apple pie

Ренджун снимает объектив, заворачивает его в мягкую ткань и укладывает на дно рюкзака, сверху не менее бережно кладет и сам фотоаппарат. В спортивном зале терпко пахнет потом и уже немножко тянет шестиградусным пивом. Никого тут не волнует, что в школе пить нельзя – они сегодня наконец-то выиграли. Он подтягивает ворот свитера повыше, до самого подбородка, и резко тянет язычок молнии вверх. Облезшая штукатурка в зале – его облезшие искусанные губы. Под волейбольной сеткой Джемину так занимательно и весело: он смеется и сжимает руку на плече Джено, пока тот убирает со лба желтоватую челку и вытирает лицо полотенцем. Фантики шуршат в карманах, Ренджун закидывает на плечи рюкзак и выходит в темный коридор. Во рту так горько. И обидно. Он продолжает жевать свои губы, а еще – ревновать. Ренджун не имеет на это никакого права, они ведь просто – просто. С На Джемином так всегда. Он не тормозит, даже когда слышит за собой скрип кроссовок, наоборот – на всех парах несётся к выходу. – Инджун-и, подожди, – окликает его сзади Джемин. У него чуть сбилось дыхание. – Ушёл без меня? – Не хотел отвлекать. В полутьме Ренджун видит, как Джемин давит свою кошачью улыбку, она манит и кричит держаться подальше. – Глупости какие, – усмехается. От школьного коридора ещё никогда так не тряслись поджилки. Ренджун не знает, каково это – целоваться с девчонками, но с парнем – совершенно невозможно. От мягких губ и звонких звуков в полной тишине у него аж ноги подкашиваются, а до этого кое-как контролируемые гормоны совсем слетают с ручника. – Опять губы покусал, – успевает шепотом заметить Джемин, а потом снова не дает выдохнуть. Мажет по его скуле, линии челюсти и шее. Ренджун ощущает его пальцы под своей курткой и начинает паниковать. Нет, нельзя. – Стой, – он отстраняется и упирается ему в грудь. – Я уже домой опаздываю. Джемин коротко жмет плечами и подхватывает рюкзак Ренджуна за одну лямку. До ворот школы они идут просто рядом и даже не разговаривают, но когда сворачивают за угол, Ренджун протискивает пальцы в теплую ладонь Джемина. Наивный. – Почему ты общаешься с Джено? – не выдерживает он. Джемин коротко выдыхает и крепко сжимает его руку в своей. – А почему нет? Мы же одноклассники. Ренджун молчит. Аргумент звучит едва ли убедительно. Это точно не то, что он ожидал услышать. – Ты же знаешь, что он не виноват, Инджун-и, – продолжает Джемин уже тише. – Он не виноват в том, что случилось с той девочкой. Ей просто не повезло. – Она умерла, – возражает Ренджун и внимательно следит за тем, как Джемин достает из пачки сигарету и крутит ее между пальцами. – Джено просто был ее соулмейтом, – выдает он наконец. Джемин отпускает его руку, чтобы найти в кармане зажигалку, но Ренджуну от этого жеста становится не по себе. Он прячет руки в рукавах и смотрит на то, как Джемин выпускает изо рта дым. Ренжун отворачивается в противоположную сторону и закрывает лицо – ему плохо от запаха табака, но Джемин смакует каждую сигарету так, что смотреть на это можно вечно. Он считает: сигарета сгорает за три затяжки и оказывается в жухлой цветочной клумбе. До дома Ренджуна они доходят молча, изредка только сталкиваясь плечами и задевая пальцы друг друга. В один из таких моментов Джемин ловит его руку и тянет на себя. Ренджун не дышит, когда тот носом зарывается в его макушку и медленно перебирает пальцами его волосы. Ему бы очень хотелось, чтобы кто-то их сейчас сфотографировал. Да что уж там, у него самого фотоаппарат лежит в рюкзаке, но это все будет не то. Он хочет живой снимок. Чтобы положить его под подушку, засыпать в месте с ним и просыпаться. Пусть он даже будет засвеченный, с заваленным горизонтом или разводами по краям – ему все равно. Джемин целует его с привкусом крепких сигарет. – Утром зайду за тобой, – говорит и еще раз целует. Ренджун не понимает, почему Джемин с ним возится. Он добегает до дома почти вприпрыжку и не сразу замечает, что его куртка, да даже кожа, наверное, пахнет табаком. – Хуан Жэньцзюнь! – слышит он, как только щелкает замком двери. Он не успел даже разуться. – Я же просил не называть меня так. – Ренджун вытряхивает все из карманов и комкает куртку, он надеется быстро запихнуть ее в стирку, но бабушка уже спустилась вниз и встала в проходе. – А я просила не опаздывать на ужин, молодой человек! Мог хотя бы позвонить, – возмущенно тараторит она на китайском. Возражений она не слушает и поднимает в воздух правую руку: – Переодевайся и накрой на стол. Ренджун обреченно вздыхает и поднимается в свою комнату. Меняет шерстяной свитер на водолазку потоньше, а джинсы – на пижамные штаны. – Запаришься, – комментирует бабушка, когда он достает две одинаковые тарелки и ставит их напротив друг друга. – Все нормально. – Он улыбается и ровняет столовые приборы. У Ренджуна все нормально. Он держит это под контролем, и если не видит он – не видит никто. – Хочу познакомиться с твоей девушкой. – Ренджун так и замирает с палочками во рту. – Что смотришь? Думаешь, я вчера родилась? Он встает, чтобы налить себе воды, и кидает взгляд в висящее на стене зеркало. Джемин поставил ему засос, вот говнюк. Остается только сесть обратно и снова приняться за еду, делая вид, будто плохо расслышал. – Она тебя старше? – не унимается бабушка. – Младше, – сдается Ренджун. И отвечает правду. – А другая душа у неё есть? – Бабушка старомодна в формулировках. Ренджун случайно роняет палочки в тарелку. Он ковыряет в миске с рисом дырку. – Нет, она пока еще не встретила. – От этих слов становится дурно. Он представляет себе Джемина рядом с хорошенькой девушкой, тот сжимает ее руку, целует ее волосы и улыбается тоже ей. – Это ведь не проблема, – говорит бабушка, пока собирает грязную посуду. – Одна душа или две. Вам в голову вбивают, что есть только один человек, с которым вы можете быть счастливыми, но это не так. Ренджуну не хочется это выслушивать. Он тихонько уходит, знает, что бабушка может разговаривать еще с час, даже если будет одна. Уже позже он листает фотографии с сегодняшнего волейбольного матча. Быстро пробегается по Юкхею, отмечая, что он везде получается хорошо и всегда отлично смотрится на информационной доске и первых страницах школьной газеты. Ренджун весь матч старательно отводил объектив от Джено, но тот все равно умудрился засветиться. Он случайно приближает фотографию и всматривается в его лицо – каменное и пустое. Даже на надгробных плитах люди выглядят счастливее. Ренджун цепляется взглядом за каждый его шрам – Джено ведь их не скрывает, в спортивной майке и шортах их видно прекрасно. Местами красноватые, глубокие, растянувшиеся по всему его телу резьбой. Он выключает фотоаппарат, одергивает рукава водолазки и радуется, что у него самого их не так много. . Так вот, что значит женщина в доме. Но лучше, когда их сразу две. Стало чище – это первое, что бросается в глаза Минхену. И пахнуть стало не как в мужской раздевалке – вторая хорошая новость от сожительства. Сыльги и Джухен заняли комнату, в которой жил он, пока Ёнхо не задрал аренду до небес. Это была почти коморка с окном под потолком, но с достаточной площадью стен, чтобы обклеить их плакатами вместо обоев. Наконец-то Минхен смог их оттуда забрать. Больше не нужно было сажать свой желудок на раменах – плюс номер три. На запах еды Джухен из мастерской выплывал даже Ёнхо, а Минхен был готов и вовсе проводить все свое свободное время на кухне и ловить кайф не от травки, а от ароматов плиты и духовки. Джухен никогда не была против. Как оказалось, Сыльги и Джухен были кузинами и переехали к ним из китайской части квартала. Долгое время они жили на пособие по инвалидности – Джухен не слышала. И не говорила. Но очаровательно улыбалась и неплохо умела читать по губам. Сыльги же по трудоголизму могла бы составить конкуренцию Тэену – застать ее дома можно было только ранним утром или слишком поздним вечером, который так или иначе, неизменно перетекал в новый день. Тэен с приездом соседок расцвел и заблагоухал. Минхен неожиданно для себя понял, что никогда не видел брата с девушкой, поэтому и не знал, что это – влюбленность или просто джентельменство. По крайней мере, хотя бы Ёнхо не дрогнул своими принципами не любил никого, кроме машин и денег. – Пятьдесят шесть баксов. – Ёнхо заносит карандаш над блокнотом и задумывается. – Это сколько вон? – Шестьдесят пять тысяч шестьсот. – Минхен чешет ладонь под перчаткой и тянется к чужой пачке. Нагло, конечно, но за разборками с цифрами он мог и не заметить. Грифель исполосовывает бумагу. Ёнхо перепроверяет на калькуляторе и остается доволен. – Я бы взял тебя своим бухгалтером, не будь ты таким раздолбаем. – Он ударяет карандашом прям по метке, Минхен шипит и отдергивает руку. Блаженство длилось недолго, шел второй день, она ныла. Ёнхо сам дает ему сигарету. – Завтра выпру тебя в школу. – Не превращайся в моего хёна. – С его фееричной встречи с полицией прошла неделя, а они так и не поговорили. Надо как-то оправдаться. – Без аттестата ты даже мне тут не нужен. Просираешь такие мозги. – Все мозги достались хёну, – усмехается Минхен и затягивается сухой сигаретой. Ёнхо наконец решает закурить и протягивает спасительный огонёк. Спасительный и путеводный в мороси, в которую они выходят из гаража. Долговязая фигура у дороги гнется в направлении ветра. Мужчина вцепляется в протянутые Ёнхо деньги и подозрительно елозит по купюрам пальцами. – Ты меня не обсчитал, Со? – Он вздергивает тонкий нос. Вечно подозрительные китайцы. – Курс как в банке. – Банк берет проценты. – Я тоже беру. – Честно говоря, если бы у Минхена сейчас спросили, кем он хочет стать, когда вырастет, он бы ответил, что Со Ёнхо. Его невозмутимому спокойствию можно было бы только позавидовать, но китаец, видимо, не ценитель. – За что? – Мужчина приподнимает плечи к ушам. – За то, что шуршу вашей наличкой, Тао. – Ёнхо стряхивает пепел почти на его ботинки. – Проваливай. – Ты слишком много о себе думаешь, Со. – Китаец теряет терпение. Минхен отшатывается, потому что в следующую секунду в его руке блестит складной нож. Ёнхо тоже едва заметно напрягается, но с места не сдвигается. – Напомнить, кого нужно бояться? – Это тебе кого нужно бояться, бессовестный! – Опешивают все трое. Зонт хлобыстает по рукам китайца: с первого удара он роняет нож в лужу, второй приходится по запястьям просто для профилактики. Тэен смахивает с лица мокрую челку. Минхен и не знал, что он так умеет. – Дети идут из школы, а он средь бела дня с оружием. – Китаец наклоняется за ножом, но в ту же секунду получает зонтом еще и по горбу. – Убрал, я говорю. – Ты совсем оборзел? Адреналин Тэена иссякает, отлетает, как его душа, когда он видит злые черные глаза перед собой и занесенный над его головой кулак. Он сжимается и испуганно хлопает глазами, осознавая, что натворил. Между ними вовремя вклинивается Ёнхо. – Тао, нахер с моей территории пошёл, не то я тебе больше ни копейки не обменяю. С руганью китаец сплевывает под ноги, но пихает деньги за пазуху и пропадает за тонированным стеклом машины. Когда тот скрывается за поворотом, Ёнхо резко разворачивается – Минхен готов, что сейчас прилетит ему. В любой ситуации всегда прилетает ему, но он хватает за плечи Тэена и встряхивает. Пальто болтается на нем мокрой тряпкой. – Тебе жить надоело, а? – Он толкает его в плечо, Тэен едва не поскальзывается на грязи. – Тоже мне, герой нашелся. Не приходи ко мне потом, если они тебе морду начистят. Я задолбался тебя со школы покрывать. Поджатые губы, впавшие щеки, взгляд прямой. Минхен не уверен, что видел брата таким. Каким? Уставшим. Сорвавшимся. Сытым по горло. Увядшим. – Не приду. За Тэеном он идет сам собой, ниточка потянулась, вот и застывает перед их комнатой. Что-то падает. Потом оглушает тишиной. И в конец – тихими всхлипами. Когда Минхен входит, Тэен уже вовсю размазывает слёзы по щекам футболкой. Он прячет лицо за дверцей шкафа. – Я на работу. – Ты только пришёл, – только и может промямлить Минхен. – Отдохни, хен. – Зачем, Минхен-а? – получает он в ответ громкий и вымученный вздох. – Отдыхаешь за двоих у нас ты, а я за двоих работаю. – Шкаф захлопывается, Тэен в кои-то веки смотрит прямо ему в глаза. Минхен не может выдержать этот взгляд. – Молчишь? Он молчит. Метка дергает болью, но он все равно молчит. Слышит еще вздох, тяжелее предыдущего. – У меня в сумке лежат контрольные работы, в той же папке лист с ответами. Проверь и поставь баллы, я приду поздно. – Сделаю, – кивает. Тэен мешкает на верхней пуговице форменного поло. Он нервно хрустит пальцами и потом как ни в чем не бывало ровняет воротник. – Надо отсюда уезжать, – внезапно выдает. – Куда? – опешил Минхен. – Куда угодно. Я отдам Ёнхо деньги, и мы уедем. – Минхену вдруг внезапно вспоминается Юно. Уехавший, но счастливее от этого не выглядящий. Может, приличнее. Лощенее. – Только не сделай все ещё хуже. Поклянись. – Хён. – Поклянись, Минхен-а. – Тэен как никогда полон какой-то странной решимости. Но руки у него вроде не трясутся, зрачки – не блюдца. Значит, не под наркотой. Значит, отчаяние совсем доело. – Не могу. Куда бы ни собрался уезжать Тэен, Минхену там места нет. Ему подходят здешние пейзажи: мусорные баки, круглосуточные магазинчики, опиумные китайцы, покрышки, мятые бамперы и нелегальный обмен. Улица, одним словом. Каким образом оказалось, что его соулмейт жрет в игрушечных ресторанах непроизносимые блюда, он не представляет. – Возьму твою куртку. – Тэен проглатывает реальность. Его мокрое пальто окончательно вешается на косяке двери и теперь выглядит совсем непотребно. Он все равно будет его носить, только чтобы не выглядеть своим. Брат снова лезет в шкаф, в руках у него оказывается вскрытая коробка. – Что это? – спрашивает Минхен. Вся упаковка в заломах, но ценность того, что он держит в руках, от этого не умаляется. – Купил, пока были деньги. Аванс. Подарок к выпускному. – В коробке оказывается плеер. Явно не новый, но теперь лично его, получается. Собственный. – Сделай так, чтоб твое имя было в списках выпускников, Минхен-а. Обнять его он не успевает. Тэен просачивается в дверной проем, не оставляя даже шанса на ответную благодарность. Никто из них этого не заслужил. Минхен – такого брата. И Тэен – такого брата. Сопоставление букв быстро надоедает. Представить себе работу скучнее учительской Минхен не может, но знает, как Тэен этим всегда горел. Настолько, что отучился в университете – таких тут единицы, и все живут от зарплаты до зарплаты. Еще он знает, что в свое время Ёнхо тоже поступил не куда-то там, а на английскую филологию, через год отчислился и женился. Что произошло в следующих сериях, ему никогда не рассказывали. Руки непроизвольно тянутся к коробке с плеером. Минхен включает его, вставляет наушники, надпись на экране сообщает, что музыки там нет. Самым верным было бы зайти к Ренджуну, у него хотя бы есть компьютер. Планы меняются по дороге. Донхек открывает дверь в красном платье в пол. Минхен млеет. Тот цокает языком. – У матери сломался манекен, – объясняет он. – Могу посмотреть. Манекен. – К списку полезных дел, которым его научил Ёнхо, добавлялось и умение работать руками. – Давай. – Донхек пропускает его внутрь. – Неужели ты правда подумал, что я могу это надеть? Мне же вообще не идет красный. Донхек с матерью в этом году переехали на первый этаж, их больше не затапливало, но запах сырости все равно густо стоял во всей квартире. Госпожа Ли раньше работала на швейной фабрике. В их районе ни одно предприятие долго не жило, так что теперь она держала частное ателье дома. Заказов у нее было мало, эти вещи просто воняли бедностью. – Это Юкхей? – Женский голос пробивается через шум швейной машинки. – Это Минхен, ма. Он посмотрит твой манекен. Шила она сразу на кухне. По всему полу разлился красный рулон ткани. – Подойди сюда, милый, юбке нужно добавить объема. Минхен замер с двумя деталями в руках. Все семьи странные по-своему. У него самого семья замыкается на одном единственном человеке. Кто-то находит семью в соулмейте, но вот это точно не его случай. – А отвертка есть? Донхек крутится перед матерью вправо и влево, пока Минхен снова заставляет манекен держаться на подставке. За это он удостаивается целого сэндвича со странными консервами. Когда они решают пойти на рампы, Донхек хоть платье и снимает, но одевается не менее ошеломляюще. – С чего это твоя мать спросила про Юкхея? Донхек лениво пинает камень, рука невольно тянется к волосам. Туда, откуда недавно пришлось выстричь целый клок. – Да он доебывается. – Юкхей приходит к тебе домой? – Донхек невнятно улыбается уголками губ, Минхена это только злит. – Накатай на него в полицию, он совершеннолетний, его привлекут. – Минхен-а, – интонации у Хека издевательские. – Если тебя отмазали, то его уж и подавно свои покроют. Не парься. На рампах сегодня почти никого, шатаются только какие-то одинокие призраки. Но Минхену везет – среди этих призраков оказывается Ренджун в широкополой панамке и с фотоаппаратом на шее. – Свой первый показ я устрою в дождь, – резюмирует Донхек, довольно оглядывая мрачную обстановку. – Что-то в стиле вамп. Первоклассные фото будут, конечно, от Ренджуна, а тебя я в свою команду не возьму. – Это еще почему? – Для модели страшноват. – Минхен прыскает. – Для всего остального бесполезен. – А вот это уже не шутка. Это правда. Ренджун вроде бы смотрит на него сочувствующе, но улыбку сдержать все равно не может. В прочем, она гаснет сама. Причина этому всегда одна. Глупый страх, даже Донхек Юкхея не боится, а Джено Ренджуна ни разу и пальцем не трогал. Смотрел, может, не очень дружелюбно, но Ёнхо с таким взглядом в принципе сразу встает с кровати, не шугаться же от него по всему дому. Минхену на Джено фиолетово. Но не когда тот снимает с пачки сигарет хрустящую слюду. Сигаретами он не жадничает, и это его неоспоримый плюс. Из редких лиц Минхен узнает еще одного призрака. Сидит, как прокаженный, с костылями по обе стороны – то ли отбиваться, то ли передвигаться. Он не брезгует сесть рядом, у него иммунитет. Хендери сначала удивляется, а потом спрашивает: – Можно затянуться? – Валяй. После затяжки его улыбка правда становится счастливее, но больше Минхен не разрешает. Ему самому нужно руки занять, чтобы не лезть без конца к метке. Он думает, что незаметно кидает взгляд на руки Хендери, но тот все замечает. И сам протягивает ладони, показывает – вот так вот я влип. Минхен тоже влип. – И где твой? – Среди призраков лица Сяоцзюня не видно. Вот он хорошенький, Донхек бы взял его в модели. – Мы не общаемся. – Это как? – ставит на него глаза Минхен. Хендери жмет плечами. – Иногда у нас общие уроки. Метка болит редко, так что этого хватает. – Ничего себе. Везет. Минхену хочется пожаловаться, что он сам только день живет нормально, через три – уже почти роет себе могилу, на пятый – горит так, что можно ставить его вместо обогревателя и не переплачивать за электричество. Хендери будто понимает его без слов и говорит: – Не повторяй моих ошибок. – Он стучит по загипсованной ноге. – Будь осторожен на рампах. Они смеются от безысходности. . Чем позже с работы возвращается господин Ким, тем позже заканчивается день у Юно. Он рад. Несказанно просто. Без намека на издевку. Домой он едет не спеша, подольше стоит на светофорах, пропускает всех пешеходов, даже тех, кто переходить вовсе не собирался. Донен разрешает ему брать машину сразу с вечера, чтобы он хоть немного высыпался по утрам. Лучше бы он вставал раньше и катался на метро. На ключах болтается новый брелок – трогательный сувенир от Чону с выставки. Юно считает, что господину Киму в жизни несказанно повезло, поэтому он сам старается не быть ее слабым звеном. Он за эту работу будет держаться до последнего. Замок тугой, у Юно никак не хватает времени его починить. Наконец, он нехотя поддается, дверь открывается. Домой он вваливается голодный и измотанный. У него болят глаза от дали, а вот у Йери от телевизора, видимо, нет. Он даже не спрашивает, сколько часов она перед ним сидит, и сразу ставит чайник. Ему от нее никуда не деться. В этой конуре всего одна комната, зато конура на высоком этаже. Престижно, как ни крути. Он прислоняется спиной к холодильнику и пытается придумать название орущей дораме. Какие-нибудь сердца или чья-нибудь история. – Я купила новый стеллаж. – Йери лучезарно оборачивается, светится прямо просто. У Юно нет сил на ответную улыбку. – И что мы туда поставим? – Книги. – Она от его вида не гаснет, у нее в голове планов хватит на две жизни. – У нас нет книг. – Значит купим. – Ты опять тратишь деньги? – Чайник закипает. Самому Юно не хватает пары градусов. Он наводит в чашке полную бурду и находит в себе силы обратно повернуться к жене. – Мы же договаривались откладывать, чтобы к концу года переехать в квартиру побольше. Он пытается звучать мягко, но эта мягкость отдает поношенным свитером с барахолки. Бывалым, прошлым, ушедшим. Йери молчит, и Юно знает, о чем она думает. Она тоже устала считать деньги. – Намочи голову. Я тебя подстригу. Юно вешает пиджак на один стул, рубашку на другой. Голову подставляет прям под кухонный кран и мотает головой из стороны в сторону, как мокрый пес. Псиной от него уже несколько лет как не пахнет. Йери достает из сумки ножницы. – Как твоя работа? – Обожглась об плойку, пока укладывала одну деловую аджумму. Смотри. – Она показывает ему такой аккуратный ожог, что он мог бы сойти за метку. Юно трепетно целует ее руку, Йери улыбается. Когда-то он в эту улыбку влюбился. Йерим скатывает ковер и усаживает его на табуретку посреди комнаты. И сразу же вызывает на важный разговор. – Может, нам не нужна квартира побольше? – А что тогда? – Юно не удивляется, ему просто интересно, что еще она придумала. – Ребенок. – Что? – Я хочу ребенка. Расческа застревает в его волосах. Если он сейчас не даст ей ответ, у нее есть все основания снять с него скальп. Юно никогда не слышал от нее этого слова. Он и сам-то его произносить боялся. – Ты не понимаешь, – выдыхает. Такой злой звук ножниц. – Это ты не понимаешь. Сколько лет мы уже женаты? Семь? Почему у нас нет детей? – Потому что у нас нет денег, – говорит Юно очевидную вещь. – Если ты не будешь работать, нам придется съехать в прежний район. – Я не хочу туда возвращаться, – говорит она так больно. Он бы отдал все, чтобы никогда больше не слышать эту безнадегу в ее голосе. – Попроси своего начальника поднять тебе зарплату, ты развозишь его с утра до ночи. Он не откажет, Юно. Не откажет, конечно. Но что тогда им делать? У них правда будет ребенок? Он не уверен, что будет хорошим отцом. – Господин Ким встретил соулмейта. Йери сзади невесело усмехается. Возможно даже с сожалением. – Повезло же ей. – Теперь усмехается Юно. Он ее не поправляет, только спрашивает: – Почему? – Твой господин Ким богатый. И не будет отчитывать за купленный стеллаж. Тот, кто говорит, что не в деньгах счастье, нагло врет. Планировать каждую трату, чтобы дотянуть до конца месяца, нерадостно даже в большой любви. Кто бы знал, как Юно ненавидит эту жизнь. – Не думала, что твоим соулмейтом тоже может оказаться какой-нибудь господин Ким? – спрашивает он даже не ядовито, просто бессильно. – А ты живешь со мной. Йери долго молчит и сосредоточенно чиркает ножницами. Она ерошит его волосы. – Думала. Можешь смотреться в зеркало. . В такую мерзятину Донен решает выпустить шавку во двор. Это Чону любит расхаживать с ней по району, знакомиться с собачниками и выяснять, чей кусок шерсти умнее, кто питается дизайнерскими туфлями, а кто домашними тапками. Он смотрит с веранды, как пес гадит под куст – любимый мамин. Без сигарет он этот цирковой номер не потянет. Шавку приходится еще и вымыть. Из бело-грязного облака она превращается в мокрую крысу, но хотя бы чистую. После внепланового купания Донен тоже похож на мокрую крысу, мокрую и злую. Кажется, из всех живых существ этого мира в своем доме он готов терпеть только Чону. Донен смотрит на часы: Юно должен был уже приехать с ним с вокзала. Только если он не попросил отвезти его домой. Но не мог же Чону быть настолько на него зол? Забинтованная рука лучше него отвечает на этот вопрос. Возможно, он вообще больше никогда не приехал к нему, если бы знал правду. Палец уже занесен над недавно добавленным контактом. Донену очень хочется удалить из своей жизни этого Ли Минхена. Добавь еще лет пять, и он бы мог сойти за его сына из дурной молодости. От этого становится так смешно, что Донен не сдерживается и хохочет в пустоту дома. Пес смотрит на него, как на последнего безумца, и вставляет свое экспертное «тяв» в момент, когда во дворе открываются ворота. Колеса проворачиваются в грязи, дверь хлопает, Чону выбирает размеренный шаг и мнется только на самом пороге. Дверь уже открыта, его же ждали. Донен боится, как бы всю любовь он сейчас не растратил на своего пса. Шерстяная крыса взвивается до самого его носа, требуя, чтоб ее поцеловали чуть ли не в зад, а Чону улыбается и бормочет что-то на непонятном языке – слишком приторно-милом. – Как тебе выставка? – Донен тянется, чтобы помочь ему снять пальто. Не отпрянул. Уже хороший знак. – Кого в итоге привезли? Амонде? Мпату? – А ты, я смотрю, читал. – Чону цепляет на себя маску показательной серьезности, но глаза у него улыбаются. – За обедом, – подтверждает Донен. – И тебя за это даже не уволили? – Чону качает головой. – Расскажу все твоему начальству. – Скоро выскажешь все претензии. – Да? – Пес снова требует поцелуев. Если будет и дальше перетягивать одеяло на себя, Донен точно его на улицу выставит. – В пятницу ужин, нас пригласили. Донхен приезжает со своей семьей. – Его старший и правильный брат. Такой, наверное, есть у всех. – И ты заранее испортил себе настроение? Никогда не пропускаешь сроки. – Чону, наконец, оставляет свою псину и находит, что приветственного поцелуя Донен все же достоин. Этот поцелуй ощущается даже лучше первой сигареты по утрам. Лучше сигареты после многочасового перелета. Но не лучше облегчения от боли в метке. Донен отстраняется. Выкинь из головы эту чушь. – Я скучал. Так странно видеть Чону, не устраивающего сцен. Донен чувствует его руки, сцепленные под футболкой на пояснице. Замок. Цепь. Оттуда не выбраться. Чону тоже что-то понимает. Юно неловко кашляет, когда входит, нагруженный сумками. Если он их двоих и как-то осуждает, то не подает вида, за это он Донену и нравится. Под мышкой у него что-то сильно габаритное. – А это что? – Донен ковыряет упаковку и добирается до куска багета. Картина, конечно, что же еще. – Твой подарок, – не без гордости отвечает Чону. – Я не поехал на выставку, и ты решил привезти выставку ко мне? – Повесим в гостиной, там есть пустая стена. Или можем подарить ее твоей маме. Когда Юно уходит, Донен больше не может отлипнуть от губ Чону. Хватается за них, как утопающий. Когда ты тонешь, нет ничего больше в этом мире, кроме тебя и спасательного круга. Так и Донен: не было больше ничего, кроме них. И огромной толщи воды вокруг. И страха почти животного за то, что будет дальше. Чону после дороги нужен душ, а Донену – время. Он долго сидит над пустым диалогом, но так ничего и не пишет. Рука в отместку за это начинает ныть сильнее. Вот и что ж ты будешь с этим делать. – Что сказал врач? – Чону в одном полотенце. Он вытирает волосы с рекламной небрежностью. – Растяжение. Наложил тугую повязку. – И долго еще так ходить? – Чону садится рядом и гладит его больную руку. Донена от этого бросает в жар. – Пока не станет лучше. – А что с тем мальчиком? – спрашивает Чону и поднимает на него глаза. Ему врать сразу так? – Что с тем мальчиком? – зеркалит. Голос не дрожит, ложь тоже не ломается. Хорошо, что следующий вопрос вообще мажет мимо: – Он тебе заплатил? – Пока нет. Это забота моего юриста, а не твоя. Чону всегда очень бережный: снимает с него очки, убирает с подушек телефон на тумбочку и даже полотенце складывает, прежде чем вернуться в кровать. Когда между ними не остается ни обид, ни одежды, никакой мысли о Ли Минхене в голове Донена даже не проскальзывает. Им хорошо. Руки не слушаются, языки тоже. Два тела в густеющем мареве, в застывшей смоле. Времени не существует, есть только любовь и стоны. . Минхен ошалело вскакивает с кровати и стонет от боли. Крик застыл у него в горле, его будто подцепили за что-то и сейчас вывернут наизнанку, покажут все нутро, весь его сигаретный пепел, который он стряхивал вовнутрь. Метка жжется, почти как в первый раз. Он умер? Он сдох? Откинулся? Отравился, суициднулся, попал под машину, подавился, задохнулся, перекурил и перепил? Его соулмейту конец, поэтому ему сейчас так больно? Минхен шарится по столу в поисках телефона, трясущимися руками включает фронтальную камеру и вспышку, но видит – никаких ожогов на нем не появляется, только след на щеке от наволочки. За что же его тогда так раздирает? – Ах ты сука. Телефон летит в ковер, у него подкашиваются колени и тянут к земле. Перед глазами проносится весь школьный курс истории, из которого он, оказывается, что-то вынес. Верная родственная душа. Неверность одного второму причиняет адские муки. За такое раньше камнями забивали до смерти. Верность – собачье качество, но его соулмейт, видимо, полный кабель. Самому Минхену тогда с Миной стало совестно, а вот его господину Киму в самый раз. Он не выдерживает и срывает с руки перчатку. Все же вырывается что-то гортанное, похожее на вой. – Минхен-а? – Тэен слепо трогает соседнюю подушку, и когда никого на ней не находит, подрывается с кровати. – Минхен-а? – Он падает вслед за братом на пол. – Минхен-а, что с тобой? Тебе плохо? Ты что-то принял? Отвечай! Один на грани истерики, второй на грани полусмерти. Пока Тэен окончательно не перебудил весь дом, Минхен собирается с силами и тычет ему в лицо своей гребаной огромной меткой. В ковре до сих пор светится вспышка. А Тэен вздыхает. Как и на все, что в этой жизни происходит с Минхеном.