Just a matter of life and death

Чуя не любил разнородные подарки от пациентов или их родственников в благодарность за проделанную работу. Они откровенно напрягали, заставляя взвешивать, а заслуженно ли Накахара получает подобные знаки внимания. Логикой легко дойти до того, что количество времени и нервов, убитое на практику и образование, определенно даёт врачу полное право на всякие приятные ништяки помимо зарплаты. Но что-то дурацкое эмоционально-иррациональное каждый раз надоедливо скребет черепную коробку изнутри. Только какого-нибудь синдрома самозванца для полного счастья Накахаре и не хватает, конечно. Сегодня, однако, случилось исключение. Девочка лет десяти с несуразно большим для её маленькой головы бантом вручила Чуе кривую самодельную открытку с трогательной надписью «спасибо за братика» и упаковку ванильного пудинга. Как проговорилась сама дарительница, её любимого. Накахара полноценно почувствовал себя тронутым до глубины души, о чем тут же сообщил подвернувшейся под руку Кое. — Ты видела, нет, ну ты видела! Открытку — да. А их акушера таким — уже очень давно не наблюдала. — То есть пудинг из супермаркета лучше, чем та коробка дорогущего шоколада, что тебе дарили в прошлом месяце? А шоколад между тем был очень вкусным. Но знает это только Озаки, так как сам Накахара его пробовать не захотел, а с остальными хирург решила просто не делиться. Она честно пыталась оставить немного лакомства для Кёки и Ацуши, у которых тогда был выходной, но потерпела сокрушительное поражение. — Тогда было не до него, — Чуя отмахивается, ставя чайник и доставая две кружки. Дальновидная Кое убирает одну из них на место под вопросительным взглядом акушера. — Уж прости, не составлю тебе компанию. Я здесь, чтобы показать тебе то обещанное видео с лекцией, а потом меня ждут дела. Чуя только кивает на лежащий на столе телефон, мол, сама ищи. А сам с головой уходит во внутренние распри: пойти на поводу у лени, заварив себе чайный пакетик, или преодолеть себя и сделать нормальный листовой чай в ситечке? Но его потом еще вытряхивать и мыть… — Голос у спикера нудный, но рассказывает по делу, — вещает хирург на заднем плане, копаясь в телефоне, в котором разбирается ничуть не хуже, чем в своем. Обычно девушки сталкерят за своими молодыми людьми, шарясь в их мобильниках, а у Чуи — Коё, которой просто банально нужно везде сунуть нос и, если повезет, подколоть по какому-нибудь поводу. И чем реже у неё это получается, тем чаще она пилит Накахару на тему отсутствия у него отношений. Наверняка для того, чтобы впоследствии читать «любовные переписки» и противно с них хихикать. Вкусный чай тем временем на удивление побеждает неискоренимую лень (пожизненный энергосберегающий режим на всё, что не работа), и Накахара методично запихивает сухие скрученные листочки в ситечко. — Чем на выходных занимался? — Озаки открывает видео с обещанной лекцией, ставя его на стоп и гася экран телефона, чтобы Накахара смог начать слушать ее в любой удобный момент. Честно говоря, задавая Чуе вопросы подобного рода, хирург неизменно заранее готовилась услышать потрясающе информативное «отдыхал» или увлекательное «отсыпался». Но в этот раз приевшийся паттерн дал трещину. — Гулял на припозднившейся рождественской ярмарке, — мужчина хмыкает, будто сказав что-то донельзя забавное. — Знаешь, праздничные огоньки, глинтвейн и шанс разнообразить свою личную жизнь. Ничего особенного. Чуе нравится смотреть, как расширяются от удивления глаза Коё: её выразительный лисий взгляд очень контрастно смотрится с эмоцией, подобной удивлению. Будто не пристало ей удивляться, будто ей отведено лишь ведать или как минимум иметь представление обо всем. — Кто? Она склоняется к Накахаре почти что в жадном порыве, желая знать все и сразу из первых рук. — Ну знаешь, — он не спешит сознаваться, растягивая момент и гласные в словах. — Лунная майская ночь… — Что ты несешь? — она хмурится. — Что за майская ночь? А потом замирает. — Майская ночь? Утопленник! Он?! Чуя определенно может гордиться эффектом, произведенным на свою старшую коллегу. Она эмоционально жестикулирует, обличающе указуя на акушера, будто он виновник всех её бед. — И вот он! Жаловался на настойчивое женское внимание! А стоило появиться на горизонте симпатичному поэтично-драматичному мальчику, как всё, попался в любовные сети! Накахару аж замутило от такой формулировки. — Сдурела? Какие к черту любовные сети? Я тут, между прочим, столкнулся с новым уровнем сложности в том, как аккуратно отшить человека! Озаки так и замерла, в изумлении смотря на акушера. — Ты не посмеешь. Не-ет, Накахара, никаких отшить! Как долго ты ещё собираешься упиваться одиночеством? Ты в могилу меня свести решил раньше, чем наконец-то найдёшь себе кого-нибудь? — Ты думаешь, что любитель спортивного ныряния вольным стилем — хорошая партия? На это хирург не находится, что ответить. Глядит на часы, видимо, куда-то действительно спеша, и лишённая всех своих аргументов просто угрожающе трясет кулаком в сторону акушера, мол, смотри у меня, а то охватишь. Чуя на это устало закатывает глаза, упустив кадр с тем, как Озаки упархивает из его кабинета. Ну и развелось советчиков, деться некуда. Советчик номер два, кстати, по всей видимости, успел спариться в морге со своими кадаврами, а потому держать обет молчаливого неодобрения бросил: зовет вечером посидеть у него с чем-нибудь покрепче. Совсем заколебался со своим гистологическим анализом, бедненький. Накахара отправляет Акутагаве задумчивый смайлик, на самом деле со всем заранее согласившись и даже прикинув бюджет их посиделок. Быдло они или ценители? Пиво или что поприличнее? «Гин привезла из Германии рождественский ликер. Надеялся открыть его с тобой.» Рюноске получает безоговорочное да, а вечерние перспективы обрастают приятными подробностям. И все-таки ценители. Предвкушая окончание рабочего дня, Накахара отпивает немного свежезаваренного чая и открывает упаковку пудинга. Думать о конце дня в обеденный перерыв — плохая примета, но Чуя отмахивается от личной тысячу раз проверенной приметы. Зря. Лениво запускает видео, которое нашла ему Озаки, но быстро отказывается от этой идеи: голос лектора действительно феноменально нудный, под такой только спать на галёрке, смяв щекой лист с недописанными конспектами. Нет-нет, давайте что-нибудь другое, но тоже, так и быть, что-нибудь образовательное. Да хоть лекцию про психологию суицидального поведения, например. Максимально бесполезная для акушера-гинеколога тема, но кругозор ведь тоже надо расширять. Да-да, кругозор, а вы как думали? «Проблема суицида была интересна человечеству, наверное, всегда. Как только человек понял, что он жив, что он живет и что он может умереть, он осознал, что существуют случаи, когда он может уйти из жизни самостоятельно. И вот этот феномен суицида привлекал внимание человека испокон веков»* Накахара задумчиво отправляет в рот ложечку ванильного пудинга, жмурясь от удовольствия и слушая откровенно вполуха. «Актуальность изучения самоубийств бесспорна. Ежегодно в мире совершают суицид около одного миллиона человек. И до двадцати миллионов по разным данным совершают попытку самоубийства.» Это фраза привлекает внимание врача, заставляя того даже присвистнуть. Как его утопленник (как мерзко только что прозвучало в голове это «его») неоригинален, однако. Двадцать чертовых миллионов ежегодно. Это осознание заставляет Чую помрачнеть, безрадостно ковыряясь ложкой в пудинге. Как много из тех детей, которым Накахара помогает здесь появиться на свет, потом станут частью этих двадцати миллионов? А того миллиона «счастливчиков»? Ну блядь. «Суицид занимает первое место среди причин насильственной смерти, и самоубийств в два раза больше, чем убийств. Возникает вопрос: кто же совершает самоубийства?» Придурки ростом под два метра, замотанные в бинты что новогодняя елка в гирлянды. Кто ж ещё? Хотя, ладно, не только они. Двадцать миллионов таких — уже перебор. Где-то на лобных долях и обратном захвате серотонина Накахара отключается от лекции, проглотив угощение и чай так механически, что даже вкуса не почувствовал. На фоне что-то ещё говорят о биохимии и близнецовых исследованиях, но Чуя слишком занят собственной реакцией. Он никогда не касался темы суицида самостоятельно, не интересовался судьбой классиков литературы и великих исторических лиц. Никогда не сталкивался до этого нос к носу. Ну да, есть где-то на белом свете люди, которым этот самый белый свет не мил. Ну есть и есть, что с этого? Теперь же Чую жизнь буквально вписала лицом в факт того, что люди кончают жизнь самоубийством. Не там, в прекрасном далеко (видимо, оно не такое уж и прекрасное), а здесь, рядом. Только протяни руку и попробуй ухватить за край бежевого плаща… Врач трясёт головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей. У него странные отношения со смертью. Он отдает себе отчет в том, что все мы когда-нибудь умрем, и смерти как таковой не боится. Но, если нужно, даёт ей бой, как и любой врач. Умирать? Только не в его, как говорится, смену. Ему плевать, что его победы временны. Плевать, когда истечет срок годности у выигранной им битвы: через полгода или через сто лет. — Чу-уя! Врача далеко не почтительно расталкивают в плечо, выводя их транса. Только сейчас Накахара замечает, что завис с ложкой над пустой коробочкой из-под пудинга, сверля пустым взглядом плакат с положениями плода в матке напротив. Над головой менее богоугодная картина в лице давешнего утопленника. Вспомнишь, гм, солнышко — вот и лучик. «У пациента, который совершает импульсивный суицид при столкновении с каким-то сильным стрессом, оказывается по нейрологическим тестам — что совпадает с данными функциональной МРТ — дефицит в орбитальных зонах лобных долей мозга. А вот у пациентов, что долго планируют самоубийство, оказывается дефицит дорсолатеральной префронтальной коры.» Внимание этого бедствия привлекает лекция, которую слушает Чуя, отчего по его губам расползается преотвратительная самодовольная улыбочка. — Знаешь, есть более простые способы узнать меня поближе. Накахара кривит губы, иррационально неконтролируемо краснея, чего сам не осознает. Чувствует, как лицу становится жарче, словно он школьник, пойманный родителями за просмотром порнографии. Но полагает, что так работает раздражение, наивный. Знать не знает, как выглядит со стороны. — Как видишь, знакомство тут идёт с корой твоего головного мозга. Для тебя должно быть очень лестно, что я уповаю на его наличие. — Ох, Чуя-Чуя, — Осаму качает головой почти с умиленной улыбкой. — Думает обо мне в лучшем свете, я так тронут. Прикладывает руки груди в иконописном жесте, только золотого нимба над головой не хватает. — Чем ты занят сегодня вечером, м-м? Спрашивает, пока Накахара конструирует в уме очередную колкость в ответ так обыденно, ей богу, будто они уже встречаются. Чуя с этим не согласен, а длинные пальцы утопленника зарываются в его волосы в жесте странной нежности. Дазаю кажется, что он так греется. Рыжее пламя жизни. — Уже договорился с коллегой. Ты планировал снова лишить меня заслуженного отдыха и куда-то потащить? Ну уж нетушки. Осаму смеется на ворчливый тон Чуи, игнорируя дрогнувшее внутри разочарование. Он на полном серьезе уже рассчитывал на сегодня и не планировал делиться, а его доктора увели прямо у него из-под носа! Только это самое разочарование не разрастается в груди и не пускает корней: Накахара не отстраняется от его прикосновения, когда Осаму без спроса стягивает резинку с его волос и берется перебирать пушистящиеся непослушные пряди. Только утром голову помыл, видимо. Не удержавшись, утопленник наклоняется и принюхивается к запаху волос врача: что-то мыльное и сладко-травянистое. — Эй, ты чего? Дазай не отвечает, только смешливо фыркает. Ему определённо нравится шампунь доктора, здорово было бы утыкаться носом в его рыжую макушку, сидя, например, вместе на диване и смотря какой-нибудь фильм. Осаму даже близко не романтик, но иногда хочется каких-нибудь таких штук, на самом деле очень личных. — Ты по мне совсем не скучаешь? — Ты пришел только для того, чтобы весь обеденный перерыв действовать мне на нервы? — ворчливым вопросом на вопрос отвечает Чуя. Он все еще не был уверен, как вести себя с многострадальным утопленником. Более того, Накахара понятия не имел, как далеко отсюда Дазай учится, живет или чем вообще он там занимается: в клинике это чудовище появляется часто, но в основном очень ненадолго. Отсюда вопрос, как много времени он тратит на дорогу? И если он обитает здесь где-то поблизости, то почему бы и нет (Чуя все еще против навязчивого внимания), но если ему приходится еще и добираться… — На самом деле я в восторге от больничного колорита! — Осаму, не спрашивая, усаживается на соседнее место и суется в чужую кружку с чаем. — Особенно от родильного отделения. Есть в нем что-то такое. Что именно «такое» парень не говорит, но врач его понимает. Именно из-за этого «такого» он и посвятил всего себя медицине. Хотя, может быть, Накахара тут просто напропалую идеализирует Дазая, который на деле и толики тех чувств не испытывает к этому месту. Так, для красного словца взболтнул. А может быть, Чуя действительно к нему чересчур критичен. — Эй! — заметив, что парень как-то слишком увлекся его кружкой, приходит в себя врач. — Это мой чай! — Я знаю, — судя по довольной улыбке обвиняемого, чуиного чая там больше нет. Никакого чая нет. — И почему чужое всегда вкуснее? Вот уж действительно. — Заварка в ящике, — Накахара указывает в сторону второго письменного стола в этом кабинете, притулившегося в углу и служащего для всяких бытовых нужд, а не для работы. — И? Дазай честно пытается играться в наивность, но куда ему там. — Вставай и делай мне чай, раз этот выпил, — приказывает не терпящим возражений голосом, но тут же смягчает приговор. — Можешь и себе заварить, кружки на верхней полке. И печенье где-то там лежит, тоже бери. Осаму довольно улыбается. — Слушаюсь и повинуюсь! Как бы там на деле тяжело не жилось дорсолатеральной префронтальной коре головного мозга Дазая, но говорить он умел. Говорить так, чтобы за беседой незаметно пролетал весь перерыв и внезапно кончалась пачка печенья. И выглядел, кажется, до конца оправившись от своего купания, все лучше. По крайней мере, не привлекал отдел патологической анатомии из соседнего корпуса нездоровой бледностью. А еще улыбаться стал чуть попроще, чуть более по-настоящему, чем до этого. Это уже — минус градус от общей напряженности врача в обществе утопленника. Неудивительно, что весь остальной день работается Накахаре очень неохотно. Никаких родов, сплошные осмотры и мониторинги, игнорирование флирта молоденьких мамочек или словесные перепалки с их старшими «коллегами», которые, конечно же, намного лучше дипломированного опытного специалиста знают, как им вести свою беременность. И зачем вообще вся система здравоохранения с такими-то умудренными жизнью представительницами рода человеческого? Чуя жалуется Ацуши на жизнь и не хочет заниматься бумажками. Казалось бы, банальная клиника, а с этими картами, историями болезней, назначениями и справками писанины столько, как будто они тут все великие архивариусы сидят. От мира медицины разве что. В сухом остатке получается, что у доктора Накахары три основных проблемы в этой жизни: будущие мамы, бумажная работа и Осаму Дазай. Акутагава Рюноске не проблема, но иногда так и напрашивается на её пост, задерживаясь после окончания рабочего дня. Натаниель, странный набожный тип и коллега Акутагавы, сказал, что тот любовно вцепился в чью-то печень и что-то там с ней шаманит, отказываясь показываться на свет божий, пока не закончит проводить над ней свои тёмные ритуалы. Что ему нужно от несчастной, но на первый взгляд здоровой печёнки — не ясно. В итоге Чуя дополнительно еще с час ждет, пока Рюноске прекратит издеваться над чужим органом. Да, для того чтобы издеваться над печенью уже в компании Накахары, и не над чьей-то там, а над своей собственной, это вы верно подметили. Впрочем, перед рабочим днем разве много выпьешь? — Ацуши стоит ревновать? Первое, о чем интересуется акушер, дождавшись-таки явления патологоанатома из тёмных недр морга. Тот шипит (должно быть на свет) и пытается толкаться. — В отличие от некоторых, я предпочитаю доделывать работу до конца. — От некоторых? Кого это, например? — Того, например, кто осмотр половины пациенток на своего ассистента скинул. — А он тебе уже нажаловаться успел? Вот жук. Ну да, под конец Чую всё допекло, и он лично проверил только пациенток с аномалиями и патологиями, доверив остальных заботам Ацуши. Удивительно, как тот может общаться с Акутагавой, покуда тот строит из себя ледяного принца. Ага, а на досуге вздыхает на светлый образ Накаджимы, банально труся выйти за рамки их бытового общения. Ах, ну у Ацуши же Кёка! А у одного мрачного типа — вагон лютой нерешимости. — То есть ты там не только в трупе ковырялся, но еще и с Накаджимой чатился? — Тебе-то что? Не стал моим пациентом за время ожидания и ладно. Засранец монохромный. Накахаре думается, если бы он работал в морге, то напрочь забил бы на собственный внешний вид, каждый день ходя на работу в простецкой одежде в духе «надел-пошел». Но Рюноске действует с точностью да наоборот. Черное пальто, узкие брюки, белоснежная рубашка. Этакий викторианский гробовщик, а не банальный патологоанатом при частной клинике. Даром что на работе переодевается в обычную медицинскую форму. — Какой у нас план? В магазин по пути? Акутагава задумчиво хмурится. — У нас и так ликёр есть. Ты завтра собираешься совсем не в состоянии быть? А если роды? Еще надышишь на ребенка перегаром, алкоголик вырастет. Прям как ты. Наиотвратительнейшая черта этого типа говорить все с таким серьезно-непроницаемым лицом, что не ясно, шутит он или всерьез считает Накахару алкоголиком. — Учитывая, что пью я преимущественно с тобой, то у меня плохие новости касательно твоих отношений с алкоголем, душа моя. — Я могу дышать на кого угодно в морге, никто не будет против. Чуя закатывает глаза. Несмотря на подобного рода разговоры, Накахара обладает достаточно высокой толерантностью к алкоголю и всё его похмелье всегда оставалось в рамках «я злой и у меня болит голова», не выходя за черту последствий, которые нельзя было бы решить таблеткой ибупрофена. Впрочем, своей алкогольной толерантностью он пользуется редко. — Тем не менее я хотел зайти и купить поесть, потому что питаюсь не святым духом в отличие от тебя, — посмеивается, смотря на хмурого друга. — А ты про алкоголь сразу думать. — Потому что я куплю еще бутылку, — Рюноске пожимает плечами. — Егермейстер, например. Рождественский ликер, наверное, сладкий. Однажды Акутагава не ныл о том, как не любит сладкий алкоголь, и у него отвалилось ханжество. Такой потери он не переживет. В итоге Рюноске набирает кучу еды на деньги Чуи, просто подкладывая продукты ему в корзину. Пообещал даже мяса пожарить, если они его сейчас купят. Учитывая, как он не любит готовить при всем своем умении — достойный поступок. Поэтому Накахара впечатляется и идет у него на поводу, докладывая овощей и кое-какие фрукты. Получается такой себе набор для романтического ужина, когда в их продуктовую корзину добавляется ещё и бутылка недешевого ликёра. Иронично, учитывая, что они оба не горят желанием состоять в каких бы то ни было отношениях. Даже Акутагава, откровенно сохнущий по Ацуши, воротит нос от перспективы встречаться с другим человеком. Хотя о чем тут говорить, ради Накаджимы он готов даже на, упаси господи, свидания с ним ходить и пытаться в человеческую коммуникацию. Только признаться не готов. Останавливаются около кассы напротив стенда с презервативами. Оба озадаченные. — У нас ещё остались? — А они нам нужны? Спрашивают синхронно. — Опять собрался ко мне приставать? — Чуя без дальнейших уточнений сгребает одну упаковку к прочим покупкам. — В прошлый раз ты начал, — безучастно пожимает плечами Акутагава, ничуть не задетый ехидным голосом Накахары. — Как будто у тебя есть альтернатива моим приставаниям. Препираясь, они проходят на кассу, игнорируя красноречивый взгляд продавщицы при виде их «джентельменского набора». — Когда у тебя появится, тогда и поговорим. Рюноске просит у кассирши свои привычные сигареты, чтобы долго и нудно выбирать альтернативу из-за их отсутствия. Манипулирует напропалую: Чуя без слов соглашается отдать едва початую упаковку собственных, лишь бы этот невыносимый ханжа перестал издеваться над окружающими и над Накахарой в частности. Вот так люди и лишаются половины купюр в кошельке и новенькой пачки сигарет, купленной только сегодня утром. Квартира у Акутагавы маленькая, однокомнатная, Накахара ориентируется там чуть ли не лучше, чем у себя дома. Они толкаются в узкой прихожей, и Чуя убирает в шкаф верхнюю одежду их обоих, пока Рюноске совершенно не по правилам гостеприимства кидает «завари мне чай», уходя в комнату и с усталым стоном роняя свои мощи на кровать. — А сам сломаешься? В ответ прилетает некое нечеловеческое завывание, демонстрирующее, как владелец квартиры устал и что да, он сломается. — Лежи пока, но если ты не приготовишь мне обещанное мясо, то я съем тебя, — мстительно обещает Накахара и под неразборчивое «подавишься» ретируется на кухню. Пока разбирает пакеты и убирает продукты в холодильник, замечает упаковку йогуртов, купленную ещё во время прошлых посиделок, случавшихся, кажется, в прошлом тысячелетии. Это чудовище к ним даже не притронулось. Неужто действительно питается чистой энергией? Во фруктово-овощном отделе холодильника вообще страх, ужас и отдельная экосистема. Терпение, Чуя. Не убий. — А ну иди сюда, зараза! Слабо сопротивляющуюся тушку патологоанатома заталкивают на кухню и заставляют убираться, взяв в заложники алкоголь и отказываясь от переговоров, пока не будут исполнены требования. — Наши отношения строятся на насилии и абьюзе с твоей стороны, так нельзя, — пытается воззвать если не к совести, то к сознательности друга Акутагава, но тщетно. — Давай-давай, — врач кивает на капусту, живущую уже свою вторую жизнь. — Овощи жаждут твоего внимания намного больше, чем я. Впрочем, ничего нового.