Just a matter of life and death

После многочисленных издевательств над Акутагавой (которые издевательствами считает исключительно он сам), очередь до ликера наконец-то дошла. А еще дошла очередь до фильма, который Чуя начал смотреть с Рюноске в прошлый раз, но настолько вымотался после тяжелой смены, что мирно пускал слюни в его подушку уже где-то на десятой минуте, позорно дезертировав и заснув. Акутагава сдался примерно так же быстро, поэтому фильм решено было посмотреть в следующий раз. Честно говоря, врача так и подмывало самостоятельно досмотреть, ну, точнее пересмотреть его с самого начала в адекватном состоянии без своего коллеги, настолько тот часто его динамил. Да, работы у патологоанатома много, тут не поспоришь, но Чуя знает своего друга достаточно долго, чтобы смело утверждать: процентов пятьдесят работы, что делает Акутагава, — результат его исключительной дотошности. От него вся хирургия в ужасе, потому что анализ материала он делает безукоризненный, но как же он задалбывает своими проверками и перепроверками истории и бесконечными вопросами… Даже Чуя ненавидит к нему обращаться за анализом. И когда, наконец, это свершается, и они в кои-то веки снисходят до совместного досуга, фильм интересует Накахару намного меньше ликера. Ценители-то они ценители, только вот Акутагава принципиально держит прожиточный минимум посуды, поэтому дегустируют оба из обыкновенных кружек. На кружке Акутагавы нарисована смерть с косой и котиком на руках, и Накахара честно не знает, кто до такого додумался. Рюноске говорил что-то про плоский мир и то, что смерть любит кошек, но Чуя ему не внял. — Сладкий, — презрительно морщится этот тип и плещет в кружку егер. — Кошмарное неуважение, — не может не прокомментировать Накахара, откровенно потешаясь над кислой физиономией друга. Ему рождественский ликер понравился: в меру сладкий, в меру пряный, чем-то напоминающий имбирные пряники. Акутагава тянется, чтобы запустить на ноутбуке фильм, ворча на Накахару, чтобы тот подвинулся. Оба сидят на двуспальной кровати Акутагавы. Зачем ему такая, если он спит, свернувшись клубочком? Загадка. Но кровать однозначно годится для того, чтобы устраивать тюленье лежбище. Неужто патологоанатом это предвидел? Лента начинается с традиционной заставки со светящейся планетой, а Чуя все еще увлечен собственной кружкой. Он сидит, опираясь на гору из подушек, подмяв ее под себя. Рюноске феноменально неудобно укладывается, перегнувшись через его ноги и, кажется, полностью доволен жизнью несмотря на то, что колено друга упирается ему прямо в живот. Что. Он. Такое. Смотрят они с самого начала, и Накахара механически поглаживает Акутагаву по голове, словно большое животное. Досматривают они снова минут до пятнадцати, прежде чем ластящийся Рюноске отвлекает от сюжета. Вообще, их отношения можно назвать исключительно дружескими без единого вкрапления романтической или иной сентиментальной привязанности. Но это, понятное дело, не мешает сексу время от времени у них случаться. Потому что Акутагава трусишка, чтобы заиметь отношения и секс с предметом своего воздыхания, а Накахара просто привык бегать от сомнительных перспектив. Понятия не имеет, что делать со своей нынешней перспективой, но это не отвлекает от того, чтобы повалить Рюноске на постель. — Фу, какое клише, я разочарован, — этот тип, конечно же, не может сдержаться. Сдается, что тот успел прикончить около половины бутылки. Трезвый Акутагава не умеет так ехидно улыбаться. — Я тебе сейчас организую еще одно клише, будешь в шарфе на работе ходить. И, не дожидаясь ответа, Накахара берется исполнять угрозу, кусая и оставляя засосы на шее Рюноске. Делать это легко, кожа тонкая, следы на ней остаются яркие и надолго. — Боюсь, моя покрытая засосами шея не ранит хрупкого душевного равновесия трупов. Акутагава несвойственно себе хихикает, и Накахара чувствует, как вибрируют голосовые связки в горле под его губами. Добившись того, чтобы шея Рюноске выглядела просто чудовищно даже во мраке света одного единственного ноутбука, Чуя наконец-то чувствует удовлетворение. Надругаться над ближним своим завсегда приятно. Чуя отстраняется, но его тут же притягивают назад, впиваясь в шею. Больше похоже на укус, но этот гаденыш точно намеревается оставить внушительный след. Что он и сделал, отрываясь от Накахары с видом сытой пиявки. — Это месть у тебя такая? — За все в этой жизни надо платить, — изрекает Акутагава, пожалуй, слишком глубокомысленно для человека, собирающегося заняться сексом. — Так вот пришел твой час расплаты. В процессе раздевания Рюноске пытается помогать и это, блин, никак не помогает. Они путаются в одежде, Чуя злобно ругается, но в конце концов одолевают ее проклятую, оставшись в нижнем белье. Накахара сползает вниз, прикусывая нежную кожу около пупка и заставляя Акутагаву охнуть. Гладит бедра, решив, что на животе любовника не хватает следов. Правда, на этот раз действует аккуратнее, живот — слабая зона, Рюноске дергается от каждого укуса и даже поцелуя. Впрочем, его все устраивает. Тягает за волосы, когда рыжий кусается сильнее, чем нужно. Терпения в нем ни на грамм, право слово. Чуя ругается на такое своеволие, и вообще, не трогай волосы, подлец. А тот довольно улыбается, ерзая под оторвавшимся от своего занятия партнером. — И долго ты меня разукрашивать собрался? — Сколько нужно, столько и буду, не ной. Понятно, какого внимания хочет себе Рюноске, поэтому Накахара оттягивает резинку его трусов и скользит рукой по низу его живота, дальше, обхватывая его член. — Обычно алкоголь в крови уменьшает реакцию подобного рода. — Да ты закроешься сегодня? Займись делом. Шипит злобной змеюкой, толкаясь в ладонь бедрами. Ни разу не любитель прелюдий, а Чуе иногда так этого не хватает. Он пару раз двигает рукой по вполне уже возбужденному члену, размазывает пальцами по головке капельку предсемени. Акутагава мило ахает и коротко стонет, закрывая лицо руками. Покраснел, стало быть. Жаль, в плотном мраке, едва разгоняемом светом монитора, не разобрать. Накахара стягивает с него трусы, тот приподнимает бедра, чтобы было удобнее. Оные отправляются вниз с кровати, а Чуя понимает страшную вещь. — Блядь, смазка в коридоре. Точно не видя Акутагаву, Накахара определенно может сказать, что его лицо изображает крайнюю степень страдания. Чуя удивительно солидарен с ним в этом порыве, но плетется в прихожую, роясь в брошенных там вещах, и уже победителем возвращается в комнату. — Чувство, будто тебя не было тысячу лет. — Будто бы ты продержался столько в боевой готовности, — едва вернувшегося в постель Чую пытаются стукнуть. — Ты уж реши, хочешь ты меня побить или потрахаться со мной. Говорят они как-то чересчур много. Накахара открывает новую смазку, небрежно срывая защитную пленку с упаковки и выкидывая ее на пол. То же и с коробкой презервативов, только оставляет себе один фольгированный квадратик с резинкой внутри. Выдавливает лубрикант на пальцы и получает загнанный взгляд от Рюноске, которому явно уже не терпится. — Я тут вроде как не сахарный, — он кусает губы и хмурится. — А потом сесть не сможешь, конечно, — отзывается Чуя, раздвигая ноги Акутагавы и проходясь скользкими пальцами меж ягодиц, массируя сфинктер снаружи. Тот смущается, но это не мешает ему раздражительно фыркать. — У меня высокая толерантность к боли. А вот ждать, пока ты мне вставишь, получается не очень. Я не фиалка, и ты ей не будь. Ладно-ладно, клиент всегда прав. Скользкими пальцами очень сложно надорвать упаковку презерватива, но Чуя справляется виртуозно, быстро раскатывая резинку по своему стоящему члену. Белье он спустил, забив на то, чтобы полностью его снять. И та-ак сойдет. Рюноске сам раздвигает ноги шире и подползает чуть ближе, требуя уже полноценного внимания. Накахара не сопротивляется, пристраиваясь между его ног и наконец толкаясь внутрь, придерживая любовника за бедра. — О-ох, блядь. Акутагава прогибается, цепляясь пальцами за простыни, он чертовски тугой и неудобный. Настолько, что самому Чуе несколько дискомфортно. А Рюноске явно едва терпит, но пытается насадиться бедрами самостоятельно, только руки Чуи его и удерживают. — А давай ты не будешь. Говорить связно словами через рот сложно, но так Чуя пытается прекратить чужую самодеятельность. То ли у Акутагавы с мозгами в данный момент получше, то ли он воспринял некий невербальный сигнал, но пытаться помогать (опять при этом чертовски мешаясь) перестает. Накахара двигается сначала плавно и неглубоко, закусив губу и давая себе и партнеру привыкнуть. Держит его за бедра крепко, не задумываясь о перспективе характерных синяков, постепенно наращивая темп и глубину. Рюноске сначала что-то неразборчиво скулит, а потом начинает полноценно постанывать. И чем легче становится двигаться, тем отчетливее и слаще его стоны. В конце концов Чуя отпускает бедра любовника, и они оба находят нужный для себя темп. Акутагаве наконец-то хорошо, и он раскрывается, выгибаясь и запрокидывая голову так, что его бледная, в неверном блеклом свете и вовсе белая шея с темными пятнами засосов выглядит ну очень привлекательно. В итоге, не сдерживаясь, Чуя тянется к нему, но впивается в кожу около ключицы, сбиваясь и выскальзывая из Рюноске. Тому это не нравится, тот разочарованно стонет и толкает Накахару локтем в живот. — Дай я сам, бесишь. «Я сам» заключается в том, что Акутагава продолжает толкаться, в итоге заваливая Чую спиной на кровать и седлая его бедра. И тут начинается настоящая кинематографичная порнография. Рюноске с неприлично сосредоточенным лицом приподнимается, направляя в себя член подрагивающей рукой и с невероятно пошлым аханьем насаживаясь на него. Такого у них еще не было. Кажется, Накахаре суждено схватить инфаркт от таких вывертов и умереть молодым. Какая потеря. Акутагава вообще-то красивый, пусть и не во вкусе Чуи. Но, черт возьми, смотреть на него снизу вверх охуенно. Покрытый следами, с этим почти жалобным выражением на лице и закушенной губой он выглядит до умопомрачения хорошо. Напрягается, плотнее обхватывая член и начинает двигаться. Кажется, по тем звукам, что он издает, так ему нравится даже больше. Накахара чувствует, что проникновение получается глубже и чувственнее, пробно двигая бедрами навстречу бедрам партнера. О да, получилось очень хорошо. Настолько, что застонали уже оба. И все, на этом моменте Чуя заканчивается как личность, а время смазывается в сплошную тягучую патоку. Остается ощущение чужого тела под руками, худых бедер и нарастающего напряжения внизу живота. Они не сдерживаются, выражая удовольствие, так что соседи однозначно будут недовольны. Но об этом никто не думает. Акутагава выбивается из сил, тяжело дышит, потянувшись к своему члену. Чуя шлепает его по руке и самостоятельно берется дрочить ему, подгоняя к оргазму. Он тоже почти на грани. Но как-то держится, и первым заканчивает Рюноске, на высокой ноте вздрагивая и кончая, пачкая в своей сперме живот Чуи. Рефлекторно сжимается внутри, так что Накахаре хватает еще пары движений, чтобы последовать за ним, порывисто царапая ногтями кожу. Пару мгновений приходят в себя, Акутагава неприятно упирается руками в живот партнера, давя на него своим весом. Снимается с члена сдавленно ругающегося Чуи и валится рядом с ним, стараясь не задевать покрывало испачканной в сперме ладонью. Нечего было на живот давить. Лежат, возвращая себе нормальный ритм дыхания и околотрезвый разум. — Охуенно. — Пиздец, да. Дальше лежат уже молча, возвращаясь в человеческое состояние окончательно. Что-то осознав, Акутагава ссыпается с кровати и оперативно ретируется. — Я первый. В душ. Прозорливый засранец. Когда Накахара вторым выходит из ванной, пропахнув чужим мятным шампунем, Рюноске пытается отморозить себя целиком и полностью, стоя напротив распахнутого окна и куря свои (чужие) сигареты. — Эй, мне и одного суицидника хватает. Хочешь заработать воспаление легких? Патологоанатом отмахивается, прикладываясь к открытой бутылке егермейстера, оказывается, стоявшей рядом на подоконнике. Чуя соглашается на двойной суицид и как есть, в одном полотенце, не сильно отличаясь в этом от друга, пристраивается рядом. Вытягивает сигарету из бесчестно отобранной у себя любимого пачки и поджигает ее тут же валяющейся зажигалкой. — Чего такой кислый? Где выброс эндорфина и сопутствующих гормонов после секса? — неразборчиво интересуется Накахара с зажатой в губах сигаретой. — Было классно, — спокойно отзывается Рюноске, выдыхая. — Хочу так же с Ацуши. Чуя аж присвистывает. Он впервые назвал свой предмет воздыхания по имени вслух. — Ты смотри какой. А потом противно смеется, переиначив в голове поговорку. — Любишь трахаться, люби и в чувствах признаваться. Акутагава, да что ж такое, снова толкается. В итоге они промерзают как следует, пока курят по второй сигарете, и как-то незаметно для себя добивают бутылку егермейстера в два лица. Когда становится холодно окончательно, а окно приходится закрыть, комната промерзает до такого состояния, что нагреть ее обратно одним еле работающим обогревателем Акутагавы не получится. Тогда у Чуи, которого совершенно не прельщает перспектива спать в холодной комнате, созревает чертовски хитрый план. А если честно — дурная идея пьяной головы. — Собирайся, — без объяснений огорошивает он Акутагаву и уходит сушить волосы. Не очень трезвый Рюноске даже не задается вопросом. Собирайся так собирайся. И, боги, как ему повезло, что его волосы можно запросто высушить полотенцем! Чуя же возится с феном и расческой, приводя свою шевелюру в человеческое состояние, и, когда заканчивает, Рюноске уже сидит в своем плаще и излюбленной рубашке на краю кровати, смотря на Накахару едва ли осмысленно. В руках его кружка и даже пьяный Чуя быстро идентифицирует, что в ней тот самый сладкий рождественский ликер. — Ну ты и пьяница. Акутагава показательно игнорирует друга, отпивая из кружки. Чуя быстро собирается, отбирает у Рюноске ликер и приканчивает его одним большим глотком под недовольный возглас друга. — А не охуел ли ты допивать?! Спиртное горячей волной ухает в желудок, наводя на мысли, что завтра им на работе будет немного не до своих прямых обязанностей. Хотя когда они покидают квартиру и патологоанатом с первой попытки попадает ключом в замочную скважину, чтобы закрыть двери, приходит понимание, что со стороны оба выглядят, должно быть, адекватно. Жаль, что общественный транспорт в такой час уже не вариант, и приходится брать такси. Акутагава все еще не задается вопросом о конечной цели их путешествия, мирно наблюдая в окно проносящиеся мимо огни Йокогамы. Накахара же, коварный сводник, отправляет сообщение, чтобы их развеселой парочки никто не испугался. Ну и чтоб не выгнали, тех денег, которые имелись при себе у врача, не хватит на обратную дорогу. Выйдя из машины, патологоанатом с сомнением оглядывает незнакомый район вокруг и ничем непримечательные дома, наконец, озадачившись. Невербально интересуется у Накахары, а что, собственно, за дела, состроив вопросительную мину. Тот делает вид, что не способен воспринимать ментальные посылы от количества промилле в крови, и просто открывает подъезд, набрав на домофоне выученный наизусть код. И в итоге добивается восхитительной реакции, когда после звонка в дверь квартиры, также незнакомой Акутагаве, из нее высовывается встрепанная голова Ацуши. — Привет, Рю, — сразу улыбается Накаджима, будто рядом с патологоанатомом не стоит Накахара с преехиднейшей улыбкой на все лицо. Акутагава на такое изображает каменную статую себя самого, замерев, как был, ошарашенно смотря на Ацуши. Картина маслом, право слово. Так мило, что аж противно. — Прости за позднее вторжение. Чуя ведет себя максимально непринужденно, заталкивая в квартиру немного нефункционирующего друга. Накаджима берет на себя ответственность по его раздеванию, пытаясь расстегнуть пальто. Тогда этот наконец-то отмирает, торопливо и самостоятельно расстегивая пуговицы. Получается у него отвратительно: у Рюноске очень чувствительные к температуре пальцы, совсем не слушающиеся своего хозяина после холода. Поэтому помощь ему все же оказывают, и конечный счет составляет Ацуши — пять, Акутагава — один. Из кухни выглядывает Кёка в пижаме с зайцами, и Чую размазывает от умиления повторно. — Прости, что разбудили. — Не разбудили, — она качает головой и исчезает на кухне без всяких дальнейших пояснений. Слышится звук закипающего чайника. Ну что за очаровательный ребенок? Который, вообще-то, уже полноценная девушка, но Накахара сказал, что ребенок, ясно? Накаджима вешает черное пальто в шкаф, а патологоанатом сбегает от него мыть руки. — Вы пили? Он спрашивает это без осуждения, скорее потешаясь над обоими. — А то. Этот черт, сил нет, надоел мне плакаться о запустении на личном фронте. Накаджима красноречиво смотрит на шею Накахары, и только тогда тот понимает, что на ней красуется тот еще засосище. А на шее Акутагавы вообще полнейший апокалипсис. — Я все еще не понимаю схемы, по которой работают конкретно ваши отношения, — Ацуши посмеивается. — Но, видимо, этого недостаточно. Чуя пожимает плечами. — Мы друзья, — и, задумавшись, рыжий прибавляет, — с привилегиями. Тот качает головой и идет сподвигать патологоанатома на чай. Накахара чувствует некую гордость. Моет руки и собирается решать насущные проблемы. — Ацуши, тот диван, который я обычно занимал, все еще вакантен? — Угу, — отзывается Накаджима, прикармливая Акутагаву сладостями к чаю, словно недоверчивого дикого зверька. Ассистент у Чуи умный, а вот патологоанатом не очень. Кстати, а куда его сложить-то? — А что на счет Рюноске? Удивительно, отзывается облизывающая ложку от йогурта Кёка. — Мы его к себе возьмем, все равно места больше нет. До чего славные дети. Рюноске обрабатывает информацию не очень быстро, но зато точно. — Я буду спать с вами? — он чуть на месте не подскакивает. Изуми беспечно пожимает плечами, а Ацуши кивает с мягкой улыбкой Девы Марии. Чертовски хитрый план сработал на 120%, и Накахара может быть доволен собой. Кто там говорил, что Чуя не может лукавить как следует? Ацуши же и говорил. А вот нет, он был неправ! И когда он устраивается на диване в соседней комнате, к нему стучится Накаджима несвойственно себе задумчивый. — Накахара-сан, вы же не встречаетесь с Рюноске? Как просто он зовет патологоанатома по имени, и как сложно тому перестать обращаться к Ацуши по фамилии. — Я же сказал, мы друзья, — Чуя с сожалением отрывается от подушки, садясь на импровизированной кровати. — Мы оба не в отношениях, поэтому ничто не останавливает нас от того, что тебя так смущает. Ацуши мнется еще активнее. — Тогда, ну… вы не против, если я? Вау. — Мы не на работе, чтобы ты просил у меня разрешения, — врач покровительственно улыбается. — В конце концов, если он тебе нравится, почему бы тебе не отбить его у меня? Накаджима краснеет, но лимит умиления для Чуи уже сильно превышен. — Благословляю вас дети мои, только дайте мне поспать уже. Завтра на работу мне и, между прочим, тебе. — Ой, конечно! Спокойной ночи. Парня тут же и след простыл, и Накахару это более чем устроило. Он залезает под плед и отключается, надеясь, что наутро боги милостиво заступятся за него за то, что он весь такой хороший, и оградят его от похмелья. То ли боги оказались заняты своими собственными делами, не обращая внимания на людей, то ли не впечатлились конкретно подвигом Чуи, но новый день начинается преотвратно. В принципе, утро, когда первое, что ты видишь перед собой, — хмурое лицо патологоанатома, нельзя считать начавшимся радужно. — Отстойно выглядишь, — каркает Накахара, стараясь не обращать внимания на боль в горле и неприятное першение. — На себя посмотри, — не менее «мелодично» отзывается Акутагава. На кухню к уже бодрому и активному Ацуши они заявляются как два несвежих зомби, получая по кружке свежезаваренного кофе от Кёки и панкейки с вареньем от шеф-повара Накаджимы. От вида еды не мутит, спасибо и на этом, Чуя снова отделывается только головной болью. Плюс последствия их вчерашнего «проветривания». Ну и идиотами они были. На работу не хочется, ровно как и существовать в принципе. Сострадательная Изуми приносит из комнаты мятные пастилки от боли в горле, видится, впечатлившись необычайно благозвучным пожеланием доброго утра от гостей-полуночников. — Ты выглядишь не выспавшимся. Накахара косится на дверь в кухню, когда Ацуши с Кёкой уходят собираться на работу. Рюноске трагично вздыхает и противно сюрпает из кружки. Сто процентов это он специально, Чую просто неистово корёжит с таких звуков по утрам. — Неужто всю ночь пялился на спящего Ацуши как в каком-нибудь бульварном романе, мм? — Накахара мурлычет это с явной издевкой, но, заметив несвойственный и смотрящийся как-то дико на бледном лице Акутагавы румянец, осознает масштабы трагедии. — Да ну не-ет. Серьезно?! Патологоанатом закатывает глаза и делает вид, что занят содержимым своей тарелки (а ему стоит отдать должное) намного больше, чем глупой болтовней друга. Чуя драматично смотрит в окно, надеясь в сером раннеутреннем мире найти ответ на извечный вопрос «как жить», но не находит. Утренний экзистенциальный кризис на фоне похмелья и подступающей простуды обещает максимально непростое время на работе. Накахара искренне не представляет, как в таком виде и душевном состоянии коммуницировать с людьми. Ох, ну и денёк их ждет, ну и денёк.