Рок-драбблы

Томми закуривал ловко, словно делал это всю свою жизнь — такую короткую, если задуматься, но думать об этом Никки не хотелось; если они стояли в темноте переулка, то его сосредоточенное лицо красиво, почти поэтически освещалось на мгновение оранжевым теплом зажжённой спички, а затем и редкими всполохами света от тлеющей бумаги его сигареты. Дешёвый табак, тяжёлый запах, цепляющийся за волосы и одежду, неприятный горьковатый вкус на губах — ничего, абсолютно ничего такого, что можно назвать привлекательным или особенным, но у Никки почему-то чуть колет сердце, когда он слышит табачный запах на его длинных, сильных пальцах барабанщика. — Ты вообще собираешься бросать эту дрянь? — говорит Никки и смеётся, смех у него гиений, глаза расслабленно прикрыты, но в осанке почему-то чувствуется хищная напряжённость. — Никогда, — Томми тоже смеётся, потому что этот чёртов мальчик смеётся всегда. — Я буду курить, бухать и трахаться даже в семьдесят. Рок-н-ролл, чувак, — добавляет он с ухмылкой, не выпуская сигарету изо рта, будто в его словах есть какой-либо грёбаный смысл. — И не мечтай, что дотянешь хотя бы до двадцати, — Никки не хотел, чтобы эти слова звучали убийственно серьёзно и даже угрожающе, но его мальчик уже смотрит на него с удивлением и испугом, словно ему только что сообщили, что у него рак. И он наверняка у него будет, думается с непонятной злостью, и Никки наконец добродушно скалится и, обняв Томми за шею, притягивает к себе.