Служанка из Зазеркалья

С того самого дня они почти не разговаривали. Казалось, и король, и чародей предпочитали делать вид, что ничего не произошло — ничего такого, что могло бы выбить землю из-под ног монарха. Ничего такого, что должно заставить Эредина переосмыслить многие вещи, ранее выполняющие роль фундамента в его мировоззрении. Он был близок к тому, чтобы разувериться в своих принципах, и, в какой-то мере, он был рад тому, что Карантир ведет себя непринужденно. Ведь ничего в их отношениях не поменялось и не поменяется. Навигатор — его приближенный чародей, его верный слуга. Разве можно подвергать сомнениям их крепкую дружескую связь, проверенную тяжёлыми испытаниями? И все же Эредин просто не мог не думать о том, что произошло между ним и Карантиром. Он не понимал природу чувств, которые толкнули чародея к неслыханно смелому поступку — равно как и не понимал себя, когда позволил случится тому. Самым рациональным могло быть только одно пояснение: всё, что считается запретным и неправильным, способно хорошенько встряхнуть и сделать ощущения ярче. Но королю было сложно признаться самому себе, что поцелуй Навигатора отнюдь не показался ему неправильным в тот момент. Наоборот — это произошло в мгновение острого наслаждения, на пике необъяснимой тяги друг к другу. И странным было то, что это самое влечение не воспринялось им как что-то новое, странное. Словно однажды он уже испытал отголосок сложных чувств к своему подданному, однако не пожелал вовремя разобраться в них. Эредин наблюдал за чародеем во время очередной Охоты — первой после Беллетэйна. Так уж было принято, что Гон не покидает своих земель без Короля и Навигатора, а, значит, и в этот раз им пришлось вместе преодолеть рубеж между мирами и возглавить рейд. Это были те обязанности, от которых нельзя отказаться из-за дивной, неосознанной связи, что на один короткий миг возникла между ними. В конце концов, они оба были пьяны. Эредин помнил об этом, но чувство тревоги все равно не покидало его, пока он украдкой поглядывал на Карантира. Навигатор не занимался непосредственно охотой. Грязная работа — для рядовых солдат. Могущественный чародей, вроде Карантира, не станет марать руки о dh'oine. У него другая роль и другая задача, которую может выполнить только он. И это всегда только подчеркивало особенность чародея, отделяло его от остальных и, конечно же, прибавляло ему самолюбия. Но, черт возьми, Эредин не видел в этом ничего зазорного — Навигатор заслуживал восхищения. Источая невероятную магическую мощь в момент открытия портала, он невольно притягивал к себе внимание короля и не давал ему шанса отвлечься на что-либо другое. Охота закончилась относительным успехом, а, значит, пора возвращаться домой. Впереди их ждет переход между мирами, который может оказаться как изнуряюще долгим, так и быстрыми, и легким. И, пожалуй, впервые Эредин был не против длительного путешествия через ледяные пустыни изменчивого межмирового пространства. Там темно и тихо — идеально, чтобы немного покопаться в себе; чтобы слегка расцарапать затянувшееся чувство долга по отношению к своему народу. Карантир открывал портал за порталом. Перед глазами мерцали отблески других измерений, тасуемых Навигатором, как карточная колода. Их путь лежал по краешку чужих миров, что были все еще недосягаемы для Эредина. Дикий Гон — до сих пор лишь кавалькада призрачных всадников, покоривших Спираль только на одну миллионную долю. А Ключ к власти-то заключался в тельце Zireael — в абсолютной доступности Эредина. Девчонка дожидалась его дома, проводя дни в ожидании рождения наследника, которому суждено было править мирами даже за границами Спирали. Оставалось подождать еще немного… Немного предательств, разочарований и смертей. Но Глас был готов к этому. Не готов он был к другому — к тому, что происходило между ним и Ласточкой. Их отношения не стали другими, Эредин по прежнему видел девчонку, как средство достижения цели, но все чаще ловил себя на мысли о том, что не хотел бы, чтобы она пострадала. Жалость тому была виной или что-то другое, он пока не знал. Проще было бы всё списать на природные инстинкты — на стремление оберегать женщину, что носила его ребенка. Но его жажда власти, презрение к низшим видам, жестокость по отношению к себе и окружающим — всё это становилось почти незаметным в минуты осознания удивительной истины. Он станет отцом. И, пожалуй, для Эредина это было так же волнительно, как испытать на себе странное внимание Карантира. И чем ближе они двигались к дому, тем явственней было желание короля увидеть Ласточку. Убедиться, что с ней все хорошо. Уделить внимание тому, что имеет для него первостепенную важность. Но всё случилось не так, как думалось. Едва последний портал Навигатора перенес их в Тир на Лиа вместе с захваченными на Охоте кметами, король сразу понял — случилось что-то плохое. К нему сразу поспешили с докладом: у восточных границ — страшная беда. Несколько куполов, возведенных знающими для сдерживания Белого Хлада, были кем-то разрушены, и стихия нашла ход к этим землям. Не чувствуя себя от злости, Эредин порывисто выдохнул. Его одолевала ненависть к тем, кто это сделал. Он вмиг воспылал ужасной яростью, что могла легко погубить, попади кто ему под руку. И все же он нашел в себе силы успокоиться и начать мыслить здраво. Первостепенным делом было исправить ситуацию и восстановить купол. Карантир, которому уже доложила обо всем Сорока, первым посмотрел на правителя. Восхищение мало однажды просто заслужить. Вот он — чудесный повод для Навигатора еще раз доказать, что он не зря считается самым могущественным чародеем Aen Elle. И он всё понял, когда встретился взглядом с королем и по одним глазам прочитал, что Эредин готов порвать его на клочья, если тот сию же минуту не отправиться на защиту пострадавшим соплеменникам. Ему ничего не оставалось, кроме как действовать; портал унес его туда, где Карантир должен присутствовать в этот страшный час. Когда погас голубоватый свет портала, король звучным голосом стал отдавать приказы. На Восток с ним пойдут солдаты, лекари и чародеи — работы хватит на всех. Они обязаны спасти как можно больше жизней до тех пор, пока не восстановится купол! Эредин торопил подданных, клялся, что спустит шкуру, если те не соберутся сей же миг. — Найдите Ге’эльса! — рыкнул он оставшимся рядом Красным Всадникам, теряя остатки самообладания. С первого, с кого нужно было спросить за этот вопиющий инцидент, так это с наместника. Не ему ли было поручено следить за порядком в государстве, пока король отсутствует? Не он ли божился, что будет вечно защищать народ Ольх от любых напастей и бед? Так где же он теперь?! Драгоценное время убегало, как вода сквозь пальцы, но Ге’эльса так и не нашли. Эредин понимал, что нужен своему народу в зоне трагедии, но ненависть к первому советнику превращала короля в безвольного пленника собственной злобы. В глубине души он понимал, что наместника не найдут во дворце. Это стало ясно сразу же, когда Гласу доложили, что у восточной границы его тоже нет. Проклятый Ге’эльс провалился сквозь землю далеко не случайно. И тогда он понял, что ждет напрасно. Отдал приказ перемещаться к эпицентру событий. К моменту прибытия правителя ситуация уже была под контролем, но от того окружающая картина не потеряла ужаса. Ветер больше не завывал, не кружил в воздухе белые вихри. Восточные земли сковала мертвая, грязно-черная тишина. Выкорчеванные деревья, затопленные посевные поля, неподвижные тела в лужах растаявшего снега, агония и ужас в глазах тех, кто выжил, благодаря удачному стечению обстоятельств. Кого-то спасли крепкие стены домов, а кого-то стихия совсем не пощадила, изувечив смертельным морозом до неузнаваемости. На телах красовались кошмарные следы обморожения: багровые рисунки на коже живых и темно-синие пятна у тех, кому повезло гораздо меньше. На расстоянии мили от короля небо сверкало голубоватыми нитями, что сплетались в неясное очертание прежнего купола. Пройдет еще некоторое время, пока Карантир сможет его восстановить окончательно. Но Эредин не думал, справится ли тот, и насколько ему тяжело сейчас. Нет, Эредин думал о том, что могло стать причиной этой катастрофы. Слишком нелепо для обыкновенной случайности, и слишком жестоко, если это было чье-то осознанное намерение. Тишина не просуществовала слишком долго. Вскоре послышался первый жалобный плач, первый отголосок всеобщей разрушающей боли, что испытывали выжившие в страшной снежной буре. Прибывшая со столицы группа быстро распределилась оказать им максимальную помощь. Но как бы того не хотелось Эредину, многое исправить уже было невозможно. Ведь поля не осушить, мертвых не вернуть к жизни, а себя не убедить, что это была всего лишь случайность. Пока подданные короля считали умерших и сводили информацию об убытках, сам правитель сохранял молчание. На него смотрели с ненавистью и с надеждой, но Эредин не мог дать окружающим пищу для подпитки эмоций. Голова буквально кипела от всевозможных мыслей, пока лицо было скрыто за маской жуткого спокойствия. Он прекрасно знал о своем бессилии против того, что уже случилось. Что он мог сделать в такой ситуации? Ответ у него был, и Эредин все же принял решение озвучить его для всех. — Сегодня случилось то, чего не знал ни один эльф Aen Elle на своем веку, — начал он негромко, но внимание всех, кто был рядом, тут же обратилось к нему. — Мы потеряли братьев и сестер, но даже не это самое ужасное. Гораздо страшнее осознавать то, что это произошло не случайно. То, что вина целиком и полностью лежит на ком-то из нас. Все больше и больше эльфов собиралось вокруг короля. Его слушали внимательно. Жадно. Глотая слезы. Пылая жаждой справедливости, которую сейчас нельзя было отличить от слепой ярости. Эредин обвел взглядом толпу, цепко останавливаясь на некоторых лицах. Продолжил громче, медленно шагая в импровизированном кольце. — Я не верну к жизни ваших любимых и близких. Их души уже великодушно принял Авалон, и жизнь их будет отныне безмятежной и вечной. В толпе промелькнули шепотки, как дуновение тревожного ветерка. Эредин не обратил внимания. — Но я сделаю для вас другое. Для каждого из вас. Я клянусь богами, что найду виновного. И понесет он наказание настолько суровое, насколько омерзительно было его преступление. Эльфы Aen Elle никогда не простят. Никогда не забудут. Преступника казнят, как истинно бездушное чудовище. Не будет ему ни снисхождения, ни жалости, — король ступил ближе, его высокая фигура угрожающе замерла над толпой. — Да услышит меня каждый.