Ложь

Штандартенфюрер неспешно шёл по коридору, заложив руки за спину и не обращая внимания на бойцов вскидывающих при виде него правые руки с бравым приветствием на немецком языке, который ласкал слух после диких воплей местных паразитов, топящих себя и страну в собственных испражнениях. В голове у старшего офицера крутилось несколько мыслей, на фоне которых играла небезызвестная соната знаменитого композитора. Она струилась, перебирала тона и звонко раздавалась с каждым шагом в подсознании юноши, который и сам мысленно нажимал на клавиши у себя в голове, хотя в этом искусстве и не разбирался, ведь единственное, чему его учили — это убивать. Музыка продолжала нарастать, словно офицер приближался к фортепиано, за которым сидел пианист, исполняющий данный шедевр, но в реальности юноша лишь шёл по темно-синему коридору, лавируя между дверями и солдатами, которые расступались или поспешно выравнивались, затаивая дыхание, когда он проходил. Поправив чёрную фуражку на волосах, штандартенфюрер поднялся на этаж выше и распахнул двери, ведущие к его кабинету и спальне. Там сразу ему в глаза бросился субъект, которого здесь быть не должно, но полковнику не составило труда отмахнуться от этого факта. Сейчас это не имело значения, с майором он успеет поиграть и позже. Штурмбанфюрер сразу же поднялся со стула, на котором ожидал и поприветствовал штандартенфюрера привычным армейским жестом, не получив ничего взамен, в общем, как и всегда. Однако стоило Кисаме приоткрыть губы, как вверх взметнулась ладонь полковника, призывающая того к молчанию, пока сам парень продолжал свой внутренний концерт, еле заметно покачивая головой в его ритме, под немое удивление Хошигаки. Майор осёкся и решил повременить, всё-таки хорошее настроение у полковника — вещь редкая, да ещё и крайне капризная. Тем временем мелодия плавно подходила к концу, отбивая последние аккорды и затихая, чем немного раздосадовала темноволосого офицера, который краем глаз глянул на источник своего раздражения и опустил руку. Музыка погасла. Концерт окончен. — Чем обязан, штурмбанфюрер? — как всегда вежливый тон со стороны Итачи, с пропиткой из внутреннего разложения, которое принималось за чистую монету окружающими и имело несколько другое значение в их понимании, нежели в его. Например, лёгкий и ненавязчивый флирт. — Господин штандартенфюрер, господин фюрер изъявил желание увидеться с Вами. — Какая честь, — в голосе скользит ирония напополам со скукой, — а где же унтерштурмфюрер господина фюрера, почему передаёте послание Вы, штурмбанфюрер? Я не удостоен встречи с ним? — Унтерштурмфюрер неважно себя чувствует, — Кисаме кашлянул в сторону, а полковник сузил глаза на это, про себя усмехнувшись. Пока у кого-то были занимательные выходные, кто-то другой был вынужден заниматься грязной работой, выбираться из горящего поезда и проникать в тюрьму для военнопленных. — И я, как ваше доверенное лицо, вызвался заменить его в этом поручении. Учиха растянул губы в подобие улыбки. «Доверенное лицо». Подобной должности он в своих войсках не припоминал, да и вряд ли кто-то бы удостаивался подобного «титула». — Благодарю Вас, штурмбанфюрер, — юноша благосклонно мотнул головой в подобие кивка, затем повернулся к двери, доставая тяжелый металлический ключ от замка из внутреннего кармана своего мундира. Кисаме же не смутила ни «благодарность», ни «улыбка» со стороны уважаемого офицера, он воодушевленно ловил эти крохи внимания к своей персоне, при этом не подозревая, что они пусты и бездушны, как холостые патроны. — Позволите проводить Вас? — В этом нет необходимости, — уже резче отмахнулся полковник, поворачивая ключ в скважине и, убрав тот обратно, обхватил стальную дверную ручку ладонью, — ах, да, штурмбанфюрер, — обратился к майору Итачи, склонив голову в его сторону и подняв на него глаза, от чего тот сразу же вздрогнул, — Вам не кажется, что здесь слишком тихо? — Что Вы имеете в виду, штандартенфюрер? — Хошигаки нахмурил взгляд, положив тяжелую ладонь на кобуру пистолета. Предосторожность не помешает даже на собственной базе. Полковник не ответил, но открыл массивную дверь и вошёл во внутрь комнаты, где его встретил ожидаемый хаос. Всё-таки было неразумно ограничиться одной лишь цепью, но ему хотелось знать, сможет ли он преодолеть это, осилит ли, пожертвует ли чем-то. Обводя глазами разбитые фужеры, порванную и разбросанную бумагу, осколки стекла и, похоже, выпотрошенную пуховую подушку, Итачи искоса глянул на офицера позади себя, который, уже достав пистолет, выругался, выражая возмущение о том, что кто-то посмел крушить комнату господина полковника. Неподалеку были замечены опрокинутые чернильницы и испорченный ковер. Последний даже было немного жаль штандартенфюреру, что, ступая с характерным хрустом по битому стеклу, казалось бы, не замечает окружающего беспорядка. Проходя к спальне и раскрывая двери в сторону, юноша подавил в себе желание проявить на губах улыбку. Всё-таки его братишка так предсказуем. Итачи отклонился в сторону прежде, чем осколок стекла вонзился ему в грудь и сразу же вывернул руку виновнику погрома, заходя тому за спину, невзирая на раздавшийся вопль боли. Тот приятно пощекотал уши штандартенфюреру, особенно последним надрывным звуком, после которого послышался уже противный на слух поток, скорее всего ругательств, брани и банальных пожеланий скорейшей смерти. Парень, вероятно, когда-то и знал японский, но, к счастью, для себя запамятовал, поэтому мог только предположить о том, что сейчас выливается на него между скулежом и взбешенными рыками со стороны его пленника. Впрочем, судя по повторяющимся созвучиям слов, оригинальностью эти бравады явно не отличались. — Т-ш-ш, — шепнул штандартенфюрер, склонившись к уху мальчишки, который тяжело дышал и дёргался всем телом, стремясь вырваться из цепкого захвата, что пока ему не удавалось. Осколок тем временем упал им под ноги, он был в крови, как и ладонь младшего брата. Тот так сильно его сжимал, что он впился и порезал ему руку, — т-ш-ш, — снова повторил старший Учиха, при этом, приподняв уголки губ от предвкушения последующего крика, который резанул по ушам своей пронзительностью, когда он начал выворачивать кисть своего «пёсика» сильнее, хотя в этом уже не было надобности. — Господин штандартенфюрер, это сделал этот пацан? — появившийся в проходе Кисаме всё ещё держал перед собой пистолет, дуло которого плавно наклонилось в сторону головы пленника, что не укрылось от взгляда старшего офицера. Тем не менее, полковник сохранял хладнокровие, ведь у майора тонка кишка пойти ему наперекор, — Возможно, штандартенфюрер, мне его всё-таки стоит пристрелить, чтоб он не доставлял Вам такие хлопоты уже какой раз? — на языке Хошигаки ощущал привкус горечи и собственной желчи. — Штурмбанфюрер, Вы только мне палас забрызгаете кровью, — отмахнулся от этого предложения Итачи, плавно качнув рукой, вызвав тем самым ещё один вопль боли со стороны узника. Это было не намеренно, но этот возглас пробрал его до самых пят, вызвав приятную дрожь вдоль позвоночника. Он не смог бы описать это ощущение, даже при всём желании. Это была не просто власть над кем-то, не только впитывание чужой боли и наслаждение ею, это чувство было глубже, насыщенней. Оно бороздило то, что когда-то уже задохнулось и сгнило. Итачи коснулся кончиком носа макушки мальчишки, проводя им по его волосам, вдыхая запах чужого тела, а затем легко тронул губами их, будто-то бы и в самом деле выражая сожаление за причиненную боль. — Сейчас было не намеренно, каюсь, — шепнул он, после чего мягко посмотрел на Кисаме, который, стоя в ступоре, не сводил взгляда с полковника, который проявил, …. Нежность? Это было нереально, а не просто несвойственно. Где Итачи? Где секундою ранее, исказивший своё прекрасное лицо насмешкой садиста, Сатана? — Штурмбанфюрер, вы слишком агрессивно настроены к моему питомцу. К тому же это всего лишь собака, не понимающая нашу с Вами речь, что от неё ещё ожидать, … Кто тут плохой мальчик? — юноша свободной рукой поднял подбородок мальчишки двумя пальцами, и потрепал того, невзирая на жалкое сопротивление и скулеж со стороны. Всего лишь собака. Хошигаки обхватил сильнее пистолет ослабевшими пальцами и опустил его, не сводя взгляда с пленника. Всего лишь собака. Как Кисаме хотелось, чтоб эти слова были правдой. Вот только обычных «собак» господин полковник разрешал и убивать, дабы самому лишний раз не марать свои кожаные перчатки. Чем эта коноховская псина лучше? Чем? Всего лишь собака. Майор ощутил, как отложенное желание убить этого пацана подняло голову вновь и сейчас навязчиво шептало ему на ухо, что он может. Может себе это позволить. Штандартенфюрер простит ему это за его преданность, за его желание и, … ведь это всего лишь собака? Последние слова звучали в сознании мужчины как-то жалко, но тем не менее жажда избавиться от этой «собаки» никуда не пропадала. Вот только тут пистолет вовсе не нужен. Кисаме хотел придушить эту мразь, получающую столько незаслуженного внимания и прикосновений со стороны полковника, собственными руками. Сжимать его горло, наблюдать, как он задыхается, закатывает глаза, бьётся и, …дохнет, как собака. — Штурмбанфюрер, если Вам больше нечего мне сказать, то я Вас не задерживаю, — слова штандартенфюрера были, как всегда спокойны и вежливы, но, Кисаме и на расстоянии ощущал лёд, которым они веяли. Его выставляют из комнаты, пусть и в любезной манере. — Да, господин штандартенфюрер, — одними губами прошептал офицер, отдав честь, и выходя из помещения. Ему многое предстоит продумать и сделать. Время не ждёт. Ему необходимо занять место унтерштурмфюрера полковника, пока ещё не слишком поздно, а это значит, что сегодня одна тщедушная девчонка не вернётся в барак прислуги. Проводив глазами спину майора, Итачи схватил свою жертву за волосы и задрал ей голову вверх, разглядывая лицо мальчишки, который сжимал зубы и судорожно вдыхал воздух, скалясь и едва сдерживая боль. Всё такие же пустые чёрные глаза, в которых лишь слепая ненависть. А ей так легко манипулировать, что даже неинтересно. Полковник провёл большим пальцем по нижней губе мальчишки, что сразу же рьяно дёрнулся и тут же хватанул ртом воздух от пронзительной боли. Он всё ещё в захвате, и Итачи, как кукловод дёргал за ниточки, чтоб его кукла вела себя смирно. — Я не хочу наказывать тебя, ты же знаешь, глупый младший брат, — штандартенфюрер прошептал это с той самой елейной лаской в голосе, которая вселяла ужас в Саске. Ведь несмотря на то, что он не понимал его речь, каждый раз, когда старший брат к нему обращался в таком тоне, младшему потом было адски больно. Поэтому неудивительно, что мальчишка сразу же задрожал в руках старшего. Итачи хотелось бы, чтоб это было от нетерпения, а не от страха, да вот, увы, Саске его увлечений не разделял. — А запретный плод так сладок, — на губах полковника застывает неприятная улыбка. Мальчишка был ослаблен из-за голода и только адреналин, да желание убить своего мучителя поддерживали в нём силы, которые стали его покидать, когда Итачи отпустил его и толкнул в сторону софы, на которую тот безвольно повалился. Попытки подняться ничего не дали, мышцы дрожали и отказывались слушаться, а ноги и вовсе словно одеревенели. Пальцы подростка скребли по обивочной ткани, а глаза судорожно искали что-нибудь, хоть что-то, чем можно защититься, ударить, потом ещё раз и ещё. Пока вместо лица у этого ублюдка не будет кроваво-мясная каша. — Du hast Angst, * — снова эти слова, сказанные с такой насмешкой, что пробиравшая до этого всё тело дрожь остановилась, давая Саске возможность обернуться и пересечься глазами с парнем. Тот, игриво покручивал на указательном пальце свою фуражку со знаком «Чёрной гвардии», после чего отложил её на прикроватный столик, и произнёс куда вкрадчивее и без своей привычной усмешки, — Richtig, dass du Angst hast.** Зацепившись взглядом за перьевую ручку, что валялась на полу поблизости, подросток кинулся к ней. Её можно всадить в колено, в глаз, … нет, лучше в горло. Саске сжал свое импровизированное оружие, тяжело дыша, пока его зрение плыло, а пульсация в голове напоминала отбойные молоты. Его враг не наступал и даже не воспрепятствовал тому, что он схватил что-то, а лишь, небрежно прислонившись к столу, вальяжно наблюдал сквозь полуприкрытые глаза за ним. Выжидает гнида. Какая самоуверенность. Саске захотелось сбить спесь с него и вонзить острие прямо в эти нахальные глаза. Мальчишка несколько дней к ряду обдумывал каждый момент своей атаки, планировал, каждое действие, отодвигал неподходящие варианты, но понимал, что это всё бесполезно. Что против него у него нет и шанса, как бы он ни пытался. Итачи каждый раз был готов, что к засаде, что к ловушкам, что даже к импровизированной атаке разбитой бутылкой. Он словно знал. Будто бы слышал гулко стучащие по ту сторону двери сердце и трепет, когда Саске сжимал осколок разбитого бокала, кипя желанием со всей яростью провести им по горлу самого ненавистного человека. Его главного врага. Его смысла жизни. Его старшего брата. Сильнее стиснув в потной ладони перьевую ручку остриём вниз, младший Учиха кинулся с криком на штандартенфюрера, который лишь мрачно оскалился на это, оставаясь на месте и не двигаясь даже когда тот замахивался. Глаза в глаза, гримаса ненависти, свист воздуха и горькая насмешка гаснет, когда всего на мгновение, всего на долю секунды у Саске дрогнет рука. Он всё ещё слаб. Он всё ещё жалеет себя и его. Ему все ещё недостаточно, … ненависти. Перехватив чужую кисть, Итачи с надменным презрением сжимает её до тех пор, пока узник не выпускает зажатую в ней ручку, при этом неумолимо опускаясь ещё сильнее в глазах старшего брата. Но ничего. Он преподаст ему урок. За то, что тот устроил этот кавардак, за испорченный ковер и напрасно потраченное время, и, конечно же, за то, что не стоит с криком пытаться сделать то, что не в состоянии проделать и молча в тишине. Последующий со стороны штандартенфюрера удар в живот выбил из мальчишки дух. Он лишь чувствовал тупую боль в районе солнечного сплетения и то, что не в состоянии даже и пальцем пошевелить от нее. Крик застрял где-то в горле, дышать было невозможно, лёгкие судорожно сжимались, как и, будто бы лопнувшие внутренние органы. Саске сразу же осел на пол, сваливаясь с чужого кулака и хватаясь за место удара, пока во рту чувствовался привкус крови от прикушенной щеки, а с края губ стекала слюна. Как же он жалок. Итачи носком сапога отшвырнул катившуюся по паласу ручку, затем перевёл холодный и презрительный взгляд на сжимавшего самого себя брата, который хватал ртом воздух, пока из уголков глаз катились несдержанные слёзы. Это ничуть не трогало штандартенфюрера, не щекотало сожжённую заживо совесть и не окликало родственные чувства, которые он самолично выпотрошил из себя много лет тому назад. Наклонившись и подняв подростка за горло, полковник без лишних слов впечатал его в ближайшую стену, при этом придерживая всё так же рукой за шею на весу, от чего пальцы мальчишки сразу же вцепились в его кисть, пытаясь ослабить хватку. Итачи же не обращал на это внимание, он смотрел лишь на лицо напротив своего. Подрагивающие и разбитые губы, покрасневшие глаза с почти что чёрной радужкой, как и его собственная. Он видел в ней себя, своё отражение и ужас сжимающегося зрачка, но это было вовсе не то, чего он ожидал. Не то, чего он хотел. Звук аплодисментов, раздавшихся со стороны, отвлек парня от размышлений, и он перевёл глаза на стоявшего в дверях фюрера, который даже под его прохладным взглядом продолжал свои неуместные и ироничные хлопки. Главнокомандующий был без сопровождения и выглядел донельзя довольным, хотя и внушал опасения даже с ухмылкой на губах. Ведь чем красноречивее и обаятельнее лидер, тем большую опасность он представляет. А Мадара обладал крайне искусительным шепотом, который постепенно перешёл в самый настоящий крик, разошедшийся по всей стране. — Какая жестокость, штандартенфюрер. А ведь это всего лишь ребёнок, — аплодисменты стихли так же резко, как и начались. — Если бить не всерьёз, то он ничему не научится, господин фюрер, — выразил свою позицию Итачи, снова вернув взгляд ко своей «собаке», которая всё это время корябала и впивалась ногтями в его перчатку. Резко отпустив братца, который, не удержавшись на ватных ногах, сполз по стенке, полковник уделил несколько секунд на лицезрение покраснения от удушья на шее Саске, после чего развернулся обратно к фюреру. С мальчишкой он ещё не закончил на сегодня и потом ещё продолжит. — А чему научишься от этого ты? Бить слабых и немощных, всё равно, что отбирать конфетку у ребёнка, — Мадара оставил фамильярности, — впрочем, этим ты сейчас и занимаешься. — Что Вас привело ко мне, господин фюрер? — не останавливаясь на словах главнокомандующего, Итачи сразу перешёл к делу, заведя руки за спину, — Мой рапорт должен был принести Вам унтерштурмфюрер Якуши. — По поводу него я и здесь, — кивнул фюрер, — штурмбанфюрер, как его там, …- мужчина безучастно пожал плечами, — выразил желание передать тебе моё пожелание о встрече, но, я решил не дожидаться её и явился сам. — У вас крайне низкий порог терпения, господин фюрер. — Это у нас семейное, — не остался в долгу Мадара, шепнув это со смешком и сразу переводя глаза от штандартенфюрера на мальчишку, что всё ещё безвольно сидел на полу, откинувшись на стену, — а ещё ты так любезен с теми, кто тебе безразличен, что невольно закрадываются мысли о том, чем провинился перед тобой этот малец за столь откровенную неприязнь, … — взгляд фюрера потемнел. — Вы ведь пришли не затем, чтоб понаблюдать, как я занимаюсь дрессировкой своей собаки? — Итачи нисколько не изменился в лице, получив в ответ лишь неясное пожатие плечами со стороны лидера. Ведь причина была как раз в этом, он не сомневался, но все люди лгут, и Мадара не был исключением. Эта ложь была своеобразным обменом любезностей меж ними, ведь всё равно они видят друг друга насквозь, что было ещё одной фамильной чертой, как выразился бы фюрер. Разницей между ними в этом было лишь то, что Мадара даже не скрывал своего любопытства, в то время, как Итачи было попросту плевать. — Когда он подрастет, ты поймёшь, что есть куда более эффективные и приятные способы получения удовольствия и желаемого, нежели периодическое насилие, -будто бы напутствуя юношу, проворковал главнокомандующий, при этом расплываясь в непритязательной улыбке, — если он доживёт конечно же. Штандартенфюрер ничего на это не ответил, хотя суть, естественно уловил, поэтому Мадара не стал затягивать и разжевывать очевидное для человека с проницательностью Итачи, и продолжил уже в официальном тоне:  — А если возвращаться к сути моего посещения, то я предлагаю Вам сопроводить меня в местные казематы. — Какая честь, господин фюрер, — естественно никакого восторга в тоне полковника и не было слышно, — но прежде мне нужно покормить этого щенка, пока он не подох с голоду, после этого я в Вашем распоряжении, — юноша почтительно кивнул, хотя и поставил определенное условие. Как правило, на них и строились их деловые взаимоотношения. И важно было, что они оба понимали это, и каждый выполнял свою сторону этого нематериального контракта, подписанного кровью у них на руках. Мадара скользнул ещё раз глазами по мальчишке. Ничего особенного, обычный подросток, да ещё из деревни предателей. По нему скотомогильник мог разве что страдать, но, несмотря на всё это, в парнишке было что-то знакомое. Глядя на него, мужчина испытывал толику мягкости, наполнявшей его чёрствое сердце при виде только одного единственного человека, который был ему и братом, и любовником. И это было крайне любопытно. — Разумеется, штандартенфюрер, — одобрительный кивок с закрытыми глазами, распахнув которые фюрер прибавил более прохладно, — вы можете себе это позволить.

***

Сидя на поскрипывающей деревянной скамье в темнице, мрак которой был развеян лишь тускло светящей керосиновой лампой, стоящей за решёткой, молодой юноша бездумно смотрел перед собой, покусывая обветренные губы. Он не раз пытался дотянуться до пламени, но какой-то подлец поставил его одновременно близко, что можно видеть и пытаться просунуть к нему сквозь ржавые прутья руку, но при этом и далеко, раз кончики пальцев так и не могли коснуться желаемого тепла и света. А ещё здесь было влажно, и пахло сыростью, да гнилью. С потолка периодически капала вода, отсчитывая плеск которой, узник пытался скоротать как-то время, но в итоге сбился в пределах двух тысяч. Где-то на стенах он успел разглядеть знакомые ему иероглифы и вычерченные, судя по всему, гвоздём параллельные друг другу вертикальные полосы. Кто-то пытался считать дни, что здесь коротает. Оставался открытым вопрос — как? Ведь, кругом тьма и единственный источник света — это чья-то гнусная насмешка. Прохладные голые стены оптимизма тоже не доставали. Где-то в мокром и вонючем углу уже прорастал мох, и узник старался не вдаваться в мысли о том, как тут дела обстоят с туалетом. Всё из этого, в принципе, для нового заключенного было терпимым, хотя и неприятным неудобством, и, как он в глубине своей душонки надеялся, временным. Хотя ложная надежда — крайне жестокая вещь, ведь она может изрядно поломать, да и не только кости. Но при этом всём, Дейдару не раздражало ничего так сильно из его заточения, как бубнящий сосед-заключенный, словно назло, сидящий в камере напротив его. Тот испытывал его терпение не меньше, чем собственные длинные грязные волосы, походившие на безжизненную солому и лезшие в лицо. Это все не подходило под рамки «обоюдовыгодного сотрудничества», которое ему обещали эти чёртовы «немцы». — Суки, — выплюнул юноша, сложив руки на груди и потирая ими озябшее тело. Голова от голода отказывалась работать, однако есть предложенную охранником баланду парень отказался, чем заслужил улюлюканье со стороны мерзкого старикана сбоку, о том, какая он привередливая цаца. Впрочем, «стариком» того узника было по физиологическим меркам сложно назвать, но то, что этот немытый оборванец с красными волосами старше его на доброе десятилетие подросток понял с самого начала, когда он начал лезть к нему с нравоучениями. Они ему даром не сдались, ведь ему уже пятнадцать, а, значит, весь мир уже у его ног. Хотя Дейдара неохотно признавал, что в данный момент именно он в какой-то грязи под чужими ступнями. — Такой юный, а так грязно ругаешься, — сразу же послышалось со стороны. — Заткнись, старпёр, — отмахнулся с присущей ему дерзостью блондин, следом поморщившись и убрав с лица висевшие сальными соплями волосы уже в который раз. Они были неприятны на ощупь, как и ощутимый слой грязи на его теле. Хотя это всё было такой мелочью в сравнении с тем, какое сладкое чувство растекалось в нём от одной мысли о негодовании Генерала Ооноки, который исходил на говно ещё на суде. Подумать только, какой-то рядовой пацан, чьи навыки были генералом настолько недооценены, украл новейшую формулу пороха и окрасил пламенем весь исследовательский корпус подрывников, устроив такой прекрасный и незабываемый взрыв. Дейдара бы отдал свою руку на отсечение, лишь бы увидеть лицо бывшего командира в этот момент. То-то же, будет теперь этот куль морщин знать, кого отправлял в наряд копать сортиры. Да к тому же сраный старикашка так ничего и не добился, пытаясь выяснить куда блондин дел формулу взрывчатки. Ведь всё что показал ему Дейдара, так это кукиш, чем вызвал волну негодования в свою сторону в купе с затрещиной, от которой, как тогда ему казалось, у него щека онемела. Однако оно того стоило. Теперь знание было только у него, и благодаря этому он сразу же стал и самым желанным и самым опасным преступником в стране. Вот только вместо заслуженной славы за подаренное на прощание произведение искусства, он получил кандалы да сточную клоаку с заточением. — Отстой, — прошептал скорее сам себе юноша, чем обращаясь к кому-то конкретному, но при всем том всё-таки скосил глаза на камеру напротив него. Оставаться компании этого неприхотливого к уюту и местной кухне мужлана не хотелось, как и возвращаться в ту подземку, где его заперли до этого. К слову, как он покинул то место, информации в голове не было. Последнее воспоминание было о том, как он делился своими планами с пришедшим на смену караула охранника, который принёс ему ужин. Тот сразу вызвал подозрение у наметанного голубого глаза, солдат смотрел свысока, гордо и мрачно, будто бы ему плевать перед кем он сейчас стоит. Не было того трепета и паранойи, как у местных караульных. Ведь они знали его, они его боялись, они признавали его искусство убивать щелчком детонатора. Этот был другой. Всего пара брошенных фраз и Дейдара был в ярости. Этот несносный подлец не только надменно отнесся к его подвигу, но и выразил своё сомнение, что его навыки кому-то да пригодятся. Он даже не сразу понял, что во время своих гневных тирад перешёл на другой язык, ведь кинутые ему слова, были не японскими. К тому же, будучи изрядно проголодавшимся, юноша поспешно набивал рот супом, вставляя между ложками то, как способен собрать из всякого мусора бомбу, как может взорвать незаметно ключевые точки, как властен над каждой искрой, … А дальше всё было отрывками. Единственное, что, словно отпечаталось на его сетчатке — глаза того охранника. Эти отвратительные чёрные глаза. Поджав губы и сжав ладони в кулаки, Дейдара досадливо откинулся назад, стукаясь головой об камень, от чего сразу же болезненно сморщил нос. Его провели каким-то дешёвым фокусом. — Эй, отвратительный уродец, а тебя за что сюда посадили? — желая как-то отгородиться от возможного самобичевания за такой провал в планах, задал вопрос соседу подросток. — За нетерпение, — послышался смешок, который Дейдара принял на свой счет, решив, что «старикан» над ним издевается. — И что ж ты такого сделал? Обосрался при вашем флюреле, или как там его, — не разбираясь в званиях и чинах «Чёрной гвардии», едко поддразнил незнакомца блондин. Он неплохо знал немецкий, хотя и не в совершенстве, ведь практиковать было не с кем. А так как для обезвреживания вражеских мин и прочтения найденных инструкций, требовалось столь «тайное знание» Дейдара был вынужден заняться и самообразованием, поэтому сейчас какие-то слова вспоминались, хотя далеко не все. К тому же структурой и политическими моментами голову юноша не забивал, и при разговоре со «стариком» переходил для удобства на японский, и как ни странно узник его понимал и так, и сяк. — О, ни в коем случае, а вот тебе бы пеленки пригодились, — сообщил сосед, поднявшись с места и подходя к решетке, когда послышался стук сапог по каменным ступеням, — такого гостя господин фюрер захочет поприветствовать лично. Дейдара сдвинул брови к переносице, хмурясь, вслед за тем распахнул широко глаза и подскочил с места, прижавшись к прутьям своей камеры, когда пленник коснулся решётки и без каких-либо затруднений открыл её. То, как тот беспрепятственно вышел к свету, поднимая стоящую на полу лампу и освещая себя, никак не укладывалось в голове подрывника, что лишь бессвязно шевелил губами, пытаясь понять происходящее. — К-как? — непонимающе прошептал юноша, несколько раз подёргав прутья своей клетки, которая была безнадежно закрыта. Интуиция подсказывала, что его вновь обвели вокруг пальца, так как на языке уже крутились бранные слова разных мастей. — Зачем ограничивать себя рамками? — лишь хмыкнул в ответ парень, после чего обернулся в сторону раздавшихся поблизости шагов, почтительно склоняя голову, -Oh, Herr Führer, Sie sind spät dran, *** — в голосе незнакомца, несмотря на уважительный жест, скользило раздражение. -Die Vorgesetzten sind immer pünktlich, Standartenführer Akasuna, **** — тон появившегося в свете лампы мужчины, что был обладателем длинной и густой темноволосой шевелюры, которую никак нельзя было назвать гладкой и шелковистой, показался Дейдаре дружелюбным, пока он не перевёл глаза на лицо говорившего. Сердце будто бы пропустило удар. Эти глаза. Он уже видел их. Черные, как нефть и высокомерные, словно перед ним сам Император всего мира стоит, а не просто человек. Но все же, взгляд был всё-таки совершенно другим. Этот сквозил внутренней силой, стержнем и железной волей, а также личным достоинством. Тот же был взором конченного гения, садиста и психопата. Это Дейдара знал наверняка, ведь он сам был таким же. — Фюрер, значит, — на ломаном немецком пробормотал юноша, оглядывая мужчину в чёрном мундире перед собой. Форма на том была весьма неплоха, на взгляд мальчишки. И всяко лучше тех коричневых жилетов фронтовой армии генерала Оноки, опять же по мнению узника, что всё ещё сжимал прутья решётки, беззастенчиво разглядывая того, кого красноволосый назвал «фюрером». — А, язык знаешь, уже проще будет, — второй незнакомец любезно выговаривал каждое слово, словно нараспев, после чего резко прибавил, — elendes Gesindel.***** — Чё? — парень прищурил глаза, пытаясь вникнуть, — а помедленнее? Тот, кого назвали Акасуной закатил глаза, прошелестев уже что-то знакомое по смыслу. — Видимо, придётся начать с азов. — Печально, — лаконично констатировал фюрер, хотя лицо его оставалось таким же непроницаемым, после чего он сделал знак рукой, будто бы кого-то подзывая из темноты. Дейдара затаил дыхание, ощущая, как его губы растягиваются в самопроизвольный оскал при виде того, кто вышел на свет из мрака в таком же чёрном мундире, как у местного военачальника и с чёрной фуражкой на голове. С длинными темными волосами, завязанными в хвост. С прожигающим насквозь взглядом. С ядовитой ухмылкой на губах. Тот самый. Тот самый ублюдок.  — Standartenführer Uchiha, — представил фюрер последнего. — Ты, — задыхаясь от дикого хохота, наполнившего его нутро, пленник изошёлся смехом, сотрясая казематы и решётку, под снисходительным взглядом Мадары и пренебрежительным со стороны его правой руки, покуда Акасуна лишь наблюдал со стороны. За время, проведенное с новеньким в интересах наблюдения и получения личной информации под этим маскарадом, Сасори поставил на нём крест ещё в самом начале, когда тот отозвался о том, что ничто не вечно и стремление поймать момент за хвост лишь жалкие попытки любителей. Как ценитель классики и материального существования мужчина был в корне не согласен с подобной идеологией. Он дал шанс Дейдаре оправдать себя какими-то знаниями, но тот упорно пребывал в своём «молодежном» мирке, бросаясь ругательствами и остроумными фразочками, при этом ведя себя расслабленно и вольно, а не почтительно к более старшему «узнику». А ведь это они не вдавались ещё в офицерскую иерархию. Нет, такое пренебрежение мужчина терпеть под боком не собирался и был бы крайне рад раскладу событий, если б этого неблагодарного засранца отдали на перевоспитание, например, к Конан. Женщина бы быстро загнала мальца под каблук ещё до того, как он открыл свой грязный рот. А любое неповиновение вызвало его предсказуемую смерть от свободного падения с обрыва. Бригадефюрер несомненно была не только самой привлекательной, но и самой опасной женщиной по эту сторону фронта. Ведь трупы всех несогласных уже давно клевали вороны. — Штандартенфюрер Акасуна, поручаю его Вам, — услышал сквозь безумный смех мальчишки Сасори, от чего замер на месте, хотя уже собирался снять с себя робу заключенного. — Прошу прощения, господин фюрер, — мастер пыток вскинул брови, касаясь пальцами подбородка, — из-за гогота этого сумасшедшего я, кажется, ослышался. Вы поручаете это мне? — рука взметнулась в сторону заливающегося уже гиеньем хихиканьем мальчишку. — Мой дорогой штандартенфюрер, тогда я спешу вас опешить, но нет, со слухом у вас всё в порядке. — Какая низость, — вырвалось у старшего офицера по окончанию слов фюрера, — за что мне это? — хладнокровно мотнув головой в сторону парня, который уже перешёл на новую ступень — истерический смех, вытирая при этом, выступившие от него слезы. — Я не воспитатель и не наставник, единственные доступные мне методы, как правило, в живых не оставляют. — Что ж, штандартенфюрер, тогда Вам следует их пересмотреть, ибо это моё окончательное решение, — без всяких компромиссов жестко отрезал на корню попытки подчинённого что-то изменить Мадара, после чего уже счёл нужным объяснить свой расчет и приказ, — из моей доверенной элиты только Вы в совершенстве владеете знаниями двух языков, пускай один из них и пережиток прошлого, к тому же ваша сдержанность здесь играет только на руку. Да и сами рассудите, группенфюрер уже имеет сформированный отряд «Путей Боли», бригадефюрер владеет складами авиационного топлива, что при взрывном характере Дейдары несовместимы. Штандартенфюрер Какузу склонен к махинациям на чёрном рынке, который благодаря войне процветает, к тому же у него не приживается ни один лейтенант. Остался только Штандартенфюрер Забуза, но его связка с новым унтерштурмфюрером пока нестабильна и лишний огонь им ни к чему. — А как же Вы, господин фюрер и, — Акасуна скользнул краем глаз по Учихе Итачи. Тот за всё время так и не произнёс не слова, лишь пренебрежительно наблюдая за бьющимся в истерике Дейдарой, который уже кидался на решётку, сотрясая её до звона и выкрикивая проклятья в сторону чем-то насолившего ему полковника. — Пожалуй, штандартенфюрера я исключу по личным побуждениям, — Мадара прошептал это куда тише, чем планировал изначально, — видел я его методы воспитания, … Что же касается меня, — позволив себе смешок, фюрер прибавил, — я подумывал об этом, но, к своему сожалению, вынужден отказаться, ведь наш новый союзник не знает на должном уровне немецкий, а я на другом и не говорю, — на жесткой ноте закончил военачальник. Сасори покорно склонил голову, показывая тем самым, что выполнит указ, хоть тот ему и не по душе, и, кроме того, он заметил, что это фюрер недоговаривает истинную причину, а, ведь она была очевидна. Единственный, кому Мадара доверит прикрывать свою спину — его кровный брат. __________________________________________________________________________________ Ты боишься? * Правильно, что ты боишься. ** О, господин фюрер, вы припозднились. *** Начальство всегда вовремя, штандартенфюрер Акасуна. **** Жалкая шваль. *****