Я на тебе, как на войне, а на войне как на тебе. Но я устал, закончен бой — беру портвейн, иду домой
Всё потихонечку налаживается. Может и не так чтобы сразу на сто процентов, но пациент определённо скорее жив. Карелин тянет лягушачьи губы в улыбке и гораздо более благосклонно принимает ухаживания. Раз на раз не приходится, и ощущение прогулки по минному полю Мирона не покидает, однако взбрыкивает омега всё реже. Теперь он позволяет себе остаться на два-три дня в квартире Фёдорова, по настроению готовит простые сытные блюда, типа ленивых голубцов или макаронов по-флотски, любит тискать Лил Хесуса и целовать Императора в губы. Нужно отдельно заметить, что «общий таборный кот», привыкший ездить на руках у всех гостей квартиры, Славу привечает особенно. По ночам забирается на постель со стороны Карелина и, свернувшись клубком, приваливается тёплым шерстяным боком к омеге, затягивает свою песенку-мурлыку и греет до самого утра. Славка от этого соседства, кажется, ворочается даже меньше, а проснувшись с нежностью треплет кота по загривку, оставляя на морде легкие касания губ и выглядит бессовестно довольным, когда уже сам подставляет мордашку (и не только) под ласки Мирона. Окси радоваться не спешит, путь до счастья неблизкий, но это, определённо, господа, прогресс! Общественную сторону отношений приятные перемены в личной сфере не затрагивают. Достаётся Мирону от идеологического оппонента, как уже упоминалось ранее, и в хвост, и в гриву. Хотя самому Фёдорову хорошо видно, что вектор привычной ядовитой критики и уничижительной иронии чуть поменял направление. Не то чтобы Славик размяк или потерял хватку, нет, он просто язвит изощреннее, учится бить больнее, но теперь очень чётко разграничивает личное и публичное. На людях ехидничает и скалится, дома почти всегда становится мягче, не тащит образ в спальню. Мирон не без удовольствия подмечает, что в домашней обстановке Слава становится гораздо более контактным, раскрывается, делится мыслями и личными переживаниями. Чаще ластится, позволяет себе больше искренности и меньше кривляний. Изредка рассказывает о прошлом, детстве, шалостях, смешной симпатичной дворняге, жившей у его бабушки, Хабаре, ненавистном захолустье, навсегда отпечатавшемся тоской по малой родине на сердце. Мирон ценит такие моменты и относится к словам омеги очень внимательно, старается запоминать эмоции, реакции на раздражители, выделяет для себя события, предметы и обстоятельства, при упоминании которых Слава робко улыбается. Окси отныне тщательно изучает оппонента. Фёдоров всё больше задумывается о необходимости понизить градус накала страстей, кипящих вокруг их личностей после баттла. Он в оценках своих эмоций не лукавит, действительно чувствует себя чуть-чуть влюблённым, совершенно точно жаждущим близости и немного размякшим от нахлынувших хотелок. Что может быть лучше для влюблённого альфы, чем ублажать и ухаживать за выбранным омегой. Это время отведено самой природой. Ему совсем не в кассу портить этот прекрасный период эмоционального подъёма очередными вбросами доброжелателей, которые продолжают стравливать их с Гнойным в прессе. Славка после прочтения таких статей-репортажей сучится, огрызается, даже трахается неохотно, одним словом огорчается, как результат совсем по-детски капризничает. Приходится идти на хитрость, уговаривать как ребёнка, быть более***
Мирон рассеяно слушает Ресторатора, втирающего ему о планировании предстоящей вечеринки по случаю Хэллоуина, и, выцепив основную мысль, предлагает: — Сань, нахуй кодлу собирать, давай замутим что-нибудь для своих. Ну, рэп тусовка и около того, позовём ребят с других площадок, попробуем найти точки соприкосновения? Тимарцев осекается на полуслове и переводит неверящий взгляд с Мирона на сидящего поодаль Евстигнеева, но, не получив от Вани никакой реакции, уточняет: — Шутишь? — Да заебали меня полоскать везде после баттла с Гнойным. Слава же правду тогда сказал, я не бываю на сторонних тусах, но у меня особо времени нет, а так можно совместить приятное с полезным, — спокойно объясняет Мирон. На заднем плане Рудбой заходится подозрительно похожим на смех лающим кашлем. Саша смотрит на Окси в упор и холодным тоном предупреждает: — Если ты собрался Гнойному предъявлять или пиздить его, давай не здесь. Серьёзно, Миро, понимаю, что парень тебя допёк, настырная ведь такая цапля оказалась, но по чесноку я против таких мер. Попиздит и успокоится, оно тебе надо?! Фёдоров осознаёт, что Рестор только лишний раз подтвердил его собственные мысли об определённом стереотипе их с Карелиным взаимоотношений, и спешит пояснить: — Сань, ну ты хуйню-то не пори. Я как раз-таки хочу прекратить всю эту поеботу и, возможно, свести все эти досужие домыслы к минимуму. Мне с Карелиным делить нечего, он не враг мне, ну правда, где он и где я, без шуток о ЧСВ. Однако, чем больше он диссит и хуесосит меня, тем больше всё это раздувают. Слава меня победил, но не знаю, добился ли он своей цели. На данный момент в эфире вроде тихо, да надолго ли. Мне неудобна вся эта звенящая атмосфера натянутой струны, надо поровнять. Думаю пару раз засветиться с ним на одной тусе, чтобы прекратить эту бестолковую рефлексию, real talk. Тимарцев кивает, показывая, что просьбу услышал. Предупреждает: — Тогда вход по спискам, проходки в свободную продажу не выкидываем, распространяем среди своих, естественно не за спасибо, кабинеты на втором этаже прошу бронить заранее. — Вот ты, сука, коммерсант, — глумится попивающий пивас Ванька. — Учился у лучших, — скалится в улыбке Ресторатор, бросая в довольного разговором Мирона смятую салфетку. Вечеринка проходит на ура. Ближе к полуночи в разномастную толпу околорэповой тусовки вливаются ребята из Антихайпа. Мирон окидывает зал псевдоравнодушным взглядом и без труда находит Славу. Тот стоит у барной стойки, наклонив лохматую, как у большого пса, голову на бок, слушает незнакомого Окси массивного мужика. Фёдоров прикрывает глаза, напоминая себе, что Слава официально свободный омега и может общаться с кем ему нравится. Тем более в глазах общественности Гнойный и не омега вовсе, что, впрочем, менее ебабельным его не делает. Альфа внутри традиционно беснуется, но это они уже проходили, терять контроль на людях никак нельзя. Выждав момент, Окси как бы случайно оказывается рядом с баром и на глазах у удивлённой публики громко здоровается с Гнойным. Руку не протягивает, но улыбается вполне добродушно. Славка, поганец, с показушной ленцой поворачивается к Императору и саркастично бросает: — Доброй ночи, Ваше Имперское Великолепие. Мирон всё также растягивает губы и качает головой. Омега смотрит нагло и нарочито вальяжно, кривит обветренные губы и едва ли не открыто дразнится. По-хорошему, сейчас бы послать вежливость на хер и туда же насадить андердога баттл-рэпа, но Фёдоров помнит о высшей цели и ведёт себя показательно. Заводит светскую беседу, предлагает затусить вместе в ВИПе и зарыть топор войны, полностью отвлекая Гнойного от ранее обретённого собеседника. Народ вокруг если и удивляется их коммуникации, то виду не подаёт. Люди в баре пьют, общаются, веселятся, одним словом отдыхают, на первый взгляд кажется, что им не до чужих разговоров. Но громко приглашая Славу бухнуть в их с пацанами вип-комнату, Мирон прекрасно отдаёт себе отчёт, наутро об их условном перемирии будут знать все, кто привык держать руку на пульсе. В кабинете обнаруживаются мушкетёры Оксимирона и невесть как туда попавшие друзья Славы. Порчи, Драго, Светло и Замай сидят по двое на красных бархатных диванах, потягивая виски и передавая друг другу раскуренный бонг. В воздухе плывёт сладковатый запах травы, Фаллен, забрав колбу из рук Дарио, мощно втягивает дым, чтобы выпустить его через ноздри, задержав в лёгких на несколько долгих секунд. Драго одобрительно кивает на Ванечку и, показав большой палец, пьяно смеётся. Окси успевает заметить, как напряжённо поглядывает на Охру лучший друг Славы. Он поначалу опрометчиво списывает это на общую нервозность и притирку адептов секты «свидетелей Антихайпа» к дружбе с мушкетерами Окситабора, но зарубочку на память оставляет. Напротив диванов в глубоком бархатном кресле восседает Рудбой. На его коленях компактно умастилась грудастая ладная девочка, судя по внешнему виду, скорее всего бета. Слава видит полукружия симпатичной попки, условно упакованной в короткие кожаные шорты, красивые очертания аппетитной груди, затянутой в узкий кружевной топ, и замысловато подранные на икрах чулки. Картинка, прямо скажем, порнушно-залипательная, но его член уже давно реагирует исключительно на бритоголовых худосочных мужиков. Какая досада! Тем временем барышня продолжает свой маленький перформанс и заливает Охре текилу из бутылки прямо в рот. На её лице прикрывающая область вокруг глаз маска, голову венчают светящиеся в полумраке красные рожки, а хвостик, замудрёно прикреплённый к шортам, по-хозяйки намотан на запястье Евстигнеева. Вместо соли Ваня лижет капли пота с её ключиц и только что не урчит, забирая пальцами кусок лайма, зажатый между полных вишневых губ чертовки. — Нормальная вечеринка у вас тут, в Имперской ложе, — тянет Карелин, не без удовольствия подмечая, насколько незаинтересованным взглядом Фёдоров скользит по аппетитной девочке. Окси вовсе не до обстановки. Он сосредоточенно вглядывается в своего Самостоятельного монстра, подспудно подмечая плохо скрытый интерес, с которым Евстигнеев поглядывает на Светло, и качает головой. До хорошего это не доведёт. Мирон знает, о чём думает Иван. Одно дело — разложить девочку на двоих, другое — непременно получить согласие всех предполагаемых участников увеселительного мероприятия. Можно со стопроцентной уверенностью утверждать, что милашка-бета заведомо знала, куда зовёт её Ваня Рудбой, и чем, скорее всего, их вечеринка закончится, иначе её костюмчик и раскрепощённость не объяснить. Да и Евстигнеев в этом плане парень очень порядочный, если уж предлагает кому-то провести время вместе, всегда прямо говорит, что будет в программе. Только вот Фаллен, согласие которого ещё нужно получить, пока не знает, что весь этот завлекающий антураж и маленькое шоу организованы именно для него. Конечно, притяжение альфы и омеги никуда не деть, и если Ваня уверен, что Светло может быть заинтересован, остаётся вопрос — зачем тогда на коленях Охры извивается девочка? Только ли в целях исполнения роли катализатора? Евстигнеев что-то мутит, непонятно, подход что ли подбирает к мальчику-омеге? Боится, что без третьего лица получит от ворот поворот?! Окси мысленно усмехается и переводит взгляд со своего бэк-мц теперь на самого Фаллена, у которого глаза так-то большие, а сейчас вообще как блюдца стали. Ванечка смотрит неотрывно, уже не загнанно, но с интересом и решение или осознание, вот-вот почти, на подходе… А эта разудалая свистопляска гормонов и феромонов может иметь очень разные последствия. Хорошо бы прикинуть, да как-то по-вежливее провентилировать с Рудбоем, но плоть слаба, а игры чужого разума сейчас не для Мирона. У него стоит так крепко и давно, что желание избавиться от мешающей одежды переходит в категорию необходимости. Пора признаться, Слава сводит его с ума одним лишь только своим присутствием. Ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Просто стоит рядом и размеренно дышит. Господи. Исключительно благодаря усилию воли он просит парней шалить умеренно, вести себя хорошо и не пугать «милую барышню». Сам же хочет поскорее прижать к себе своего омегу и тянет Гнойного дальше в комнату, скрытую за следующей дверью. Там практически темно и относительно тихо. Окси пропускает Карелина вперёд и, лишь убедившись, что дверь плотно закрыта, притягивает парня к себе, ласково обнимая, голодно целует в губы. — Ну привет, Славушка, — мурлычет альфа, поглаживая татуированными пальцами скулы Машнова, потирается бёдрами о бёдра омеги. — Мирон Янович, откуда столько нетерпения? Уж не прелестница ли в кожаных шортах так Вас завела? — Гно-о-о-о-йный, изыди, — тянет Мирон. — На ней внимания стоят может чулки, а хочу я только ласкового мальчика Славу. Окси щёлкает выключателем, и в тёплом свете тусклой лампы Машнов может заметить всё тот же красный бархат кресел и тёмное дерево мебели, а ещё довольно большую кушетку, куда его активно теснит Фёдоров. Взгляд у Окси голодный, а ноздри раздуваются шире обычного при выдохе. Мирон длинным мазком языка проводит по губам Славы и мягко прикусывает его щеку. Гнойный чувствует, как его сердце заполошно заходится в груди. Он сглатывает и, облизав пухлые губы, опускается на колени, не дожидаясь просьб. Они оба успели соскучиться и знают, что друг от друга их сейчас не оторвёт даже внезапно разразившийся апокалипсис.***
После аншлага в Ледовом у Мирона остаётся всего несколько дней «на себя», а далее их с командой ждёт многодневный чёс по городам и весям. В один из таких вечеров, честно выцарапанный перед длительной разлукой с Карелиным у Женьки, альфа и его омега оказываются в тишине и уюте спальни Фёдорова. Они ведут себя так, словно им никуда не нужно и свободного времени предостаточно. Слава расслабленно лежит затылком на животе Окси, залипая в инст, пока тот, посматривая в телек, татуированными пальцами перебирает отросшие волосы Карелина. Плазма работает с приглушённым звуком, канал Дискавери транслирует что-то про жизнь прайда львов в саванне. Самец гордо отдыхает вдалеке, пока львицы на первом плане возятся с малышами-котятами. Слава, подозрительно тихий сегодня, отрывается от экрана телефона и ровным голосом спрашивает: — Мир, а что ты думаешь о детях? Фёдоров немного не понимает, почему этот вопрос задан именно сейчас, пытается прикинуть направление ветра, но не выкупает логики. Он не сразу находится с ответом, размышляя, как бы так высказаться понейтральнее, не ясно же, откуда прилетит. Спустя несколько долгих минут всё же произносит: — Дети — это хорошо. Мелкие такие, прикольные. Наше продолжение. Но я пока, наверное, не готов. В том плане, я был бы рад, конечно, без вариантов, сложись такая ситуация. Ты что-то хотел мне сказать, Слава? Карелин молчит, пауза затягивается. Мирон начинает нервничать, не понимая, что не так. Вопрос-то в общем безобидный, и даже мелькнувшая мысль, что Слава, возможно, залетел от него, совсем не пугает. Он гладит омегу по голове, нежно трогая чувствительное местечко за ухом, дышит спокойно и со всем этим демонстративным принятием любого ответа вовсе не ожидает информации, которая не замедляет быть озвучена. — Я, видимо, неверно сформулировал, Миро. Но рано или поздно нужно это обсудить. На всякий случай, не то, чтобы я когда-то планировал, ну знаешь, всё и сейчас неоднозначно ты, я, мы же вроде как вместе сейчас, встречаемся. И теперь, наверное, эта инфа ко времени, ты сможешь подумать об этом на досуге. Вдруг для тебя это важно. У меня А-тип, я не могу иметь детей. Генетическая особенность. Омежка сломана. Слава говорит это так обыденно и просто, словно сообщил Мирону, что завтра вторник. Он не истерит, не вскакивает, не машет руками. В их современном цивилизованном мире, так давно прошедшем стадию, на которой ценность омеги зависела по большей части от плодовитости, всё ещё правят инстинкты, а инстинкт продолжения рода основной в любой биологической системе. И Окси всё понимает, словно заново узнавая Славу. Такое простое открытие, кто бы мог подумать. Всё ведь наоборот. Карелин боится вовсе не власти Альфы, не контроля, не подчинения, нет, его глупая внутренняя омега трясётся по другому поводу. Он считает себя дефективным, оттого что не способен принести потомство. Мирон приподнимается, подтягивая Славу за собой вверх, и усаживает его себе на колени, одной рукой невесомо поглаживая по спине. Карелин уже успел натянуть маску похуистичного спокойствия, но за несколько месяцев интенсивного общения внимательный и педантичный Фёдоров порядком приноровился и знает, как выглядит Карелин, ушедший в отказ. А ещё он интуитивно понимает, что от его ответа сейчас зависит всё: будет ли он просыпаться в одной постели с этим глупым мальчишкой, будет ли целовать его нежные губы, лизать пальцы, запястья и щиколотки, будет ли ласкать его томно и страстно. Одна фраза может перечеркнуть всё. И он решает пойти ва-банк, а кто сказал, что будет легко? — Единственное, о чём я хочу знать, это насколько тебя, Слава, твоя особенность тревожит? Твой А-тип? — максимально спокойно спрашивает альфа, всматриваясь в ставшее любимым лицо. Слава мнётся, отводит взгляд.***
В первых числах ноября начинается Imperium tour, увлекая Окси с командой всё дальше от Санкт-Петербурга. Слава тем временем мотается между Москвой и Северной Пальмирой, подписавшись на съемки в телевизионном шоу, готовится к своим собственным гастролям, что вот-вот стартуют, и пытается заполнить каждую свободную минуту хлопотами, лишь бы не думать. То, что для него началось как приятный и необременительный секс, стремительно перерастает в привязанность, оформившуюся слева под ребрами. Он никогда не был склонен к действительно омежьим глупостям, что с его характером, воспитанием и гормональным фоном вообще не удивительно, но чем больше он общается с Мироном, тем больше хочет быть всегда рядом. Засыпать в тёплых объятиях, лениво ласкаться по утрам, проводить вдвоём свободное время, заниматься не только сексом, но и иметь точки соприкосновения, зону общих дел и интересов. Быть ближе не от случая к случаю, а на постоянной основе. Быть вместе. Чем дальше, тем хуже. К началу декабря он настолько заёбывается, что прямо с поезда направляется в офис идеологического врага. У него, как ни странно, есть электронная карта-пропуск, его знает охранник на входе. Массивный пожилой альфа приветливо кивает Славе, вежливо придерживает дверь, а магнитное устройство противно пиликает, открывая для него доступ на нужный этаж и далее в любой кабинет. Совершенно очешуевший от нежданного явления Мамай даже не находит, что сказать, когда в его кабинет вваливается лохматый, сонный, с огромными синяками под глазами Гнойный. Вроде бы надо выпиздить его отсюда, но Илья не может, потому что знает: Карелин — омега Мирона. Краем уха он слышал дикий по своей зашкварности разговор, состоявшийся в начале октября между Фёдоровым и Евстигнеевым. Пойти на крышу семнашки за парнями, перекур которых очевидно затянулся, Илья вызвался сам. Ещё на подходе к двери до его слуха долетела громкая ругань: Окс втыкал нехилые словесные пиздюли в ржущего Рудбоя. Если коротко, Охра утомился смотреть на страдающего Фёдорова и приволок к нему объект воздыханий. Каково было удивление немало повидавшего за срок их дружбы Мамая, когда он осознал, что речь идёт не об очередной большеглазой хрупкой девочке, которых так любил жарить рэпер Оксимирон, но о парне. Вроде ничего такого, только вот раньше Окс на мальчиков-омег даже мельком не смотрел, только беты, только хардкор. Даже на самых сладких и вкусно пахнущих. Все как-то больше на бет его тянуло. Но время подбирать челюсть с пола настало чуть позже, когда имя омеги прозвучало вслух. Он сначала подумал, что это пранк. Хуянк. Жизнь его к такому вообще вот не готовила. Слава КПСС и Мирон Янович Фёдоров оказывается идеальная пара, золотое сечение, святой грааль и ёбаная жар-птица с молодильными яблоками в одном флаконе. Поаплодируем долбоёбам. Отрицать, что сказочно повезло обоим, нет смысла. А потом был тот случай, вот уж если Илья что-то и хотел забыть и вытравить из своего сознания навсегда, понимаете, это именно оно. Мирон после сидел напротив и смотрел на него в упор, растянув совершенно сытую улыбку. Ни один из них не решался нарушить хрупкую гнетущую тишину, потому что, пока слова не высказаны вслух, можно считать ничего и не было. Прикинуться раскидистой ёлкой и делать вид, что ты тупой. Но Фёдоров не хочет скрываться и таить от близких, и если Ваня с Женей и Дарио как-то между собой перетёрли и Рудбой озвучил общий вердикт: «Мы рады за тебя, несмотря ни на что», — то Илья, счастливо тусивший на тёплых островах, из обоймы оповещённых выпал. Именно поэтому, с размаху распахнув дверь в кабинет Мирона, охуел Мамай настолько, что так и замер в проёме, не войти не выйти, даже прикрыть хоть её, в смысле дверь, не сразу додумался. За рабочим столом Окси в удобном кожаном кресле расположился Фёдоров, на коленях которого, забавно подогнув длинные ноги, вольготно устроился смутно знакомый парень. Мирон увлеченно целовал шею своего визави, придерживая одной рукой за спину, второй крепко сжимал половинку чужой задницы. Сам обладатель пятой точки глухо басовито постанывал, открыв максимальный доступ к шее, слегка терся промежностью о колени Окси. Оба настолько увлеклись своей межличностной коммуникацией, что внезапное вторжение отследили с опозданием, и именно тот момент Илья хотел забыть, как страшный сон. Одновременно оторвавшись друг от друга и повернув головы к входной двери, на него уставились Мирон и… Гнойный!!! Зацелованный, с поволокой в глазах и наливающимися засосами на шее, плотно прижатый к Окси и совершенно не обеспокоенный происходящим. Он вздыхает глубоко и плавно стекает с колен Императора, поцеловав того в уголок губ, бросает: «Рад был полизаться, Мирон Янович. Вечером у тебя, но буду поздно». Пересекает кабинет, подбирая с дивана кожаную куртку и рюкзак, аккуратно теснит Мамая в дверном проёме и выходит не попрощавшись. Мирон со стоном прикрывает лицо рукой, смеясь, бросает: — Заходи, Илюх, не стой. Есть, видимо, разговор. Мамаю ничего не остается как пройти прямиком к стойке с мини-баром и, накатив полстакана вискаря, присесть напротив возбужденного и ненормально довольного Мирона. К концу истории он добивает бутылку Блэк Лейбла и хочет убиться об стену. Пока Илья ловит свои вьетнамские флэшбеки, Гнойный (хотя конечно нет, какой он теперь Гнойный, он теперь просто Слава) устало садится на диван и, потерев лицо руками, просит: — Мне нужно в Краснодар, дай, пожалуйста, контакты вашей Феи. Глаза Мамая лезут прямо-таки на лоб, и он, дабы не встретиться жопой с полом, присаживается на край стола, максимально вежливо уточняя: — Вячеслав, ты обдолбался или что? У нас тут концертное агентство, а не Средиземье, какие на хер феи?! Слава поднимет на него совершенно заёбанный взгляд и одаривает такой лавиной тоски, что ни в сказке, ни приведи боженька. — Пожалуйста, дай мне номер Жени. Я опять проебал телефон, а номера не помню. Хочу слетать к Мирону, типа сюрприз, понимаешь, а без вашего фантастического менеджера скоординировать поездку никак не получится. Устал без Миро, понимаешь? Илья может и хотел бы нагрубить, поглумиться и попросить охрану вывести это шапито, но успевает мысленно дать себе подзатыльник, записывая на листке из отрывного календаря личный номер Жени. Он женат, и они с супругой тоже родственные души. Ему ли не знать, как плохо, когда пара долго находится на большом расстоянии. А сам Мирон — ближайший друг, мировой мужик, больше, чем семья, и раз уж среди всего великолепия прекрасных омег обоих полов судьба и так подсунула ему это, пусть хоть чаще видятся, что ль. Сюрприз, так сюрприз.***
В Краснодаре тепло, отнюдь не лето, конечно, но после слякотной столицы и холодного минусового Питера температура выше нуля и солнышко воспринимаются словно подарок небес. У Славы на плече рюкзак, в плеере, Господи, прости, Горгород, в кармане адрес гостиницы, а также номер комнаты, где сейчас живет Мирон. Женя написала, что на ресепшн для него оставлена запасная ключ-карта, и он сможет привести себя в порядок, пока Мирона не будет. Слава мечтает о двух вещах: увидеть Фёдорова и поспать не менее восьми часов за раз. Он порядком устал, дремал в аэропорту урывками, перелёт был вроде короткий, но утомительный, а через два дня нужно снова быть в Москве на съемках. Блядь.***
Слава бродит по городу, желая проветрить мысли. Время ближе к обеду, ему нужна горячая еда, желательно не излюбленные пельмени, потому что уже не лезет, и несколько часов сна, точнее хотя бы восемь. Восемь часов сна. Мечты сбываются. Разумно рассудив, что в центре города ему ловить нечего, он вызывает такси и ищет на трипэдвайзере инфо о хостелах, где можно недорого снять номер на ночь, чтобы не спать в аэропорту. Выбрав наиболее удобный и приличный на вид, Карелин оплачивает сутки, расписывается на майке какой-то девочки, влюбленно смотрящей на него снизу вверх, и, достигнув своей комнаты падает на постель, даже не позаботившись её разобрать. Он очень-очень устал, и ему действительно необходим сон. Телефон надрывается где-то под ухом и ужасно раздражает. Сон, крепкий и целебный, никак не хочет отпускать из своих объятий, но абонент настолько настырный, что нет совершенно никакой возможности продолжать спать. Карелин, с трудом разлепив глаза, нащупывает технику и на автомате свайпает иконку приёма вызова. Слава вздыхает с облегчением, когда понимает, что голос в трубке — ассистент, приставленный к нему на ТВ проекте. Тот извиняется, говорит что-то про доплату и сверхурочные, поясняет, что завтра утром нужно быть на съёмках шоу. Карелин глубоко вздыхает, рассудив что так даже удобнее, у него вся ночь в запасе и он успеет собраться, морально и физически, сможет перестроиться на рабочий лад. Гнойный, конечно, пидор, нигилист и клал на всех с прибором, но у Славы Машнова контракт, держащий его за жопу настолько крепко, что перед пунктами о неявке и её последствиях он просто юридически и финансово несостоятелен. Да и в целом ему там нравится. Король эстрады специфический, но неожиданно весёлый мужик, Вера — красотка, очень общительная и прикольная, беременная Нюша пахнет мятой, молоком и сливочными карамельками, как мама, и просто невозможно не приволочь ей всё, что она просит. Этакая вокальная коммуналка. Это конечно не родные парни из Антихайпа, но тоже своеобразный коллектив, весьма, кстати, душевный. Гнойный принимает душ, меняет футболку на свежую и, спросив у барышни-администратора, где бы поблизости можно было вкусно покушать, покидает временное пристанище. На улице холодает, он поплотнее запахивает парку и выуживает шарф, ему нельзя студить горло, он же, стыдно сказать, им зарабатывает. Кафе с занятным названием «Балерина и Бифштекс» встречает его шумом голосов, лёгкой приятной музыкой и сногсшибательными ароматами еды. Слава неожиданно вспоминает, что в последний раз ел ещё вечером перед вылетом в Краснодар. Он выбирает столик в затемнённом углу и просматривает меню, раздумывая, чего больше хочется: насыщенной русской кухни (заманчивыми кажутся грибной суп и мясо, томлёное в горшочках) или еды западного формата (сендвич — салат — десерт).