У Чертового Рифа

      В маленьких городках у моря можно услышать дикие, порой даже фантастические истории и сказки, слухи и легенды. Но конкретно то местечко обросло ими так плотно, что одно только его название вызывает у людей интерес и трепет.       Местечко «у Чёртового Рифа» не найти на картах, кроме тех, что рисуют от руки внутри, собственно, самого местечка, а его границы постоянно меняются.       В местечке не любят приезжих, а те люди, что живут по соседству с местечком, предпочитают обходить его стороной. И даже рыбаки никогда не заходят в воды «у Чёртового Рифа», хотя там, по слухам, всегда полно рыбы.       Стоит понимать, что слухи и легенды никогда не появляются просто так, и всегда имеют под собой реальную основу из твердых фактов.       А если какой-нибудь любопытный решит копнуть чуть глубже детских страшилок об этом местечке, то найдёт много чего интересного. Не невероятные истории, а факты, такие же твёрдые, как камни волнорезов В’глйзз.       Например, узнает, что пропавшие без вести в местечке и его окрестностях исчисляются десятками каждый год.       И в соседствующих городках больше чем в половине таких дел так или иначе значится: Пропали без вести в «у Чёртового Рифа». ***       Когда Ганусю нашли возле милицейского участка, было почти пол восьмого утра. Семь двадцать пять, если быть точнее. Она лежала, свернувшись клубочком на пороге, и заснула в рот большой палец. Сытникова Гануся Аленовна, женщина сорока трёх лет, рыбачка в городке «У Золотого Угря».       Это было утро воскресенья, и Ганусе бы пришлось пролежать на пороге ещё дольше, если бы Паисий не забыл бы в субботу в участке ключи от лодочного сарая — они вечно выпадали у него из кармана его форменных брюк — и не пришёл потому на работу раньше обычного — за ключами.       Гануся была рыбачкой, и, как и у многих в «У Золотого Угря» её жизнь была нераздельно связана с морем и рыболовным промыслом. И мать Гануси, и её бабка, и её прабабка жили и родились в «У Золотого Угря», и все они ловили рыбу. Её бабка и прабабка даже застали те времена, когда их городок назывался вовсе не «У Золотого Угря», а Сгн'вахл.       И, как и все, кто ловил рыбу всю свою жизнь, Гануся отличалась: прекрасным здоровьем, сильными руками, крепким телосложением и гибкой психикой.       Чтобы всю свою жизнь прожить бок о бок с опасной стихией, нужно уметь переживать страшные и даже необъяснимые вещи. Остаться наедине с морем, когда лодку отнесло чёрт знает куда, а вокруг кружат не то акулы, не то дельфины, которые также далеко не всегда бывают доброжелательны — ерунда для рыбачек и рыбаков «У Золотого Угря» и соседствующих городков.       Рыбачить всю свою жизнь — значит всю свою жизнь подвергаться испытаниям, зачастую куда более тяжёлым, чем люди могут себе представить.       А это в свою очередь значило, что даже сильная встряска или необъяснимое и страшное происшествие для Гануси, как для потомственной рыбачки, не значили ровном счётом ничего. И чтобы оставить женщину на пороге милицейского участка в таком виде, должно было случиться что-то совсем из ряда вон выходящее.       Это знали здесь, в «У Золотого Угря» все, включая Паисия и других охранителей порядка. И потому нынешний вид сильной и крепкой женщины подействовал на милиционеров особенно тягостно.       Когда Овдий приехал в участок, Гануся уже сидела внутри на крутящемся кресле, укутанная в клетчатый плед. Рядом с ней сидела Азалина, а вокруг, заботливо и тревожно кудахча, бегал Паисий.       Гануся сидела, поджав коленки к груди. Горячую чашку с какао (а от чашки шёл пар) она держала, обхватив двумя ладошками — так дети обыкновенно держат миску с бульоном. Какао был едва долит до середины, но плескался так, что грозился вылиться наружу — несмотря на то, что локти Гануся упёрла в колени, чашка всё равно ужасно тряслась.       Её штаны, торчащие из-под пледа, были в ужасном состоянии, в дырках на коленках виднелась запёкшаяся кровь. Её ботинки были совсем убиты и все сплошь покрыты грязью. Засохшая глина комьями лежала на полу под креслом, а на самом сиденье оставались следы от грязных подошв. На шее, лице и руках были видны соляные подтеки, а на бровях и ресницах застыли крупинки соли, как обыкновенно бывает у людей, которые после купания не смогли или не захотели попасть в душ и смыть с себя соль.       Волосы рыбачки, будучи ещё неделю назад, когда Овдий видел её в баре, рыжими с неровной сединой, которой почему-то было особенно больше по бокам и на затылке, сейчас были полностью седыми. Даже не просто седыми, как отметил про себя Овдий, а молочно-белыми. — Ну вот, — сказала Азалина и погладила Ганусю по плечу. — Овдий пришёл. Сейчас мы всё выясним, верно?       Овдия поразил даже не её внешний вид — мало ли в какие кусты могло занести человека, не это впечатлило милиционера — а её взгляд и голос.       Лицо у Гануси, когда она взглянула на вошедшего милиционера, было каким-то по-детски беспомощным и потерянным. Глаза были огромными, круглыми, с таким бесхитростным блеском, который бывает только у маленьких детей. А когда Овдий поздоровался с Ганусей, то понял, почему голос Паисия по телефону так дрожал час назад.       Гануся ответила на приветствие, но у неё был такой неестественный тоненький детский голосок, который совершенно не понравился Овдию.       Будто бы чья-то незримая рука безжалостно сорвала со зрелой, сильной и крепкой женщины несколько десятков лет, оставив после себя в милицейском участке маленькую девочку.       По телефону Паисий сказал, что Гануся не в себе, и лопочет (а он использовал именно это слово в телефонном разговоре, да, «лопочет» — именно так Паисий и сказал) что-то неясное, и, как уточнил Паисий в том же разговоре минутой позже, на многочисленные расспросы Гануся отвечала, что ничего не помнит, но всё твердит, что они должны кого-то найти.       Овдий присел рядом с Азалиной на стул и наклонился к Ганусе. Тут было ещё одно свободное место рядом — для Паисия, но тот решил не садиться, а тревожно ходил туда-сюда. Овдий бы предпочел, чтобы его коллега этого не делал, а спокойно уселся бы на побитое временем креслице, потому как эта его ходьба, честно сказать, ужасно нервировала. — Вы должны найти Галю! — воскликнула Гануся, обращаясь непосредственно к Овдию, видимо остальным она говорила это уже не раз. — И остальных, Дмитро и Куприяна... — Где найти? — тут же спросил Овдий. — Они пропали? — Я... не помню, — сказала Гануся, а ее глаза беспомощно забегали с одного лица на другое. — Не помню! Помню, я о... Оказалась здесь, а потом тётя Азя дала мне какао... Вкусный... Люблю какао... Я помню, что надо найти остальных. Галю и Дмитро... и Куприяна...       Азалина вздрогнула от подобного обращения, и Овдий её не винил. «Тётя Азя». Действительно, почти все звали её здесь просто Азей, а Азалиной не звали почти никогда, но эта «тётя»... Будто бы правда с ними маленький ребёнок говорил. — Галю, и Дмитро, и Куприяна, — всё повторяла Гануся. — Вы должны найти их! Должны найти их!       А потом вдруг женщина заплакала. Она просто задрожала, не всхлипывая, но резко и рвано втягивая ртом воздух, а из её широко распахнутых глаз потекли слёзы. Паисий почему-то потянулся к столу за своим чёрным блокнотом для записи показаний (большую часть в блокноте занимали ни к чему не обязывающие надписи вроде «Азя — дурочка» и подписей уже другим почерком: «Сам дурак.»)       Азалина с силой сжала плечо рыбачки, и вроде бы это вернуло Ганусе какое-никакое самообладание. — Они исчезли, — детским голоском сообщила рыбачка, жмурясь и мотая головой. — Я знаю, они исчезли там... в глубине. Вы должны найти их! Галю и Дмитро... — Тише, тише... — зашептала Азалина, а Овдий бессознательно потянулся поправить клетчатый плед на плечах рыбачки.       Один уголок его был давным-давно прожжён чьей-то сигаретой. Весь внешний вид Гануси, её поза и голос вызывали чувства, сходные с тем, что испытывает человек при виде потерянного маленького ребёнка или щенка. — Всё будет хорошо. — Овдий услышал собственные слова как будто бы со стороны. — Мы их найдём, только расскажите нам, что произошло. — Не помню. — беспомощно ответила Гануся.       Паисий протянул Азалине бумажные салфетки, и милиционерка осторожно вытерла слёзы с лица женщины. — Выпейте какао, милая, — сказала Азалина. — Мы их обязательно найдём. Выпейте какао и расскажите нам, что помните про вчерашний день. — Хочется есть. — кивнула Гануся, будто бы соглашаясь с тем, что надо выпить какао.       Она не попыталась поднять руки, но потянулась головой и ртом к чашке, забавно сложив губы трубочкой. Азалине пришлось придержать ходящий ходуном в её жилистых руках какао, чтобы рыбачка смогла отпить.       Глотнув, Гануся вроде бы успокоилась, а потом вдруг наморщила нос и заговорила очень тонким и обиженным голосом: — И почему так сейчас всё дорого?       Овдий не знал, как на это реагировать. Мужчина терялся в догадках, просто не в силах представить, какое ужасное событие могло так повлиять на Ганусю, и это внезапное высказывание, которое ну никак не относилось к делу, ещё больше сбило его с толку. Но Азалина ответила совершенно спокойно. — Наверное потому, что рыба ушла, вот и дорожает всё. — предположила она. — Сейчас всем тяжело. — Да, — кивнула Гануся. —Рыба ушла. — а потом её голос окреп и зазвучал громче, словно она нашла наконец, с чего начать свой рассказ. — Вот именно, рыба ушла. Мы целыми днями проводим в море, ставим сети, а выдавливаем жалкие несколько рыбешек... ни рыбы, ни денег, ни еды. А там... там... о...       Голос женщины вдруг упал до тихого, но яростного шёпота, а её руки затряслись так, что Азалина потянулась взять у неё чашку. Когда Гануся выпустила горячий какао из рук, Овдий увидел, что её ладони ярко-красные. — Там ведь рыба всегда ходит, — сказала Гануся. — Нигде её нет, а там всегда хоть отбавляй. Туда никто не ходит рыбачить, но... У нас почти совсем не осталось денег, и мы решили: а какого дьявола? Хотя бы один хороший улов — и сынко Куприяна был бы наконец сытым, а у нас бы появилось хоть немного на спички и соль... вы представляете, у меня закончилась сахар, а я не могла попросить у соседей, потому что у них у всех тоже закончился сахар. И мы поплыли к Северному Заливу этого чертового местечка «у Чёртового Рифа», да... ловить рыбу. Весь мир может хоть сгинуть, но там рыба будет ходить всегда. ***       Вот уже с месяц рыбы не было совсем. Такое иногда случалось: рыба вдруг уходила, и люди голодали.       Цены на другие продукты тут же взлетали до небес, а те, кто был непосредственно связан с рыболовным промыслом (а это почти две трети людей в любом городе здесь, на побережье) оказывались в очень трудном положении.       Такое иногда случалось, рыба иногда уходила, и наступали сложные времена — это было нормально, такое случалось, ничего страшного, сколько раз люди переживали трудности и похуже.       Их было четверо, двое отважных рыбачек и двое рыбаков: Гануся, Галина, Дмитро и Куприян. Четыре маленькие лодочки впритык подошли к западному мысу, за скалами которого начинались воды Северного Залива. Северный Залив принадлежал местечку «у Чертового Рифа», и на его берегах стояли волнорезы В’глйзз и кладбище Б’тхнк Чтенф.       Небо было белым, а вода была свинцовой и холодной. С поручня своей моторки Гануся сковырнула сухой чаячий помет — и под ним остался белый след.       Да, вот уже как месяц, начиная от безымянного городка далеко-далеко на другом побережье, который здесь все просто называли «Первый вокзал», потому как ничего кроме вокзала в том городке и не было, и заканчивая самой захолустной пристанькой вплоть до западного мыса, рыбаки уходили в море и возвращались ни с чем.       Ушла отовсюду рыба. Но здесь ее было в избытке.       У Северного Залива рыба ходила всегда. И неважно, что и в каком количестве вылавливали в других местах, неважно, какая стояла погода, и, Гануся подозревала, неважно было даже время суток. Ведь, по словам Куприяна, люди, гулявшие на скалах рядом с Северным Заливом, видели круги на воде и тени рыб и в полдень, и днём — когда уважающая себя рыбачка даже не пойдёт ловить рядом с берегом.       Рыба там была всегда. Но никто из рыбаков и рыбачек не плавал в Северный Залив. Слишком уж нелепыми были истории о пропавших там без вести людях, чтобы быть полностью неправдой, и слишком уж много было пропавших людей.       А ещё эти жители «у Чертового Рифа». Они... не любили чужаков. Говорили даже, что чужие рыбацкие лодки из своих вод они прогоняли самым жестоким способом.       Мало было тех храбрецов, что решались дать отпор суевериям, и сунуться за рыбой в это проклятое место, но ранним летним субботним утром их было четверо.       Со стороны городка «У Золотого Угря» — откуда приплыла Гануся и остальные, Залив был отгорожен западным мысом. Западный мыс не был частью местечка «у Чертового Рифа». И, хотя границы местечка постоянно менялись, и никто никогда их не отмечал ни на одной из карт, все всегда точно знали, какие места относятся к местечку, а какие нет. Западный мыс к местечку не относился, а потому там часто можно было встретить знакомых не только из «У Золотого Угря», но и из того же «У Волны» и даже из «У Златого Гада».       Западный мыс и берег рядом с ним высоко высились над морем. А под мысом, протяженностью ещё метров пять, шли скалы, почти касавшиеся поверхности моря. Так что на западном мысе никто не ловил рыбу, и чаще там просто гуляли или собирали суницю и чорницю, которые росли между деревьев в большом достатке.       С западного мыса открывался отличный вид на весь Северный Залив, когда он, конечно же, не был затянут туманом, приходившим с моря — а это случалось в «у Чертового Рифа» довольно часто. Но в ясные дни можно было вполне чётко разглядеть и всю линию берега, вместе с покорёженными зданиями Б’тхнк Чтенф, и восточный мыс с отвратительным хитросплетением волнорезов.       Говорили также, что Северный Залив очень мелководен, и, хотя туда никто никогда не плавал и даже не купался, с западного мыса легко проглядывалось песчаное морское дно, камни и длинные водоросли. В иные дни во время отлива можно было увидеть, как по заливу ходят жители «у Чертового Рифа», и вода в самых глубоких местах доходила им до пояса.       Гануся никогда не гуляла по западному мысу, разве что была там проездом, но, судя по рассказам и увещеваниям Куприяна, который часто ходил туда с сынко по ягоды, рыбаки «у Чертового Рифа» никогда не выходили в море ранним утром, а предпочитали вечернюю и ночную ловлю.       Поэтому-то четверо людей и поплыли в Северный Залив, едва рассвело. Несмотря на затянутое белое небо, воздух был прозрачным, без примеси тумана, и, когда лодочки обогнули западный мыс, перед Ганусей раскинулась свинцовая водная гладь Северного Залива.       Сразу после западного мыса Залив резко вдавался в сушу, и линия берега там тянулась километра четыре или, может быть, шесть. Где-то посередине были видны кривые здания городка Б’тхнк Чтенф, что представляли собой причудливую смесь железобетонных коробок и совсем уж старых именных строений.       Вдали Гануся увидела силуэт восточного мыса, который отделял Северный Залив от остального мира с другой стороны. Восточный мыс был широким, длинным и врезался в море. Большая его часть была рукотворного свойства — там, вдалеке, виднелся уродливый лабиринт волнорезов. Волнорезы пересекали сами себя, нагромождались друг на друга. На волнорезах стоял городок В’глйзз, принимающий на себя самые сильные и жестокие ветра и волны холодного моря.       И от этих холодных силуэтов волнорезов В’глйзз и еле различимого на фоне белого неба маяка и крохотных зданий вдалеке веяло какой-то тревогой и зловещей опасностью. Что-то неприятное было в этом безумном и хаотичном нагромождении узких длинных выступов, которые некогда были предназначены только для того, чтобы разрезать жестокие волны.       Едва Гануся на своей лодочке оплыла западный мыс и пересекла ту незримую черту, что отделяет «у Чертового Рифа» от всего остального мира, как она почувствовала смутную тревогу, какое-то неприятное чувство надвигающейся опасности.       Как и обещал Куприян, на воде не было видно ни души, но Гануся все равно сбавила скорость, чтобы моторчик ее лодки тарахтел потише. Остальные притормозили одновременно с ней, и Гануся поняла, что они тоже ощутили это смутное чувство надвигающейся угрозы.       Наметанным глазом Гануся отчётливо видела серебристые всполохи под водой, большие круги на воде, и даже белые всплески — когда какая-нибудь рыбешка выпрыгивала на секунду из моря и опять ныряла обратно.       Еще до того, как отплыть, они договорились тащить одну сеть по двое. Не грести рыбу маленькими сетями поодиночке, а привязывать большой трал, который одной моторке было бы не вытянуть, к двум лодочкам.       Гануся тянула сеть вместе с Галей, а Куприян вместе с Дмитро. Женщины работали слаженно, но торопливо. Что-то неясное заставляло их нервничать, и рыбачки стремились поскорее закончить и уплыть из этого места, над которым нависло ощущение невнятной опасности.       Когда они с опущенным тралом поплыли вперёд, Ганусе вдруг очень не понравилось, что их лодки так громко тарахтят. Почему-то ей стало страшно, что их кто-нибудь услышит.       Вдалеке на пристани Б’тхнк Чтенф не было видно ни души.       Краем глаза Гануся видела, как плывущий на своей моторке Дмитро то и дело тянется рукой к груди — там, под рубахой, у него висел крест со Спасителем, видимо, дотрагиваясь до него, рыбак преисполнялся решимости и сил.       Им с Галей не потребовалось много времени, чтобы решить, что пора вытаскивать трал, здесь и правда было полным-полно рыбы.       И вот, когда женщины в первый раз подняли сети в водах «у Чертового Рифа», это смутное ощущение нависшей над ними угрозы стало более конкретным.       То, что они выловили, можно было бы по праву назвать потрясающим уловом: это были серебристые, огромные, замечательные сельди среди редких маленьких тюлек, которые попались в трал, похоже, случайно.       Но глядя на этих сельдей, Гануся ощутила не радость от большого улова, а смятение и даже тревогу.       Никогда, никогда, никогда в жизни сельдь не будет плавать на таком мелководье, да ещё так близко к берегу. Сезон нереста был не в счёт — какой там сейчас нерест!       Конечно, лихорадочно соображала Гануся, если знать место и время, можно вытащить и целый косяк. Иногда, в открытом море, сельди поднимались почти на самую поверхность — некоторые прожжённые рыбачки и рыбаки «у Золотого Угря» даже знали те места, где сельдь поднимался на поверхность. Чтобы до них добраться, правда, нужно было плыть в море не меньше четырёх часов. Расположение таких мест передавались устно от одного рыбака другому, от одной рыбачке другой.       В последний месяц Гануся заплывала все дальше и дальше, обходя все «рыбные» места.       А приближение сельдей к берегам зависело от времён года, точнее, от погодных явлений, и всякий раз старожилы «У Золотого Угря» предсказывали приход рыбы заранее по разным приметам и всяким там перепадам давления.       В общем, были конечно способы поймать сельдя и в приповерхностных водах, и не очень уж далеко от берега, но, чтобы вот так вот... буквально в пяти метрах от прибрежных скал... да и размер этих рыб был таким огромным: сложно было представить, чтобы косяк настолько больших сельдей плавал здесь у мелководья.       Ведь иные экземпляры, бившие серебряным хвостом в общей куче, достигали чуть ли не шестидесяти и даже семидесяти сантиметров в длину. Гануся никогда в жизни не видела таких огромных сельдей и не слышала, чтобы кто-нибудь умудрялся такого здесь поймать — ну, разве что корабли, которые неделями были в море.       Старый Билл как-то хвалился, что поймал сельдя в пятьдесят пять сантиметров от кончика хвостового плавника до самых губ — но это был единичный случай, вошедший, в каком-то смысле, в историю. Билл рыбачил, во-первых, в море, далеко от берега, и примечательным тут был только сам размер рыбы. Старый рыбак сих пор любил рассказывать о том случае, кажется даже, с тех пор, как он выловил этого несчастного сельдя, он сантиметров на десять подрос.       И вот только что, в пяти метрах от берега им в сеть попался целый косяк огромных океанских рыб. Было в этом что-то неправильное, странное, непонятное.       Сразу же вставал вопрос: зачем им тут плавать? Рыба никогда просто так никуда не плавает, и об этом знает каждая мало-мальски приличная рыбачка.       Рыба всегда плывет туда, где ей комфортнее: не слишком для неё жарко, не слишком холодно и, самое главное, где побольше еды.       Что сельди будут есть здесь, у берега?       Не без труда вытащив небывалый улов, женщины переглянулись. Гануся увидела, что на лице у старой рыбачки видны такие же растерянность, удивление и беспокойство, какие она испытывала сама.       Они сгрузили трал на лодку Гали, улов Гануси должен был быть вторым.       Их моторки почти соприкасались бортами, и Гануся налила солёной воды на дно своей, пока вытаскивала сеть.       На белом пластике Галининой лодки серебряные рыбы тупо открывали и закрывали рты и дергали темными хвостовыми плавниками.       Откуда здесь сельди, которые ходят в океане, в открытом море, и обычно только на приличной глубине? — Мне это не нравится, —просто сказала Галина, — Неправильно это.       Метрах в сорока от них Дмитро и Куприян поднимали первый трал на поверхность. Судя по всему, тащить им было нелегко, и Гануся почувствовала, как муравушки побежали у неё по коже при мысли о том, что пара рыбаков сейчас тоже вытащит океаническую рыбу. — Мне тоже не нравится. — согласилась Гануся.       Женщины начали ставить вторую сеть, но делать это было сложнее, чем с первой. Теперь они торопились, ошибались, а давящее чувство угрозы стало более осязаемым. Гануся непроизвольно поминутно со страхом оглядывалась — ощущение было такое, будто бы что-то страшное и тёмное стояло у неё за спиной. Это не было ее разыгравшимся воображением — Галя тоже дергалась, постоянно с тревогой вскидывая голову.       Краем глаза Гануся следила за тем, как идут дела у другой пары лодок, и, когда рыбачка увидела, что Дмитро с Куприяном, вытаскивая свою сеть, замерли аж на несколько минут над бортом, разглядывая улов, она поняла, что приятели тоже выловили что-то необычное.       Второй трал был опущен женщинами в море, и две лодочки, синхронно двигаясь и тихонько тарахтя, поплыли вдоль берега.       В какой-то момент Гануся, опираясь о край борта, увидела, что Галя смотрит вниз, в воду, а на ее лице застыла маска сильного напряжения.       Ни одна чайка не прилетела к лодкам, хотя обычно они всегда слетались на улов. И все ещё ни одной белой птицы не было видно над водами Северного Залива, а ведь рыбы у поверхности было предостаточно. И даже сейчас Гануся видела, что блестящие всполохи и тени рядом с лодками никуда не исчезли, несмотря на то, что люди тревожили воду, поднимая и опуская сети.       Гануся еще вспомнила, что сельдью, кроме, конечно же, людей, питается, в основном крупная океаническая рыба, навроде трески, и ещё разные вторичноводные, навроде дельфинов и всяких других китов.       Пять метров было до прибрежных скал. Океанические огромные сельди, треска и дельфины, ага.       Пять метров было до берега там, где в трал попался косяк огромных сельдей.       Пять метров.       Как-то отстранённо задумавшись о том, где и как обычно плавает сельдь, уставившись в воду, Гануся вдруг поняла, осознала, и это чудовищное осознание поразило ее до глубины души.       Чтобы сельдь поднялся на приповерхностные воды, это должно происходить в океане, в открытом море или... или в другом месте, где будет настолько же глубоко.       Пять метров до берега.       Здесь ведь совсем не мелководье. Здесь должно быть глубоко, ужасно глубоко, чтобы плавал океанический сельдь.       В воде, среди световых столпов, уходящих почти вертикально вниз, были видны серебристые всполохи рыбьих спинок и их тени...       И тут Гануся увидела, почему Галя с таким чудовищным напряжением всматривается в воду. Те тени были такого свойства, что обладатели этих силуэтов должны были проплывать на глубине не меньше пятнадцати — двадцати метров. Когда ты рыбачишь всю жизнь, для тебя уже не составляет труда определять такие мелочи; и этих теней была уйма — целый огромный косяк или стая, и размер их был с метр-полтора.       Тунец, треска, сельдь и другие крупные рыбы, которые плавают в открытом море. — Гануся, — позвала женщину Галя хриплым от напряжения голосом, и Гануся поняла, что ее приятельница сейчас скажет то, что она сама осознала несколько секунд назад, — Здесь... здесь глубоко, Гануся. Здесь ОЧЕНЬ глубоко. Здесь совсем не мелководье.       То ощущение невнятной опасности ушло из-за спины и окружающего ландшафта, и сконцентрировалось теперь в водной толще. Ужасная глубина, а судя по тем рыбам, которых они выловили, это должна была быть буквально морская бездна, была здесь совсем рядом с берегом.       Сельдь любил опускаться на глубину в триста... двести метров? И если здесь плавал и так легко попадал в сети такой большой сельдь, то что ещё плавает здесь?       И насколько тут глубоко?       Гануся отстранённо подивилась человеческой глупости и тугодумию, алчности и жадности до рыбного лова, которые ослепили ее и остальных, иначе они бы с самого начала поняли, какая большая тут глубина.       Вода здесь была совершенно прозрачная, и, хотя свинцовая поверхность залива отражала серое небо, если постараться и пригляделся, то водная толща хорошо просматривалась вглубь.       Столпы света уходили почти вертикально вниз, выхватывая серебристые рыбьи спинки и тени, и вниз, вниз...       Там не было никакого намёка на дно.       Ее и Галинина лодка давным-давно обогнули западный мыс. Теперь метров сорок было от них до той незримой границы, пересекая которую, люди ощутили тревогу и страх — вероятно именно там вдруг начало опускаться вниз морское дно.       Они держались ближе к побережью — до прибрежных скал было привычных четыре-шесть метров. На берегу росли деревья, а до пристани Б’тхнк Чтенф теперь было рукой подать — ещё метров двадцать вдоль берега. Можно было разглядеть отсюда гаражи, сарай, какое-то зданьице и вывеску на нем «Бар: у берега», бетонные плиты и деревянные мостки, рядом с которыми покачивались на волнах две моторки.       И камни под пристанью и плитами, которые уходили вниз, вниз, вниз...       Как и обещал Куприян, все ещё никого из горожан не было на пристани.       Ганусе не понравился вид плит, устремлявшихся куда-то в темную глубину под пристанью, и она повернула голову, нашаривая взглядом ближайшую скалу, и устремилась глазами туда, где она уходила под воду. Сначала очертания камней под водой были чёткими, но потом они начинали размываться, сливаться с морем, и шли все вниз, вниз, пока не терялись в темнеющей глубине.       Под лодками и под тянущимся внизу тралом в большом количестве проплывали сельди или какие-то другие рыбы, а ниже Гануся увидела еще тени, хищные, резкие, они охотились на косяки рыб.       Треска и другие большие хищные рыбы...       Ниже там были ещё очертания, тени, силуэты, на глубине под двадцать-тридцать метров, длиною с лодку, если не больше, и характер их движений был совсем не такой, как у рыб.       И в неразборчивых всполохах света на свинцовых волнах Гануся рассмотрела, что их хвосты плоские и движутся не справа-налево, как у рыб, а сверху-вниз, как у китов.       Мелководье и пять метров до берега. — Я... я видела там дельфина, — сказала Галя, когда Гануся отпрянула назад. Скупое лицо старой рыбачки почти ничего не выражало, только желваки ходили.       А потом она добавила: — Нам нужно отсюда уплывать.       И Гануся была более чем с ней согласна. Она повернулась к другой паре лодок, чтобы замахать им руками, как-то привлечь их внимание и замерла на месте.       Само собой получилось так, что Галя с Ганусей поплыли вдоль берега, а лодки Дмитро и Куприяна шли где-то примерно посередине Северного Залива. Догадались ли рыбаки о том, что под ними невесть сколько метров глубины — было неясно.       Поверхность воды отсвечивала белым небом, но Гануся разглядела движение под их лодками.       Моторки рыбаков были от метрах в тридцати, и Гануся вообще смогла хоть что-то разглядеть в воде на таком порядочном расстоянии только потому, что сам движущийся объект был колоссальных размеров — размером чуть ли не с автобус.       Гануся опустила руки, так и не замеченная рыбаками. Что-то, что было больше всего похоже на кита, проплыло под самыми лодками Дмитро и Куприяна. Рыбачка увидела, как зашатались их лодки, а через пару секунд уже их с Галей моторки зашатало, будто бы что-то случайно задело пластмассовое дно, проплывая мимо. — Гануся! — хрипло шикнула Галя, — Гануся, помогай!       Гануся так и не привлекла внимание пары рыбаков, тут же повернулась к Гале и схватившись за веревки трала.       Ни Дмитро, ни Куприян даже не смотрели в их сторону, а кричать... Гануся понимала, что не сможет заставить себя сейчас крикнуть.       Не здесь, где океанская рыба небывалых размеров плавает над бездонным морем, а под их моторками проносятся какие-то китообразные существа, размером с сами утлые скорлупки.       И, поднимая трал, Гануся вдруг осознала, что совершенно не хочет его, собственно, поднимать. Не хочет знать, что они сейчас вытягивают вот оттуда, и видеть даже не хочет, что попалось в сети над этим проклятым обрывом чудовищной глубины в пяти метрах от берега, где вообще воды должно было быть по пояс и даже меньше. — Галя, я не хочу это вынимать. — сказала Гануся, работая, однако руками в противовес своим словам, — Не нужна мне к черту эта рыба, забирай себе всю, а мне ничего не нужно, давай только уплывём отсюда поскорее. — Сейчас-сейчас, — ответила ей Галя, — Секундное дело, сейчас, поднимем сеть и пойдём отсюда.       Тяжелый трал поднимался с неохотой, и он уже был виден с поверхности, и было видно его содержимое: серебристая масса огромных океанических сельдей, но было там ещё что-то... плоское, похожее на ремень, серебристое, как сельдь, и огромное, шириной, наверное, сантиметров в семьдесят, и длинное-длинное, оно извивалось, складывалось, как огромная гротескная скользкая лента.       Рыба тупо открывала и закрывала рот в массе сельдей, шевеля длинным и ярким красным гребнем на голове. Ее морда была приплюснута, как у бульдога, и торчали под жабрами издевательски крохотные, по сравнению с длинной и массой ее тела, красные плавнички.       Трал застыл в полуметре от поверхности, а женщины замерли, во все глаза глядя на сельдяного короля.       А потом масса рыб забеспокоилась, сельдяной король задергал своим красным гребнем, без конца расправляя и складывая его, и из-под дна моторки за веревку, крепящуюся к тралу, схватилась бледная голубоватая рука.       Рука, но не человеческая отнюдь. С перепонками, с какими-то яркими белыми, почти светящимися, пятнами и такой же белой ладонью; четырёхпалая отвратительная конечность. За ней за веревки схватилась ещё одна такая же, и ещё, и ещё...       Гануся почти ничего не разглядела, так быстро все произошло. Она даже не испугалась, это ощущение, которое она испытала, увидев эту тварь, было не испугом, а всепоглощающем, пришедшим к людям от первобытных предков чувством глубокого отвращения. Отторжения. Непринятия.       Гануся успела разглядеть какие-то лентообразные щупальца с большими присосками, а в присосках — чёрные когти. Она разглядела четыре руки с четырьмя пальцами, страшные горящие белые глаза и голодную, хищную улыбку на лице, схожим с человеческим, но с чертами головоногого моллюска, а от того выглядящим особенно ужасно.       Гануся с Галей одновременно выпустили веревки из рук, и трал ухнул обратно в воду, неестественно быстро уходя вниз. Гануся растерянно смотрела, как мокрая верёвка, которой трал был привязан к лодкам, с ужасающей скоростью разматываются и даже натягивается, а сами лодки наклоняются на бок... Галина прижала к верёвке нож и в несколько точных движений перерезала ее.       Руки у старой рыбачки ничуть не дрожали, а действия были четкими, уверенными, но ее скупое лицо было бледным и обескровленным, а челюсть крепко сжата.       И там, где исчез конец перерезанной веревки, Гануся увидела тени под водой, множество теней, часть из них явно были какими-то крупными китами, другая — косяками рыб, теми самыми, что ранее блестели серебряными спинками... так вот, Гануся вдруг разглядела, что вся эта красота будто бы движется в одном направлении: поднимается из этой снизу и выплывает прочь из Северного Залива.       Ещё Гануся вдруг подумала о том, что чайки над Северным Заливом вообще-то летают. И буревестники. Куприян не раз рассказывал, как его сынко кидал на западном мысе им хлеб, просто именно сегодня и сейчас, здесь почему-то не было ни одной морской птицы. И не летали они над водной гладью Северного Залива, очевидно, по причине очень веской, потому что эти прожорливые крылатые кричалки не позарились на серебрившие у самой поверхности воды рыбьи спинки тюлек, и даже не прилетели к рыбацким лодкам на свежевытащенный улов.       А потом Гануся с Галей почувствовали, что оно, ужасное, огромное, голодное, что столетиями плавало в холодных водах морских глубин, находится там, под ними.       Выходя в открытое море, особенно в первые несколько раз, человек так или иначе переживает тот факт, что под ним раскинулась невидная глазу, умопомрачающая водная масса.       И каждый человек так или иначе переживает тот неприятный факт, что он не в состоянии видеть хоть на сколько-нибудь порядочное расстояние в этой массе воды, а потому не может даже примерно знать, что проплывает там под ним.       Сначала из Залива уплыли киты и рыбы, тенями проскальзывая под водой.       Потом женщины ощутили волну удушающего холода, идущего из самой глубины, а Ганусю бросило в жар.       Осознание, что сейчас под ними, к ним, из глубин, со дна, которое было от них на расстоянии настолько большим, что здесь беспроблемно плавали косяки океанских рыб, выплывало страшное нечто, было четким и не подлежащим сомнению.       Потом была тень. Гануся хорошо запомнила это: словно все море под ними, весь Северный Залив потемнел разом.       А потом был чудовищный толчок. То, что всплывало со дна этой парадоксально глубокой впадины у самого берега местечка «у Чертового Рифа», было огромным, гигантским, невообразимым, и масса воды, которую оно выталкивало, была просто колоссальной.       Лодки Гануси и Гали отбросило на скалы берега, а напор воды в первые несколько секунд был такой силы, что крепкие моторки почти сразу же пробило тупыми камнями. Гануся схватилась за металлические перила борта, но все равно ударилась несколько раз о лодку.       Галя почти сразу оказалась в воде, а Гануся ещё пару секунд отчаянно балансировала, цепляясь под рвущимися в разную сторону потоками воды, и успела увидеть, как посреди всего Северного Залива вода будто бы вспучилась огромным холмом, протяженностью почти что с весь Северный Залив. Так выглядит, должно быть, водяная подушка на водной глади для водомерки за секунду до того, как на поверхность выныривает человек.       А потом море возле берегов начало пенится и стекать вниз. Уровень воды у самого берега понизился настолько, что на воздухе оказались поросшие водорослями камни и наросты тарелочек.       Ганусе надо было бы схватиться в тот момент за скалы, невзирая на возможные травмы и раны... но она побоялась, что ей попросту пробьёт голову, отпустила борт лодки и оказалась в воде. Тот самый камень, куда ещё секунду назад добивали маленькие волны, был теперь над ее головой; уровень воды рядом с берегом упал на два, а то и три метра.       Чудовищный водяной холм, протяженностью во все четыре-шесть километров, выталкиваемый головой неизвестной, невозможной твари, которая поднималось со дна, все высился, а уровень воды у берега все понижался и понижался с ужасающим бульканьем, и в пенящейся воде люди опускались все ниже и ниже. Сначала Гануся чувствовала за спиной стену берега — ободрала о мокрый, поросший водорослями камень и песчаник всю рубаху и исцарапала спину, а потом камень за спиной исчез.       После десяти-пятнадцати метров ниже уровня моря, берег начинал изгибаться внутрь суши, под землю, под городок Б’тхнк Чтенф и под старое кладбище, вглубь, вниз.       Запрокинув голову, Гануся увидела деревянные мостики пристани, и бетонные плиты и чёрный берёг, нависавший над ней, как гигантский навес.       Вершина чудовищного водяного холма ушла куда-то совсем вверх, что ее нельзя было разглядеть, а рядом с собой Гануся увидела Галю, но та была слишком далеко, чтобы даже попытаться до неё дотянуться. Высоко над головой, метрах в тридцати вверху маячили прибрежные скалы и мостки пристани Б’тхнк Чтенф, ещё две секунды назад бывшие вровень с поверхностью воды.       А потом перед собой в водяном холме она увидела их. Растопыренные разноцветные руки с четырьмя пальцами, горящие белым глаза и ладони. Они извивались, зубастые, хищные, опасные, и одни только их движения хвостами вызывали у человека чувство смертельной опасности. Нечто, что перешло к нам от предков, и что заставляет некоторых людей непроизвольно вздрагивать от отвращения или настораживаться при виде изгибов змеиного хвоста.       Их были целые стаи. Косяки. Если про акул знает каждый человек, то про этих существ Ганусе не нужно было даже слышать — она и без того знала, что они смертельно опасны, и каждая клеточка внутри ее тела кричала о том, что ей надо бежать, спасаться.       За стаями и косяками тварей выплывало оно. То, что в начале выглядело, как темнеющая во всем Северном Заливе вода, на деле оказалось огромным, безразмерным силуэтом этого... существа, если только может вообще существовать что-то настолько огромное.       Какова там протяженность Северного Залива? Шесть километров? Четыре?       Небо и берег вверху казались далекой полоской, а Гануся все опускалась вниз, а водяной холм все поднимался, и в какой-то момент водная гладь встала перед Ганусей вертикально. Перед ней — тысячи извивающихся ужасных тварей, а ей было страшно посмотреть вниз, потому что она опустилась уже так глубоко, и боялась опустить голову и всё ещё не увидеть дна.       Залив протяженностью с несколько километров.       Оно было не многим меньше самого Залива. Оно почти идеально поместилось в окружающие Северный Залив берёг с восточным и западным мысом и ту часть песчаного морского дна со стороны открытого моря, которое, должно быть, полого уходит вниз, в эту гротескную впадину. ***       Когда Гануся дошла до этого момента в своём рассказе, на столе уже стояли две пустые чашки из-под какао, а в руках рыбачка держала третью.       Паисий по мере ее рассказа что-то начеркал в своём блокноте аж на целых три страницы. Овдий, под неодобрительным взглядом Азалины, докуривал третью сигарету.       Начав более чем уверенно, сейчас женщина опять тряслась так, что Азалине пришлось забрать у неё чашку: получилось это не без труда — Гануся вцепилась в неё обеими руками, заплескивая себя горячим какао.       Рыбачка пришла в состояние крайнего нервного возбуждения, часто-часто моргая, она облизывала тонкие губы и все бормотала: — Оно, оно... такое огромное... боже мой, такое огромное... такое холодное... — она почти что плакала, — Такое чужое! Такое огромное! Боже мой... там берег вдаётся в землю, насколько далеко... там же живут люди, а ЭТО плавает под ними, живет там... такое огромное...       Не сразу ее удалось успокоить. Помогая Азалине накрывать Ганусю пледом, который трясущаяся женщина невольно скинула с себя, Овдий отметил, что лоб у рыбачки горячий и покрыт испариной.       Ее лихорадило. — Все хорошо, — как заведённая, повторяла Азалина, крепко держа ее за плечо, — Все уже кончилось, ну, ну...       Развели в высоком граненом стакане аспирин, и Азалина помогла Ганусе держать стакан в руках.       Женщина так дрожала, что не могла нормально пить, и Паисию пришлось бегать в коморку, заменявшую милиционерам здесь кухоньку, за трубочкой.       Овдий поймал себя на том, что не знает, что и думать. Он поспешил зажечь ещё одну сигарету и затянулся.       Паисий похлопал его по плечу и Овдий вздрогнул. Ну и напугал же его не на шутку этот рассказ! Даже не хотелось думать о том, что это все могло бы быть правдой.       Паисий, повернув к нему свой раскрытый блокнот, постучал двумя пальцами по странице. Среди неразборчивых загогулин нечитаемого почерка Паисия большими печатными буквами было выведено:       РУСАЛКИ??       Овдий только плечами пожал. — Это были русалки? — спросил Паисий у Гануси, когда женщина чуть успокоилась, и ее перестало трясти. Та непонимающе посмотрела на него. — Те существа, которых вы описывали, — объяснил он, — У которых четыре пальца на руках. Это были русалки?       Гануся уставилась перед собой, растерянно хлопая глазами. — Н-нет, не думаю, — сказала она наконец, — То есть... я не знаю. У них были хвосты, а верхняя часть вроде была похожа на человеческую, точно, была похожа на человеческую, эти головы... и плечи... и руки, у них у всех по четыре руки, а ещё ладошки... светятся... но... русалки милые. Русалки не должны быть такими страшными, не настолько. — А как выглядело это существо? — спросил Овдий, — То, которое очень большое? Как кит? Очень большой кит?       Азалина пребольно ткнула пальцем его в плечо, а потом едва успела подхватить стакан, который Гануся выпустила из своих пальцев — после вопроса Овдия рыбачка закрыла лицо обеими руками. — Не знаю! — воскликнула рыбачка, пряча лицо в руках и утыкаясь лбом в коленки, — Я не помню, не помню! Не хочу вспоминать! Нельзя! — Обязательно надо было ляпнуть что-то, а? — Азалина хмуро покачала головой и обняла Ганусю. — Т-там были руки... много рук, руки, о-они были... разного размера, о-оно будто бы было покрыто руками вместо чешуи, а его гривой были эти... огромны лапы... и эти... боже мой... э-эти щупальца, они росли у него на... боже мой, и эти маленькие белые штучки! — Гануся опять задрожала, но сейчас Овдий понял, что она заплакала.       Аспирин должен был подействовать минут через двадцать, и почти все это время Гануся безудержно рыдала.       Азалина вышла в аптеку купить успокоительного, а Овдий с Паисием остались с рыбачкой. — Ты веришь ей? — одними губами спросил у Паисия Овдий. — Хотел бы сказать, что все это чушь собачья, — так же тихо ответил ему Паисий, — Только скажи мне, друг мой, зачем бы ей нам врать?       Причины? Их не было. Ни одной практической причины ни смог придумать Овдий.       И перед его глазами как наяву опять встал взгляд Гануси: бесхитростный, потерянный и беспомощный взгляд ребёнка.       Рыбачка вся скукожилась на кресле, обнимая себя руками и в ее тихих бессвязных бормотаниях Овдий расслышал что-то о том, что ей нельзя было вспоминать, как оно выглядит, потому что иначе она исчезнет там, как исчезли все остальные, ведь он указал на них пальцем.       Паисий и Овдий не решались ничего спрашивать до прихода Азалины. Очень скоро милиционерка вернулась, вся вспотевшая и красная — судя по всему она торопилась и бежала.       Не без труда уговорив Ганусю поднять голову, Азалина засунула ей в рот две таблетки и дала запить водой из трубочки. — Кто такой «он», который указал на вас пальцем, из-за чего вы... исчезнете, если вспомните, как выглядело то существо? — спросил Овдий, когда лекарство подействовало, и Гануся смогла ровно сидеть стуле.        Жар спал, и взгляд ее чёрных глаз опять стал более или менее адекватным и воспринимающим реальность. Ганусе вручили ещё одну чашку какао, укутали пледом. Рыбачка благодарно сжала пальцы Азалины на своём плече. — Ана Муер. — выдохнула она со смесью отвращения и презрения, — Мы ведь чудом выжили там, в воде, я бы точно погибла бы, если бы не Галя... ***       Это существо, размер которого был попросту невозможен и необъятен, не подлежит описанию. Того, что Гануся успела увидеть за долю секунды, хватило, чтобы при попытке вспомнить это, ее начинала охватывать паника и состояние, близкое к истерике.       У этого существа не было имени, и оно не может быть описано. Это было само неименуемое.       Холодное, ужасно, непостижимо огромное существо, что было немногим меньше всего Северного Залива. Оно ведь приплыло сюда совсем не попугать людишек. Вероятно, оно просто проплывало мимо, так уж случилось, что именно здесь, «у Чертового Рифа» пролегал его маршрут. И прочие обитатели: рыбы, киты и даже чайки знали об этом и поспешили заранее уйти с его дороги.       Повинуясь какому-то врожденному знанию, Гануся старалась не смотреть на это, и, возможно, только потому она и смогла сохранить какую-никакую трезвость ума. Каким-то образом подсознательно она понимала, что не выживет, если увидит еще хоть немного больше. Опустившись на многие метры, даже десятки метров ниже уровня моря, она глядела куда угодно, но не перед собой, стараясь не смотреть на существо. И она видела тех хвостатых тварей, которых Паисий так нелепо попытался сравнить с русалками. По словам Гануси, они, вероятнее всего, плыли вместе с этим существом, потому как совсем его не боялись и даже наоборот. Они... пели. И их пение было жутким. Пробирающим до костей. Его можно было бы сравнить с тошнотворной какофонией богомерзких флейт, но одновременно в нем была своя парадоксальная ритмичность — будто бы огромный низкий барабан, само море вторило их хору: Бум-рок-бум-рок бум-бум-ррок-рок...       Она видела там в воде людей. Они плыли наравне с хвостатыми тварями, но это были люди, и у них были человеческие лица, человеческие пятипалые руки и ноги и человеческие розовые тела. Как они там дышали под водой, и, что куда важнее, как могли не сходить с ума в такой ужасной близости от этого необъятного существа? Как могли смотреть на него и не биться в истерике? И их там были толпы, толпы людей. Многие держали хвостатых существ за руки, а некоторые совокуплялись с ними прямо в воде и это выглядело так неестественно, так нелепо ужасно...       И ещё одну деталь Гануся почему-то запомнила очень хорошо, у всех этих людей был странный и яркий У-образный шрам на груди, как у покойников в морге.       На самом деле, с того момента, как вода встала перед ней вертикальной стеной, прошло не больше секунды, но время просто иногда имеет нехорошее свойство субъективно растягиваться.       И потом море начало обрушиваться сверху. Гануся так поняла, что Галя каким-то образом смогла доплыть до неё, а может быть волей течения их столкнуло вместе, как бы то ни было, в один момент она увидела напряжённое лицо старой рыбачки совсем рядом и почувствовала ее крепкие руки. Галя сумела сохранить большую ясность ума, чем Гануся, и теперь яростно тянула ее в сторону — прочь от вдающегося в необозримую черноту земли берега.       Если бы не Галина, через пару секунд поток воды вынес бы Ганусю под навес берега и потом просто расплющил бы об потолок. Или течение отнесло бы их далеко-далеко под берег, туда, в черноту, но об этом думать было совсем страшно. Женщины едва успели доплыть в чавкающей и бурлящей воде к камням, туда, скалы начинали уходить под землю, под город. Галя что-то закричала ей, но Гануся не смогла ее услышать, это ужасное: Бум-рок-бум-рок бум-бум-ррок-рок... гасило все жалкие потуги человеческой глотки.       Вода с грохотом рухнула им на головы.       От соли щипало глаза, заливало нос. Уже потом, сидя в участке, Гануся предположила, что, должно быть, старая рыбачка кричала ей: «Вдохни!» или что-нибудь подобное.       Галина держалась за скальные подводные выступы, и Гануся вцепилась в камень рядом с ней тоже. Вода с ужасной силой устремлялась мимо них в чёрный провал под берегом, грозя оторвать и унести с собой, навеки похоронив в морской пучине рядом с тварями, для которых нет ни имён, ни описания.       Гануся держалась за скальный выступ так сильно, что у неё свело судорогой пальцы. Когда воздуха стало совершенно не хватать, а вода уже давно сомкнулась над их головами, Гануся вдруг почувствовала, как Галя настойчиво и грубо дёргает ее наверх, другой рукой крепко вцепившись в ее запястье.       Гануся послушно разжала руки и схватилась за старую рыбачку. Их тут же начало поднимать вверх, а потоки воды нещадно замотали женщин туда-сюда, прикладывая о камни. Гануся все время хваталась пальцами за выступы скал и всеми силами отталкивалась прочь от того черного провала под пристанью Б’тхнк Чтенф. Она опустила голову вниз и вроде бы увидела, что Галина гребёт, и начала грести тоже.       Гануся не понимала, где верх, где низ, и куда она гребла, но женщины смогли вынырнуть, и рыбачка тут же жадно схватила ртом воздух — а потом огромная волна опять погрузила их в воду. Волны шли друг за другом, мотыляя женщин и накрывая их с головой.       Галя куда-то целенаправленно начала грести, при этом не выпуская из руки руку Гануси, хотя это значительно затрудняло движение. Гануся послушно гребла за ней, хотя даже не видела, куда они плыли.       Единственное, что она смогла разглядеть через склеенные солёной водой ресницы — никаких признаков колоссального невообразимого существа на поверхности воды уже не было, и тех жутких тварей с горящими белыми глазами не было: только огромные пенящиеся волны накатывали одна за другой.       Сколько времени они так бултыхались в воде, сложно сказать, просто вдруг во время очередного гребка Гануся нащупала свободной рукой каменистое жёсткое дно, и поняла, что может стоять на коленях. Как две слепые новорожденные мышки, рыбачки ползком добрались до берега.       Колени у Гануси были стёрты, штаны на коленях разорваны. Спина пострадала не слишком сильно, но рубашка на спине была полностью разорвана и болталась по бокам нелепыми клочками.       Тогда видимо сработал какой-то защитный механизм человеческого сознания, и Гануся начала забывать в тот самый момент, когда вынырнула, как выглядело то существо.       Берег под пальцами был жестким, тёмным, каменистым, и вообще представлял собой множество огромных камней, уложенных рядом и друг на друга. Берег и скалы западного мыса, насколько она помнила, были рыжими и светлыми.       Над ними пронзительно закричала чайка. Ей ответила ещё одна. Оперевшись на плечо Галины, Гануся смогла отползти от воды и привалиться к одному из камней. Глупо и счастливо улыбаясь, она смотрела на наглых птиц над головой. Галя рядом показывала на чаек и смеялась.       Вода успокоилась, и ровная гладь простиралась от пристани Б’тхнк Чтенф до самого моря, и даже волн в Заливе не было. Чайки возвращались к Северному Заливу и теперь кружили низко, над самой водой, пикируя вниз и захватывая клювом рыбу.       Небо было таким же белым, а вода такой же спокойной, как и когда четверо лодок только приплыли в воды местечка. Сколько прошло времени? Час с небольшим, наверное.       Стояло такое же раннее субботнее утро.       Напротив них, по другую сторону Северного Залива, на фоне белого неба маячил западный мыс и высокие деревья на нем.       Вероятно, то существо, нырнув обратно, каким-то образом вытолкнуло двух маленьких людей сюда, на восточный мыс.       Темные камни, из которых здесь был сооружён берег, представляли собой нечто грубо отесанное, в форме кривых параллелепипедов. С одной стороны от женщин был Северный Залив, с другой — высокая стена из нагроможденных друг на друга камней. Узкая полоска, по которой можно было идти, была почти наравне с морем.       Слева, метрах в пяти от себя, Гануся увидела некую дырявую бесформенную кучу добротного белого пластика, из которой торчали проводки и погнутый железный поручень — то, что осталось от одной из четырёх моторных лодочек. На темных камнях лежала мелкая рыбёшка: тюльки и окуньки.       Прожорливые чайки тут же хватали рыб и заглатывали их целиком.       Совсем рядом с женщинами бился на камне огромный океанский сельдь, вероятно, не успевший, как и люди, уплыть вовремя с пути неименуемого, и теперь, как и люди, он был выброшен на камни волнорезов восточного мыса. Две толстые чайки уже опустились рядом с ним.       Обычно первым делом чайки выклевывают глаза — кажется, те блестят, и это их привлекает. Но не успели птицы даже коснуться рыбы, как Галина вдруг поднялась на колени и замахала на них. — Кыш! Кыш! — хрипло закричала она и с трудом поднялась, хватаясь содранными руками о кривые прямоугольные камни.       Чайки нехотя и с возмущенным визгом улетели. Одна из них тут же схватила маленькую тюльку прямо над самой головой Гануси.       Старая рыбачка, шатаясь, подошла к сельдю, подхватила его под жабры и закинула в воду. Сельдь тяжёлым балластом рухнул в воду, но через секунду раз дернул хвостом, два, и бодро поплыл в сторону открытого моря.       Галя помогла Ганусе встать, и рыбачки, держась друг за друга, побрели вперёд, по узкой тёмной каменной полоске прочь от разбитой моторки.       Некоторых обитателей моря стихия совсем не пощадила. Гануся не без труда переступила через большую и широкую лепешку светлого рыбьего мяса и потрохов. Глядя на острый хвостовой плавник, торчащий где-то рядом с тем, что было некогда мордой, Гануся предположила, что это была треска. — Как думаешь, — спросила Гануся, почти не слыша своего голоса, — Они могли выжить?       Галя пожала плечами. — Мы же живы. — просто ответила она.       Берег, по которому они шли, состоял из больших, из метровых и двухметровых кривых прямоугольных камней, и представлял собой хитросплетение длинных выступов, вдававшихся в море.       Волнорезы.       Огибая один волнорез, рыбачки тут же попадали на другой или иногда на пересечение волнорезов. И непонятно было, откуда волнорезы начинаются, потому как каждый, казалось, имел начало в разных местах, некоторые вообще шли перпендикулярно друг другу, а некоторые торчали высоко вверху, в трех, пяти, а то и семи метрах над головами рыбачек, утыкаясь куда-то в небо.       Волнорезы были большие, маленькие, разной длины и разных размеров. Некоторые вырастали друг из друга и утыкались в камни других волнорезов.       По некоторым, чуть выступающим из воды, Галина с Ганусей проходили, как по мостикам. Иногда в углах между волнорезами виднелись дыры или пещеры, ведущие куда-то в темноту.       По воле каких богов обычные волнорезы превратились в этот хаотичный лабиринт воды и камней?       У самой воды иногда встречались целлофановые пакеты, и они тихо шуршали под мягкими волнами.       В какой-то момент Ганусе показалось, что камни, составлявшие волнорезы, стали врастать друг в друга. Вот камни, вот их, вроде как, углы торчат, а вот в местах соприкосновения они будто бы сплавляются друг с другом.       Совсем скоро это было уже похоже не на отдельные камни, а на стены и выступы из больших цельных скал, где кто-то, потехи ради, вырезал в некоторых местах узор в виде положенных друг на друга камней. — Смотри, — сказала Гануся, дёргая Галю за рукав, — Стены срастаются.       Галя кивнула.       В сросшихся камнях теперь появлялись арки, позволявшие проходить сквозь волнорезы, и проходы, ведущие куда-то под.       Под ногами шуршали пакеты и мягко липла к щиколоткам рыбья требуха. Галя была без ботинок, босая, и Гануся не хотела представлять, как должно быть неприятно ей было ходить по трупам рыбёшек босиком. Старая рыбачка на секунду останавливалась возле каждой небольшой лужицы в углублении камней и пришаркивала там ногами, стирая грязь с подошв. F=mg       Когда на стене первый раз встретились граффити, рыбачки замерли, растерянно рассматривая современное искусство.       Стилизованный рисунок пениса здесь соседствовал с какой-то формулой. Гануся не помнила, что это значит, она знала только, что m — это вроде бы масса, буква F — обозначает силу, а g равно, кажется, десяти, но что это значит, она не могла вспомнить.       Потом граффити стали встречаться почти постоянно. Баллончиком и кисточкой, аккуратные, рисованные через трафарет и намалёванные просто так.       Слово «Хуй» в различных вариациях встречалось так же часто, как и физические формулы. Ещё там были многочисленные надписи вроде: «Саша + Катя = 🖤» и другие такие же, которые указывали на то, что они были оставлены подростками.       Там было даже что-то вроде объявлений и даже иногда номера телефонов... а для того, чтобы оставить некоторые надписи должно быть кто-то брал сюда стремянку — так они были высоко. Здесь был Ивашка Хер тебе в рыло, сраный урод! Изнасилования по четвергам строго запрещены! С любовью, ваш Генерал-Комиссар. Скупаю любовь по разумным ценам, Антуэтта. Ана — лох сам лох DH = ctH = c/H dS = δQ/T = 1/T * dU + P/T * dV бля       Проходя мимо стен, исписанных матерными словами и формулами, рыбачки вышли к развилке.       Точнее, если бы не намалёванный белой краской указатель, никак нельзя было бы понять, что это развилка. Здесь было просто множество толстых и тонких столбов и столбиков, поддерживающих потолок. Сверху — щели между волнорезами и торчащие в небо волнорезы на волнорезах, слева морская вода, справа иногда встречаются какие-то дыры и норы, ведущую в темноту под волнорезами.       И только создатели указателя каким-то образом поняли, что вот именно здесь пролегает развилка.       Одна стрелочка показывала куда-то под торчащие наверху волнорезы, а вторая указывала налево, ближе к воде. И над ними были надписи вроде бы на чистом нашем, а вроде бы совершенно нечитаемые: «Агл Рлух’Рон» и «Агл Н'гхал Хрлиргх» *** — Как же вы запомнили такую белиберду? — не удержавшись, спросил Овдий, — Как это вообще можно запомнить или даже просто выговорить? — Не знаю, — сказала Гануся и заморгала, глядя перед собой.       Она подняла дрожащую руку, будто бы вычерчивая перед собой буквы. — Не знаю. — повторила она с широко раскрытыми глазами, — Не знаю, как, только я запомнила. Я ещё помню, что над этой надписью, над «Агл Рлух’Рон»... там слово «Рлух» кто-то перечеркнул красной краской... а вроде бы даже не краской, а просто красным спиртовым маркером и написал выше: «Р’льех».       Краем глаза Овдий видел, что Паисий что-то старательно записывает. — Мы не пошли в пещеры под волнорезами, — продолжила Гануся, — Там было темно и страшно. Мы пошли налево, то есть к морю, туда, куда показывала стрелочка с: «Агл Н'гхал Хрлиргх». И там были эти... рельефы что ли? То есть, как будто бы изначально это тоже было граффити или рисунками маркёром и красками, а потом кто-то решил в свободное время выточить их в некоторых местах по контуру. Там были везде нарисованы эти... эти твари с хвостами и ещё некоторые... с щупальцами, и они все тра... я хочу сказать, что они все трахались на этих изображениях, понимаете? Занимались сексом, в смысле люди и эти, глубоководные... ***       Рукой неведомых скульпторов, которые частями начали вытачивать изображения, намеченные неведомыми художниками, оживали в стенах из сросшихся темных камней премерзкие образы и картины.       Четверорукие твари совокуплялись с людьми. Твари разного размера и с хвостами разной формы, с мужчинами и женщинами, в разных позах: какой-то безликий мужчина держал одно из хвостатых существ, которых Овдий так неудачно попытался сравнить с прелестными русалками, навесу, где-то люди с этими тварями были нарисованы явно в воде...       Это не было похоже на фреску или вообще на сколько-нибудь совместную работу. Это были просто беспорядочно разбросанные рисунки: маркером, карандашом и краской. Были изображения и профессиональной руки, и совсем неумелые, с ломаной анатомией, были законченные, были только намеченные. Некоторые начали вытачивать на манер рельефа. — Отвратительно. — сказала Галя.       Гануся была с ней согласна. Она вспомнила эти движения, просто одним своим видом вызывавшие отвращение и ужас, и жуткие белые горящие глаза. Сама мысль о том, чтобы даже находиться близко к этим тварям, была неприятной, а эта неестественная и порочная связь, которая изображалась здесь совершено без всякого смущения, как нечто само собой разумеющееся...       Она уже видела это, там, внизу, в водах Северного Залива, когда мимо проплывало это. Она видела там людей, которые совокуплялись с хвостатыми тварями, людей, держащих их безо всякого страха за руку, со странным У-образным шрамом на груди, могущих каким-то образом дышать под водой.       Женщины заторопились, и ускорили шаг.       Пройдя через арку в очередном волнорезе, они вышли к кромке воды. Завернув за очередной выступ сросшихся камней, рыбачки увидели вдруг на узкой тёмной полоске берега белые рваные рубашки и услышали знакомые голоса.       Это были Дмитро и Куприян. Тогда Ганусе показалось, что ее радости и облегчению просто нет предела.       Рыбаки тоже увидели их, замахали руками, и Гануся увидела такую же радость на их лицах. И, хотя между ними было не больше десяти метров, никто из них не стал ради приветствия кричать или повышать голос в этом богом забытом месте.       Подбежав друг к другу, люди обнялись, до боли радуясь тому, что видят своих друзей живыми.       Одежда Дмитро и Куприяна была совсем целой, и выглядели они не такими потрепанными, как рыбачки. Только у Куприяна нога была исполосована от самой щиколотки до бедра, а один глаз жутко отек, да так, что не открывался. На ноге болтался кусок ткани: видимо рану безуспешно и криво пытались перебинтовать рукавом рубахи.       На вопросы, как же рыбаки спаслись, Дмитро рассказал, что они почти вплоть до самого конца оставались в своей лодке. — Сначала из неё страшно было вылезать, — сказал он, устало переминаясь с ноги на ногу, — А потом, когда вода начала отпускаться, моторка застряла на дне в скалах, и какое-то время висела вместе с нами в воздухе над пропастью. Ну а потом, когда это... эта... — по лицу рыбака пробежала дрожь отвращения, — Когда эта громадина нырнула обратно, нас швырнуло куда-то... меня выбило из лодки сразу же, а Куприян не, вцепился в поручень, как голодный клещ в жирную собаку. — Пластиком порезало, — широко улыбаясь, сказал Куприян, демонстрируя раненую ногу, — Тама от моторки... ну вот, собственно. — он указал себе за спину.       Моторка валялась совсем рядом. От чудовищного удара о камни ее нос был расплющен так, что она укоротилась раза в два. — Эх, кабы не эта посудина, быть бы мне такой же лепешкой, — сказал Куприян и с какой-то грустью захромал к лодке, остановился рядом и похлопал рукой по груде пластика. — Когда я его нашёл, то ещё с минут десять уговаривал отцепиться от поручня, — сказал Дмитро.       Прежде, чем они все вместе двинулись дальше, Галина усадила Куприяна на камень и нормально перебинтовала ему ногу. — Разрываешь рукав — вот так вот, понял? — тихо бормотала она, — Чтобы ткани больше было. Черти что, а не перебинтовали...       Гануся села на корточки рядом, отстранённо подмечая изменения в рыбаках. Куприян вот, будучи темноволосым, ещё когда они только вплывали в Залив, теперь был почти весь седой, только на затылке оставалось немного каштановых волос. Он постоянно весь подергивался, но улыбался очень радостно.       А в глазах у Дмитро застыл какой-то тихий ужас, и, стоя на камнях, он все ещё жался подальше от кромки воды.       Вперёд двинулись нестройной кучкой. Держались близко, так чтобы в случае чего можно было тут же схватить друг друга за руки. Из-за хромого Куприяна двигались медленно, но его никто не думал поторапливать.       Говорить старались тихо, темные камни, хитросплетение арок под волнорезами в сросшихся камнях и это современное эротическое искусство действовали на людей весьма тягостно.       Рисунки на волнорезах никуда не исчезли, их, кажется, стало даже больше, чем было, и они стали перемежаться с надписями и физическими формулами. Правда теперь Гануся заметила на стенах в рисунках ещё один сюжет, помимо беспорядочного секса людей с теми тварями, теперь здесь камни изображали в разных вариациях, как хвостатые существа вытаскивают из груди человека сердце. На некоторых других изображениях они клали людям в разверзнутую грудь птиц, рыб, в одном месте в руках глубоководной твари был даже какой-то грызун, вроде бы даже крыса. — Ой! — тихо воскликнула Гануся и остановилась, — Я их видела! — Мы все их видели, — отозвался рядом шёпотом Дмитро, даже не поворачиваясь к стене и настойчиво утягивая рыбачку вперёд, — К сожалению. — Да нет же, — сказала Гануся, — Людей. Я... я видела там людей. Таких же, как здесь, со шрамом.       Она провела пальцем по рисунку на стене, оставленному простым карандашом. На рисунке был изображён юноша, сидящий на хвосте глубоководной твари. Тварь улыбалась зубастой улыбкой и держала юношу за плечи, а на груди у него был нарисовал такой же У-образный шов, как и у тех людей, там, под водой. — Не думай об этом, — сказала Галя, мягко обнимая ее за плечи, — Пойдём отсюда.       Изображений людей с У-образным шрамом стало больше, а сами рисунки здесь были сделаны куда более профессионально. Почти все они были законченными, а некоторые были просто до ужаса детализированными.       Когда четверо отчаянных из «У Золотого Угря», сунувшихся в воды Северного Залива, вышли к ещё одной развилке, солнце начало печь сквозь белые тучи. Ганусе тогда показалось, что, наверное, пошёл где-то девятый час субботнего утра.       Поставленный сюда во славу рандомного строительства и безумных архитекторов очередной волнорез шёл перпендикулярно всем остальным. Он представлял собой как бы непроходимую стену безо всяких арок и проходов. Стена отделяла белое небо, море и узкую полоску от темных нор и ходов под волнорезами. Одна белая стрелочка на стене указывала вперёд, где темноту разрезали теперь только щели между волнорезами в потолке, а вторая указывала налево, к воде. И надписи, над первой было написано: «Агл Валгтм», а над второй все так же: «Агл Н'гхал Хрлиргх».       Конечно же четверо без вопросов двинулись налево. Возможно, если бы они решили шагнуть в темноту, то все случилось бы иначе.       Обогнув стену, четверо из «У Золотого Угря» встретили двух молодых людей. И на груди у них были точно такие же У-образный шрамы, как и на тех рисунках.       Там, куда вышли рыбаки и рыбачки, была, вроде как, площадка. Камень здесь вдруг становился неожиданно светлым, почти белым, а впереди был вход в какой-то грот, и видно было, что пол в гроте из мягкого песка.       Площадка была примерно три на три метра. С одной стороны ее омывали волны моря, с другой она упиралась в темную стену того самого волнореза, что так некстати перегородил людям путь и создал собой развилку. А прямо впереди был грот с песчаным полом. Над входом в грот знакомой белой краской было написано: «Агл Н'гхал Хрлиргх», а ниже шли какие-то странные символы-закорючки, но уже не краской, они были вырезаны в камне.       Посреди площадки был вроде как бассейн, лужица — некое углубление в полу с полметра глубиной. Углубление заполняла прогревшаяся тёплая морская вода. Темная стена справа все так же полнились изображениями совокупляющихся с тварями людей, только теперь это все оставляло ощущение целостной картины, фрески или рельефа, с определенной последовательностью и сюжетом.       На стену возле грота опирался первый с причудливым шрамом: веснушчатый, по-детски нескладный и какой-то мягкий. Он был бос и одет только в выгоревшие джинсы, обрезанные по колено. Этот веснушчатый курил, а когда четверо побитых людей в рванине вывалились из-за стены на площадку, ойкнул и уронил сигарету.       Гануся почти не запомнила его внешний вид, хотя знала, что это может потом понадобится, если... то есть когда она выберется из этого места. Но просто все ее внимание привлёк багровый яркий У-образный шрам на веснушчатой груди юноши.       А потом они увидели второго. Он сидел на выступающем камне на корточках прямо над их головами и тоже курил, только их появлению ничуть не испугался, даже, кажется, не удивился.       Он премерзко так ухмыльнулся, когда спрыгнул с камней прямо перед ними. Чернобровый, худощавый и угловатый, он был без одежды вообще, и совершенно этого не стеснялся. Гаденько ухмыляясь, он театральным насмешливыми жестом поклонился, а потом представился Аной. — Ана Муер, к вашим услугам, — сказал он, скаля белые зубы.       А Гануся, Галя, Дмитро и Куприян, держа друг друга за плечи и руки, смотрели на давно заросший, но яркий У-образный рубец на его груди, такой же, как у того, веснушчатого.       Такой же, как и у тех людей под водой, что плавали наравне с глубоководными тварями рядом с неименуемым.       Такой же, как и на рисунках на стенах волнорезов, где были изображены хвостатые существа, что вытаскивали из груди людей сердца, а вкладывали обратно птиц, рыб и даже грызунов. — Что, все четверо, да? — спросил Ана, не дожидаясь от людей никакого ответа, — Что же, они уже давно ждут вас. Море ждёт. Вы все ещё слышите пение?       А потом Ана наклонил голову на бок, улыбнулся им и протянул вперед свою неровно загоревшую руку. И почему-то все отшатнулись назад. Ганусю охватило такое сильное отвращение, что она могла думать только о том, чтобы он ее не коснулся. Она даже чуть не упала, неловко оперевшись на камни, так торопилась отойти в сторону.       От его бледных пальцев будто бы веяло той хаотичной какофонией визгливых дудочек и глухого ритмичного биения моря: Бум-рок-бум-ром бум-бум-ррок-рок...       Ана указал на Ганусю пальцем, указал на Дмитро, на Галю и на Куприяна, он на всех на них указал, а потом сказал несколько слов, описывающих неименуемое, и Гануся закрыла ладонями уши, остальные сделали тоже самое. Но было поздно, слишком поздно, даже пары слов хватило, чтобы люди тут же вспомнили то, что им так не повезло увидеть в воде Северного Залива.       Хромой Куприян с больной ногой оказался ближе всех к Ане. Его-то Муер и схватил первого за волосы, с каким-то поистине сатанинским блеском в темных глазах.       Он с усилием толкнул Куприяна к выемке посреди площадки, той самой лужице с солёной водой.       Куприян, ясное дело, не удержался на ногах, неловко замахал руками, пытаясь не то освободится, не то не упасть.       И Галина, и Гануся, и Дмитро, все они, кинулись вперёд не сразу, а с некоторой задержкой. Гануся не знала, как остальные, а ей было банально страшно убирать руки от ушей. Этого времени Ане с лихвой хватило, чтобы успеть макнуть Куприяна лицом в воду.       Гануся была готова поклясться, что в той жалкой лужице на секунду мелькнуло что-то тошнотворное и мерзкое... лапки и множество рук и скользкое, склизкое, желеобразное... там в луже на секунду разверзлась глубина, и в ней Ганусе померещилась тень того, что не имеет и не может иметь ни имени, ни описания.       Куприян исчез. Ана макнул его лицом в жалкую лужицу и тот навеки исчез в морской пучине.       Галина, кажется, что-то кричала рядом, а может быть это был Дмитро. Рыбак, кинувшийся вытаскивать Куприяна из рук Аны, теперь упёрся ладонями в колени, выпучив глаза. Дмитро неверяще смотрел туда, где только что исчез его друг. По поверхности воды в луже все ещё шли круги. — Теперь ты. — услышала Гануся голос Аны и почувствовала резкую боль в волосах, а потом ее голова виском ударилась о голову Дмитро.       Она даже не успела закричать или хоть что-то сделать, как вдруг оказалась уже на коленях носом перед самой водной гладью.       А потом вода расступилась. Море залилось ей в уши.       Там было не слишком глубоко — все ещё было достаточно светло, чтобы легко разглядеть свои руки.       Над ней лился вниз свет. Под ней темнела внизу безмерная глубина. Перед ней плыл табун синих китов, огромных, как поезд.       В легких почти не было воздуха, ведь она даже не успела толком вдохнуть перед погружением. Рядом она увидела Дмитро, бледного, маленького и жалкого рядом с синими китами. Киты высоко блеяли, оглядывая людей своими умными чёрными глазами.       Они проплывали так близко, что рыбачку и рыбака утягивало за ними потоками воды, и, при желании, Гануся могла бы коснуться пальцами наростов раковин на их телах. От движения китов людей размитало в разные стороны, и рыбачка почти сразу потеряла Дмитро из виду.       Она осталась одна. Бледная, маленькая, жалкая рядом с синими китами, такими огромными и чужими. Одна, посреди холодного, тёмного и чужого моря.       Гануся едва сдержалась, чтобы не закричать от этого всепоглощающего чувства одиночества, но ей нужно было экономить те крупицы воздуха, которые ещё оставались в лёгких.       Длина одного только китового плавника была больше, чем рост Гануси, и женщина испугалась, что вот сейчас кто-нибудь из них неосторожно махнёт хвостом, не заметив маленького человечка, и ее просто расплющит в лепёшку.       Глаза резало солью. Вдалеке, в темной-синей дымке воды Гануся разглядела силуэты другого табуна синих китов.       А потом дохнуло холодом.       Гануся задрожала. Вода там, впереди, за дальним табуном китов вся потемнела. Гануся уже знала, что это — то была его тень, силуэт неименуемого.       Из темноты выплыла пасть. Она была ужасна. И огромна.       В синей дымке рыбачка видела только силуэт, но даже этого хватило, чтобы Гануся застыла на месте, не в силах пошевелиться, потому как не может обычный человек видеть такие формы такого размера без вреда для своего рассудка. Тревожно крича, пронеслись мимо Гануси киты, уплывая прочь.       Оно поглотило тот дальний табун синих китов безо всякого труда. Гануся благодарила бога за то, что в воде значительно ухудшается видимость, и на расстоянии все сливается с сизой дымкой, но она все равно успела разглядеть его чудовищную гриву, а по бокам, ниже, в синей воде замаячило его тело, размером с само море... Последнего кита из того табуна оно раскусило пополам, как человек раскусывает зубочистку.       Гануся закричала. Вода залила ей рот и нос. Над головой вспыли пузырьки воздуха.       Вдруг сильные и крепкие мускулистые руки схватили Ганусю за плечи, и Галя вытянула ее на поверхность, но перед этим Гануся ещё успела рассмотреть, как оно повернулось в ее сторону, и лицо женщины опалило холодом его голодной злобы.       Гануся жадно хватала ртом воздух, силясь прокашляться. Наверху, в белом небе кричали чайки, под руками был белый камень той странной площадки перед гротом.       Галя сидела рядом, бледная, с немой решимостью на угрюмом лице. Гануся схватилась за неё крепко-крепко. Большинство людей навряд ли поймут, какой отрадой для неё в тот момент было видеть другого человека рядом с собой, трогать, чувствовать.       Ана Муер не то лежал, не то сидел у тёмной стеночки волнореза, схватившись рукой за разбитое лицо. Его грудь и плечи заливала кровь из расквашенного носа. — Где... где Дмитро? — с трудом справившись с прерывистым дыханием, спросила Гануся.       Галя только зажмурилась и замотала головой.       Пропал. Исчез вслед за Куприяном в морской пучине.       Гануся издала звук, похожий на что-то среднее между вскриком и плачем.       Старая рыбачка решительным рывком подняла ее на ноги, а Гануся крепко ухватила ее за руку, со страхом таращась не то на ту лужу, где она только что чуть не пропала вслед за рыбаками, не то на свинцовое море, плескавшееся в двух метрах от них.       Галина презрительно посмотрела на Ану, сидящего у стены, и подошла к тому веснушчатому.       Веснушчатый вжался в стену, поднимая вверх руки. — Не бейте, люди добрые! — сказал он. — Как отсюда выйти в город? — рявкнула Галя. — По морю... — начал было веснушчатый, но был тут же перебит: — Не по воде. Как дойти до города пешком? — Да по волнорезам, — сказал он, тыкая пальцем вверх, — Только знаете, там легче легкого себе шею свернуть. Слышите, что я говорю? Упадёте, как нечего делать, я вот, что хочу сказать. Нырните лучше в море, не бойтесь, гоф всегда оч... Эй, гражданка? Ну вы куда лезете?       Галина подсадила Ганусю, а потом полезла следом, не обращая внимания на причитания веснушчатого, доносившиеся снизу. Лезть было сложно, на сросшихся камнях было почти не за что уцепится, но сильные тренированные руки рыбачки никогда ещё не подводили Ганусю, не подвели и в этот раз. — У вас все равно не получился сбежать! — кричал веснушчатый им вслед, — Вас все равно закинет в В’глйзз, слышите? Последнего, который увидел К’нарк, затянуло туда через стакан с водой! Слышите? Через стакан! Вернитесь в море, откуда мы все вышли!       Волнорезы уродливо нагромождались друг на друга. Они шли в разных направлениях, вырастали друг из друга, врастали друг в друга камнями. Веснушчатый был прав — тут правда ничего не стоило сломать себе шею.       Под ногами были дыры, некоторые глубиной не меньше десяти метров, и Ганусе показалось, что они там внизу проходили. Впереди замаячил маяк и здания городка В’глйзз.       Многие рыбачки и рыбаки, в том числе и Галя, предпочитали плавать на рыбалку без обуви. И теперь Гануся благодарила небеса за то, что всегда плавала в башмаках. Ноги Галины были обиты и в некоторых местах стёрты острыми камнями до мяса. *** — Вот и все. — прошептала Гануся, — В какой-то момент мы перелезали очередной волнорез, который шёл поверх остальных, и... она не удержалась на камнях и упала. Там было совсем не высоко, всего-то пара метров, но там... не знаю, наверное, прилив был или накапало дождем, и... она упала в воду и исчезла. Больше я ее не видела. Я осталась одна. Совсем одна. Я схватила сама себя за руки, будто бы она все ещё была рядом со мной... понимаете? Это... это звучит сейчас нелепо, но, я думаю, что не сделай я этого тогда, то не смогла бы идти дальше. — Как же вы выбрались? — спросила Азалина.       Гануся напряглась, силясь вспомнить. — Плохо помню, — вздохнула она, — Я так устала, и эта вода... я шарахалась буквально от каждой лужи. Там была маленькая выемка посреди волнореза, заполненная водой, и мне пришлось встать на четвереньки и так обходить ее, потому что я боялась туда упасть, понимаете? Там, в воде, я видела очертания его... этого... Я помню, когда я дошла наконец до конца волнорезов, до деревьев, мне так хотелось завалится в траву, лечь и хоть немного поспать, но... а что, если за мной шёл Ана или тот другой, веснушчатый? Они макнули бы меня в воду и... Так что я заставляла себя идти вперёд. Там были деревянные дома... и люди. Я пыталась просить у них помощи, кажется я пыталась объяснять про то огромное существо, и... знаете, что? Они затыкали уши, и выглядели так испуганно, будто бы я несла за собой само чёрное поветрие. Но там была одна грязная девуш... эээ... ну, она представилась Крысой. Она меня не побоялась. Взяла за руку, посоветовала мне заткнуться... Она была хорошей, хорошая Крыса, хорошая, она была чем-то похожа на Галю, такая же сильная, решительная... Крыса меня подвезла, да, у неё была такая старая-старая зелененькая машинка... Я помню, как меня укачало в этой коробке и чуть не стошнило. Я не знаю почему она мне помогла, только она совершенно точно знала, что я пережила. Ничего не спросила, дала мне даже новую одежду... кто вообще носит в рюкзаке на всякий случай запасные футболки? Она вывезла меня из города и высадила на бетонке, там, где указатели в сторону Б’тхнк... а дальше я шла пешком. Кажется, я упала где-то возле дороги и заснула, потому что дальше я помню только вечер, а мне очень холодно, и еще эти комары... Вдоль дороги я дошла до «У Золотого Угря», но, когда я пришла сюда, здесь было уже закрыто, и... Ну а дальше вы знаете.       Рыбачка поморгала с секунду, а потом заговорила опять, странно водя рукой перед собой, и глядя в никуда: — Крыса ещё сказала мне, чтобы я все забыла. «Не думай, что для тебя это пройдёт даром, девочка» — так сказала мне Крыса, — «Если ты не хочешь пропасть в В’глйзз, а я сейчас имею в виду вовсе не этот жалкий городок, а сами Морские Глубины, то ты должна все это в срочном порядке забыть, и ни в коем случае не вспоминать, а то пропадёшь в чашке с чаем, как твои друзья.» — Гануся замолчала и тихо добавила, — А я вспомнила.       И она заплакала. ***       Когда машина милиционера въехала на бетонку, Паисий, сидевший рядом с водительским сиденьем, вцепился в ручку дверцы. Основательно тряхало. Серо-голубая, как облачко, старенькая «Волга» Овдия отчаянно не справлялась с ямами и кочками на бетонной дороге.       Овдий не знал, что и думать. История Гануси была, мягко говоря, невероятной, но, честное слово, как верно отметил Паисий — а какой был резон ей врать?       Сидел бы в участке вместо потомственной рыбачки кто-нибудь другой, Овдий мог бы предположить, что это смерть приятелей так повлияла на сознание, и мозг начал придумывать всякие невероятные истории. Море оно ведь... оно ведь само по себе такое невероятное. И на человека имеет свойство оказывать глубокое воздействие.       Но не в случае с женщиной, которая провела в море всю свою жизнь.       О местечке «у Чертового Рифа», которое даже не найти на картах, ходили самые невероятные истории. Ну, вы же знаете этих моряков, и что они раздувают из обычного слуха...       Как бы то ни было, факт оставался фактом: пропало трое людей.       А небольшое наведение справок и пара звонков показали, что пока ничего не противоречит рассказу Гануси.       Куприян действительно отправился в воды Северного Залива — это подтвердила его жена. Это была женщина с очень высоким голосом, по телефону она сообщила, что да, ушёл, дескать, вчера, то бишь в субботу, рано утром на пристань, где должен был встретится с Галиной и Ганусей, и еще с каким-то Элеозаровичем… его она плохо знала и не помнила имени. Куда именно Куприян должен был плыть, она ответить не смогла. — В море куда-то, — растерянно сказала она, — Откуда я знаю? Он мне на карте не показывал, куда собирается.       О Дмитро Элеозаровиче никто ничего толком сказать не мог — он жил со своим братом и больной матерью, и не распространялся по поводу того, куда и с кем собирается рыбачить, однако сам факт рыбалки был родственниками подтверждён.       А вот по поводу пропавшей Галины ее двадцатилетняя племянница позвонила сама. Девушка была очень встревожена тем, что тётя пропала в море на целый день и не вернулась даже к воскресному обеду. Племянница сказала, что Галина отправлялась рыбачить, но куда и с кем, к сожалению, не знала.       Если не брать во внимание ту часть рассказа Гануси, где фигурируют рыбы, водящиеся только в открытом море и куда более фантастические вещи: огромная бездонная пропасть прямо впритык к берегу Залива и пристани Б’тхнк Чтенф, поистине невероятных размеров существо, «хвостатые четырехрукие четырёхпалые твари», странным образом похожие на русалок и люди с У-образным шрамом на груди, которые дышат под водой — следующей вехой расследования оставался некий Ана Муер, живущий в В’глйзз.       Именно поэтому, примерно через четверть часа после того, как Гануся закончила свой рассказ, Овдий с Паисием логичным образом решили съездить и проведать этого Ану Муер.       Фамилия Муер была Овдию смутно знакома. Вроде бы у Муеров был какой-то консервный завод в местечке, а ещё Овдий знал Сирену Муер. Это была молодая девушка, которая уехала из В’глйзз и поселилась неподалёку от «У Золотого Угря». С год назад она какое-то время часто заходила в участок решать что-то там с документами. Не родственница ли она Аны?       Звонок в Господарию Б’тхнк Чтенф ничего не дал. Миловидный девичий голос по телефону сообщил, что в воскресенье здесь никто не работает, а она сама никакого Муер знать не знает.       О некой Крысе, которая, по словам Гануси, вывезла ее из города, а потом высадила где-то по середине пути между В’глйзз и «У Золотого Угря» вообще никто ничего не слышал.       Сквозь красные стволы корабельных сосен просвечивало белое небо, ниже — свинцовые воды Северного Залива.       Овдий попытался представить себе существо, практически идеально влезающее в Северный Залив, и мужчину передернуло.       Ужасная, вся в колдобинах бетонка вывела старенькую «Волгу» на вершину холма. Здесь дорога разделалась на ещё более убитый и убогий бетон и на более или менее ездабельный асфальт.       Именно здесь, по словам Гануси, высадила ее таинственная Крыса. На развилке стоял указатель: «Б’тхнк Чтенф» гласила проржавевшая надпись и указывала налево, на убитый временем бетон, ведущий с холма к заливу. Там, внизу, сквозь деревья можно было разглядеть покосившиеся здания кладбищенского городка Б’тхнк Чтенф.       «В’глйзз» — гласила вторая надпись и указывала вперёд, на асфальтную дорогу, которая вела дальше, к восточному мысу. И что-то в природе этих указателей заставило Овдия вспомнить о непроизносимых названиях из рассказа Гануси, что были намалёваны белой краской в жутком лабиринте волнорезов. — Останови-ка! — вдруг крикнул Паисий, когда машина поравнялась с указателями.       Овдий затормозил, непонимающе уставившись на коллегу. Паисий замер, напряжённо вглядываясь сквозь деревья на домики Б’тхнк Чтенф и кусая губы. — Что такое? — спросил Овдий. — Мы можем... мы можем заехать туда? — Паисий махнул рукой на раздолбанную бетонку в сторону Б’тхнк Чтенф, — Я хочу кое-что посмотреть.       Овдий с секунду смотрел на него, а потом кивнул и нажал на газ. Он и сам хотел бы там кое-что посмотреть. Ему не было нужны уточнять, что именно хотел Паисий там увидеть, и он направил машину прямо к морю.       Дорога шла резко вниз, и Овдий понадеялся, что, несмотря на ужасное состояние бетонки, на ней хотя бы не будет никаких железок и прочих острых вещей, которые могли бы проткнуть шины.       Сам город начинался с каких-то старых сараев и гаражей. Дорога вдруг резко стала асфальтированной, и при том вполне себе качественной — Овдий аж вздрогнул, когда дребезжание на бетонке внезапно сменилось ровной и плавной ездой по гладкому асфальту.       Из покорёженного гаража слева, стоящего впритык к лесу, какие-то подростки таскали мешки с картошкой, а рядом престарелый дед на полуразвалившимся кресле грозил им палкой.       Железобетонные низкие здания социалистических времён странным образом соседствовали со старинными деревянными и каменными домиками. Между домами были протянуты веревки. На веревках сушились простыни, наволочки, одежда и просто какое-то тряпьё.       Возле тяжёлой железной двери одного дома сидели наглые откормленные кошки. Люди с любопытством смотрели на незнакомую голубую машину.       Здания были старыми, серыми, блеклыми, одежда у людей не могла похвастаться яркими цветами, и у каждого выглядела так, словно была застирана уже до дыр. Общее впечатление от города вместе с этим свинцовым морем впереди и белым небом было каким-то тягуче-спокойным. Словно время тут застыло много лет назад.       Голубая «Волга» Овдия остановилась у самого моря на пристани возле какого-то низенького ухоженного здания с большими окнами. Над его тяжелой разукрашенной дверью, выходившей к морю, висела деревянная табличка с гордой золоченой надписью: «Бар: у берега».       Все стены этого Бара были исписаны свежими цветными граффити: нецензурными словами и формулами. Овдий задумчиво смотрел на закон Хаббла, соседствующий со словами: «Бля» и «Хуй барыгам», как Паисий затормошил его за плечо рукой. dS = δQ/T = 1/T * dU + P/T * dV — Смотри, Овдий, смотри! — горячо зашептал он и проворно выпрыгнул из машины.       Овдий последовал за ним.       Земля на пристани была покрыта не асфальтом, а большими, тяжелыми, квадратными и гладкими бетонными плитами, примерно три на три метра каждая. Плиты подходили впритык к морю, чуть наклоняясь к воде, и волны плескались с ними вровень.       Слева от машины, за гаражами и каким-то сараем, сразу начинались кусты, деревья и лес, а чуть дальше виднелся западный мыс. Справа простирались здания Б’тхнк Чтенф, а вдали виднелась очертания волнорезов.       Перед милиционерами раскинулась водная гладь Северного Залива. На одном из деревянных мостков пристани сидели какие-то милующиеся подростки, с подозрением косившиеся на людей.       А за ними по воде Залива к бетонным плитам брела почтенного вида бабушка в засученных по колено свободных джинсах. Она тянула за собой на верёвке моторную лодку, и дальше за ней, метрах в двадцати, брели ещё двое людей: один тащил за собой другую лодку, а второй нёс какое-то ведро.       Вода едва доходила им до середины бедра. — Бабушка... простите, — обратился к почтенной женщине Паисий, когда та добрела до пристани и утёрла со лба пот, — А почему тут так... неглубоко? — Так залив же, милый, — засмеялась бабушка. Ее лицо было похоже на отполированный ветром и волнами камень западного мыса, — Тут всегда так мелко. Ну, почти всегда, во время прилива тут наоборот, очень глубоко. Так глубоко, что даже никто не плавает. Видишь, куда лодки сегодня утром отнесло? — она махнула за спину на человека, который тянул по воде за собой моторку, — Тащить обратно пришлось. — Сегодня утром был прилив? — спросил Паисий. — Ну да, — бабушка сощурилась на него, — Не местный что ли, да?       Паисий кивнул. Бабушка хмыкнула и, повернувшись к ним спиной, принялась вытягивать лодку на берег.       Обратно по бетонке к указателям: «Б’тхнк Чтенф» и «В’глйзз» они ехали в молчании. Когда Овдий свернул на дорогу, ведущую к восточному мысу, Паисий не выдержал: — Сегодня утром был прилив, — сказал он, — Может быть... может быть это случается во время приливов? — Что «это»? — уточнил Овдий, — Из ниоткуда у самого берега под водой вдруг появляется глубокий обрыв, уходящий под пристань этого городка с гигантским существом, размером с сам Залив, и четырехрукими русалками?       Паисий неопределённо дёрнул плечами, глядя в окно. — Ну, старушка же сказала, что во время приливов в заливе становится очень глубоко. Сейчас там так мелко, ты видел? Но что-то я не заметил, чтобы воде было куда подниматься. Здания стоят почти впритык, а вода вровень с теми плитами. Ты слышал, что она сказала? «Так глубоко, что даже никто не плавает.» — так она сказала. А воде некуда подниматься, если только у них город не затапливает.       Овдий не нашёлся, что на это ответить.       От асфальтовой дороги, ведущей к восточному мысу, отходила одна проселочная, и на повороте стоял очередной указатель.       «Фхлегетх» — гласила надпись, указывающая на проселочную дорогу.       «В’глйзз» — неизменно указывала табличка прямо.       Вокруг по-прежнему были деревья, и от красных стволов сосен отчего-то веяло какой-то тоской.       Когда «Волга» подъезжала к восточному мысу, деревья поредели, а впереди замаячил белый свет — видимо там кончался лес и начинались какие-нибудь поля или пустоши.       У последней развилки, где дорога круто поворачивала налево в сторону восточного мыса, Овдий притормозил.       «В’глйзз» — указывало в сторону мыса, но асфальтная дорога здесь не кончалась, а шла дальше, туда где виднелись не то пустоши, не то поля.       «Лв'нафх» — было написано на проржавевшей табличке, указывающей в сторону полей.       Овдий свернул тут.       В’глйзз представлял собой куда более тягостное зрелище, чем Б’тхнк Чтенф. Социалистических строений тут не было вообще, а только старые бревенчатые дома. Это вообще было похоже не на город, а скорее на деревню какую-то. Деревья плотно подходили к стенам некоторых домов. Какие-то строения были явно заброшены, и в пустых чёрных окнах виднелась только темнота и сырость. Знаменитый консервный завод прятался за бревенчатыми домами и деревьями, и выглядел так, словно вот-вот должен был рухнуть. Проезжая через город, Овдий увидел только три машины, и две из них были без шин и проржавели насквозь.       Здесь царило всеобщее ощущение разрухи и разложения.       Хмурые лица на деревянных крыльцах смотрели на голубую «Волгу» милиционеров не с любопытством, а с настороженностью и даже с неодобрением.       Пробегавшие мимо дети показали медленно проезжавшей «Волге» средние пальцы, а кто-то вдогонку кинул не то бутылку, не то камень, а потом добрые детишки скрылись за деревьями. — Как-то не очень хочется спрашивать у них, как найти Ану Муер, да? — хмыкнул Паисий.       Овдий не ответил ему. Стыдно говорить, но, вообще-то, когда он был ещё мальчишкой, они с друзьями тоже иногда кидали в машины палки... дети. Ничего нового.       Впереди замаячило белое двухэтажное здание из бетона, и Овдий бездумно двинул к нему. Это сооружение было единственным в городе, которое не казалось построенным в позапрошлом столетии.       Вокруг здания был соображен газон, и все это дело огородили чёрным железным заборчиком. Судя по большому количеству курящих подростков и детей вокруг, Овдий предположил, что это школа. Странное дело, детей здесь было довольно много, одних курящих Овдий насчитал с два десятка. Не могли же они все жить в этом разваливающемся городке? Или в местечке «у Чертового Рифа» была одна школа на всю округу? — Извините, гражданка, — Овдий притормозил возле девушки, с меланхоличным видом курящей сигарету в стороне от больших кампаний.       Девушка была ярко накрашена, одета во все чёрное и почему-то дырявое. Она настороженно подняла на милиционера глаза и почесала прыщавый лоб. Овдий чуть улыбнулся ей, стараясь не спугнуть, и девочка робко улыбнулась в ответ. — Не подскажите, где можно найти Ану Муер? — спросил Овдий, — Он живет где-то в В’глйзз.       Девочка тихо засмеялась. Этот смех звучал так, будто бы все знали, где можно найти Ану, и мысль о том, что кто-то может этого не знать, была сама по себе смешной. — Судава, а потом тудава, товарищи, — сказала она, показывая направление рукой, — У него тама дом. Двухэтажный такой, точно не пропустите. Только его может тама и не быть. Если не будет — значится он на волнорезах, просто подождёте его, ага. А вы к нему по поводу земляники, да?       Овдий нерешительно покачал головой. Увидев недоумение на его лице, она посчитала нужным уточнить: — Весна ещё не скоро будет, — медленно, с расстановкой, будто для очень глупого ребёнка повторила она, — Вы слишком рано приехали, понимаете? Весна зимой бывает. Ну, или еще очень редко осенью.       Овдий ровным счётом ничего не понял, но решил на всякий случайно кивнуть. Он поблагодарил незнакомку за помощь, а та замахала ему рукой. Отъезжая, он видел, как к девушке подходят приятели и о чем-то с интересом ее спрашивают, указывая на машину. — Ты понял, о чем она говорит? — спросил Овдий у Паисия.       Тот выглядел на удивление хмурым, даже озабоченным. — Знаешь, — сказал он задумчиво, — Ты будешь смеяться, но да, кажется я понял.       Овдий действительно не смог скрыть недоуменного смешка. — Да ну? — спросил он, — И о чем же?       «Волга» объехала школу и, следуя указаниям девушки, Овдий направил машину сначала «судава», а потом «тудава». После минутного молчания, глядя почему-то не на него, а в окно, Паисий спросил: — Тебе не рассказывали на ночь истории... сказки, родители там, может быть тетя или бабушка с дедушкой? — Паисий покачал головой будто бы про себя и тут же тихо добавил, — Истории про русалок и волнорезы В’глйзз. Мол де во время Земляничной Весны, которая случается чаще всего зимой или очень редко — осенью, великий К’нарк, морской змей, поднимается из глубин моря, а русалки в тумане собираются на волнорезах в гроте Агл Н'гхал Хрлиргх. Там они могут исполнить любое твое желание, но взамен заберут твоё сердце. Ничего не напоминает, Овдий? Ты... помнишь, как назывался тот грот на волнорезах в рассказе Гануси?       Овдий покачал головой. — Разве это запомнишь, — сказал он, стараясь не глядеть на какого-то премерзкого старика, который волком, не мигая, следил белыми слепыми глазами за машиной, — Эти названия выговаривать — язык сломать можно. — Значит не рассказывали тебе этих сказок, — вздохнул Паисий, — Ну, или ты их забыл. Агл Н'гхал Хрлиргх — тот самый грот на волнорезах, у которого, по словам Гануси, они встретили Ану Муер и того второго, веснушчатого. А какие рисунки там были на стенах, помнишь? Как русалки вынимают у людей из груди сердце и...       Паисий замолчал, грызя ногти. Овдий едва сдержался, чтобы не открыть окно и не закурить.       Двухэтажный дом нашёлся там, где и говорила девочка. На крыльце собрались трое. Один какой-то чёрный, он сидел на корточках и склонился над маленьким столиком, напротив него вальяжно развалился в кресле второй — темноволосый молодой человек, а рядом с ними на стену дома облокотился вихрастого вида третий субъект в мятой одежде.       Милиционеры не успели даже подъехать к дому, а Овдий смог только мельком бросить взгляд на трёх людей, один из которых, предположительно должен был быть Аной, как у Паисия запищал телефон. Он нахмурится, вытащил его из кармана и нахмурился ещё сильнее. — Это Азалина, — сказал Паисий, — Притормози.       Машина остановилась. Паисий поднёс телефон к уху и ответил, а Овдий краем глаза увидел, что трое личностей на крыльце на секунду оторвались от созерцания маленького столика, глянули на машину, а потом склонились над столом обратно. Что они там делают? Играют в шашки что ли?       Из телефона слышался неразборчивый голос Азалины — у Паисия были проблемы с динамиком, даже сидя на соседнем кресле Овдий мог расслышать отдельные слова. Что-то про таз, про ноги... и ещё одно слово Азя повторила несколько раз: «пропала».       Паисий ничего не отвечал, застыл, сжав губы с таким напряжением, что они побелели. — Я поставлю на громкую связь, — сказал Паисий секунд через пятнадцать после начала звонка.       Он оторвал телефон от уха и положил его в раскрытую ладонь. Машину заполонило тихое, ровное дыхание Азалины. — Повтори пожалуйста то, что ты только что мне сказала, — попросил Паисий, — Я поставил на громкую связь, Овдий тебя слушает. — Она пропала. — донёсся из динамиков хрипловатый голос Азалины, — Гануся пропала. Она исчезла. — Что значит пропала? — переспросила Овдий, — Куда пропала? Как? — Не знаю, — ответила Азалина, — Я... она была вся поцарапанная, в соли, а в ванную идти боялась, там же вода. Она боялась, что, если ляжет в ванную, то исчезнет в море так же, как исчезли остальные. Говорила, что видит в воде то огромное существо. Ну, я решила, что лучше будет, если ее помоют не в больнице, а я из тазика, пока ей не станет лучше, понимаете?       Ее голос был спокойным, милиционерка всегда сохраняла железное самообладание, но было в ее тоне что-то, что совсем не понравилось Овдию. — Я сказала ей, что буду рядом, и что ничего с ней не случится. — продолжала трубка, — Посоветовала ей не смотреть на воду. У неё были все чертовы ноги стёрты, я уговорила ее поставить их в воду, а она держала меня за руку, чтобы ей было не так страшно. Там ведь было-то воды в тазу...       Азалина замолчала, явно не торопясь продолжать. Овдий раздраженно потёр рукой лицо. — Ну и что? — спросил он, и сам удивился, как зло прозвучал его голос, — И что из этого? — Ничего. — ответила трубка, — Она пропала в тазу. Опустила ноги и... пропала. Ее утянуло туда, Овдий. Я слышу, как ты раздраженно скрипишь зубами, но я своими глазами это видела: ее туда затянуло. Ее затянуло в глубину. Меня чуть не затянуло следом, она ведь до последнего момента держала мою руку... смешно. Я сказала ей, что буду рядом, и, что, если держать меня за руку, не смотреть на воду и рассказывать о чем-нибудь — то ничего страшного не случится... как глупо. — Азалина глубоко вздохнула, — Знаете, ребят, я ведь... тоже увидела ЭТО. Там, в тазу, когда она... — милиционерка нервно хмыкнула, — Когда ее утянуло. Я сейчас сижу спиной к этому тазу, но я... я слышу, как оно там плещется... я знаю, что, когда я повернусь, то увижу там глубину.       Овдий увидел, что Паисий закрыл лицо руками. Он вдруг понял, что сам сидит с открытым ртом, но не знает, что сказать. — И знаете, ребят, — выдержка не оставляла Азалину, только голос совсем чуть-чуть начал дрожать, — Найдите этого Ану. Мне все равно, что вы сделаете, но выясните правду. Вы должны сделать это. Гануся не заслужила такого конца. — Азалина... — начал Овдий, не зная толком, что хочет сказать, но говорить ничего не пришлось, женщина его перебила: — Будь ты мужиком, хоть раз в жизни! — воскликнула она, и в ее голосе звучало нездоровое веселье, — Думай головой, и используй логику и факты. Паисий? А ты не распускай нюни. — Азалина начала говорить тише и забормотала, — Через стакан... она сказала, что того утянуло через стакан... к дьяволу это.       Связь прервалась. — Она скинула, — сказал Паисий и торопливо набрал ее номер ещё раз. Безрезультатно. — Она отключила телефон. — сказал он и откинулся на спинку сиденья.       Некоторое время милиционеры сидели в тишине. Над крышей серо-голубой, как облачко, старенькой «Волги» пролетел буревестник. Потом Овдий открыл дверь и решительно вылез наружу. — Постой, — Паисий торопливо последовал за ним, обежал машину и схватил его за плечо, — Что ты хочешь сделать? Если... если Гануся правда пропала, то причастность Аны к исчезновению остальных трёх... в смысле, кроме Гануси никто даже не может подтвердить, что они плавали именно в Северный Залив. — Я хочу убедиться, — сказал Овдий, — И знаю один способ это сделать, не спрашивай пожалуйста, просто слушай меня внимательно. Это все какой-то бред, но... я хочу убедиться. Ты позвони сейчас кому-нибудь знакомому из Господарии, попроси их съездить в участок, хорошо? А потом позвони той своей докторке в «У Волны». Что хочешь сделай, Паисий, но, чтобы мы могли сейчас поехать с этим Аной и сделать ему… даже не знаю, рентген? Узи? Делают вообще узи грудной клетки? Скажи своей этой... нам нужно посмотреть на его сердце, и что он сам знать об этом не будет и не должен, ты понял? — Но... — протянул Паисий. — Ты понял, что надо делать? — с нажимом повторил Овдий. — Понял. — со всей серьезностью ответил коллега.       На крыльце действительно играли, но не в шашки, а в шахматы.       Тот чёрный, который сидел на корточках, действительно был чёрным. Вытянутый, стройный, безволосый, с очень правильными и тонкими чертами лица. Это был не негр: его кожа была не коричневой, а чёрной и темно-серой, как мокрый асфальт.       Чёрный и тонкий, одетый почему-то в строгую рубашку и жилетку, сидел на корточках перед столом, заставленным шахматными фигурками, и невозможно было хотя бы примерно предположить его возраст.       К стене привалился вихрастый субъект с по-детски округлым и милым лицом. Он следил за игрой, и Овдию вдруг очень не понравились редкие веснушки на его щеках.       Второй игрок развалился на кресле. Это был бледный, темноволосый и чернобровый, с полными яркими губами парень, по-другому не скажешь, на вид ему было лет двадцать... максимум двадцать пять. Одет был в мятую грязную рубаху без пуговиц, грязные кроссовки и старые тренировочные синие штаны. Смазливое и бледное лицо портили только кровоподтёк на левой скуле и отёкшая малинового цвета переносица. Будто бы совсем недавно кто-то хорошенько вмазал ему по лицу, разбив нос.       И только когда Овдий шагнул на крыльцо, компания оторвалась от игры и подняла на него глаза.       Чёрный неизвестной расы очень учтиво сказал: — Сэр.       И чуть наклонил голову. А веснушчатый просто с интересом вытаращил на милиционера глаза. — Вы — Ана Муер? — не то спросил, не то констатировал Овдий, безошибочно обращаясь к развалившемуся на кресле чернобровому. — Ага. — улыбнулся он, будто бы смущенно опуская вниз длинные черные ресницы, — А вы... вы — товарищ милиционер из городка Сгн'вахл, верно?       Овдий почувствовал, что хмурится против своей воли. Отчего-то весьма неприятно было слышать из уст Аны старое название «У Золотого Угря», название, которое было в обиходе много лет назад, когда городок еще считался частью местечка «у Чертового Рифа».       И неприятно было знать, что этот слащавого вида субъект знает, откуда он. — Моя дочь постоянно торчала у вас, — невинно объяснил Ана с таким видом, будто бы все мысли Овдия были написаны у него на лице, — Получала документы на новое место жительство. Мы с ней тогда созванивались... она подробно описала и ужасную бюрократию, и вас, и ещё двух других. Особенно ей понравилась милиционерка. Она рассказывала о ней, как об исключительно компетентной работнице и начитанной женщине. Она ещё работает у вас?       Овдий облизнул губы. Мгновением позже Ана в точности повторил его жест. — Работала, до сегодняшнего дня. — наконец сказал милиционер. — Какая жалость, — покачал головой Ана, а потом подался вперёд и очень мило заулыбался, — Собственно, товарищ милицейский, а что вас сюда привело? Опять что-то с Сиреной? — Не совсем, — сказал Овдий. Он махнул рукой на лицо Аны и спросил, — Подрались с кем-то? — Ага. — беззаботно ответил он и, не глядя, выкинул руку в сторону веснушчатого, привалившегося к стене, — С ним вот. Не сошлись вчера во мнениях по поводу результатов шахматного матча.       Веснушчатый громко фыркнул, закрыв рот рукой. — Вот как. — закивал Овдий, — Извините, но вы не могли бы снять рубашку? — Так сразу? — отшутился Ана, но видимо напрягся и совсем невесело сощурил на него свои неприятные темно-карие глаза.       Чёрный тут же поднялся с пола, отряхивая тонкими руками брюки. — Сэр, прошу прощения, что встреваю в разговор, сэр, но это звучит весьма двусмысленно и оскорбительно. — сказал он, вытягиваясь в струнку так ровно, что солдат бы позавидовал его осанке. — Мы ищем человека, — объяснился Овдий, — Из отличительных черт — старое огнестрельное ранение в живот. Описание весьма скудное, но мы имеем все основания предполагать, что это он вчера, здесь, на бетонке, напал на двух женщин... одна ударила его по лицу, и, судя по показаниям, разбила нос. — О. — Ана явно удивился, но заметно расслабился и улыбнулся, — Да пожалуйста, сейчас сниму. Может быть потом угостите чашкой кофе?       Овдий не стал ничего на это отвечать, напряжённо глядя на то, как Ана стаскивает с себя рубашку.       На его бледной груди с редкими тёмными волосками вдоль правой и левой ключицы шли старые, но яркие, красные, узловатые рубцы. Они соединялись по середине и шли вниз красной полосой почти до пупка.       Овдий почувствовал, что у него волосы на руках зашевелились. — Этот шрам, — он показал на жуткий багровый У-образный рубец, — Откуда он? — Операцию делали на открытом сердце. — с очень честным лицом ответил Ана, а потом шагнул к Овдию и шепнул ему, насмешливо щуря глаза: — Чуть было не умер. — Или вытаскивали пулю из живота, — сказал Овдий, выгибая скептично бровь и улыбаясь уголком губ, товарищ-сэр-милиционер при исполнении.       Будто бы не он сейчас слушал пять минут назад по телефону о пропавшей в тазу женщине. — Какая-то глупость, сэр, — в разговор опять вклинится тот чёрный человек с самым озабоченным видом, — Где вы видели, чтобы такой шрам оставляли после операций по вытаскиванию пули из живота? — Нигде, — согласился Овдий, — Но и чтобы такие шрамы оставляли после операций на сердце, я тоже не слышал.       Ана всплеснул руками, явно не зная, что на это ответить. — Вы можете проехать с нами в клинику, — предложил Овдий, пожимая плечами, — Врач посмотрит и скажет, было ли у вас ранение в живот или нет. — он нарочито махнул рукой, показывая именно на живот.       Ана нерешительно прижал к груди руки со скомканной рубашкой. Почти не мигая, смотрел на милиционера своими большими карими глазами. Он выглядел таким растерянными, что вдруг, буквально на секунду, Овдию стало совестно, что он обманывает этого, несомненно хорошего парня.       У Азалины бывает иногда странное чувство юмора. Она ведь могла и подшутить... наверняка человек из Господарии сейчас приедет туда и скажет, что две женщины затеяли какой-нибудь розыгрыш.       Стоило только об этом подумать, как Овдий испытал ужасное облегчение.       С другой стороны, ничего не будет этому юноше, если ему осмотрят грудную клетку. Все это глупости конечно, а у Овдия могут быть потом проблемы, но... как он и сказал Паисию, стоило убедиться. — Или мы можем вернуться через пару дней с официальным документом, — сказал Овдий, — Но тогда вам придётся ещё сидеть в участке, а нам придётся ещё заполнять бланки... — Я понял, — перебил его Ана, — А что мне будут делать? Как врач посмотрит? — Да брюшную полость только осмотрят и все, — Овдий приложил руку себе к низу живота и заставил свой голос звучать чуть раздраженно и недоуменно, будто бы он был удивлён, что человек боится такой простой процедуры, а потом добавил чуть насмешливо, — Не бойтесь, это не больно. Могу подержать вас за ручку.       Ана оглянулся на своих приятелей. Судя по всему, он не очень разбирался в медицинских методах. Видимо, он поверил Овдию, хотя милиционер уже сам нашел слишком явные дыры в своем вранье. — Да сходи, — пожал плечами веснушчатый, — И от тебя отстанут. — Не нравится мне это, сэр, — нахмурился чёрный, — Может быть мне поехать с вами? — Исключено. — слишком поспешно сказал Овдий, а чёрный как-то очень неприятно и подозрительно на него посмотрел. — Ну, ладно, — невнятно пробормотал Ана, надевая рубашку обратно, — Я поеду. Это же недолго. Мне там нужны какие-нибудь документы? — Нужны, — кивнул Овдий, — Возможно понадобится паспорт.       Пока Ана ходил за паспортом, чёрный и веснушчатый, не мигая, смотрели на Овдия в упор.       Эти двое больше ничего не сказали ни Ане, ни друг другу, но на прощание каждый тронул своей рукой руку Аны, и этот жест вдруг почему-то очень и очень не понравился Овдию. — О, — Паисий переводил взгляд с Аны на Овдия, явно стараясь не сболтнуть чего лишнего, —Он... он все-таки едет с нами? — Да, — кивнул Овдий, радуясь тому, что у него такой сообразительный коллега, — Сейчас глянем, было ли у него ранение в живот или нет.       Паисий глубокомысленно кивнул.       Ана держал себя рукой за локоть другой руки, и с тревогой смотрел на второго милиционера. — Садитесь пожалуйста, — Овдий открыл перед Муер дверь и хотел было по привычке положить руку на его плечо, чтобы настойчиво подтолкнуть внутрь машины, но потом опустил ладонь.       Неожиданно неприятной и тревожной была мысль о том, что ему нужно будет коснуться этого человека.       Ана это, вероятно, заметил, потому что, сев на чёрное сиденье, посмотрел на Овдия внезапно насмешливо. А потом улыбнулся и подмигнул ему.       И что-то неприятное было в этой улыбке, что-то хищное... Овдий подумал о том, что Азя никогда бы в жизни не стала над ними так жестоко шутить, что Ганусе врать не было смысла... И слова той бабушки, которая на пристани в Б’тхнк Чтенф тянула свою лодку, о том, что во время прилива там так становится так глубоко, что даже никто не плавает... А ведь воде и правда подниматься там некуда.       Милиционер с силой захлопнул дверцу. — Ты дозвонился до своей докторки? Договорился? — тихо прошептал Овдий, проходя мимо Паисия к двери водительского места. — Да, — так же тихо ответил Паисий. Лицо у него было встревоженное и бледное, — Ленка все сделает. И я попросил съездить знакомого в участок... Овдий, послушай...       Овдий повернул к нему голову. — Зачем тебе это нужно? — тихо прошипел Паисий, чуть кивая на машину. По выражению лица коллеги Овдий понял, что тот прекрасно знает ответ, но просто хочет услышать это. — Я хочу увидеть, есть ли у него сердце, — прошептал Овдий, — Потому что, если это не так... убери, убери, сейчас же убери руки от груди! Он же увидит. — А... ну я примерно так же Ленке и сказал, — Паисий послушно сцепил руки за спиной, — Из вариантов у нас только МРТ сегодня. Нам же не нужно было там всякие эти контрасты... только посмотреть, имеется сердце или нет? Потому что я сказал Ленке, что просто томографию сделать, без всякого этого... — Не нужно, не нужно, все правильно сказал, — Овдий мягко постучал его по локтю, — Давай, запрыгивай.       Машина отъехала от дома. Ана сидел, прижавшись здоровой стороной лица к окну. Паисий пару раз нервно поглядывал на Овдия. «Не нравится мне эта твоя затея» — прочитал он в его взгляде. — Вы ведь так и не представились, — вдруг Ана нарушил тишину, — А вашего приятеля я вообще в первый раз вижу. — Овдий Олегович. — нехотя представился Овдий. — Паисий Вавилович. — сказал Паисий. — Как мило. — тихо сказал Ана и опять привалился к окну.       «Волга» проехала школу, подростки все так же неизменно курили, а Овдию вдруг пришла в голову одна мысль... странно, что он не подумал об этом раньше.       Та девочка, Сирена, которая с год назад некоторое время крутилась у них с документами, ей было сколько лет? Девятнадцать? Двадцать? Ана сказал, что это была его дочь.       Овдий скосил глаза на зеркало, глядя на Ану Муер. По виду ему нельзя было дать больше двадцати пяти никак. Может быть неродная дочь? — Я посмотрю ваш паспорт? — спросил он. — Да пожалуйста, — сказал Ана, залезая в карман синих треников. Через секунду он уже протягивал милиционеру коричневую книжечку.       Овдий притормозил, осторожно взял дубликат бесценного груза за уголок, чтобы не соприкоснуться случайно с бледными пальцами.       На фотографии волосы у Аны были сбриты под ноль, но так он ничуть не изменился. Овдий бегло просмотрел разворот глазами, ища дату рождения...       Замер, недоуменно глядя на цифру. — Можно? — не дожидаясь ответа, Паисий забрал паспорт из рук Овдия и вперился глазами в страницу. — Вам сорок девять лет? — удивленно спросил Паисий, переводя взгляд с фотографии на живого Ану.       Ана недовольно зафырчал. — А у вас проблемы со зрением? — буркнул он, выставляя вперёд руку.       Милиционеры переглянулись. Паисий вложил коричневую книжку в протянутую руку, и Овдий заметил, что его коллега точно так же старается изо всех сил не коснуться случайно пальцев Аны.       Муер тут же убрал паспорт в карман и откинулся обратно на сиденье, прижался щекой к окну, тихо бормоча что-то о том, что хочет купить для паспорта какую-нибудь смешную обложку с какой-нибудь птичкой.       Они тронулись с места, и почти сразу же у Паисия запищал телефон. Овдий непроизвольно вздрогнул. Этот звук вызвал у него ассоциации с тем телефонным звонком и Ганусей, которая, по словам Азалины, пропала в тазу. «Ее туда затянуло.» — так сказала Азя, — «Ее затянуло в глубину».       Паисий глянул на экран и тут же торопливо ответил на звонок. — Да, — сказал он, — Ага. Уже там?       Неразборчивый голос что-то громко говорил из динамика, и Овдий скосил глаза на Ану в зеркало заднего вида. Тот все ещё смотрел в окно, и выглядел сонным. — Все осмотрели? — тихо уточнил Паисий. — Можешь сфотографировать сейчас и прислать мне? Нет, только, ради бога, не говори никому.       По мере телефонного разговора его лицо становилось все печальнее и печальнее. Когда Паисий повесил трубку, то выглядел так, словно готов был заплакать. — Их там нигде нет. — одними губами прошептал он Овдию.       Телефон тихо пискнул, оповещая о пришедшем сообщении. Не глядя, Паисий протянул трубку Овдию, и тот опять притормозил, с усилием щурясь на экран.       Это была отвратительного качества фотография. На фотографии был виден кусочек стола Овдия — милиционер сразу же узнал знакомую чёрную дырку от своей сигареты и стружку от карандаша. На столе лежал мятый листок бумаги, где почерком Ази значилось следующее: «Пошла в ванную. Не хочу ждать, пока меня утянет через стакан с водой. И не хочу, чтобы это произошло случайно рядом с кем-то, не хочу, чтобы кто-нибудь ещё увидел это. Люблю вас.» — Почему опять остановились? — послышался с заднего сидения сонный голос.       Паисий вытер рукавом мокрые глаза. — На сообщение надо было ответить, — сказал Овдий и двинулся с места.       Что за существо сидело сейчас на заднем сиденье милицейской машины и сонно смотрело в окно?       И ещё один вопрос не давал Овдию покоя — если вдруг это все окажется правдой... если МРТ покажет, что у сидящего позади них и и правда нет сердца, то сколько таких людей с У-образным шрамом живет в местечке «у Чертового Рифа»?       Гануся рассказала, что видела толпы и толпы людей под водой.       Может быть они живут не только в местечке... может быть они есть и в «У Золотого Угря»... днём проходят мимо, здороваются, улыбаются, а по ночам уплывают в темные воды моря совокупляться с тварями, чьи движения одним своим видом вызывают у человека отторжение.       Телефон у Овдия пискнул. Не отпуская руль, он вытащил его из кармана и глянул на экран — это было сообщение от Паисия: «Лена попросила, чтобы сначала пришёл я, а потом уже ты с тем, кому надо делать томографию.»       Овдий посмотрел на Паисия и поднял бровь. Тот уткнулся в телефон, что-то быстро печатая, и через секунду телефон пискнул снова: «Она записала нас на МРТ на мое имя, так что, если что, то его официально делают мне.»       Использовать логику и факты. И думать головой. Так говорила Азалина. ***       Когда серо-голубая машинка-облачко остановилась около поликлиники, милиционеры обнаружили, что Ана благополучно заснул. Он подобрал под себя ноги, пачкая сиденье грязными подошвами кроссовок и уткнулся лицом в коленки, положив под щеку кулак.       «У Волны» встретил людей оживлёнными улицами, дымом из труб заводов, машинами и хорошим асфальтом. После тех посёлков из местечка отрадно было видеть яркие вывески магазинов, грузовики и строительные краны.       Паисий открыл дверь и вышел, а Ана вздрогнул и поднял голову. — Приехали, — сообщил ему Овдий, — Сейчас коллега разберётся там с бумагами и нас позовёт.       В зеркале он видел, как Ана зевает, потягивается, а потом с большим интересом осматривает здание поликлиники в окне. — Какая клиника, — сказал он, неопределённо взмахивая рукой, — Большая. Это мы в Сгн'вахл? — Мы в «У Волны», —ответил Овдий с тихим раздражением, — И наш городок вот уже много лет, как называется «У Золотого Угря». Это больше не часть местечка. — А надолго ли? — вопрос Ана задал с очень милой и отстранённый улыбкой.       Он продолжал рассматривать двери поликлиники, а потом вдруг подался вперёд, опираясь о спинку переднего сиденья. Его бледное улыбающееся лицо неожиданно оказалось рядом с правым плечом Овдия.       Милиционер от чего-то непроизвольно дернулся. Он рассеяно перевёл взгляд с красно-синей распухшей скулы и разбитого носа на такие же яркие губы Аны и большие карие глаза с длинными ресницами. В уголке его правого глаза Овдий заметил кусочек сна. — Вы женаты? — вдруг спросил Ана, все так же мило улыбаясь. — Что? — Вы женаты? — переспросил Муер, делая неопределенный жест рукой, — Или может быть не женаты, а может быть есть... кто-то? — Ч... нет. — Овдий поймал себя на том, что от чего-то не может отвести взгляда от темных глаз Аны.        В этих карих глазах начало проскальзывать что-то такое холодное, неприятное, даже вызывающее отвращение... и от того пугающе притягательное. — Не хватает времени на отношения, да? Работа? — Ана понимающе заулыбался, — Может быть после всего этого сходим, посидим на пристани? Я бы мог бы рассказать вам много чего интересного о море, и о том, что там обитает. — Нет. — резко ответил Овдий и с усилием отвернулся, а потом почему-то добавил, глядя в зеркало заднего вида, — Я не гей. — Нет? — очень удивился Ана, а потом его лицо приобрело такое снисходительное выражение, что Овдию захотелось врезать ему по носу ещё раз. — А, — через секунду понимающе протянул Ана и хмыкнул, — Ну так я сразу понял, что вы «не гей». — и подмигнул.       И на мгновение, Овдий готов был в этом поклясться, он увидел в зеркале, как что-то извивается в глазах Аны.       Телефон пискнул. «Первый этаж, 6 кабинет, прямо и сразу направо от выхода» — написал Паисий. — Или вы могли бы купить мне кофе, — сказал Ана, когда они вылезли из машины, — За то, что так бесцеремонно меня забрали из дома и заставили раздеться. — Хватит. — попросил Овдий. — Я бы много интересного вам показал, — Ана остановился у тяжёлой железной двери поликлиники.       Если бы это можно было бы воспринять просто как двусмысленную фразу с сексуальным подтекстом, руки Овдия бы так не дрожали, когда он открывал дверь.       Но слова Аны вызывали в нем нешуточную тревогу. Если этот... это существо — не человек совсем, то страшно было представить, что он там собрался показывать и рассказывать про море и тех, кто там обитает.       Внутри поликлиники почти никого не было: два каких-то пьяных забулдыги, женщина с ребёнком в приёмной и очень милого вида толстенький парень за стойкой регистрации. — Не интересует. — медленно и с расстановкой сказал Овдий.       Ана позади него вздохнул. — Многое теряете. — в его голосе вдруг послышалась неприязнь.       Вперёд и сразу направо...       На светло-зелёных стенах клиники местами отваливалась штукатурка. Двери первого, второго, третьего, четвёртого и пятого кабинета были в порядке, а вот дверь шестого, конечно же, была самой побитой, и, к тому же, у неё отсутствовал номер. Судя по всему, отвалился он уже много лет назад. Но мятая табличка с надписью: «Магнитно-резонансная томография» ясно указывала на то, что это была нужная им дверь.       Овдий постучал и открыл. Кабинет под номером шесть представлял собой довольно-таки тесную прямоугольную комнатушку без окон и все с такими же светло-зелёными стенами. Аппарат для МРТ, похожий на извращённый гроб в виде пончика, находился около двери. На другом конце комнаты стоял стол с мониторами, он был отгорожен от аппарата тоненькой стеночкой.       Из двери был видел только самый краешек стола, и, чтобы увидеть его целиком, надо было пройти чуть вперёд. — А вот и вы! — Елена сидела на крутящемся кресле перед мониторами, а рядом на крохотной табуреточке примостился Паисий и без интереса разглядывал клавиатуру. Когда он увидел Овдия, то вскочил, облегченно улыбаясь и чуть было не разлил маленький графин с водой, который зачем-то тут стоял на полу в уголке. — Ну и в какую авантюру вы меня втянули... — тихо вздохнула докторка, — Зовите сюда вашу подопытную крысу. — Лен... потише, — Паисий испуганно мазнул пальцем по губам, — Пожалуйста.       Овдий повернулся, чтобы позвать Муера, но того рядом не оказалось. Выглянув в коридор, милиционер увидел, что Ана прошёл дальше кабинета и замер рядом с дверью, на которой значилась цифра восемь. Перед ним застыл какой-то худощавый и высокий врач в тонких очках и интеллигентного вида. Овдий рассеяно отметил, что у врача молодое лицо, но седые, зачёсанные назад волосы, а ещё превосходные серые бакенбарды, но без бороды и усов...       Ана и врач даже не смотрели друг на друга, уставившись куда-то в пол, но их правые руки были сцеплены, будто бы в бесконечно долгом рукопожатии.       И что-то в этом жесте напомнило Овдию то, как Ана прощался со своими приятелями у в В’глйзз. — Муер! — хрипловатым голосом позвал Овдий, а Ана с врачом тут же одинаковым движениям расцепили руки и синхронно подняли головы, смотря на него.       Овдий махнул рукой в открытую дверь.       Ана выглядел каким-то очень довольным, и, улыбаясь, прошествовал в кабинет. Когда он проходил мимо Овдия, то милиционер настороженно следил за его плечом, чтобы Ана, не приведи господь, случайно не коснулся его. Ана неосторожно махнул рукой и Овдий отшатнулся назад. — Да у вас и правда проблемы. — насмешливо сказал ему Ана.       Он с интересом огляделся в кабинете и потрогал аппарат, а потом повернулся к Овдию и пожурил милиционера: — А ведь обещали меня за ручку держать. — Никаких ручек. — из-за стеночки к ним со своего места поднялась Елена, — Здесь излучение.       Ана робко поднял ладонь и помахал ей. — Здравствуйте, меня зовут Елена Натальевна, сейчас я буду сканировать вам… брюшную полость, — привычно сказала она, — Цепочки, штучки, металл на штанах... а, они с завязочками. Ну, снимайте, снимайте рубашечку... нет, штаны можете оставить, просто приспустите.       Ана снял рубашку, скомкал ее и прижал к себе. Лена вручила Ане наушники, он вцепился в них и прижал к груди тоже. Муер с тревогой глядел на докторку и смущённо моргал. — Какой интересный шрам у вас, — сказала она, — Красивый. — Операция. — тихо буркнул Ана. — Ну, что вы? Все хорошо, не бойтесь. Будет громко — не пугайтесь, — сказала она, когда Ана уселся на стол, — Давайте, да, вот сюда вот рубашечку. Не дергайтесь, понятно? Лежите смирно, дышите спокойно. Клаустрофобия есть?       Ана испуганно вытаращил глаза и замотал головой.       Овдий подошёл к Паисию и хлопнул его по плечу. Коллега выглядел очень встревоженным, пальцы на правой руке были все изгрызены. Овдий присел на пол у тонкой стеночки, отделяющей мониторы от аппарата. Его правая нога упиралась в табуреточку, на которой примостился Паисий. Рядом с Овдием стоял графин с водой. От чего-то вид воды ему совсем не понравился, и милиционер отодвинул графин подальше от себя.       За стеночкой Ана послушно нацепил на себя наушники и улёгся на стол. Тихо загудел стол аппарата. — Оно движется! — услышал Овдий возглас Аны. — Лягте обратно и не дёргайтесь. — отвечала ему Лена.       Докторка, тихо вздыхая, выплыла из-за стеночки и тут же склонилась над мониторами. На одном из них были видны снимки головы какого-то пациента. — Он не слышит? — тихо спросил Овдий и дёрнул Лену за рукав. Та покачала головой. — В наушниках, — тихо ответила она, — Сейчас включу, и он вообще ничего не будет слышать. Знаете, вы мне по гроб должны будете... помимо всего прочего, сюда обычно никого не пускают. — Елена, послушайте, — Овдий говорил так тихо, что Лене пришлось наклонится к нему, — Мы с Паисием вам очень благодарны, но это важно, ответьте пожалуйста, у вас такой врач... тонкий, высокий... седой, а кожа гладкая, и бакенбарды ещё... и очечки такие...       Паисий с тревогой посмотрел на него. — Акамир Белославович? — немного растерялась Елена, — Ну да, доктор такой у нас. Заведующий педиатрией. — Это покажется странным, но... у него случайно нет такого же шрама? — Овдий махнул рукой в сторону стеночки, где лежал Ана.       Докторка с интересом посмотрела на Овдия. — Вообще-то есть, — очень удивилась она, — Мы как-то все вместе в бассейн ходили... а... почему вы спрашиваете? Пая, почему он спрашивает?       Но Паисий только головой покачал. Они с Овдием переглянулись и напряжённо уставились в монитор.       Лена села на стул, размяла руки. Затыкала на какие-то кнопочки, переставила на столе какие-то предметы местами... вроде бы отодвинула пенал с карандашами. Овдий с Паисием не видели, что она делает, а глядели во все глаза на экран. — Снимок грудной клетки значит, да... — бормотала она, — Сердце вам посмотреть... крупным планом давай... ты кстати, денег-то взял, Пая? Вам же за это платить, я же тебе об этом сказала, да?       Паисий не слышал ее, но кивал.       Елена включила аппарат, и за стенкой зашумело, защёлкало... — Тут значит сейчас будут снимки, — Лена взмахнула руками, показывая на один из мониторов, — О, вот собственно и о...       Она осеклась на полуслове.       Снимок действительно оказался выведен крупным планом. Не множество маленьких, как у того безымянного пациента, что висели до этого на мониторе, а один большой, во весь экран.       Овдий не бы врачом. Да что уж там, милиционер вряд ли мог бы сказать что-то хотя бы о половине серых полос, пятнен и линий на снимке, но общие очертания грудной клетки он, конечно же, узнал.       Светлая полоска кожи по контуру, от чего-то темные пятна лёгких и странной формы пятно посередине.       Овдий не был врачом, но не нужно иметь медицинского образования, чтобы суметь разглядеть на снимке МРТ между лёгкими птицу. У неё было обтекаемое тело, кроткий узкий хвост, недоразвитые миниатюрные лапки, длинный маленький клюв с таким крючком на конце... кто-то из буревестников, может быть тайфунник. При желании можно было разглядеть длинные маховые перья крыльев — они топорщились, прижатые лёгкими.       Защелкало ещё раз. Снимок сменился другим. Теперь Овдий увидел очертания черепа тайфунника, его глазные впадины и шейные позвонки, и две трубочки в разрезе клюва, через которые все буревестники выделяют морскую соль. И это невнятное серое пятно, слишком похожее на одну из крупный артерий и вен, оно проходило птице прямо через рот, а под ней — маленький птичий язычок…       Открылась дверь. В шестой кабинет уверенным шагом вошёл тот интеллигентного вида врач в очках. Акамир Белославович тенью в белом халате подошёл к ним и заглянул в монитор. — Как нехорошо, Елена Натальевна, — сказал он, — И как непрофессионально! — Но... Акамир Белославович... — пролепетала она, глядя то на врача, то в монитор, — Там... там... у него в груди там...       Она беспомощно затыкала пальцем в монитор. — Да знаю, что там, — отмахнулся от неё Акамир Белославович и обратился к Овдию, — Ну что, товарищи, увидели птицу, да? Довольны?       Доктор весьма грубо отодвинул Ленку и защелкал что-то перед мониторами, а потом развернулся и исчез за стеночкой. — Я не понимаю! — воскликнула Елена ему в след.       Зато Овдий все понял. Он поднялся на ноги, но не успел ничего толком объяснить. — Они... он... —милиционер в нервном возбуждении замахал руками, пытаясь подобрать слова, а потом зачем-то затряс Паисия за плечо, — Нам надо уходить, иначе он сейчас скажет, он все скажет... Заткни уши, не слушай, только не слушайте, или мы все исчезнем в тазу!       Через секунду из-за стенки вышел Ана с перекошенным от обиды и злости лицом. За ним — Акамир Белославович. Овдий отстранённо отметил, что врач глядел на черноволосого с исключительным восхищением. Ана был в одних штанах и ботинках, без рубашки, и очень страшно алел шрам на его груди. «Операция на открытом сердце.» — так он сказал.       Лена вскочила со стула и сделала несколько шажков назад, а Паисий, пытаясь отодвинуться от Муера как можно дальше, вжался в стол. Овдий их не винил: Ана двигался как-то настолько неприятно, резко, что один только вид этих хищных движений вызывал панику. — Как гнусно с вашей стороны, как гнусно! — качая головой, сказал Ана, глядя то на Овдия, то на Паисия, — Я ведь вам поверил, пошёл вам на встречу, чтобы вы там с бумажками не возились... а вы! Как гнусно!       С лица Аны совершенно ушло безобидное выражение, и не осталось и следа от милой улыбки. Его черты будто бы заострились, и в них проскальзывало что-то птичье, хищное...       Ана открыл рот и вскинул руку, указывая на троих людей. Овдий понял, что сейчас произойдёт еще до того, как Ана поднял руку, и поэтому успел заткнуть уши прежде, чем его слуха коснулось чудовищное описание неименуемого.       А вот на Паисия и докторку слова подействовали разрушительно.       Сначала, на мгновение, люди просто замерли, с ужасом глядя на Ану.       Потом Паисий зажмурился, замотал головой и схватился за уши, но слишком поздно. Зажмурившись, он изо всех сил засучил ногами, пытаясь отодвинуться назад — но лишь упирался спиной в столешницу. Бессмысленно пытаясь уползти от того, что ему удалось расслышать, Паисий залез на стол, пытаясь слиться со стеной. На пол рядом с Овдием упал монитор.       Елена просто стояла в оцепенении. Пальцы докторки застыли в жутком напряжении и были неестественно растопырены, а ее глаза закатились наверх так, что были видны только белки. Девушка ведь не слышала невероятной истории Гануси, а поэтому просто не знала... Овдий не успел донести до них мысль о том, что надо заткнуть уши.       И она услышала все.       Когда Ана замолчал, Лена так и осталась стоять. Ее руки изогнулись под немыслимым углом, голова повернулась на бок, и она вся выгнулась назад, казалось, ещё чуть-чуть — и подруга Паисия сделает «мостик». От услышанного девушка впала в кататонический ступор.       Ее лицо, повернутое к Овидию, было искажено до неузнаваемости.       Овдий, не отнимая руки от ушей, сполз по стеночке на пол. — Я никому не скажу, — не слыша самого себя, и изо всех сил затыкая уши, бормотал он, — Я не скажу ни слова, забуду все, что увидел! Я никому не скажу, никому!       Ана и доктор переглянулись. Акамир Белославович изящным жестом подхватил с пола графин, и шагнул к Елене, застывшей в неестественной позе посреди комнаты.       Будто бы в замедленном кино Овдий видел, как он подносит к лицу докторки графин с водой, а потом милиционер с усилием отвернулся, чтобы, не дай бог, не увидеть силуэт того, у чего нет и не может быть ни имени, ни описания. Азалина увидела тень глубины в тазу, и этого хватило, чтобы она навеки пропала в морской пучине.       Через мгновение Лена исчезла. Вот она была, вот Овдий видел ее ноги... а вот ее уже нет.       Ее затянуло внутрь графина.       Акамир Белославович шагнул к Паисию, который вжимался в стену на столе, и Овдий зажмурился.       Он понял, что плачет.       Он не знал, сколько так просидел, но через некоторое время открыть глаза, потому что кто-то очень настойчиво, но мягко шлепал его по мокрым щекам.       Перед ним на корточках с самой милой улыбкой сидел Ана. Муер постучал пальцами по своим ушам, мол, убери руки. Овдий замотал головой.       Ана вздохнул, закатил глаза, а потом ткнул себя в грудь и показательно покачал головой.       В его движениях все ещё проскальзывало нечто такое, из-за чего Овдий еле сдерживался, чтобы не заползти под стол. — Ну вы, товарищ, конечно выкинули финт, — услышал Овдий, когда разжал уши. В голосе Аны недовольства было пополам с восхищением, — Вы откуда, собственно, узнали обо всем этом? Надоумил кто? — Гануся... — прохрипел Овдий, потому что язык у него вдруг прилип к небу. В груди будто бы накидали острых камешков, и говорить получалось только на выдохе, — Рыбачка. Пришла. К нам. Утром. Остальные. Пропали. Она. Тоже. Пропала. В тазу. Позвонила... Мы ехали.       Ана с сочувствием смотрел на Овдия, явно не желая вникать в это неразборчивое бормотание. — Я быстренько, — вдруг сказал он, и черты его лица опять заострились. Он приблизился к милиционеру, и теперь на лице Аны, кроме этого чужеродного холодного голода отчетливо читалась похоть.       Он облизнул свои яркие губы, и Овдию показалось, что в воздухе запахло солёной водой, сырой рыбой и водорослями. Ана поднял ладонь и коснулся пальцами его виска.       Ему не было нужны этого делать, прикосновения руки были вполне достаточно — но Муер наклонился и поцеловал милиционера, раздвигая языком безвольные губы.       Голову Овдия наполнило ужасное, неприятное ощущение — будто бы большое, скользкое, холодное щупальце хозяйничало у него в голове. Перед глазами всплывали картинки, места... холодный и отвратительный щуп, не церемонясь, вытаскивал на поверхность события этого дня. Гануся в участке... вот она рассказывает про огромное существо, а Овдий зажигает ещё одну сигарету... вот они заезжают в Б’тхнк Чтенф, а указатели на дороге так похожи на те странные названия из рассказа Гануси...       Когда Ана отстранился и убрал руку, Овдий застонал и обхватил лоб пальцами. Голова просто раскалывалась. Казалось, что кто-то особо въедливый вкручивает отвертку ему в висок. — Ага. — глубокомысленно изрёк Ана, довольно облизывая губы, — Вот оно что.       Акамир Белославович, с деловым видом поправляя очки, принялся копошиться в компьютере, вытаскивая диск с незаконченней записью томографии. — Ну что, мой товарищ дорогой, ходите жить, да? — очень ласково, но с нескрываемой насмешкой спросил Ана, и, протянув руку, погладил Овдия по щеке.       Овдий яростно закивал, одновременно безрезультатно пытался вдавить голову в стену так, чтобы избежать прикосновения. От бледных пальцев Аны перед глазами опять начинали плясать искры, а головная боль становилась просто невыносимой. — Кроме вас никого не осталось, — сказал Ана, — Все ушли туда, в глубину. Не хотите попасть к К’нарк, да? Вы же умный мальчик? Вы же будете молчать, правда? — Да, — кивнул Овдий, — Да, я буду молчать. Я ничего не скажу, я все забуду. — Если вы кому-нибудь расскажите о том, что знаете, и если мы узнаем об этом, а мы, милый, поверьте, узнаем... То однажды к вам, а также очень вероятно и к вашим собеседникам на улице или в магазине подойдёт человек и произнесёт пару фраз, и тогда вас затянет в глубину даже черёз дождевую каплю. Вы поняли меня, Овдий? — Я понял, — прошептал Овдий, — Я все понял, не надо рассказывать. — Вот молодец. — Ана поднялся на ноги, — А чего сидим? Машину кто вести будет?       Овдий издал нечленораздельный звук и непонимающе посмотрел на него. — Кто-то же должен меня отвести домой. — вздохнул Ана, оглядываясь в поисках своей рубашки, — А потом ещё, между прочим, вы должны мне кофе. ***       Таинственная пропажа четырёх человек в море у вод Северного Залива никого не удивила. Краткие, не дотягивающие даже до одной страницы, описания их дел спокойно заняли своё законное место в папке: «Пропавшие без вести».       А вот внезапное исчезновение Купченко Азалины Татьяновны и Паисия Вавиловича очень всколыхнуло весь городок.       Сидящие у подъездов престарелые эксперты связывали пропажу Паисия с исчезновением некой Критчевской Еленой Натальевной, которая работала в клинике в «У Волны». Говорили, что молодые люди просто сбежали вместе, уехали в большой город и оборвали все старые связи.       Исчезновение Азалины никто не мог так легко объяснить — женщина была известна своей добросовестностью и ответственностью, и предполагали самое невероятное: от ревнивого любовника, который ее убил ночью, до того, что она сама там не то убила кого-то, не то что-то украла и скрылась в неизвестном направлении.       Овдий подал в отставку, и переехал в дом своей матери на берегу моря в «У Золотого Угря».       Мужчина странным образом переменимся, став более общительным, но одновременно более замкнутым. Почти все время он проводил в библиотеке, а литературу он брал исключительно на исторические и оккультные темы, странным образом перемежая это с чтением томов и учебных пособий по физике и математике.       Говорили ещё, что теперь каждую неделю, в воскресенье, и в одно и тоже время его видели в кафе на берегу моря вместе с каким-то миловидным молодым человеком.       Любители перемалывать косточки всем, кому можно, и всем, кому нельзя, узнали потом от официантов, что за кофе и еду всегда платил исключительно Овдий, а его спутник был неизменно мил и очень вежлив с обслуживающим персоналом.       Эти факты стали еще более примечательными через год после ухода Овдия подал в отставку — тогда произошла занимательнейшая вещь: Овдий вдруг тоже пропал.       Оставил дом, оставил вещи, вроде как даже дверь не закрыл.       Одни говорили, что будто бы видели его голубую «Волгу», направляющуюся в сторону местечка, другие правда говорили, что все ровно наоборот — это за ним кто-то приехал из местечка на шикарной темной машине.       Были и сообщавшие о том, что знакомый их знакомого самолично видел, как в день своей пропажи Овдий неспешно прогуливался вдоль дороги в сторону местечка пешком на своих двоих.       Слухи тут же обрастали другими слухами и выдумками, иногда совсем уж нелепыми, но факт оставался фактом: Бажутин Овдий Олегович бесследно исчез.       И каким-то образом его исчезновение было неоспоримо связано с таинственным местечком «у Чертового Рифа».