Just a matter of life and death

Иногда (часто) Осаму совершенно не может себя понять. Из прошлого в будущее градация непонимания все возрастает. Если первая ступень звучала нотой вопроса «чего мне не хватает?», то нынешняя – не вторая, не третья и даже не десятая, а куда-то несоизмеримо дальше – звучит чем-то вроде «чего такого появилось у меня, что я все еще здесь?». Ну, кроме той фатальной (не)везучести, из-за которой еще ни одна из его чертовых попыток избавить себя от необходимости коптить это дивное небо (его и так уже закоптили сверх всякой нормы) еще не увенчалась успехом. Ну кто там смеется? Кому там сверху смешно? Спустился бы сам сюда, обзавелся бы объективным существованием и прозаичным человеческим бытием! Вот тогда бы сам Осаму на него посмотрел, вот тогда бы сам Осаму тоже посмеялся. Накахара готовит так, что изначальная идея позвать его в кафе кажется верхом идиотизма. «Сейчас соображу что-нибудь незамысловатое», — говорит он. «Я не ждал гостей, так что ни на что особенно не надейся», — добавляет он. «Основное блюдо, салат и вино, хватит с тебя», — ворчит он. А потом такой: «Не то чтобы твое решение что-либо меняло, но ты за пасту Болоньезе или за феттучини Альфредо?». Сейчас сообразит что-нибудь незамысловатое, ага, конечно. Он точно японец? Огай рассказал, что образование Чуя целиком и полностью получил японское, а за границу только на семинары и научные конференции летал, но… В домашнее не переодевается, сняв только верхнюю одежду и оставшись в одних брюках и рубашке. Аккуратно закатывает рукава, надевает фартук и принимается за дело. Кто бы сказал до сего момента, что мужчина способен настолько охуенно смотреться в универсальном сером фартуке, Дазай бы не поверил. Потому что фартуки идут милым горничным, а не раздражительным рыжим врачам. Ох как он, блядь, ошибся. Перед Дазаем тумблер со льдом и аперитивом, который перед ним поставил мужчина, поразительно достав стакан с самой высокой полки. Да, он встал для этого на носочки. Нет, парень не обратил на это внимания вслух, слишком занятый будто сменившим ипостась Чуей. Который привычным жестом кинул в тумблер пару кубиков льда и налил рубиново-алую жидкость. И поясняет. — Кампари. А потом ехидно, явно обращаясь к алкоголю. — Ну, друг, не дай нашему гостю заскучать в одиночестве. И уделяет все свое внимание кухне, будто забыв, что сегодня у него дома «зрители». Ставит на огонь небольшой сотейник и кастрюльку довольно скромных размеров. Места для блюда на двоих в такой еще хватит, а на трех только если каждый не слишком голоден. Дом Накахары не рассчитан на гостей, несмотря на то, что кажется просторным. Сколько у него комнат? Точно не меньше двух. Для врача довольно неплохо. Готовит одновременно и феттучини, и, по всей видимости, соус к ним, умудряясь успевать, и следить, и что-то технично нарезать на разделочной доске, и помешивать нечто на сковороде. Вот так гастрономическое представление! Выглядит преступно хорошо и очень в своей тарелке. В больнице со встрепанными волосами и недосыпом на все лицо выглядит тоже весьма и весьма уместно, что вызывает некоторые когнитивные диссонансы. Кем ему еще бы пошло быть в таком случае? Преподавателем иностранного языка? Мафиози с пистолетом наперевес? Последнее как идеальное дополнение к бизнесу отца, поэтому ну уж нет. Как итог — та самая паста Альфредо и салат Капрезе, который неясно когда успел сделать рыжий кухонный фей. Ладно, не кухонный. Ладно, не фей. И только сейчас Осаму вспоминает, увлеченный бесплатным представлением, что перед ним стоит аперитив. Ай. Делает глоток, наблюдая, как Чуя быстро сервирует обеденный недоужин по тарелкам. Они у него, с точки зрения какой-нибудь ресторации, «неправильные», простой «домашней формы», без громоздких бортиков или квадратных метров пустого пространства. Так даже лучше. Кампари — типичный биттер. Горьковатый острый вкус, в оттенках которого разобраться только дегустатору. Осаму может назвать лишь что-то терпкое древесное, покалыванием стелющееся по языку и горячо расползающееся по гортани. Хороший выбор. Чуя ненадолго покидает кухню, чтобы вернуться с бутылкой вина. — Пино нуар. Бургундский, естественно. И уже собирается достать два бокала, но Дазай отказывается. — Предпочитаю вину иные напитки. Этого, — он покачивает стаканом так, что лед тонко звенит о стеклянные стенки, — достаточно. За что удостаивается весьма говорящего взгляда вкупе с молчаливым неодобрением. Накахара явно считает своего гостя неразумным созданием, доставая бокал только для себя. Отказ Осаму никак не смутил его стремление выпить. Не он отказался — не его, собственно, проблема. Лучше, чтобы Дазай не составил Чуе компании, чем составил, но не оценил напитка. Врач же предпочитал ценить хорошее вино до последней капли. Он садится напротив, расслабленный и спокойный, будто не он тут устроил ресторан на дому. По-домашнему не выглядит, но и отстраненность, спасибо и на том, сбросил. Вероятно, не ради своего гостя, но ради хорошего ужина. Отпивает вина и выглядит совершенно довольным. — Кажется, вино действительно стоящее, — замечает Осаму, перекатывая на языке многогранный вкус биттера. — Стоящее, — Накахара усмехается. — Весьма интересное. — Интересное? — Переменчивое, — и явно цитирует. — Каждый миллезим с того же терруара — новое вино. И каждый глоток из того же бокала — новое вино. Сейчас Чуя кажется немного старше, чем он выглядел на работе. Его черты лица сглаживаются, когда из выражения уходит недовольное беспокойство и эта усталость из раздела «заебался в край». Увидь Накахару на улице — и не скажешь, кем тот работает. Врач придет в голову в последнюю очередь, а уж акушер — и подавно. — Чуя, а почему вы выбрали такую профессию? Накахара задумчиво хмурится, накалывая на вилку феттучини, и смотрит куда-то поверх плеча Дазая, формируя мысль. — Ну, меня просто заинтересовала медицина, — он пожимает плечами. — А так как профиль нужно было бы рано или поздно выбирать, я остановился на ней. Нужно выбрать дело всей своей жизни? Да без проблем. Да уж, Чуя явно не любит усложнять себе задачу лишними размышлениями. Хотя, вероятно, для него это верная стратегия. Осаму тот еще любитель развести софистику в своей голове. И куда его это привело? Ах да, пока никуда. Ни одна попытка ведь еще не увенчалась успехом. — Сначала я собирался поступать на ветеринарию, — спокойно продолжает мужчина. — Но потом понял, что не слишком хочу видеть, как животные страдают. Или того лучше — усыплять зверей, о которых хозяевам просто надоело заботиться. Поэтому пошел в человеческую медицину, — и искренне так улыбается. — Людей не жалко. Людей не жалко? А в реку зачем сунулся? — Но почему именно акушерство? — Так получилось. Я хотел чего-нибудь особенного. Я не хотел бороться с чужой смертью. В итоге я помогаю начать жизнь. И где здесь антагонизм? Вопрос для самого себя, который повисает в воздухе, пока на него не отвечает сам врач. — Вероятно, только в моем самоощущении. Мне этого достаточно. Так и не начинает есть несмотря на то, что еда остывает. — Я довольно равнодушно отношусь к людям с тех самых пор, как мне надоело остро их не любить. Поэтому работаю я не ради людей. А ради самого себя. По какой-то причине мне это нужно. А потом будто приходит в сознание, поджимая губы и будто бы не понимая, с какой это стати ему откровенничать с каким-то утопленником. И словно нехотя приступает к ужину. — Занятный вы человек, Чуя, — лицо у Осаму старательно дружелюбное и мягкое, призванное располагать к доверию и заставлять собеседника проникаться доверием. Простейшее правило: хочешь нравиться — проявляй видимую эмпатию. Но то ли у Накахары выработался иммунитет после совместного купания, то ли испытывать симпатию к суицидникам было не в его правилах, однако проваливаться обратно в положительное и доверительное расположение духа он не торопится. — Знаешь, — Накахара откладывает вилку, — чертовски утомляет сидеть здесь и смотреть на твое «премилое», — он кривится, — лицо, прекрасно помня, как вылавливал тебя за патлы под мостом. И ясно осознавая, что тебе ничего не стоит туда снова отправиться. Кажется, все его состояние, сдобренное вином, постепенно изошло на нет. Быстро. — И у меня только один вопрос, Дазай. Какого черта тебе от меня нужно? М-да. Приехали. — Мне просто интересно, — Осаму расслабляет свою мимику, позволяя ей перестать изображать безукоризненную вежливость. — Как я уже говорил, будет некрасиво спускать все ваши старания псу под хвост при первой же возможности. И просто надеюсь, что вы мне в этом посодействуете. Знаете, всегда жаль закрывать книгу на интересном моменте. — Ах вот как, — Чуе не нравится то ли сравнение, то ли халатное отношение Дазая к теории вероятности, которая приложила немалые усилия, чтобы создать и оставить в живых одного надоедливого человека. Но что делать, если человек не просил у случайностей случаться? И если у него собственное «есть» уже в печенках сидит? Осаму ловит блики на границе циана и тьмы, беззастенчиво рассматривая мужчину напротив. — Ты сегодня есть собираешься? У Чуи не получается долго молчать, а выключить назойливое желание ворчать, словно потревоженный пес, выходит и того хуже. Честнее признаться, что рыжий на него и вовсе забил, позволяя выглядеть себе тем еще недовольным и ворчливым типом. Они не в больнице, и никакой тут этики или обязанностей Накахары как врача. Поэтому пошло оно все к черту. — Так важно меня накормить? — Так сильно хочется выгнать тебя из моего дома. — Ах, Чу-уя, почему вы… почему ты такой недружелюбный? — Дазай, мне кажется, или ты немножко ебу дал? Чуя даже не осекается, ловя себя на том, что ведется на чужие подначки, как юнец. То, как собеседник настойчиво и беззастенчиво сокращает расстояние между ними, не может не царапать восприятия. Ебучий Дазай Осаму. Тридцать процентов бинтов, шестьдесят процентов наглости и десять — бестолкового суицидального мяса. На вид Осаму не понимает, за что удостоился подобной словесной немилости. На деле эта зараза все прекрасно понимает, демонстративно отправляя вилку с едой в рот. Мол, занят, а разговаривать с набитым ртом — дурной тон, уж извините. — Поразительно, как быстро ты заставил меня пожалеть о помощи ближнему. Людей не жалко. А коли жалко — расплачивайся. Смотри на это блядское лицо и чувствуй себя конченным придурком. Дазай либо действительно занят своей тарелкой, либо просто мастерски делает вид, но Накахара оставляет попытки не пристыдить, а хотя бы намекнуть потерявшему берега гостю, что пора бы озаботиться их поисками. А Осаму просто молча отдает дань уважения способности доктора готовить. Потому что ну не похоже это на готовку среднестатистического японца (а в чем вообще Чуя похож на среднестатистического?), интересующегося европейской кухней. Слишком хорошо звучит все блюдо в целом, слишком умело подобрано соотношение ингредиентов и специй. Он что, курсы какие-то заканчивал? Или, пока летал в Европу, научился? Смешно, как еще пару секунд назад Чуя жевал недовольно, а стоит ему только пригубить вина — его лицо будто отказывается держать неприязненную мину, смягчаясь. Такой занятный мужчина. Даже неплохо, что именно его (а точнее — ему) судьба подбросила Дазаю. Как кость голодающему псу, вроде займи себя пока этим, не дохни. Хотя Чуя не кость, слишком скудно для него. Сейчас бы врача с собачьим кормом сравнивать, конечно. Хорошо, что тот мысли не читает. А то обретаться бы вот сию секунду Осаму на том самом дне, с которого его вытащили. Эдакое «я тебя породил, я тебя и убью» в вольнослушательской интерпретации. — Удивительно вкусно, — наконец надрывает едва затянувшую кухню мерную тишину Дазай. — А для человека, питающегося раменом быстрого приготовления – и вовсе выше всяческих похвал. — В искренние комплименты без оттенка подъеба не умеем? — говорит профессиональным тоном, будто не вопрос задает, а диагноз ставит. — Все с тобой ясно. Нихера не ясно, Осаму, мать твою, Дазай. — Я от всей души, а меня – в штыки… Трагедия, и ломаного гроша не стоящая. Особенно покуда главный страдалец на районе преспокойно точит себе феттучини и расходует хороший алкоголь впустую. — Доедай и проваливай, душевный ты мой. Вино Накахары плещется на дне, а сам он ироничнее и спокойнее. Его плечи расслаблены, взгляд весел и темен, что турнбулева синь. Алкоголь сгущает краски, добавляет яркости чужой светлой коже: нет, Чуя не краснеет, но на его скулах легко проступает румянец, будто несмело распускаясь прозрачным кармином. Осаму уверен, Чуя в курсе, насколько красив. Тем не менее тот же Осаму готов дать руку на отсечение, что таким, каким видит мужчину он, не видит больше никто. Потому что смотрит на него через совершенно особую призму. Ага, через толщу ледяной воды, сонно и голодно звучащей за гранью прошлого. Жаль, что Дазай тогда так быстро отключился и совершенно не помнит момента своего «чудесного» спасения. — Вообще-то, невежливо так быстро прогонять гостей, Чу-уя. Еще даже не вечер. — Зато — уже порог предела моего терпения. — А так не скажешь. Рыжий, закончив с трапезой, отмахивается и берется убирать со стола. По-быстрому доевший Дазай аккуратно подкладывает свою посуду в раковину, пока Накахара моет уже имеющееся. И уже хочет побыть милым молодым человеком и предложить свою помощь, например, вытереть посуду, но не успевает. У врача звонит телефон, он быстро выключает воду, вытирает руки о кухонное полотенце и отвечает. — Акутагава? На том конце что-то отвечают, и рыжий хмурится. — Хорошо, я посмотрю, как время будет. Короткая пауза. — Сейчас? Какого черта так внезапно? Рассеяно смотрит на Осаму, приманивая его рукой за собой, уводит в одну из комнат, попутно слушая собеседника. — У тебя что, пик работоспособности, бешеный ты патологоанатом? Если тебе не влом лезть перепроверять диагнозы, это не значит, что всем остальным нечем заняться вечером буднего дня. Молча указывает Осаму на большой диван и на книжный стеллаж, вроде располагайся, а у меня тут нарисовался некто не в меру деятельный. — Подобный случай? Хмурится. — Хорошо, я потрясу Кое на тему материнской истории болезней. Еще что? Садится за ноутбук, пока юноша осматривает комнату. Просторная, светлая, сразу видно — рабочая зона. Какие-то журналы, бумаги, книги по теме и не совсем. Накахара все еще преступно хорош и ничерта не уютен. Условно одомашненный зверь. — А не многовато ли ты хочешь? — снова слышится со стороны зарывшегося в какие-то папки и пооткрывавшего разные файлы на нетбуке Чуи. — Меня сегодня не просто так пораньше с работы выгнали, а чтобы я не начал грызть всяких излишне работоспособных на месте, ты в курсе? Ругается, но тем не менее зарывается в документацию или во что он там зарылся с кучей текста, будто бы забыв о том, что у него гости. То ли умиляться такому рвению, то ли досадовать: внимания Осаму никто более не уделял. — Фамилия? Год рождения? Окончательный диагноз? Дазай скользит взглядом по уставленным книгами полкам: научно-популярная литература соседствует с художественной, поэзия с энциклопедиями и визуальными медицинскими словарями на разных языках. Кстати, о поэзии. Книга с выгравированным на корешке названием «Песнь козерога» привлекает внимание, заставляя вытянуть с полки именно ее. Почему бы не скоротать время с ней? Ну и в компании собеседников в интернете, покуда собеседник во плоти занят своими прямыми обязанностями. Ему что, приходится пребывать в состоянии боевой готовности двадцать пять часов в сутки и восемь дней в неделю? С увлеченными врачами, так сказать, «по призванию» явно что-то не так. И это мнение Осаму. Лучше в окно, чем не иметь возможности отрешиться от ежедневной необходимости решать вопросы чужой жизни и смерти. — Покажите мне типа, создавшего этому миру синдром внезапной детской смерти, будь он хоть бог, хоть демон – я ему въебу! — мирно звучит на фоне. — Разве похоже, что мне больше нечем заняться? Раздается гневное щелканье клавиатуры. — Я бы мог сказать спасибо за то, что ты меня в генеалогическое древо лезть не просишь, но если бы и попросил, то просто пошел бы нахуй, уж извини. Отзывчивость – сильная сторона конкретно данного врача, с этим не поспоришь. — Я написал Кое и запросил подробности, у меня всего не будет. Черт ее знает, когда она почту проверит, так что тебе проще самому из своей пещеры выползти и дойти до нее ножками. А я сказал, проще! Очаровательные отношения с сотрудниками. Раскрывая книгу на титульнике, Дазай продолжает краем сознания подслушивать чужой телефонный разговор. Из него мало что понятно, но, видимо, кому-то в клинике в это время стало остро необходимо проверить какой-то сомнительный случай. Видимо, что-то связанное с детской смертностью. Накахаре откровенно не нравится заниматься работой сверхурочно, но что-то не дает ему послать коллегу даже при условии, что последнему явно не так уж сильно горит. Точнее, видимо, горит, но все-таки не совсем обоснованно. Зато Осаму никто не пытается выгнать! Думается, что о нем банально забыли, но видимость этого быстренько ломается обернувшимся со своего рабочего места врачом. — Прошу прощения, это вроде как срочно, — виноватым не выглядит, но на удивление и откреститься от общества побыстрее не стремится. — Квартира в твоем распоряжении, только не наделай мне ничего тут, пока я занят. Если что-то нужно — постарайся это получить, не привлекая моего внимания. И отворачивается обратно, вяло переругиваясь по телефону. Такие дела. Дазай все еще остается волен уйти, но он что, дурак разбрасываться такой возможностью? Такой шанс сунуть нос в жизнь понравившегося человека ни один приличный любопытствующий не упустит. А уж неприличный, к коим по умолчанию относил себя Дазай, на деле не формируя себе четкого определения, и подавно. Читает пару страниц, отписывает что-то в мессенджере миленькой второкурснице, отвечает на сообщение Одасаку, вбрасывает идею совместного времяпрепровождения. Неплохо было бы выпить. За жизнь, например. Ода всенепременно оценит иронию. Врачи — презабавное человеческое явление. На деле между ними и какими-нибудь механиками, работающими со сложными устройствами, разница исчезающе мала. У глобального человеческого механизма просто поразительная способность к саморегуляции: отжившие себя детали сами выбывают из строя, но при определенных условиях и самая завалящая и бесполезная мелочь может приносить пользу в рамках общей работы. Современная медицина чинит и возвращает в строй даже, казалось бы, безнадежные случаи. А если починить не получается, система выделяет часть ресурсов на то, чтобы выяснить причину неудачи. Накахара — один из таких ресурсов. Не смог вернуть в строй — разбирайся с причинами, чтобы в будущем успешнее производить ремонтные работы. Только вместо каждой отдельно взятой шестеренки Чуя разбирается конкретно в процессе самовоспроизводства этого глобального механизма. Как уже было сказано — бесконечный фрактал. Жизнь создала людей, люди создали машины, чтобы ничем от них не отличаться. Пока, конечно, нервная система человека превосходит все способности нейросетей, но это пока. Поразительно тянет на философию под умиротворяющее ворчание Чуи. Вроде «ебучие гистологические анализы». Есть в нем что-то такое неправдоподобно очаровательное для тридцатилетнего (это вообще правда?) мужчины. Книжка течет медленно: Осаму постоянно отвлекается на переписки, скорее разбавляя их чтением поэзии, а не наоборот. Его внимание ускользающее, а потому приходится перечитывать одно место по нескольку раз. Казалось бы, такое пустопорожнее занятие, но время охотно не идет, а бежит в его компании. Где-то через час лежания на чужом диване Дазай смиряется, что на ближайшее время он один, а потому идет размяться на кухню. Интуитивно понятный электрический чайник, ожидаемое месторасположение неожиданно больших запасов чая. Интересно, весь ли чай отсюда можно вот так запросто пить? Или какой-то из них для особых случаев? Хорошо, если честно, то Осаму все равно. Он просто выбирает наугад самую симпатичную упаковку, радуется, что чай в уже готовых пирамидках и не надо париться с поисками заварника или ситечка. В стане кружек почти преступный порядок, все из одного комплекта. Что Накахара за человек такой? Ему срочно необходимо несколько новых каких-нибудь дурацких кружек. Всенепременно. А то как безликие близнецы на полке, только парочка френч-прессов выделяется на общем фоне однородности. Взгляд падает на раковину, в которой все еще осталась немытая посуда. Рядом в россыпи капель на столешнице неаккуратно лежит пара уже вымытых тарелок и бокалов. Помочь, что ли? Вдруг засчитается как плюс в карму «хорошего мальчика». Осаму, так или иначе, нужны дополнительные очки в игре, так почему бы и да. Возится с посудой, заваривает чай, мочит бинты и манжеты, в целом — ведет себя хозяином на чужой территории. Работает, правда, спустя рукава, но исключительно в буквальном смысле, потому что в итоге аккуратно складывает сухую и чистую посуду стопочкой на протертую от капель водопроводной воды столешницу. В комнате за это время ничего не меняется, разве что Чуя замолкает, положив трубку. Но все так же сидит по уши в работе, кочуя вниманием от монитора компьютера к бумагам и обратно. Осаму могло бы быть скучно, если бы он не вел себя словно зверек, которого подобрали на улице (выловили в речке) и притащили впервые в незнакомую квартиру. Старается не шуметь, но сует свой нос везде, где может. Квартира у Накахары оказывается трехкомнатная с довольно просторным незастекленным балконом. Из предоставленного его вниманию, как оказалось, рабочего кабинета, парень переползает сначала в гостиную, из которой суется в хозяйскую спальню. Места тут, конечно, хватит на семью. Даже кровать у Чуи двухместная, хотя создается впечатление, что на ней и рота солдат поместится. По личным вещам не шарится, конечно, но выставленный на комоде чужой парфюм изучает с особенным интересом. Не обделяет внимание валяющиеся на прикроватном столике книжки и чашку недопитого холодного чая. Судя по следам на внутренних стенках, стоит она здесь, всеми покинутая и забытая, очень давно. Дети, когда хотят оставить след своего пребывания где-то, царапают ножами свои имена или пишут перманентным маркером. Мол, такой-то или такая-то были здесь. Парень избирает иной путь невинного вандализма: забирает кружку и утаскивает ее мыть. Заметит или нет? Поймет или решит, что сам убрал и не заметил? Разозлится? Мысленно обрадуется, что от гостя была хоть какая-то польза? Так и подмывает по-детски захихикать, когда утопленник ставит чистую и вытертую насухо кружку к другим таким же. Идеальное преступление существует. И его только что совершил некто Дазай Осаму. Чуя тем временем стабилен. То есть стабильно занят и отрешен от ситуации. Дазай растягивается на диване и смотрит на склонившуюся над столом фигуру. Пожалуй, самое необычное похождение в гости. Пребывание у Одасаку не в счет. У него просто можно было оставаться столько, сколько угодно. Хоть под предмет интерьера мимикрируй. Мерно щелкают клавиши, клацает мышка и шелестят страницы. Парень лениво листает книжку, включает какую-то музыку в наушниках, решив скоротать еще немного времени, и не замечает, как засыпает. Думает: прикрыл глаза на пару песен. А в итоге просыпается через половину плейлиста, еле-еле отрывая голову от дивана. И знаете что? И ничерта не меняется! Разве что в комнате становится темнее, а над рабочим столом горит настольная лампа. Чуя все так же не подает признаков жизни, кроме щелканья, шелеста и временами тихой ругани. Сколько времени? Оу. — Мне кажется, — голос после дремы хриплый и слабый, — или ты немного заработался? Ноль внимания. — Чу-уя. Дазай подбирается к мужчине со спины и кладет руку ему на плечо. Тот вздрагивает, оборачивается, вспоминая как здесь оказался утопленник, а потом трет пальцами переносицу. — Увлекся. Долго ждешь? И переводит взгляд на часы в углу монитора. Драматичная пауза. Тем временем уже три утра. — И ты все еще здесь, — Накахара то ли спрашивает, то ли констатирует факт, по его интонации совершенно неясно. — Я уснул, — Осаму пожимает плечами, совершенно не напрягаясь под чужим пристальным взглядом, — твоя речь что колыбельная. «Ты что, дурак», — Чуя просто закатывает глаза. — А ты, я смотрю, быстро освоился. Стоило оставить тебя без внимания.