обиженно сжались ее губы. Ди в лагере Ниа, и именно это его раздражает. Она хорошенькая, и рискует вырасти красавицей. Темно-русые волнистые волосы, красиво блестят на солнце, а еще они мягкие на ощупь, знает, полчаса назад он хорошенько оттаскал ее за них. Лицо нежное, по-детски пухлое, загорелое, с легким румянцем, глаза блестят, сейчас, правда от обиды, но от счастья блестят ярче, а взгляд открытый, доверчивый. Они могли бы дружить, и он мог бы со временем в нее влюбиться, но она в лагере Ниа и всегда на его стороне. Ему хочется увидеть ее слезы, а потому дразнится, а Ди хочет его понять, поэтому задает вопросы. Мэлло тяжело с ней разговаривать, у нее красивые фразы, которые путают своей витиеватостью. — Диана! — непростительное обращение, нельзя называть настоящих имен, и девочка испуганно замолкает. — Ты так усилено защищаешь Ниа, думаешь он позарится на тебя? Хочешь стать его подстилкой? Пубертатный период вмешивается в и так нестабильное состояние мальчика, вся агрессия идет изнутри. Нестерпимо хочется оскорбить ее как женщину, пусть и будущую. Словарный запас на секунду улетучивается, Ди беспомощно открывает и закрывает рот, пытаясь подобрать слова. Восторг переполняет Мэлло, он теперь знает, чем еще ее обидеть в следующий раз. — Уж лучше стать его подстилкой, чем твоей, — оскорбленно Ди отворачивается и шагает прочь. Жгучая ненависть, как кипятком обдает его: «Это уже слишком, он не потерпит!» Так никогда ему и не удастся вспомнить, в какой момент в его руке оказывается камень, большой, неровный. Не окликает, не предупреждает, стремительно бежит к Ди, рука взмывает вверх и в сторону, и со всей силы бьет по затылку. Время расщепляется на атомы. Мэлло понимает, что он совершил, еще до того, как теплое и нежное тело Ди отреагирует, его сердце в неведомом до того момента испуге останавливается, парализующий холод расползается внутри, сковывая, порабощая, рука как плеть повисает вдоль тела, пальцы разжимаются, камень катится. Девочка оседает на землю, тянется к ней, руками и душой, он уже знает, что совершил непоправимое, но еще надеется. — Убирайся! — ее голос звучит зло и испуганно, и Мэлло рад исполнить приказ. Страшно, никогда так не было страшно, он бежит, что есть сил, надеясь, что все неправда, что ничего не произошло. Она его потом догонит, и он позволит себя побить. До вечера Мэлло тешит себя фантазиями, как будет извиняться, как придется разговаривать с Роджером. Из иллюзий вырывает крик. Ищут Ди, он обреченно понимает, что только ему известно, где она.