Just a matter of life and death

Когда-то Чуе доводилось читать в какой-то научно-популярной книжке (или слушать аудиолекцию, он уже так и не припомнит) о том, что человеческая психика любит сюрпризы. На этом построен механизм зависимости от азартных игр и само понятие азарта для человека. К слову, даже животные подвержены подобному явлению, что подтверждал ряд неких опытов. На ком там их ставили? На голубях и старых добрых лабораторных крысах? Кажется, да. Но не в этом суть. Суть в том, что, по идее, человеческая психика любит сюрпризы и неожиданные повороты. Зато сам по себе Чуя их терпеть не может. Огай Мори имел привычку возникать в жизни своих старых знакомых, словно черт из табакерки, но этот случай… Этот случай, по мнению Накахары, просто за гранью добра и зла. Потому что получилось все настолько феерично, что мама не горюй. Судьба берет и вписывает рыжего врача лобешником прям в давнего знакомца. Фигурально выражаясь. — Какой сюрприз, — ехидно тянет Чуя, не забывая щедро добавить в голос отборной сучистости, — сколько лет, сколько зим. Иронично, Мори, что я звоню сообщить тебе, что твой сын — клинический долбоеб. Вот так сразу. Некрасиво, неблагозвучно и неэтично до колик. И неясно, чего в Накахаре сейчас больше: неодобрения лично к Осаму или большой и чистой «любви» к Огаю. Ну это ж надо так умудриться, а. Комбо из сомнительных типов в жизни одного талантливого (и скромного) врача. — Как всегда, мил и дружелюбен, — на другом конце посмеиваются. — Дай угадаю, ты звонишь из какой-нибудь местной больницы. И как на сей раз Осаму попытался свести счеты с жизнью? Оу. О-оу. Все чудесатее и чудесатее. — То есть я стал свидетелем планового мероприятия? Врач не обращает внимания на то, что сидящий в постели Дазай хмурится, прислушиваясь к чужому разговору. Он тоже не ожидал подобного поворота событий. И уж точно не ожидал такой резкой смены настроения Чуи. Нет, рыжий, конечно, и на первый взгляд не казался дружелюбным и милым, но сейчас и вовсе видится полным токсичности и едких насмешек. И, судя по всему, хорошо знает отца Осаму. Приемного отца, но какая уж тут разница. — Почти, Накахара-кун. Ну так что же? — Решил спрыгнуть с моста и поплавать в реке, всего-то, — фыркает. — Мастерские методы воспитания на лицо. И все-таки смотрит на юношу, насмешливо приподнимающего бровь с вопросительным выражением на внешне безмятежном лице. Мол, я как бы все еще здесь. — Что-то новенькое, — Огай делает короткую паузу. — Где ты сейчас работаешь? Я приеду в ближайшее время и заберу его. — Я отошлю тебе адрес. Но, зная твои понятия «ближайшего времени», мне страшно представить, когда ты явишься-таки. — Все такой же дотошный. Держишь марку, уважаю. Снова замолкает, задумавшись. — Завтра во второй половине дня. Точно не скажу. — Договорились, буду знать, к какому времени свалить из больницы нахер. — Ты так любезен, Накахара. Однако же, прошу прощения, у меня есть неотложные дела. С Осаму вопрос решим завтра. Всего хорошего. — Согласен. Тебе так же. Бывай. И нажимает кнопку отбоя с максимально выразительным и ненатуральным сочувствием на лице. — Теперь с тобой все понятно, парень, — врач убирает телефон назад в свой карман. — Тебе реально не повезло в этой жизни. С батей — как минимум, — размышляет где-то с секунду. — Не был в курсе, что у него есть дети, на самом деле. Дазай только пожимает плечами и тут же платит снова занывшим телом. — На момент вашего знакомства, может, и не было. Я приемный. — Во-от оно как. Чуя потирает затылок и как-то смягчается. — Извини за это представление. Наверное, тебе было не слишком приятно это слушать. И тут же. — Не могу сказать, что ты не заслужил ментальной порки! Но с Мори я обсуждал тебя так, исключительно по старой дружбе с ним. Понимаешь, — неловко смеется, — прошлые дела, все такое. Дазай уже готов пошутить про порку физическую в лучших традициях скаберзных шуточек, но сдерживается. Не кажется, что Накахара часто бывает достаточно в духе, чтобы принести извинения. Хотя о подобном Осаму знать пока неоткуда, так что это неточно. Чуя думает, что, возможно, зря он тут перед Дазаем извиняется. Потому что вроде как не за что, пока что рыжий единственный, кто испытывает какие-либо неудобства. Например, тратит личное время даже не со своим пациентом, снова забирая драгоценные часы отдыха у самого себя. На работе в последнее время завал, до конца-края которого нужно еще дожить. А он тут сидит, лясы точит. — Думаю, на сегодня мы закончили. Поднимается под взглядом Осаму, наполняющимся неискренней печалью. — Как, уже? Мне было так одиноко весь день, а вы зашли ко мне так ненадолго… — Я в состоянии купить билеты в театр, если захочу посмотреть представление. Отдыхай. И уходит, не слушая чужих причитаний и драматичных фраз. Он не готовил себе человеческой еды с того самого момента, как последний раз заходил домой. А это было, прошу заметить, довольно давно. Потому что в прошлый раз до своей квартиры врач так и не добрался. Известно почему. Доходит до своего корпуса, переодевается в повседневную одежду, с удовольствием влезая в классические брюки и рубашку вместо поднадоевшей больничной формы. Спрашивается, зачем нормальному человеку после изматывающей работы переодеваться в официального вида шмотки, присовокупляя ко всему вышеперечисленному жилет и пиджак? У всех свои пристрастия и свое чувство стиля. Кого-то, не будем показывать пальцем, оно заставляет после изнурительной работы одеваться будто на бизнес-встречу. Что угодно, если это имеет смысл лично для Чуи. Вообще, в жизни можно найти вагон и маленькую тележку значимого. Штука в том, что ценность должна определяться не социумом, родителями или неким авторитетом, а самим тобой. Той частью тебя, что сидит за грудиной и не станет врать, не тебе, по крайней мере. Значение есть у пары сообщений, что Накахара отправляет, пока идет под редким мелким снегом домой. Ему недалеко, всего двадцать минут, можно и прогуляться. Смешно, ведь живет врач совсем близко от того злополучного моста: оный можно углядеть из окна кухни, его кусочек показывается за закрывающей обзор многоэтажкой напротив. Кусочек моста и кусочек реки, красиво поблескивающей в лучах случайного солнца, словно слюдяная пластинка неправильной формы. Значение есть у кошек, к которым и сегодня заходит Чуя. Снова не дожидается, пока третья приблизится, но та уже подходит поближе. Это дает надежду когда-нибудь по-дружески потрепать ее за мохнатым ухом. Значение имеют фрукты, за которыми мужчина заходит в круглосуточный. Он любит сам для себя делать из яблок зайчиков, чтобы потом есть их, смотря на планшете какой-нибудь сериал. Ах да, сериалы тоже имеют значение. Большое значение! Накахара возвращается домой совсем поздно, первым делом включая в коридоре свет, без него уже ни зги не видно. Разувается и раздевается, сразу вешая пальто, шляпу и ставя обувь на ее законное место. Ведет себя так, будто в его роду водятся чистокровные педанты. На самом деле, просто любит порядок. Избирательно. На рабочем столе книги громоздятся неаккуратными стопками. Нонфикшен вперемешку с художественной литературой и распечатками из медицинских журналов, которые ему любезно время от времени подсовывает хирург Кое. Как и все люди, моет руки, сходу ставит чайник, который, наверное, греется зазря. Настроение приготовить себе стейк, а под такое блюдо не достать вино просто грешно. В конце концов, имеет полное право! На свою зарплату он вполне смог купить себе хороший автоматический гриль, после чего понял, что его жизнь наконец обрела окончательный смысл. Ну или человечество достигло вершины современных технологий, и стремиться больше не к чему. Потому что эта штука, стоит выбрать нужный режим, сама разогревается, сама сигналит, когда пора выкладывать мясо, а когда — снимать его для нужной степени прожарки. Идеально. Поэтому по-быстрому приготовить себе приличный ужин — не проблема. Поставить готовиться стейк, попутно занявшись овощами на гарнир. Как финальный штрих — измельченный чеснок, семена горчицы, сок апельсина для терпкой кислинки. В бокал Каберне-Совиньон. Да, Чуе многие говорили, что ест он как-то очень уж по-европейски. Корни дают о себе знать, ничего не попишешь. После ужина в торжественном одиночестве и уделения должного внимания вину, можно уже включить какой-нибудь сериал. Про полицейских, например. Только не про докторов, на работе и так хватает. Под серию можно почистить себе яблок, садистски отгрызая у получившихся кроликов сначала головы, а потом доедая и все остальное. На этот раз преступно почти не замечая вкуса: события на экране утягивают Чую за собой, стоит тому только сфокусировать внимание на сюжете. На пару серий, не больше, ведь завтра все еще рано вставать. Вставать, чтобы нажать на кнопку реплей и повторить все не в точности, но очень приблизительно. Как уровень в игре, который можно пройти относительно разными способами, но вечно с одним и тем же результатом. Накахара не жалуется. Возможно, время от времени он ощущает, что ему все-таки чего-то не хватает. Смысла чуть большего, чем те маленькие детальки, из которых состоит его повседневность. Врач душит в себе и мысли, и неоформленную еще потребность. У него не тот возраст, чтобы, как в шестнадцать, болеть поисками смысла жизни. Он не станет искать иголку в стоге повседневного сена, не станет искать то, в существовании чего даже не уверен. И за подоконником искать невесомости — тоже. Он не как тот же Дазай, к примеру. У него есть цель, он не живет под наркозом. А то, что его маленького бытового смысла время от времени становится мало на его мятежную душу… Это проходит. В конце концов засыпает он спокойно и не мечется в кровати от чувства неполноценности. Неполноценный человек. Обычно неполноценными называют тех людей, которые физически не дотягиваются до других. У которых не работают какие-то из частей тел или из органов чувств. Людей, которые, например, не видят или не слышат. Дазай обладает телом вполне здорового молодого человека, разве что намедни изрядно покалечившегося об окружающую среду. Но он — неполноценный человек. Рожденный выгрызенным посередине, как раз там, где должна быть сердцевина. Выгрызенным, очевидно, глубоко метафорически, но тупая боль неналичия чего-то первостепенно важного внутри ощущается почти что на физическом уровне. Поэтому-то юноша никогда не боялся лезвий, игл и острых углов. Потому что нужно очень постараться, чтобы перебить звук свистящего внутри ветра. Перебить горькое ощущение того, что ты — всего лишь пустая оболочка, успешно мимикрирующая под человека вот уже как двадцать два полных года. Подумать только, пустой фарс, дурацкая трагикомедия, а затянулась на такой продолжительный период времени. Такую ни один зритель не осилит. В программе одни экзистенциальные кризисы и нет известных актеров. Вся труппа — в одном лице. Красивом, но пустом. Дазай перестает ощущать себя пустым надтреснутым сосудом, только когда находит что-то, чем может заполнить себя. Это может быть боль или интерес. Именно интересом стал для него Накахара. Шутка о том, что ради общения с ним Осаму может повременить с очередной попыткой самоубийства, все еще несерьезна. Но знаете, как говорят, в каждой шутке есть доля шутки. Юноша искренне готов на ближайшее время забыть о глубоких надрезах или мечтательном взгляде на рельсы перед подъезжающим поездом. Готов даже послушно маяться между сном и сонным бодрствованием в больничной постели, потому что утром Чуя обещал к нему зайти. Без сентиментальщины, право слово. Просто интерес лучше и правильнее любого обезболивающего. И разве мучающийся жаром больной человек не тянется за вожделенной таблеткой жаропонижающего? Вот-вот. Если присмотреться, разницы нет. Разве что у Осаму нет температуры. У него есть здоровенный эмоциональный багаж всякого неприглядного дерьма, есть очаровательная улыбка и столько лжи, что в ней беспроблемно утопить небольшой материк типа Австралии. Японию — и подавно. Внутренняя часть бедра неприятно чешется: последние порезы заживают и, как всегда, гаденько зудят. Помнится, самым тяжелым для Осаму было после одного из таких срывов именно заживление. Боль привычна. Но вот желание разодрать ногтями руки обратно в кровь, чтобы они перестали раздражающе чесаться, это да, это докучало парню сверх всякой меры. Интересно, а вот что бы чувствовал Чуя, если бы наверняка узнал, что один из детей, которому он помог появиться на свет, через каких-то лет семнадцать решит расстаться с подаренной ему жизнью? Как и Осаму, изрежет себе руки в лоскуты, но на сей раз будет умнее — выберет высотку. Что тогда почувствует врач? Горечь? Разочарование? Или, может быть, разозлится, как и на Дазая? Имел бы этот ребенок значение большее, чем вытащенный из реки утопленник? Никакой драмы, чистый исследовательский интерес. Доктор Накахара на вид ужасно вспыльчивый, колючий на язык. Каково такому, как он, находиться на такой стрессовой работе? Если юноша правильно помнит, то в обязанности врача акушера-гинеколога входит не только рядовое родовспоможение, но и оперативное вмешательство и разного рода острые случаи. Как Чую может хватать на такое? Странный тип, на самом деле. Наверняка он сам не знает, каким противоречивым кажется окружающим. Ну или только Дазаю, ведь он как минимум не лишен способности анализировать чужие поступки и поведение. Свет начала нового дня выплывает из-за горизонта, такое чувство, что прямиком на тонкие веки заворочавшегося Осаму. Большую часть ночи он провел, пыхтя в подушку и страдая без электронной книжки или плеера. Ну хоть бы послушать что-нибудь. Хоть зови медсестру и как маленький ребенок проси почитать книжку на ночь. Позвать-то можно, в чем проблема, да только без толку все. Ведь Дазай уже взрослый, блин, мальчик, поэтому никто читать сказки перед сном ему не будет. Обидно! Палату успевают проветрить перед приходом долгожданного утреннего гостя. Книжка на ночь уже неактуальна, но послушать, как читает Накахара, было бы очень интересно. Только вот Чуя приносит с собой пару яблок и удивительно умиротворенное настроение. Неужто хорошо отдохнул? А вот Осаму так отлежал себе все бока, что готов охотно поменяться с мужчиной местами и бежать принимать роды у всех желающих. Лишь бы не лежать без дела. Ходить ему разрешили еще вчера, но в пределах, представьте себе, палаты. Кому это вообще нужно? Да еще и под аккомпанирование надоевшей боли. За прогулку по улице можно расплатиться даже острым дискомфортом, но отнюдь не за прогулку по палате, нет-нет-нет. — Как спалось? Чуя спрашивает это так буднично, будто приходит с этим вопросом к Дазаю по утрам уже как минимум неделю. Сегодня он еще не переодет в медицинскую униформу, поэтому выглядит непривычно… элегантно? Красиво? И, вот умора, еще моложе, чем в медицинском халате. От ровесника Осаму отличается только неким ощущением, что создает его присутствие. Будто своеобразной аурой. Достает из кожаной сумки, перекидывающейся через плечо на длинном ремешке, бумажную тарелку и складной перочинный ножик. — Слишком много, — сетует юноша, усаживаясь почти без проблем. — Чувствую себя дурацкой спящей красавицей. Только вместо чар злой феи — лекарства с седативным эффектом. Рыжий коротко хмыкает, принимаясь чистить яблоко. С ножом обращается чуть ли не мастерски. Неужто хирургический опыт распространяется и на фигурную нарезку фруктов? — В следующий раз будешь головой думать, — Чуя отзывается вполне дружелюбно, аккуратно вычищая из половинок фрукта сердцевину. — Либо действуй наверняка, либо не берись. Лично я посоветовал бы вообще выбросить эту дурь из головы, но это не мое дело. А еще я слишком хорошо знаю Мори — упертый, как осел. Наивно полагать, что ты окажешься адекватнее. И все еще никакой агрессии, просто констатация факта. Накахара даже выглядит как-то мягче, улыбается чем-то своему, насмешливо, но без злобы. Дазай аж засматривается, принимая из его рук первую яблочную дольку.  — Зайчик? Посмеивается, крутя угощение в тонких пальцах. — Чем заслужил такую заботу? Чужой взгляд на мгновение мелькает бирюзовым отблеском глаза в глаза, прежде чем снова вернуть все внимание проделываемой работе. Его руки действительно хорошо знают свое дело. На чем бы мужчина не тренировался, ей богу. — У меня дома остались со вчерашнего ужина. Решил захватить, раз уж перед сменой у меня все равно трудовая повинность в твоей палате, недоразумение. Резко осекается, будто взболтнув лишнего, продолжая кромсать яблоко в тишине. А Осаму подвисает. Ему нравится, как это звучит. Не в пример добрее и деликатнее вчерашнего, например. — Жаль, что ты книжку не взял мне почитать. Тут та-ак скучно. — Эй, я тебе не нянька, вообще-то. — Нет, Чуя не нянька. Он — мой единственный шанс на нормальное существование. Сгущает краски хуже художника-недоучки. Накахара это видит и едко хмыкает, дернув уголок рта в кривой ухмылке. — Как-то слишком упорно ты пытаешься проебать свой шанс на всякое существование в принципе, Дазай. Осаму в ответ только дергает плечом (ай, больно) и разводит руками, мол, что поделать. Винить, что юноша получился таким нецельным и ущербным, некого. Человек способен превозмочь очень многое, справиться со смертельными болезнями, вроде рака или тяжелых увечий. Человек может выжить, пока доктора лишь разводят руками и отсчитывают оставшиеся дни. Силу человеческой воли сложно переоценить, сложно не замечать, насколько сильно она преумножает физическую мощь даже самого слабого организма. Но есть Дазай. И люди на него похожие. Глупые существа, заживо сгнивающие внутри своих здоровых тел. У Осаму нет никаких врожденных болезней, способных качественно отравить его жизнь. У него нет увечий, на месте все конечности и органы. Но он вянет, словно сложный в уходе цветок, отказывающийся жить даже в лучших условиях и тщательной заботе. Кто-то скажет, что это несправедливо. Кому-то все, а кому-то ничего и кипу испытаний в придачу. Да, это правда, все люди неравны. Но Дазай не собирается волочить свое существование и дальше только из иррационального чувства патологического «долга» перед теми, кому в рождении повезло меньше, чем ему. Да, он победил в генетической лотерее. И что дальше? Он ничего и никому в связи с этим н е д о л ж е н. Чуя только раздраженно фыркает, смотря на улыбающееся лицо напротив. — Мне пора, у меня все еще есть обязанности на работе, — Накахара поднимается со своего места, оставляя подле кровати юноши тарелку с аккуратными яблочными зайчиками. — Твой отец обещал быть во второй половине дня. — Я слышал. — В таком случае радуйся, тебе недолго осталось скучать здесь. — Лучше бы не отец приехал, а Чуя все-таки почитал мне книжку. Идти у него на поводу он, конечно же, не будет. Кое даже не объясняет, в чем провинилась девушка. Ругается что-то на безголовых практиканток и просит Чую занять ее чем-нибудь, чтобы под ногами у старшего медперсонала не путалась. Забегавшийся по собственным делам Накахара сначала хочет начать возмущаться, мол, он что, похож на куратора детского сада? Но хирург выглядит так, что говорить ей что-либо поперек остро не хочется. Никак инстинкт самосохранения? Ему вот-вот бежать в родильное, а он тут стоит и созерцает потерянную девушку, которая чувствует себя настолько не в своей тарелке, что даже не пытается ничего сказать в свое оправдание ни улетающей вихрем по коридору Озаки, ни своему нежданному куратору номер два. Оный возводит очи горе, интересуясь у всевышних, в которых сам, вообще-то, не верит, за что ему вот это вот все. Не иначе как несуществующие всевышние посылают в докторскую голову гениальную идею. — Книжки детям когда-нибудь читала? Практикантка выглядит озадаченной, но кивает головой. Рыжий порывисто утаскивает ее в свой кабинет, усаживает на кресло у своего стола, а сам принимается шарить по полкам. Что бы этому идиотскому утопленнику бы подошло? Нет, и дело вовсе не в том, что Чуя действительно хочет что-то для него сделать. И не волнуется ни капли, даже не задумывается о нем. Просто ну, а куда еще деть девушку? Накахаре и собственной головной боли достаточно, не хватает с чужими практикантками еще маяться. Быстро шарит по полкам, пытаясь найти хоть что-нибудь пригодное. Книги по беременности, которые врач иногда таскал своим пациенткам, Дазаю явно не подойдут. А жаль! Было бы очень иронично. Физиология внутриутробных процессов? Эх, тоже не то. Так, это что? — А стихи с выражением читать умеешь? Девушка снова кивает, когда Чуя оборачивается к ней через плечо. Старается выглядеть не слишком удивленной, но выходит у нее плохо. Наверняка же думает, что с Накахарой что-то не так. Ну и черт с ней. Все равно, что она там подумает. И что там надумает себе дурацкий утопленник — тоже. У мужчины и без того предметов для размышлений выше крыши (не то что сложно превысить уровень конкретно накахаровской крыши, но не суть). Чуя вручает девушке сборник поэзии Шекспира и успешно выставляет ее из кабинета, на прощание напутствовав оную по поводу маршрута до нужного корпуса, а там — до искомой палаты. До остального ему дела нет. Не понравится этому типу поэзия? Тогда он может спокойно идти к черту, вот так. Где-то час спустя Кое решает сменить гнев на милость в отношении собственной практикантки. Она находит Накахару на плановом осмотре пациенток, заглянув в палату и поманив мужчину пальцем. — Чуя, можно тебя на минуточку? — Озаки, не видишь, я са-амую капельку занят. Женщина в возрасте, ожидающая двойню, которую сейчас как раз и осматривает врач, тепло улыбается, отчего от ее глаз расходятся лучики морщин. Удивительно спокойная и положительная женщина, разве что ее возраст и развитие плодов вызывает некоторые опасения. — Идите-идите, Накахара-сан, торопиться некуда, чай не родим без вашего присутствия. Рыжий закатывает глаза, пока никто не видит, но слушается. — Что ты сделал с бедной девочкой, злыдень? Я спрашивала, но никто не знает, куда она делась. Ты что, ее съел? Чуя смотрит на коллегу и, вообще-то, хорошую подругу с сомнением, припоминая, что это, между прочим, она сама буквально недавно рвала и метала по поводу этой «бедной девочки». И передала шефство над ней Накахаре наверняка затем, что сама сплавила бы ее страдать на подхвате у Акутагавы в морге. — Всего лишь отправил читать шекспировскую поэзию. Взгляд Озаки нужно видеть. — Ты серьезно? — Серьезнее некуда. Врач хмыкает. — Помнишь, я на днях припер в больницу парня, вытащенного из реки? — Это того, ради которого ты выпрашивал у начальства палату? Чуя морщится. — Именно. Он у меня лежит с сотрясением, ни погулять, ни почитать, ни еще как-нибудь себя занять. Ну я и решил ему подарок сделать. Аудиокнигу прислал, так сказать. Женщина минуту молчит, прежде чем рассмеяться. Да так, что проходивший мимо уборщик шарахнулся на другую сторону коридора. — Ну ничего себе, — она хлопает Накахару по плечу, все еще веселясь. — Вот это симпатия к спасенному! Чего-о-о? — С дуба рухнула? Он последнее время только и делает, что меня раздражает! Симпатия, говорите? Держите карман шире. Это просто обыкновенная г и п е р о т в е т с т в е н н о с т ь.