Чон Чонгук — бездушный демон
Прохладный ветерок залетал в кабинет, заставляя легкие шторы из натуральной органзы шелестеть, панельные части защищали скучающего брюнета от слепящего яркого света полуденного солнца, но идеально освещая все помещение. Мужчина подпирал подбородок рукой и смотрел на упавшего на колени подчиненного, что молили о пощаде. Чонгук морщился и хмурил брови, поджимал губы, пока выслушивал слезливый бред избитого молодого парня, который сводился лишь к одной просьбе — отпустить его, он так больше не будет. Но Чон не верил, ведь люди рабы привычки и это такая же истина, как то, что для дыхания нужен кислород. Он презрительно щурил глаза, стоило провинившемуся судорожно всхлипнуть или якобы украдкой утереть слезы. Вытягивал губы в тонкую линию, когда смертник, а то, что это парень будущий мертвец вопрос даже не поднимался. Брюнет ненавидел, когда его молили, позволял он это лишь одну человеку, который сейчас был заперт в спальне, отделанной приятными мятными оттенками и множеством картин с подснежниками, которые словно насмехались над парнем закрытым в своей комнате. Мысли с раздражающего говорящего трупа перескочили к мужу и Чонгук начал размышлять в какой костюм одеть Юнги и какие цветы вплести ему в прическу. Новеллист был прекрасен с цветами в волосах, он был волшебным существом из сказок, которые обожал в детстве брюнет. Поэтому и красил он мужа в самые разнообразные цвета, но чаще всего мягкие и пастельные, презирая смолу природного цвета омеги. На губах сама собой расползалась мягкая улыбка, а подчиненный ползающий в коленях перед столом Чона, воспрянул духом, ощутив надежду от этой улыбки. Это было его ошибкой.На дне кувшина распечатанного Пандорой была надежда — светлое и ведущее людей вперед чувство.
Чувство, что всегда их приводит к гибели и убивает быстрее ножа. Улыбка исказилась, уголок губ поднялся вверх, искажая недавнюю нежность в насмешку, что оскалом застыла на красивом лице брюнета. Стоящий на другом конце кабинета Тэ, пристально всматривался в глаза альфы, мечтая разглядеть там отблеск ясности, в угольном пламени безумия, но как всегда ничего, лишь едкое в своей черноте безумие. Чонгук встает и начинает хрустеть шеей, подходя к парню все ближе, улыбка давно слетела с лица подчиненного, а сладковатый запах страха расползался по помещению и забивался в легкие, лишь сильнее распаляя брюнета. Он чеканит шаги, едва слышно ступая по персидскому ковру, демонстративно проводит языком по ряду зубов и склоняется к своей жертве, шумно вдыхая острые нотки страха в природном запахе парня. Улыбается той, самой радостной улыбкой, от которой колени подгибаются, а сам брюнет похож на милого кролика и шепчет интимное: — Хочешь получить вознаграждение*? — подчиненный не хочет, но отчаянно кивает, слыша хруст собственных позвонков и с умоляющем жесте складывает ладони. Чонгук наклоняет голову к плечу, прищурив глаза рассматривает парня и продолжает улыбаться все так же мило, от чего сердца у жертвы пропускает ход и начинает бешено биться. — У удовольствия* и боли один исток, — альфа у двери устало прикрывает глаза, полностью абстрагируясь от кровавого зрелища собирающегося развернуться у него перед глазами. Ким Тэхен привык, он привык быть беспомощным и бесполезным, безучастным и безвольным наблюдателем, но единственное к чему он все еще не привык — это наблюдать. Жители дома вздрагивают от леденящих душу криков и замораживающих кровь воплей, дворецкий Ким замирает у дверей, так и не постучав. Мужчина ждет пока крики не прекратятся, прикрывает нос рукой, стараясь не вдыхать смрадный запах экскрементов и мочи, что через щели расползается по коридору. Меняет руку, разминая затекшую и смиренно ждет, когда хозяин закончит. Он сменяет руки около десяти раз, когда за закрытыми дверьми все стихает, а потом слышаться твердые уверенные шаги, дворецкий по одной походке знает, что это его хозяин, поэтому убирает руку и надевает равнодушную маску на лицо. — О, это ты Намджун! Как проходит уборка дома? — брюнет вытирает руки шелковым платком, безжалостно пачкая его кровью. Рубашка вся смята, а одна из запонок пропала, являя миру некрасиво торчащие манжеты. Блондин прикрывает глаза и спокойно просит мужчину: — Прошу вас, отдайте мне ваш платок, его необходимо срочно постирать. Так же, прошу вас снять рубашку, негоже вам ходить в таком виде, — Чонгук выгибает бровь и ухмыляется, начиная прямо в дверном проеме раздеваться. Оголяет кожу, открывая вид на безобразные шрамы по всему телу, они вьются змеями по плечам и спине, ускользают за пояс брюк, заставляя судорожно перевести дыхание. Ким кивает и вежливо кланяясь забирает рубашку и платок из рук Чон, не поднимая глаз с пола, озвучивает цель своего визита, — Работники нашли картины в подвале, что прикажете с ними делать? Улыбка сползает с лица брюнета, он бездумно смотрит на лестницу, проваливаясь в болезненные воспоминания. Он будто наяву чувствует жар от огня и едкий запах дыма, он слышит крики родителей и братьев, молящие вопли и судорожный плач невинных слуг, оборачивается на миг и усмехается, сбегая по лестнице и грохотом открывая нараспашку плотные двустворчатые входные двери. Ночной воздух пробирается под пижаму, пускает мурашки по коже, а может это восторг от наступающей свободы. Чонгук не знает, но делает глубокий вздох, пропуская через себя сладкий запах воли и уверенно смотрит вперед. Приторный запах ванили окутывает облаком и подросток впервые чувствует его, а не другой, искусственный, которым его заставляли душиться родители, что он пах, как альфа. Мальчик завороженно наблюдает как жадное пламя пожирает верхний этаж и голодно лижет первый, он с грустью замечает шум сирены и начинает плакать. Жгучие слезы текут по лицу, обжигая хлеще огня, что хищно дышит в сторону Чонгука. Парень шепчет быть пламени быстрее, умоляет быть более ненасытным и алчным, просит сжечь этот дом до тла и если вдруг стихия захочет и его, то он готов. Он шатается, его ноги не держат, перед глазами все плывет и кружится, дышать бесконечно тяжело, Чон чаще кашляет, чем вдыхает и без сил падает на колени. Он не отрывает глаз от разрастающегося пожара, который смоляные клубни дыма в звездное небо пускает. Задыхается от облегчения или углекислого газа, Чонгук не знает, но задыхается наяву, выплывая из марева воспоминаний. — Покажи мне их, — звучит коротко и надтреснуто, выдавлено через силу и Намджун слушается, снова почтительно кланяется и ведет брюнета в подвал, единственное место, которое не пострадало при страшном пожаре. Мужчины спускаются по лестнице, а Чонгук вспоминает, как пачкал эти мраморные перила своей кровью, как сломал тут кажется каждую конечность и даже не единожды. Каждый шаг — воспоминание, одно хуже другого. Впиваются в кожу иглами, жидким стеклом текут по венам, выжигаются клеймом на коже и пахнут запекшейся кровью. Неприметная дверь в подвал беспощадно сдергивает корочку с раны на душе брюнета, позволяя гною вонять и стекать по коже на пол. Чонгук снова задыхаться начинает, но делает вид, что все в порядке — он в порядке. Руки трясутся, он со второй попытки открывает дверцу и с ужасом в глазах смотрят на маленький лестничный пролет, утопающей в мгле. Дрожа всем телом, не в силах скрывать своего страха, брюнет нащупывает переключатель на стене и свет ослепляет альфу.Каждый шаг — воспоминание.
Удушающая тьма, грозные крики, срывание одежды и шумное дыхание, а еще цветы. Тысячи цветов, разных форм и оттенков, что расцветали на его коже, после каждого общения с семьей. Чонгук помнит каждый и помнит, как отчаянно пытался перерисовать эти цветы на холст, как безумный смешивая краски сверяясь с оттенком гематом на руках, ногах или спине. Под ногами что-то хрустит, а альфа с силой зажмуривает глаза и сжимается весь, впиваясь ногтями в ладони, оставляя кровавые полумесяцы на коже. Это хруст, почти такой же, как хруст его сломанных пальцев. Когда отец узнал о его увлечении рисованием и ломал его кисти, а потом пальцы. Одна кисть — один палец. Кисть — палец — кисть — палец и так до бесконечности, пока они не зарастали заново, а насмехающаяся мать не подкидывала ему еще кистей.И все начиналось заново.
Каждый шаг — воспоминание. Чонгук видит банки с краской и мольберт со стулом, и у него начинают слезиться глаза, когда он вспоминает, как отец заставлял его глотать краску, что сразу рвалась наружу, из-за чего альфа брал металлический стул и начинал бить им Чонгука. Его не останавливали крики и плач, мольбы и вопли, его никогда ничего не останавливало, он переставал бить лишь, когда Чонгук переставал дышать. Сколько раз брюнет был так на пороге смерти и каждый раз выживал, настолько часто, что ему самому было мерзко от себя. Мужчина смотрит на мольберт с одиноким штрихом на белоснежном холсте и вспоминает слюнявые поцелуи и противные потные руки, скользящие по его телу, а еще приторный запах чайной розы, что забивался в легкие. Он вспоминал резь в боку и жжение на спине от холста, на котором он лежал. Каждый шаг — воспоминание. Альфа безэмоционально разворачивается к ряду картин, где лишь цветы и сплошь цветы. Одни лишь цветы и все тянутся к смотрящему, пытаются за руку коснуться, пускай невесомо, пускай мимолетно, лишь бы коснуться. Лишь бы спастись. Цветы на картинах были его способом докричаться, его способом попросить помощи, умолять о ней, через мазки краски на холсте он вставал на колени и молитвенно складывал руки. Эти цветы были его автопортретами, они полностью раскрывали его тело и душу. Чонгук рисовал лишь бы не умереть, потому что каждый день казался последним, ему до жути было страшно не проснуться и до скрежета зубов хотелось этого. Он вкладывал всего себя в эти цветы, каждой картине отрывая кусочек себя и перемешивая кистью в краске. Чонгук мечтал, чтобы кто-то его услышал и пришел спасти его. Но никто не услышал, потому что нельзя увидеть то, что скрывается за запертыми дверями. Он и его цветы были заперты здесь, только он может смело ходить по всему дому и даже вне его, а его цветы все так же замурованы. Ошметки его души все так же под замком спрятаны. Чонгук проходит вглубь, скользя кончиками пальцев по расставленным холстам вдоль стены, перебирает их и вытаскивает одну мрачную, в черно-красным тонах, с редкими зелеными мазками. Шагает вдоль стены и достает еще одну картину, она отчаяньем сквозит, пусть и цветы на ней белоснежные, а цвета пастельные. Паучья лилия и белая хризантема. Смерть и смерть. Убийство собственной семьи и последние остатки души. Альфа щурит глаза и пристально рассматривает эти две картины, чуть склонив голову к плечу, словно рассматривает их с другого угла, а потом кидает отрывистое: — Сожги их всех. Уже намного позже, рассматривая как умирают нарисованные цветы, обугливается холст и чернеет краска, Чон вспоминает и день похорон родителей, после которого начался новый виток его жизни. Волосы цвета смолы и цвета пшеницы. Золотые глаза с пляшущей в них хитринкой и спокойные карие с голубыми каплями. Мин Юнги и Ким Тэхен. Яркое и трепетное. Спокойное и обнадеживающее. Омега и альфа. Чонгуку нужны оба, потому что забирая половину у каждого — он становится живым.