Just a matter of life and death

Март, а вместе с ним и робкое весеннее тепло, явились ожидаемо внезапно. Все вокруг так и пестрело знаками, предвещающими скорое наступление весны, но голова, забитая повседневной рутиной и списком неотложных дел, осознает, что холода отступили, только когда приходится менять тяжелую зимнюю одежду на легкое весеннее пальто. Зимой, конечно, тоже было пальто, но другое. Не то, понимаете? До Чуи, погруженного в личные проблемы, доходит позже всех. Середина первого весеннего месяца, а он понимает это только сейчас, засмотревшись на оживающие почки на ветвях. Как всегда курит, хмурясь и думая о насущном. И тут, раз, переключился! Словно очки с мутными стеклами снял и, как и нужно весной, впервые по-настоящему огляделся вокруг. На часах без пяти минут шесть, вечер в своем праве, но не спешит разлить по небу чернильную синь. День становится все длиннее. Больше света, больше витамина Д, больше парочек, наводняющих парки по вечерам. Март — еще не вступившее в свои права, но уже неминуемое торжество жизни. Стоит немного подождать, и даже иссохшие мертвецы из склепа вылезут прогуляться и размять старые кости. Да, речь именно об Акутагаве и его обожаемом морге, расположенном по всем канонам в подвале. Все это время Накахара существовал хоть и насыщенно, но подозрительно спокойно, не считая парочки родов с помощью вакуумного экстрактора и одной пациентки с поликистозом. Но очень скоро эта «прелесть» врачебной практики волею судьбы была переложена с плеч Чуи на чужие, а потому он даже не успел прочувствовать всю глубину собственного утомления вот этим вот всем. Больше всего, что характерно, его утомил даже не пациент. Все тот же Дазай, все тот же клятый Осаму. Он резко пропал со всех радаров, на какое-то время будто отключившись от реальности врача. Накахара, которого изнутри обгладывало невнятное беспокойство, за все прошедшее время нашел в себе решимости ровно на одно короткое сообщение: «Ты в порядке?». Ответом на которое послужило односложное «Да» от собеседника, никак не располагающее к продолжению диалога. Ну хоть он там не закончился втихомолку, и на том спасибо. Дазай не похож на драматичную тринадцатилетку, но только лишь с той стороны, что назвать его тринадцатилеткой нельзя даже с большой натяжкой (если только это не гибрид подростка и Эйфелевой башни). Драматизма в нем с лихвой хватит на армию таких вот юных и разочарованных в жизни. Как бы то ни было, Чуя, уяснив, что Осаму жив и по-прежнему функционирует, немного и ненадолго успокоился. Голодное беспокойство сначала оставило его несчастное нутро в покое, но лишь для того, чтобы впоследствии приняться за него с еще большим упоением. «Наверняка Дазаю сейчас плохо и одиноко, и это все потому, что ты так старательно стремился его отшить. Придурок.» Накахара ругает себя на все лады, сам же пытаясь защититься от собственных нападок. Мало какой человек добродушно отреагирует на агрессивное вторжение в свои личные границы! Особенно от всяких сомнительных утопленников. Самоубийц, в конце концов, Чуя никогда не понимал. И не было ни причины, по которой они должны ему нравиться хоть с какой-то стороны. Даже конкретный. Особенно конкретный! Пусть даже, говоря откровенно, обаяния у него было не отнять… Внутренние распри, оказывается, отнимают ужасно много энергии. В голове врача не просто волнения — в нем уже полноценная гражданская война, в которой мысль сцепляется намертво с мыслью, довод бьет по доводу, а потерям в рядах адекватной оценки происходящего и вовсе нет конца. Ну не пишет и не пишет, подумаешь. Он же в конце концов студент, может, ему наконец-то настала большая и страшная небесная кара за прогулы? Или он, постоянно зависая в клинике, умудрялся еще и пары посещать? Да быть такого не может. Страшно представить, насколько неудобоваримым тогда должно было бы выглядеть расписание его занятий. А может быть, дело вовсе не в учебе? Только бы не пришлось его снова из-под очередного моста вылавливать. И почему-то Чуя и не задумывается о том, что снова бы полез за Осаму, даже зная о его суицидальных наклонностях. Полез бы. Ну вот просто потому что. Ходит мрачный и не в духе, распугивая выражением своего лица практикантов и интернов в больничных коридорах, которые спешно ретируются, чтобы недоброе рыжее предзнаменование не навалило на них кучу работы. Какой вздор, Накахара никогда не отыгрывался на персонале за свое плохое настроение! Ну было, может быть, разок. Или два. Но это не причина рисовать его тираном и деспотом, просто Чуя тоже устает. И чтобы не начать кусаться, приходится придумывать иные способы восстановления душевного равновесия, исключающие членовредительство. В большинстве случаев спасают видео с котиками. В состоянии далеко не благого знамения (прости, Нил) его и находит Озаки, мило беседующая с кем-то из родственников пациента. Тот, кто не знаком с Кое так, как Чуя, не заметит острого желания хирурга отвязаться от прилипчивого собеседника, но Накахара ловит сигнал бедствия и оперативно спешит на помощь, подхватывая Кое под локоток с энергичным: «Вот вас-то мне и надо! У меня тут возникла проблема с постановкой диагноза…», и по-быстрому буксирует несопротивляющуюся и старательно пытающуюся не засмеяться коллегу прочь от назойливого посетителя. Слава всем богам, у того хватило тактичности не увязываться следом. Иначе пришлось бы пустить в ход тяжелую артиллерию в виде профессиональной лексики: на большинство прилипал она действует безотказно. — Спасаешь прекрасную принцессу от ужасного дракона? — воркует ехидно женщина, скидывая с себя напускную серьезность. Точнее, те ее остатки, что не успели рассыпаться от ее сдавленных смешков. — Скорее дракона от обнаглевших рыцарей в консервных банках. А то многовато их в последнее время развелось на реликтовое, между прочим, животное. Гринписа на них нет. Озаки грозит кулаком за дракона. — Премного благодарна тебе, о благородный спаситель реликтовых ящеров. Чего такой хмурый весь день по корпусу шатаешься? Даже если Кое с самого утра (а точнее еще с прошлого вечера) по уши в делах, это не отменяет ее статус всевидящей и всезнающей. Накахара бы от такой нагрузки уже начал на людей бросаться, а хирург выглядит только капельку устало, да еще и об окружающих беспокоиться силы находит. И откуда столько ресурса? Чуя такую сверхсилу получит только с приобретением ящика энергетических напитков. — Да так, — Чуя невольно хмурится. — Один тип из головы не идет. Озаки строит лицо из серии «да ла-адно», потому что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что терзает Накахару. Кое сначала не собиралась никак это комментировать, ведь лучший совет всегда тот, о котором просили. Но на сей раз пройти мимо и оставить коллегу в виде неприкаянного рыжего привидения шататься по коридорам, пугая чувствительных будущих мамочек, — ну уж нет. — Почему ты так за него переживаешь? — стоит хирургу спросить, как она сталкивается с непонимающим взглядом акушера. — Ну знаешь, какого чувства в тебе больше? Ты переживаешь за него, потому что хочешь, чтобы с ним все было в порядке? Или потому что считаешь его своей ответственностью? По виду Чуи она понимает, что запустила нелегкий процесс умственной деятельности. Правильные слова — хороший катализатор. — Если ответ ближе ко второму варианту, то поверь мне, оно тебе не нужно. Но если ты относишься к Осаму как к человеку, а не как к своей внеурочной работе, то это дорогого стоит. Ты нечасто подпускаешь к себе новых людей. Уже было задумавшийся Накахара недовольно ворчит на старшую коллегу. — Говоришь так, будто я асоциальная колючка. — Асоциальная колючка — наш дорогой Рюноске. А ты так, не слишком дружелюбный суккулент. Чуя решает, что это справедливая месть за дракона, поэтому проглатывает сомнительное сравнение. — А если я позвоню ему и из этого получится что-то неприятное или раздражающее, то могу я обвинить тебя во всех грехах как подстрекательницу? Озаки великодушно кивает. — Дозволяю. Можешь даже потом горестно причитать, кляня меня на чем свет стоит за соблазн и искушение. Ну вот, Чуя даже нашел себе стрелочника, на которого можно будет все свалить в случае оглушительного провала, и у него не осталось причин не взять и не позвонить. Кроме собственного отвратительного характера, но даже тот уже успел смириться с неизбежным. Как славно что, по крайней мере, ничто не мешает ему прокрастинировать! — В таком случае ты просто обязана выпить чашечку чая со мной на удачу. Раз уж у него, оказывается, так много времени, чтобы загоняться, то и шанс погонять чаи отыщется. Плодотворно загонялся все это время, впрочем, не он один. Хоть Дазай и похож на человека, готового день-деньской ничерта не делать, а только лежать и сладостно предаваться унынию, таковым на самом деле не является. Главным образом потому, что способен сладостно и не очень предаваться унынию фоном во время активного функционирования и повседневной рутины. Кто бы знал, как хорошо страдается, например, на занятиях или во время написания реферата! Напротив угрюмого отца на ужине с ним тоже в уныние впадается просто прекрасно. В несколько раз сладостнее, чем даже обычно. Образ молчаливого порицания в образе Мори как нельзя лучше подходит для унылого перекатывания помидорки черри по тарелке, с которой Осаму пока не съел ни единого кусочка: Огай, не слушая отказа, заказал ему салат капрезе, надеясь хоть что-то запихнуть за ужином в несговорчивого преемника. Вот еще. Он не голоден, его рацион сегодня почтил аж целый круассан с лососем утром, а днем аж целая половина яблока. Что еще нужно? — Мы не так часто видимся, и уж тем более не так часто ужинаем вместе. Неужто так сложно ненадолго прекратить свои выходки и поесть? Мори выглядит спокойным, но его голос наполнен досадой. Которой мужчина не иначе как позволил проявится в своем тоне: ощущения, будто каждое чувство ждет его непосредственного разрешения, прежде чем как-то отразиться на его состоянии. Ну что за человек, даже собственные чувства его слушаются! А вот Дазая не очень. — Дело не в тебе. — Осаму нехотя поднимает взгляд от белой тарелки с белым сыром и красными помидорами. Почти идеальны, если бы не базилик, вносящий элемент хаоса, не дающий салату смотреться лаконично. Да, разглядывать еду намного проще, чем спокойное лицо напротив. Потому что сам юноша такое же организовать себе не может. — Я действительно не голоден. Честно. Пытайся Дазая так настойчиво накормить Чуя, он даже, наверное, согласился бы. Когда одни с неба звезду достанут, Осаму готов на гораздо большие подвиги во имя предмета своего интереса. Куда там звездам, если он готов даже на человеческий ужин в чужой компании? Скорее всего, Огай о чем-то таком догадывается. — Хорошо, будем с тобой как с ребенком. Осаму вопросительно поглядывает на отца. — Сыграем с тобой. Пока ты ешь — я рассказываю о Накахаре Чуе. Думаю, тебе интересно будет узнать, когда и как мы познакомились. Дазай скрипит зубцами вилки о край тарелки, недолго раздумывая. Естественно, он согласен. — И что ему нравится тоже расскажи, — только и говорит, подцепляя первый кусочек. — Ешь. И чтобы не думал мне мухлевать, я слежу за тобой. А кто-то здесь в этом сомневался? — С чего бы начать? — Мори постукивает пальцем по гладкой столешнице. — Когда мы познакомились, Чуя был в интернатуре, и мы часто с ним пересекались. Он нередко мне ассистировал, и помощник из него выходил очень толковый. Только вспыльчивый слишком, но мне это никак не мешало. Может ли вообще какое-либо свойство человеческой натуры в полной мере мешать такому опытному манипулятору? — Зеленый интерн с характером состоявшегося врача. Выбить Чую из колеи очень непросто, но поражение принимать он совершенно не умеет. Каждую смерть, за которую он отвечал хотя бы частично, он воспринимал как собственный проигрыш. Даже состояние пожилой женщины, с которой они вместе время от времени пили чай, записывал на свой счет. Невеселая история с печальным финалом, с которой и так все ясно. Да уж, похоже на него. — Кошмарный любитель покурить, это и так понятно. Считает сигареты чем-то личным, неохотно делился даже со мной, а уж посторонним стрелять у него никогда не доводилось. Жадина. В сознании Осаму всплывает воспоминание, как незнакомый ему коллега фамильярно забирает у Накахары изо рта сигарету и докуривает. И врач на это никак не реагирует, будто происходит что-то само собой разумеющееся. Сцена эта внезапно становится куда красноречивее засосов на шее Чуи. Дазай чувствует, как в подреберье колется неудобная ревность. Он, честное слово, устал таскать ее за собой: она непривычная и в чем-то противоречащая ветреной натуре Осаму. Но отвязаться от нее никак не получается. — Ты жуй давай, — напоминает Огай, и только тогда юноша понимает, что молча взирает на моцареллу, будто бы обвиняя ее во всех своих неудачах. Что поделать, приходится жевать. — Даже покупать себе сигареты не разрешал, — Мори цыкает. — Любят же люди завести себе ворох непонятных ритуалов. Но не суть. Из него в любом случае получился бы блестящий хирург, если бы он сам того захотел. Знаешь, из интернатуры открыты пути во многие медицинские сферы, и из всех он выбрал самую… бесполезную. Дазай слышит осязаемое разочарование, но никак не комментирует. Чуе подходит его профессия. Но она же его пожирает. — Я готов был чуть ли не за руку привести его к таким высотам карьеры, которые другим и не снились. Когда я еще являлся официально хирургом, и тогда, когда я решил основать свое дело, я был и остаюсь способным поднять его на верх. Но он кошмарно упертый, просто отвратительно. И идиоту станет ясно, что Мори имел (только в прошлом ли?) на Накахару свои виды. С его-то «безобидным» родом деятельности он постоянно нуждается в своих проверенных врачах. Очевидно, если бы Чуя согласился, ему бы пришлось делить свою работу на белую и теневую. Или вовсе заниматься исключительно людьми Огая. При всем своем потребительском отношении он просто ненавидит пускать в расход. Хе. Какой бережливый. — Но знаешь, если не говорить о чем-то глобальном, подкупить его довольно просто, — посмеивается. — Например, упаковке энергетиков он всегда найдет применение. Насколько я знаю, Кое Озаки все еще при нем, она не позволит ему совсем уж упиться этой дряни. Или можно соблазнить его рейдом по городу с пакетом кошачьего корма. Я так делал пару раз. Пока не покормите всех встреченных на пути кошек и не потратите весь пакет — он твой. Идея хорошая, но… — Ты знаком с Кое Озаки? Огай хмыкает. Зацепился-таки. Умеет выбирать из общего вороха правильную информацию. — Тогда мы все втроем были коллегами. И хорошими знакомыми. Пожалуй, можно сказать, что мы с Кое были парой? Или не совсем. Но на свидания мы ходили регулярно. Иногда это заканчивалось закономерно, иногда Озаки нащупывала очередное различие в нашей врачебной этике и била посуду на глазах у официантов. Изящнее всего у нее, конечно, бились бокалы из-под вина или шампанского, — Мори вздыхает с ноткой ностальгии. — Такая женщина, потрясающая. Именно она склонила Накахару «следовать зову сердца», когда у меня было уже все получилось. — В голос просачивается яд. — Честно, я еще не видел ни единого человека, сделавшего себе имя и находящегося при деньгах, который был бы безутешно несчастен. Ты не в счет, уж извини. Ну так вот, Кое и ее женская мудрость считают иначе. Мужчина несколько порывисто отпивает вино, а его губы растягиваются в улыбке смутной, непонятной эмоции. — Дело прошлых лет. Я тогда не держал обиды на Кое и сейчас не держу. Они с Чуей хорошо общались, но я, конечно, не ожидал, что она прихватит моего лучшего интерна и красиво уйдет в закат. Это стало большим сюрпризом. Она всегда была полна сюрпризов, словно цветок с ядовитыми шипами. Лирическое отступление, и Осаму еле удерживается от того, чтобы многозначительно хмыкнуть. Видится ему, отношения Озаки Кое и его отца были несколько ближе, чем просто «регулярно ходили на свидания». Есть большие сомнения, что Мори способен на такое пустопорожнее чувство как любовь, но зацепила она его сильно. Немудрено. — А что с Чуей? Вы дружили? Дазай продолжает задавать вопросы, несмотря на то, что он уже доел свою порцию. Огай на секунду задумывается. — Заочно я был знаком с ним несколько заранее, мне его представили как «подающего большие надежды» и «прекрасно обученного» молодого человека. Но знаешь, сколько я видел этих подающих большие надежды? И я очень устал от идиотов с руками не из того места. Исключения попадаются настолько редко, что тут разочаровываешься и в системе образования, и в будущих врачах, и в человечестве в целом. А Чуя стал большим исключением. Наверное, поэтому я так и носился с ним тогда. — То есть он был для тебя просто удобным случаем? — переспрашивает Осаму с невинным видом. — И ты видел в нем исключительно собственные перспективы, так? Огай ухмыляется, почти с умилением смотря на пытающегося подцепить его юношу. В чем-то он прав, в чем-то даже близко к истине не подошел. Банальной человеческой симпатии к Накахаре тоже было и есть много. Только сейчас она хорошенько запылилась, валяясь на дальних полках сознания. — Я смотрю, ты доел? — мужчина не оставляет маленький бунт безнаказанным. — Спасибо, так мне намного спокойнее, что мой ребенок не будет голодать. Ох-ох, ну конечно. Мори и Дазай постоянно держатся на почтительном расстоянии друг от друга, отыгрывая роли «отцов и детей» будто в театре, старательно, словно зал может осудить их за скверную игру. Осаму порою хочется держаться дальше, чем Огай готов его отпустить. Потому что перво-наперво ему нужен наследник, и Дазай, несмотря на свои бесконечные попытки покончить с собой, идеально подходит на эту роль. Осаму не знает, хочет ли он этого. Осаму не уверен, что он на самом деле этого не хочет. Он просто чувствует себя ненастоящим, глиняная фигурка, жалкая пародия на человека с поддельной жизнью и поддельными чувствами. Ненастоящий друг, ненастоящий сын, ненастоящий любовник. А, точно, последний пункт и вовсе не реализован, потому что предмет его интереса предпочитает более правдоподобные экземпляры. Ужасно обидно! Остаток вечера Дазай проводит дома, развалившись на кровати, которую он с самого утра не удосужился застелить. Уже неделю как не удосуживается. И прямо так, в одежде, в которой он проходил весь день, лениво читает книгу, едва отдавая себе отчет в том, что за слова складываются в его голове из букв. Удивительно бестолковое занятие. Осаму продолжает выдерживать вынужденную паузу. Кто знает, если он сдастся и позвонит уже сейчас, как быстро он снова надоест Чуе? Понимать, что ты кому-то не особенно-то и нужен, отвратительно. Запутавшись в собственных сожалениях, Дазай поначалу не понимает, что за звук надрывает сонную тишину его квартиры. А потом рывком заставляет себя подняться с кровати и идти отвечать на звонок. И кому вздумалось ему сейчас названивать? Как на зло после того, как Чуя выпил свою законную прокрастинаторскую кружку чая, а Кое-упорхнула делать свои дела, мир как будто нарочно вообще забыл о существовании Накахары. Никому ничего от него не надо, тишь да гладь. Не отвертишься. Врач хочет позвонить, но ему, если честно, немного неловко. Ну, он считает, что в тот день повел себя как порядочный мудак. Отделаться простеньким сообщением он сам себе не позволяет и мнет в руке телефон, проверяя электронную почту и даже листая ленту новостей, усиленно игнорируя цель, с которой он изначально взял телефон в руки. Ну зачем все так сложно-то, а-а-а. Никто не любит признаваться в собственных оплошностях, никто не любит осознавать, что вел себя не слишком умно, а сказанные им слова — оказались далеко не лучшим принятым решением. И если исповедаться перед самим собой и выпросить индульгенцию еще ничего, то идти на попятную перед другим человеком зачастую совсем не так просто. Конечно, всегда можно прикрыться невнятным «а что я такого сделал?», но Чуя слишком хорошо понимает, в чем его проблема. Игнорировать Дазая, честное слово, это как игнорировать ребенка. Большого грустного ребенка с дурацкими шуточками и повышенной липучестью. Пусть оно так. Но подобным образом дела не делаются. Особенно, если отношения с этим человеком ты прерывать как-то не планируешь. А Накахара не планирует. Черт его разберет почему. Поддаваясь очередному порыву отложить разговор чуть дальше, Накахара меняет заставку номера с нейтрального ничего на картинку, тут же найденную в интернете: мордочка кота, к которой прифотошоплены плачущие глаза. Чем не Дазай? В конце концов приходится все-таки набрать номер и покорно ждать, пока гудки на том конце сменятся голосом. — Вы посмотрите, кто это тут соскучился! Одна короткая фраза заставляет Чую раздраженно фыркнуть и одновременно расслабиться, чувствуя, как отступает сковавшее горло напряжение. — Я уже не уверен, что хочу с тобой поговорить. — Нет-нет-нет! Хочешь, очень хочешь! Я так долго ждал, чтобы Чу-уя позвонил мне. А он уже хочет сбежать! Да, сам Накахара тоже долго ждал от себя, когда же он позвонит. Но у работы есть такая приятная черта, время от времени наваливаться сразу всеми проблемами мироздания на одну бедную рыжую голову, и поэтому — здорово вышибать мысли о прочих превратностях человеческого существования. Конец реплики одного — начало реплики другого. Как-то так и строятся телефонные разговоры, да? Осаму без труда задает непринужденный тон, будто догадываясь, что Чуе не слишком просто первым идти навстречу. А для него это действительно трудно! И стоит испытать хоть капельку благодарности, но Накахара злится на себя вместо этого. И быстро выдергивает первую попавшуюся в голове мысль, как-то слишком запальчиво произнося. — Не хочешь сходить куда-нибудь? Ой, ну и дура-ак. Идиотина. Впрочем, чем эта глупость хуже всех других возможных? — Вот так сразу? Ох, но мне нужно поду-умать! Засранец на другом конце явно веселится, изображая из себя девичье кокетство. Чуя смотрит в потолок и медленно считает до пяти, пытаясь успокоиться и не высказать Осаму, какая он блядская задница. — Оу, ну тогда мне стоит запастись терпением? Для тебя это довольно сложный процесс, я все понимаю. Язвит, понимая, что его собеседника это только развеселит. Ну и хорошо, наверное? — Неправда! Я уже подумал! Свершилось. — Ваш ответ, мадам? Чуя немного понижает тон, сам не замечая, как втягивается в игру, теряя всякое чувство дискомфорта. — Ох, — Дазай томно вздыхает. — Если ты и дальше будешь звать меня таким сексуальным голосом, я готов побыть для тебя хоть мадам, хоть маленькой фройляйн. И даже надену свое лучшее платье! Чуя зачем-то представляет, как будет выглядеть эта длиннющая шпала в вечернем платье. Чудовищно. Накахара не готов так травмировать себя и окружающих, одевая Дазая в женские шмотки. Врач не представляет, кому может понравиться Осаму в платье, но заранее считает, что у этого кого-то дикие фетиши. — Если ты наденешь платье, то мы с тобой не знакомы. — Как жестоко! Да-да, конечно, Накахара вообще зверь. Но не может придумать, куда сводить парня, которого сам же и позвал. Курс Чуи редко откланяется от «дом-работа». Тащить Осаму к себе еще раз? Ну уж нет, он не домовый сыч, это по части Акутагавы. — У тебя, гм, нет идей, куда мы могли бы наведаться? Чуя чувствует себя максимально по-идиотски. — Есть. — Даже сквозь телефонную связь просачивается чужое самодовольство. — Чуя, ты сводишь меня в контактный зоопарк? А так можно было? Он тут думает, куда могут сходить два взрослых мужчины, а ему — зоопарк. Ну ладно, почему бы и нет? Сдается ему, что это не будет слишком отличаться от его привычного места работы. С той лишь разницей, что тут зверье преимущественно неконтактное. — Свожу, — отвечает врач, понимая, что нужно бы озадачиться поисками нужного места в интернете. — Но никаких платьев. Дазай ноет и пытается что-то доказать, потом много говорит и рассказывает, не давая Чуе положить трубку. Но и сам Накахара отчего-то не рвется закончить разговор, охотно делится, как идут дела, и жалуется на трудных пациенток. Ему впервые действительно спокойно, а изнутри не скребется докучливое ощущение незакрытых гештальтов. В конце концов весна, все дела. Все вокруг оживает, так почему бы самому Чуе немного не ожить? Или, по крайней мере, увидеть в жизни что-нибудь помимо больничных стен. Осталось только окончательно разделаться с мыслью, что Дазай — продолжение работы и его личная ответственность. Страшно подумать, но Чуя и сам хочет увидеть его в ином свете.