Ложь

Его терпение было не безгранично. И с каждой проведенной на улице минутой, он ощущал, как его остатки сдуваются северным ветром, оставляя после себя лишь скрип зубов да раздраженный взгляд, который он время от времени прищуривал, всматриваясь в сторону дороги, где должен был показаться лёгкий автомобиль. Но он не показывался. — Время, Кабуто? — прервав тишину, что висела на аванпосте, нарушаемая лишь дальним карканьем ворон да шумом лысых деревьев, полковник не удостоил своего лейтенанта взглядом, продолжая буравить им ворота. — Восемнадцать тридцать семь, господин штандартенфюрер, — поправив и протерев заиндевевшие округлые очки на переносице, рапортовал стоящий рядом со старшим офицером юноша, перед этим неохотно оттянув чёрный рукав мундира и глянув на стрелки часов. — Мы не можем больше тратить время, — сообщил своему унтерштурмфюреру человек, чьё лицо не дрогнуло даже, когда подул леденящий северный ветер с моря, в то время, как Кабуто по фамилии Якуши, невольно спрятал подбородок и нос в тёплом воротнике, придерживая чёрную фуражку на голове. По собственным ощущениям, парень примёрз к месту ещё час тому назад, а ещё минут сорок он старался побороть дрожь и постукивающие друг о друга зубы. В этом году зима была неестественно холодной и затянувшейся, словно их прессовали не только войска Хаширамы, но и треклятые русские, на землях которых сейчас продвигался рейх союзной Германии. Однако, свои мысли лейтенант не озвучил и не только по той причине, что полковник испытывал неприязнь к пустым разговорам, вроде светских бесед о погоде. Сейчас у него была стойкая уверенность в том, что рот закрытым держать надо ещё потому, что это позволит удержать хоть какое-то тепло. Кабуто даже истосковался по уютной мастерской палача всея «Чёрной гвардии», имеющего репутацию самого нетерпеливого штандартенфюрера «Алой Луны» из элиты господина фюрера. Там всегда было тепло, уютно, пахло деревом и смолой. Там можно было, комфортно устроившись за столом у камина, заполнять рапорты, изредка бросая взгляд на работу признанного мастера пыток. «И не всегда кровавую», — это Якуши добавил уже про себя, вспоминая «хобби» штандартенфюрера. Вернувшись к воспоминаниям об уже известной комнате, Кабуто попытался вновь представить себе рабочую зону, где часто разглядывал множество пузырьков на стеллажах, в которых хранилась самая разнообразная по консистенции и цвету жижа. Иногда у него просыпалось странное и детское желание открыть какой-нибудь из этих цветных бутыльков, время от времени предлагаемых пленнику, как возможность окончить его жалкую жизнь, но, даже притрагиваться к ним юноша не рисковал. Ведь это всё был яд. Господин штандартенфюрер собирал его по всему свету от высоких гор и пустынь, до тропических джунглей, про которые Кабуто только читал и лелеял мысль, когда-нибудь там оказаться. Сейчас, например, было бы очень неплохо, по его мнению. Вот только, если возвращаться к суровой реальности, то лежащий тонким пластом снег и завывающий в ушах ветер только сильнее уверяли лейтенанта в том, что ещё минута другая и он не сможет передвигать свои, будто бы одеревенелые из-за холода ноги. А всё из-за того, что кто-то опаздывает. Так, что если возвращаться к возмущению полковника, то Кабуто был солидарен, как минимум от того, что он не чувствовал уже своего носа. — Согласен, господин штандартенфюрер, — унтерштурмфюрер едва пошевелил уже посиневшими губами. — Они вынуждают нас начать без них, из-за чего придётся вновь менять план, — сталь в голосе старшего офицера оттенялась налётом той самой елейной досады, которая была знакома Кабуто и не раз. У многих складывалось ощущение, когда они слышали этот тон, что господин Сасори недоволен, а Якуши знал, что тот на самом деле ликовал, хотя при этом и менял раскаленные щипцы на более изысканные инструменты. В такие моменты унтерштурмфюрер прикрывал вторую дубовую дверь, ведущую в мастерскую своего начальства, дабы другие пленные не слышали криков упорного партизана, а сам отводил глаза и напевал про себя песню, что когда-то услышал от воспитательницы в детдоме. Незрячими глазами он смотрел на то, как безжалостно кромсают человеческое тело, как ломают волю и выворачивают суставы. Он не отводил взгляд, ведь, если он не выдержит и сдастся, как другие, то следующим в этом кресле для пыток окажется уже он. — Это непростительно для них, господин штандартенфюрер, — поддакнул парень. — Именно так, Кабуто, — глаза полковника хоть и всегда были светло-карими с выражениями бесконечно тянущейся скукой, но, порою, в них мерещилось что-то дикое и красное. Якуши это сравнивал с пятнами крови под тем самым местом для пыток, которые, как бы не тёрли уборщицы, их уже ничто не сотрёт, как и смерть на руках этого человека. Но, несмотря на свой глубоко затаившийся страх перед этим флегматичным мужчиной, юноша не мог не выражать крайнее восхищение. Его штандартенфюрер всегда был собран и рассудителен, и вывести его из себя, пожалуй, могло только время, что он должен был тратить на что-то столь бесполезное, как, например, ожидание. Кроме того, было ещё кое-что. Акасуна Сасори с поразительной стойкостью переносил зной или холод, а также отсутствие пищи или воды. Иногда Кабуто в особенно тяжкий день позволял себе бредовую мысль о том, что полковник уже давно не человек, а лишь медленно гниющая оболочка без эмоций и души, время которой постоянно уходит, а единственный способ его продлить — страдания других людей. Всего-лишь глупая теория, всего лишь абсурдное предположение, похожее больше на байку в кабаке, нежели на истину. Однако, чем больше лейтенант работал на штандартенфюрера, тем сильнее верил в эту бредятину. Впрочем, между штандартенфюрером Забузой, который имел традицию обезглавливать всех тех, кто ему как-то не приглянется и штандартенфюрером Учихой, что по дошедшим до него слухам самолично вырезал всю деревню клана, где родился и вырос, а по ночам теперь принимал в подвале ванну с их кровью, то штандартенфюрер Акасуна казался приемлемым вариантом, всяко лучше, чем предыдущие хотя бы. А ведь среди офицерского состава уже шла сплетня о том, что какого-то узника «Листа» господин Итачи и вовсе за собаку держит. В прямом смысле и на цепи. Мерзость какая. Якуши поёжился. — Зажигай огонь, — услышал Кабуто слова, которые прозвучали, как манна небесная для столь озябшего человека, которым он сейчас и являлся. Юноша кое-как сделал шаг в сторону и остановился, когда до его переохлажденного мозга дошёл смысл фразы. — Господин штандартенфюрер, но, если мы зажжём огонь, то группенфюрер, …- Якуши осекся, когда бледное лицо Акасуны с будто бы замершей на нём маской, обернулось к нему. — Начнёт наступление, — подтвердил мужчина. — Но-но…- под собственный стук зубов попытка лейтенанта воспрепятствовать этому или отговорить вышестоящего офицера с треском провалилась, когда тот сам достал из внутреннего кармана зажигалку и, щелкнув ей, кинул её в сухой хворост, залитый керосином, от чего тот моментально вспыхнул. — Я сказал «в наступление», Кабуто, — глаза штандартенфюрера блеснули в свете озарившего их пламени, — не трать моё время на своё блеяние. «В наступление». Якуши вздрогнул, поднимая глаза вверх за дымом к небу, к которому тот шёл, а затем перевёл их в сторону гор, где тоже начали загораться один за другим, словно по эстафете, огни на крошечных форпостах. Их обозначили только для одной цели — дать сигнал генерал-лейтенанту Пейну, чьи войска продвигались к флангам противника, тесня их к стене, но не вступая в открытую бойню. А теперь, … Унтерштурмфюрер вернул взгляд на своего штандартенфюрера, который, повернувшись спиной к горящему костру, осматривал силуэты людей в проёмах небольших укрытий, баррикад из мешков с песком, а затем махнул ему рукой. Их дела здесь закончились, вот только, кое-что не давало Кабуто покоя. Подойдя поближе к огню, юноша всмотрелся последний раз в сторону дороги. Он не имел ни малейшего понятия, что заставило штандартенфюрера Учиху задержаться, ведь тот был крайне пунктуален. Что-то явно произошло или уже идёт не так. Не по плану. И господин Акасуна должен это понимать. Автомобиль уже ждал их, когда они подошли к дороге, но от этого лейтенанту лучше не стало, так как в машине было ничуть не теплее, чем снаружи по ощущениям, но ехать было всяко лучше, чем идти пешком через занесенную снегом дорогу. Потирая ладони друг о друга и сдерживая дрожь в коленях, когда их колебания привлекли внимание полковника, Кабуто поджал губы. Невзирая на то, что должность унтерштурмфюрера да ещё для старшего офицера из «Алой луны», очень льстила ему и перебирала струны на его самомнении, Якуши изначально осознавал, что выбор на его кандидатуру выпал неспроста, должна быть причина, факт, какой-то хитрый ход. И к своему сожалению, Кабуто не мог сказать какой. Он не был физически одарен и устойчив, как например Хаку Юки, который в случае чего мог и послужить живым щитом для своего полковника Забузы. Он не был маленькой и хрупкой девочкой, чтоб строить из себя несчастного узника репрессий, как это нынче проворачивает лейтенант штандартенфюрера Учихи. Тому, к слову, судя по всему, абсолютно безразлично есть ли у него ассистент или нет в целом. Да что там, он даже не является подстилкой для извращенных вкусов своего фюрера, как этот Изуна! Разумеется, у Якуши были таланты к мелким и кропотливым расчетам, наблюдению или ещё парочке вещей, о которых, Кабуто ни с кем не делился, но тем не менее, в качестве унтерштурмфюрера эти качества были смехотворны, по сравнению с теми людьми, с которыми он должен стоять на одной линии. Спросить прямо, само собой, было бы слишком опрометчиво, поэтому лейтенант молчал и ожидал. Чего? Он сам не знал, но рано или поздно это прояснится, и всё, что ему остаётся, так это быть готовым к этому. — Пригнись. — Что? — Кабуто едва открыл рот, после чего ощутил резко давление на затылок, на который легла рука Акасуны, что с силой нагнула его вниз. Спустя мгновение послышался звон стекла и скрип колёс. Юноша вцепился в ткань брюк заледеневшими пальцами, покуда сердце в его груди было готово выпрыгнуть из грудной клетки, когда по обшивке забарабанили пули, а ещё несколько пролетели там, где секунду назад была его голова. Пожалуй, к этому Якуши готов не был, как и к тому, что их транспорт начало заносить, после того, как послышался чавкающий звук впереди, а затем раздраженный цок со стороны полковника, который, пригнувшись, сразу же распахнул дверь со своей стороны, как только они остановились. Парень даже не успел окликнуть того, прежде чем тот вышел из машины с тем же видом, с которым и садился в неё. Никакого испуга, изумления или паники. А было ли от чего? Сасори считал, что нет. Ещё пару минут назад он заметил среди белого пейзажа за окном зелёные жилеты «Листа», для которых маскировка была их врагом народа номер один, судя по всему. Впрочем, штандартенфюрер приписывал им сплоченность и интеллект уровня скота. Если первое ещё где-то могло пригодиться, то второе, по его мнению, и привело к тому упадку, что обрушился на страну, чей уровень цивилизации возвращался временам мародёров и неотёсанных варваров, где по сей день и балансировал. И, как человек, потративший много лет на попытки сотрудничества с собственным городом, где руководство предпочитало, образно говоря, ковыряться пальцем в носу и сидеть в собственной луже, нежели бороться с устаревшими стандартами, Акасуна Сасори возненавидел ожидание. То самое омерзительное ожидание, которым кормят из года в год, но ничего не меняется. Абсолютно. Поэтому ничего удивительного не было в том, что, когда началась революция, превратившаяся в гражданскую войну, то, состоявший тогда на военной службе, у союзных сил «Листа», штандартенфюрер перешёл на сторону Мадары, объявляя себя тем самым предателем и клеймя позором свой род. Однако, ещё большим позором Акасуна посчитал бы стать одним из тех, кто сидит на месте, тем самым предавая собственные убеждения. А теперь, благодаря фюреру, которому он присягнул на верность, у него были развязаны руки. И, если понадобится, он был готов утопить страну в крови и порохе, ради того, чтоб последующие поколения избежали участи, которая обрекла тысячи таких, как он, перейти на другую сторону в этой бесконечной войне. Ступив на скрипучий под ногами снег, Акасуна Сасори сделал несколько шагов вперед, пока противник перезаряжал оружие. Благодаря знаниям за свою военную карьеру, он знал сколько выстрелов сделает то или иное огнестрельное оружие, прежде чем придёт в негодность. Рывком распахнув водительскую дверь, красноволосый из «Чёрной Гвардии» вытащил тело водителя из кабины салона и пригнулся, выставив его перед собой, когда чей-то меткий выстрел сбил с него фуражку с серебряными вставками, что упала в сугроб. Кто-то бы мог ужаснуться тому, что он использует тело водителя, как щит, но ему было всё равно. Он бы сделал тоже самое, если б тот был и жив, а сейчас должно быть ещё проще, ведь он уже мёртв и ничего не почувствует. Две пули или десять, какая разница, если ты уже труп? — Паршивый ублюдок! Да как ты смеешь собственного товарища! Знакомый некогда язык прошёлся по ушам штандартенфюрера, как смычок по струнам в руках невежды. Впрочем, сравнение показалось Акасуне весьма уместным, когда он вытащил из кобуры своего «щита» оружие и сделал несколько выстрелов, особо не целясь. Стрелки умолкли и притихли, дав несколько драгоценных секунд мужчине разглядеть условия, в которых он оказался. Сейчас можно надеяться только на себя, Кабуто в прямом бою бесполезен и ещё более бездарен, чем его противник, что касается генерал-лейтенанта Пейна, то он в нескольких десятках километров, а авиационные силы генерал-майора Конан не дают противнику поднять головы, создавая прикрытие. Собственное подразделение полковника оставалось в тылу. Обстоятельства были неблагоприятные, особенно при таком раскладе, что засада здесь неспроста. После нескольких выстрелов по трупу, который он придерживал за ворот, штандартенфюрер не без раздражения выстрелил в ветку дерева, что с треском обрушила снег и увесистые сосульки на лазутчиков «Листа». Теперь, когда выжившие после этого, были вынуждены начинать выползать из своего укрытия или сдавленно стонать от полученных ранений, добить их было элементарно. Застрелив первого же попавшегося солдата, которым оказалась какая-то девчонка, Акасуна отправил в забвение следующим выстрелом и её подружку, которая в слезах бросилась к ней. Подобную глупость совершают только новички, и Сасори оставалось лишь мысленно закатить глаза от отчаяния противника, который посылает новобранцев и слабовольных девок против него. — Время, Кабуто? — выбросив пистолет, после того, как в нём закончились патроны, задал полковник вопрос своему унтерштурмфюреру, который всё ещё прятался в машине, не то по его приказу, не то из-за собственных соображений безопасности. И это было только на руку мужчине. — Девятнадцать часов, ровно, — послышался голос из салона и полковник, мысленно кивнул, замечая, как сгущаются сумерки. Это им только облегчит задачу. Отпустив более не нужное ему тело водителя, Сасори встал и подошёл к своей фуражке, которая, будто бы ожидая его, лежала на видном месте, но наклоняться за ней полковник не стал. Этот выстрел был достаточно метким для таких бестолочей, кроме того, когда он прикрывался трупом, то заметил круглое входное отверстие от пули у того в виске. Это была не просто случайная или шальная пуля при обстреле машины. Взгляд мастера пыток потемнел. Снайпер. Эта окончательно утверждённая мысль в голове сложилась с тем, как вовремя их подкараулили на дороге. Акасуна позволил себе усмешку и покачнулся от силы выстрела, который с молниеносным свистом пробил его спину. Всё-таки было слишком опрометчиво убивать какое-то пушечное мясо, которое само вылетело на рожон, сыграв «сценку» со слезами, дабы дать время стрелку прицелиться ещё раз. Сасори вместе со жгучей болью под ключицей, искривил губы в улыбке, чувствуя кровь на корне языка. Если бы он посмотрел в сторону, то увидел бы ужас, отразившийся в глазах его унтерштурмфюрера, который наблюдал за тем, как штандартенфюрер, словно в замедлившемся времени оседает и падает в снег, который становится под ним багровым. Элитный офицер. Один из членов «Алой Луны». Убит. Якуши ощутил, как почва уходит у него из-под ног. Всего один выстрел. Один. И такой человек, как штандартенфюрер оказался повержен. Оказался смертен, как любой человек. А ведь казался таким непроницаемым, способным и танк рукой остановить и автомат взглядом сломать. Просто невероятно. У лейтенанта пошла вдоль лица безбожно насмешливая улыбка от подобных мыслей, которую он не мог сдержать. Его нервы сдавали, страх сменился истерическим смехом, который выдавал его с головой, но парень не мог ничего с собой поделать, глядя на тело в чёрном мундире. Человека, которым он восхищался, которого он боялся и превозносил, как существо другого ранга. Как монстра. Одна пуля. Какая самоирония. Прервав собственное хихиканье, когда послышался скрип снега, Кабуто потёр челюсть и затылок, которые ещё болели из-за штандартенфюрера, когда тот заставил его не только согнуться, но и буквально вдавил во внутреннюю обшивку салона грубым движением руки. Хотя, в какой-то степени, это и спасло лейтенанта, которому было грех жаловаться на того, кто сам сейчас лежит в луже своей крови в ногах убийцы, которым оказался мужчина с тёмно-синими волосами, частично собранными на затылке. Он был высок и худ, и в отличие от «Листа» был облачен в белую униформу, а за его спиной висела снайперская винтовка. — Якуши Кабуто, — снайпер назвал унтерштурмфюрера, — сдавайся. Прикусив губу, чтобы боль вернула его к возможности здраво рассуждать, покуда вся его жизнь висит на волоске, офицер скользнул рукой к пистолету, что вытащил несколько минут назад, оставшись в одиночестве. Однако зоркий глаз снайпера это заметил, и тот предупредительно покачал тонким стилетом, зажатым меж двумя пальцами. — Уж не думаешь ли ты, что я промахнусь с этого расстояния? Кабуто убрал руку от оружия, хотя это решение и далось ему тяжело, ведь даже загнанная в угол змеёй мышь всё равно отчаянно будет бросаться в сторону, чтобы спастись. А мышью себя Кабуто не считал. — А есть ли прок сдаваться? — Информация. «Песку» всё ты расскажешь за жизнь. Это было естественное предложение от врага, и Кабуто слышал подобное часто, особенно на допросах, проводимых мастером пыток «Чёрной гвардии». Вот только те, кто сразу кидался рассказывать всё, что знал при виде огромного инструментария господина Акасуны, как показывает практика, жили ещё меньше, чем те, из которых сведения вытаскивались с огнём и болью. Кроме того, Якуши заметил, что снайпер обращается к нему на ломанном немецком, в который пытались многие шпионы «Листа». Что касается «Песка», то это была организованная армия, появившаяся после союза «Листа» с несколькими группировками внутри крупных городов. Они действовали в интересах противника, но, поговаривали, что особо «ценные и сочные» куски информации могли и утаить в своих целях. Разобраться с ними было крайне сложно, как только их брали в окружение и сжимали то, как кулак, бойцы, словно песок, просачивались сквозь пальцы и растворялись на поле боя. Тактику против них вырабатывал сам фюрер, объясняя новую стратегию одной фразой: «Удержать в руках можно даже песок, достаточно лишь его намочить». — И во сколько информации мне обойдётся моя скромная персона? — Кабуто уже вовсе не чувствовал холод, наоборот, от всплеска адреналина у него по виску струился пот, который он наскоро вытер перчаткой. — Это определит штаб, — отрезал незнакомец, присев на одно колено перед трупом штандартенфюрера и приложив два пальца к его шеи, продолжил, — мой трофей уже в том, что сдох этот подонок. Я буду в хрониках страны, как капитан третьей дивизии, … Имя снайпера Кабуто так и не услышал, да и вряд ли услышит теперь, так как тот широко раскрыв глаза, издал лишь хрип, когда его пронзило лезвие со стороны поверженного противника. — Имени которого никто и никогда не узнает, — закончил хриплым шепотом Акасуна, что в глазах своего унтерштурмфюрера был воскресшим трупом, продолжая глубже вводить лезвие армейского кортика в грудную клетку врага. По его перчатке текла теплая и липкая кровь, но это не останавливало Сасори, которому изрядно надоело лежать с видом проигравшего и слушать, как торгуется за свои кишки его лейтенант, что, собственно, выглядело весьма жалко. Старшему офицеру пришлось в который раз напомнить себе, для чего он держит Кабуто, дабы не убить заодно и его. Стряхнув тело, которому только что проткнул сердце, благодаря своим исключительным знаниям в области физиологии и строения человеческого организма, штандартенфюрер принял сидячее положение и приложил левую кисть к ране. Пуля была сквозная, но из-за своего диаметра нарушила функционирование целой группы мышц, от чего любое движение правой рукой сопровождалось неприятным покалыванием и невозможностью оптимального функционирования. — Господин Акасуна, … вы живы, — Якуши, как казалось теперь после его смеха, которым был наслышан Сасори, произнёс это даже как-то раздосадовано, а не пораженно. — Какая наблюдательность, Кабуто, — используя автомобиль, как опору, штандартенфюрер приподнялся, — неужели, я расстроил твои планы? — Я всего лишь тянул время, господин штандартенфюрер! — Ну, конечно же ты его тянул, — раздраженно отмахнувшись от предложенной руки помощи и всё ещё сжимая саднящую рану, из-за которой он потерял достаточно крови, Сасори попробовал согнуть пальцы на правой руке, но та лишь висела и отказывалась работать. Кроме того, в голове штандартенфюрера вместо ясности был туман из-за нехватки кислорода. — Необходимо доставить вас в госпиталь! — Необходимо выполнить задание господина фюрера, — прервал этот фарс с наигранной заботой мужчина, — свяжись по рации с кем-нибудь из наших офицеров и доложи, что с «Листом» тут и «Песок», — нахмурив брови, дал распоряжение полковник, откидываясь спиной на машину. Ранение подкосило его сильнее, чем он пытался показать, но тем не менее ему ещё нужно было закончить свою роль, а именно доставить того мальчишку, ради которого сегодня поляжет практически весь батальон их пехоты. Сасори сильнее сжал онемевшие пальцы на ране, причиняя осознано себе боль, чтоб не потерять сознание, после чего глубже вдохнул. Уж лучше бы этому пацану — Дейдаре, стоить тех усилий, которые они сегодня тратят на него. Ведь цена слишком высока. А ведь этот сопляк уже получал приглашение от «Чёрной Гвардии», но ему не понравилось каким тоном Акасуна к нему обратился, видите ли. Этот инцидент по сей день вызывал у мужчины невольный скрип зубами. — Господин штандартенфюрер, на нашей частоте был всего один старший офицер, который по стечению обстоятельств оказался неподалеку, — прервав ход мыслей полковника, который перевёл глаза в его сторону, Кабуто в смятении сжал рацию, вытащенную из кабины водителя. — Сейчас он на вражеском транспорте изъявил желание подобрать нас. — И кто же этот благодетель? — иронично поинтересовавшись, пыточных дел мастер вовсе не желал знать ответ. Он был и без этого очевиден. — Штандартенфюрер Учиха Итачи. Пожалуй, это была первая горькая усмешка, коснувшаяся губ Сасори за несколько недель. Полковник Учиха у любого из «Алой Луны» вызывал двоякое чувство или мнение, и в отличие от тех счастливчиков, кто не имел возможности общаться с ним, а точнее перебрасываться несколькими фразами в неделю или месяц. Поэтому мнение за пределами элитного отряда фюрера было едино — страх. Его боялись и уважали в «Черной гвардии», его опасались и остерегались в «Листе». Внутри же личного отряда главного военачальника — Мадары, страха и панического ужаса никто не испытывал, но осторожность всё-таки соблюдали. Это было собственное мнение мастера пыток, основанное на его непосредственном контакте с этим человеком. Их отрасли деятельности не должны были пересекаться, но тем не менее порою, Сасори пользовался способностью Учихи Итачи «вести переговоры». Ему, одному из немногих, удалось лицезреть сей дар «убеждения» и остаться при этом в рассудке и в живых, что само по себе поразительно. О самом полковнике Акасуна знал немного. Он был из тех «одаренных» детишек, которых растят внутри «Листа», как тайный козырь в этой войне. Подавал большие надежды, умён, красив, жесток — идеальное оружие. А потом, как обычно «что-то» пошло не так и пацан сменил сторону, как только вырвался на свободу. Правда была это или с легкой руки фюрера состряпанная ложь, никто не вдавался в подробности. Хватало того, что ему доверял Мадара, раз сделал своей «правой рукой». Сам штандартенфюрер скинул это на их какое-то родство. Так что, рассуждать о том, кто такой Учиха Итачи можно было бы долго, обсасывая каждый фрагмент его вымышленной биографии, но полковник находил более важные темы для своих исследований, нежели чья-то личность. — Господин штандартенфюрер, — обращенный голос лейтенанта привлёк внимание Сасори, который скосил глаза в сторону на юношу, что держал в руках футляр, который дрожащими пальцами пытался открыть, — я нашёл в салоне аптечку, я могу теперь оказать вам первую помощь хотя бы. Это было весьма предусмотрительно по домыслам Акасуны, который оставался в сознании только благодаря холоду, который сужал сосуды на периферии тела, останавливая кровотечение. К тому же, не зря же он держал при себе Кабуто. Унтерштурмфюрер не был способным бойцом, тактиком, стратегом или даже достаточно способным, по мнению, полковника, чтоб заниматься чем-то более отяготительным, нежели сортировка бумаг, но при всём при этом он имел единственное достоинство, ради которого его следовало держать при себе. Он был медиком. И весьма неплохим, раз та ползучая тварь, обосновавшаяся в госпитале не раз покушалась на попытки перевода Якуши обратно в медицинское русло, чему Сасори естественно противился наотрез. Принципиально, конечно же. Когда на горизонте появился транспорт, Кабуто отрапортовал, постукивая зубами, начало девятого. Лейтенант занимал оборонительную позицию, держа пистолет двумя руками и переминаясь с ноги на ногу, пока его старший офицер позволил себе лишь прислониться к разбитой машине. Солнце уже давно зашло за горизонт, а темнота скрывала их от происков врага. Где-то в дали виднелся дым от горящего леса. Ближайшие деревни давно вымерли из-за частых стычек между «Листом» и «Чёрной гвардией» на этой территории, где за каждые десяток метров шла самая настоящая мясорубка каких-то пару лет назад. В тот год трупы даже не успевали сжигать. Среди них были женщины, мужчины и дети. Последних часто использовал «Лист» в качестве «начинающих бойцов», воодушевляя тем, что они сражаются за страну, за семью и честь нации. «Чёрная гвардия» оценивала же их более здравомысляще и реалистично — пушечное мясо. Коноховцы надеялись, что не у каждого дрогнет рука убивать детей, и они были в чём-то правы, если бы не одно «но». Это война. Каждый, кто уже замарал свои руки в крови, не останавливался перед такой мелочностью, как гуманность, ведь, если не он убьёт, то убьют его, причём те же дети, которых с раннего детства уже учили жестокости, которая не у каждого взрослого найдётся в таком количестве. И далеко ходить, чтоб это доказать вовсе не нужно было. Один из множества таких рожденных убивать, сейчас любезно прикрыл дверь с водительской стороны. — Ожидание не слишком Вас утомило, штандартенфюрер Акасуна? — Учиха Итачи обращался вежливо, но в каждом его слове Сасори ощущал издевку, которая задевала его, казалось бы, облитую непроницаемым свинцом душу, — Унтерштурмфюрер Якуши, у Вас замёрзший вид, — адресовал молодой офицер уже к лейтенанту, который торопливо попытался отвести взгляд в сторону. Уж у кого, а у полковника Учихи он пронизывал настолько насквозь, что всё естество шептало о том, что в Аду и то безопаснее. — Унтерштурмфюрер Якуши, вы так вцепились в оружие, — Акасуна смерил глазами своего подчиненного, который всё ещё сжимал двумя руками пистолет. Какое убожество. Тем не менее Учиха намеренно продолжал свою насмешку, делая её всё более унизительной с каждым словом, — вижу, время, проведенное с самим собой, наделило Вас крепкой хваткой, но всё же советую опустить пистолет и сесть в транспортное средство. Отогрейтесь. От этой ироничной заботы со стороны Учихи на губах мастера пыток появилась кривая ухмылка, ему одному из немногих довелось видеть, как вот этот человек способен вытаскивать важные сведения из вражеских агентов без щипцов или раскаленной кочерги. Некоторые были настолько напуганы одними мифами о нём, что, в ужасе вжимаясь в кресло, выдавали всё прежде, чем штандартенфюрер Учиха подходил на расстояние вытянутой руки к ним. — У нас нет времени на обогрев, необходимо вытащить подрывника из тюрьмы раньше, чем «Лист» спохватится по поводу того, что группенфюрер лишь привлекает внимание, — Акасуна сразу расставил приоритеты, при этом замечая взгляд полковника, который скользнул по прорехе в его мундире.Там проглядывались уже обагрившиеся бинты. Остановившись на том месте несколько долгих секунд, чёрные глаза вернулись к лицу мастера пыток, что ответил тем же непроницаемым лицом. — В этом нет необходимости, штандартенфюрер, — тонкие губы Итачи трогает самая что ни на есть бездушная улыбка, с которой он лишь кратко кивает в сторону салона автомобиля, — Дейдара почтительно принял предложение фюрера. Единственное, что выразило лицо штандартенфюрера Акасуны — приподнятая бровь на столь дерзкие слова. Это было невозможно. Противный пацан отказывался не только вести переговоры, но и вступать в контакт с лазутчиками «Чёрной гвардии», предпочитая сырую камеру обещанным возможностям. Однако, такая уверенность не могла быть просто высосана из пальцы, поэтому красноволосый офицер чуть склонил голову к окну салона автомобиля. Там за стеклом он увидел сидящего с отсутствующим видом светловолосого подростка, чьи грязные и давно немытые волосы свисали жирными сосульками, вдоль сероватого оттенка лица. Он не хохотал и не улыбался, как раньше, а лишь молча смотрел в одну точку, которая находилась где-то за гранью этой реальности, если судить по тому, как парень даже не обратил внимание на смотрящего. Но сомнений не было. Это был он. Тот поганец, чьи таланты столь высоко оценил фюрер, раз готов был потратить столько военных ресурсов ради него. — Он пошёл с тобой добровольно? — уточнил штандартенфюрер Акасуна, так как это было важно, учитывая, что и в прошлый раз они могли насильно вывести Дейдару, но командование отказалось от этой идеи. — Добровольно-принудительно, — Итачи ответил уклончиво, — мне крайне быстро наскучило слушать его болтовню и восхваление самого себя, поэтому я немного осадил его пыл. — Наркотики, — догадался Сасори. — Транквилизаторы, — лаконично поправил Учиха, придержав свою фуражку, когда подул обжигающе-ледяной ветер, который поднял его длинные волосы, завязанные в низкий хвост, и стал неистово трепать их, — это сберегло нам армию и время. Полковник Акасуна тихо фыркнул, после чего задал вполне закономерный вопрос, который возник на фоне того, что штандартенфюрер Итачи никогда не торопился, действуя с свойственным ему анализом каждого действия. — Куда-то спешишь? Чёрные глаза чуть сузились, как бывает, когда человек улыбается, вот только Учиха Итачи не улыбался. Он искажал своими губами всю суть улыбки, придавая той зловещие очертания и ядовитость. — Мне надо покормить мою собаку, — такой ответ застал врасплох Сасори, который был готов ко всему, но не к этому. — А-а, всего лишь тот мальчик-партизан, — протягивая слова, мастер пыток цокнул в сторону, — в твоё отсутствие ему могут дать объедки со стола и вместо тебя, …- мужчина не договорил и невольно скривился, поджимая губы на вдохе, когда чужая ладонь легла ему поверх плеча, заодно надавливая пальцами на недавно зашитую рану. Боль пронзила неожиданно и пропала также внезапно, как и появившаяся до этого на чёрном мундире рука. Штандартенфюрер Акасуна поднял глаза на наклонившегося к нему Итачи, который, лишь тихо шепнул ему на ухо одну фразу, сразу же после которой отстранился и приглашающим жестом указал на машину. Его ладонь была в крови.