Ложь

Сквозь толстые стёкла кухни проходили первые лучи весеннего тёплого солнца. Они освещали серую утварь, вычищенные стены да надраенный до блеска кафель. Уже какой день Ино ощущала себя рабыней, которую только канифолить паркет ещё не заставили. Её огрубевшая на руках кожа потрескалась, а покрасневшие от холодной воды пальцы ныли и требовали отдыха не меньше, чем уставшие от беготни «туда-сюда-обратно» ноги. Впрочем, Яманака могла лишь про себя сетовать на это, ведь сейчас никому легко не было, ну, разве что, зажравшемуся руководству «Чёрной гвардии», по её никому не интересному мнению. Кивнув самой себе, Ино продолжила задумчиво вытирать вилку, покуда стоявшая рядом с ней Сакура мыла посуду, оставшуюся после обеда для солдат. Мысли девчонки крутились вокруг её новой подруги, которая вновь получила нагоняй от сварливой Изуми, из-за того, что Харуно опоздала на каких-то пару минут, а ведь кухарка и сама могла валяться в постели до обеда, причитая и прикладывая ладонь ко лбу с мнимой мигренью. Но не сегодня. Утренняя выволочка переходила все границы, начиная с того, что девушка первым делом кинула тарелку в Сакуру, затем отчитала, обозвав такими гадкими словами, что Ино едва сдерживала себя, дабы не вступиться, а под конец, ещё гаркнув о том, чтоб они всё убрали, Изуми, будто бы довольная собой, удалилась с кухни. Ино понятия не имела с чего у кого-то может быть такая лютая неприязнь к такой робкой и скромной девочке, как Сакура. Её ведь и, порою, не заметишь лишний раз, однако противная повариха, намеренно указывая на неё обгрызенным ногтём, обвиняла во всех смертных грехах, словно ей платят за это. Хотя объяснение этого Ино для себя нашла и попроще — зависть. Сакура обладала выразительной и приятной внешностью, её, пусть, сейчас тускло-розовые волосы могли стать мягкими и шелковистыми при хорошем уходе, а изумрудные глаза ярко блестеть и без всякого макияжа. Через несколько лет, когда Харуно расцветет, подобно зимней вишне, она затмит такую до безобразия примитивную Изуми с её тёмными паклями и невзрачным лицом. Поставь её среди сотни японок, и не отличишь же. Ино вновь наклонила голову, этим простым жестом подтверждая собственные думы. Сакура уже перемыла всю посуду и, поправив ленту, которая убирала длинную чёлку с её лица, вопросительно взглянула на Ино, что продолжала задумчиво натирать всё ту же вилку уже минут так двадцать, всё также пребывая в своих мыслях. Приподняв брови, Харуно решила не тревожить её по своим соображением. Ведь ей нужно лишь наблюдать и ждать, глупая девчонка сама ей всё расскажет уже совсем скоро. Яманака же не опускали мысленные терзания о том, что написать в очередном отчете для Хаширамы-сама, ведь у неё вестей из тыла врага только скромные изменения в составе войск и тёмноволосый мальчик, которого держали в госпитале. Кто он? Откуда он? Если он партизан, то почему не убили? Если он один из захватчиков, то почему с ним так обращаются? Прикусив нижнюю губу, Ино отложила полотенце на мойку, а столовый прибор привычным движением закинула выдвижной ящик к остальным. Ей было необходимо увидеться с тем парнишкой ещё раз. Хотя б парой слов переброситься, ведь, если он из партизан, то, значит, знает о ней и у него тоже есть важные вести для Конохи. Осталось самое сложное — понять, как это сделать. — Вот, мы и управились, — Сакура мягко улыбнулась, когда Ино, вспомнив, что они на кухне, несколько раз моргнула, возвращаясь из размышлений в серые стены к чугунным сковородкам и алюминиевыми плошкам. — Да, — с заминкой пробормотала Яманака, сразу же отводя взгляд от Харуно, перед которой ей стало стыдно за то, что она прохлаждается, пока её подруга, которая, между прочим, её не только не сдала тогда, но и лишних вопросов в который раз не задавала, делает за неё всю работу. — Сегодня на ужин будет свинина, уже принесли количество заявок? — поправив подол фартука, спросила посудомойка, на что Ино растерянно пожала плечами, в последнее время она ощущала себя крайне растерянной. До появления Сакуры и того мальчика у неё всё было просто: она на автомате выполняла работу, указания, старалась не высовываться и быть тише воды, да ниже травы, понимая, что любой просчет и её труп будет клевать вороньё на стене. На войне много кого не любят: стратегов, что хитроумными планами водили за нос, снайперов, которые одной пулей валили насмерть, шифровальщиков, чьи письмена и коды с ценной информацией могли так и сгинуть, будучи неразгаданными, а шпионов и подавно, переплюнуть их могли разве что дезертиры, да предатели Родины. Поэтому до этого всё было просто: она одна в стане врага. Нет ни помощи, ни руководителя. Она одна. Появление подруги было, как глоток свежего воздуха, после стольких месяцев голодания по банальному общению, а пленённый юноша и вовсе лучом надежды, той самой искрой, которую она ждала и верила, надеясь, что о ней помнят, что она делает благое дело, что она важный элемент работающего механизма, но… Новые обстоятельства всё усложняли. С Сакурой хотелось делиться, хотелось посвятить её в свои планы, довериться ей, ведь она пострадала от этих поганых предателей не меньшей самой Ино, а незнакомец был связующей ниточкой с Конохой. С правителем Хаширамой. И, конечно же, с отцом. Ведь он тоже на этой войне, он тоже верит в неё, он тоже ждёт её возвращения домой. — Ино? Голос подруги всколыхнул девчонку, которая потерев лоб, закивала. Она должна справиться. Больше некому. — Я сама схожу и спрошу по заявкам у фройляйн Изуми, — поднеся палец к губам заявила наконец Яманака после заминки, — а ты отдохни, пока есть время, — добавив это полушёпотом, девчонка прошла к двери и, надавив на ручку, приоткрыла тяжёлую металлическую дверь и проскользнула в коридор. Сразу же оглянувшись и приметив парочку караульных у двери, которые по наблюдению Ино, никогда даже не переговаривались и не опускали оружие, всегда были готовы и настороже. Натянув на лицо робкое выражение, девчонка просеменила мимо них, краем глаза зацепившись за нашивки у них на мундирах. Недавно была смена караула и эти, прибывшие совсем недавно, были с белыми различительными знаками. Замедлив шаг от появившейся в голове безумной идеи, Яманака споткнулась и, зацепившись сбитым носком сапога за высокий порог, свалилась навзничь. Прикусывая губу и мгновенно краснея за свою оплошность, хотя ни один из солдат, кажется даже не обратил на неё внимание, партизанка обругала саму себя и, конечно же, проклятый порог. Поспешно поднявшись и попутно потирая покарябанные ладони, на которых оказалась содрана кожа, Ино, шмыгая носом и вытирая грязь об передник, втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Всего-лишь царапины. Всего-лишь упала. Это ничто в сравнении с теми, кто не отсиживается в тылу, а каждый день стоит на передовой, ожидая залпа врага, от которого ты либо увернешься и выживешь, либо умрёшь так и не успев подумать ни о чём, кроме того, как тебя обдаёт обжигающий жар снаряда. Свернув в сторону склада, Ино, всё ещё потирая ладони подушечками пальцев, стала приближаться медленнее к двум людям, стоящим рядом с входом в здание. Одним из них был кто-то из старших поварят офицерской кухни, второй была фройляйн Изуми, которая, засунув руки в карманы облезлого пальто с лисьем воротником, что-то говорила кивающему парнишке. — …ужин на тридцать восемь персон, …Госпожа бригаденфюрер отбывает с бомбардировщиками раньше, но по распоряжению завсклада мы снабдим их офицерский состав горячими пайками на три дня, … — Тогда тридцать семь пиши, — махнула рукой Изуми, после чего резко потёрла запястье, будто бы обожглась в воздухе чем-то, — тридцать семь. — Фройляйн? — Когда вы тупоголовые скотины запомните, а? Если подаём свинину, то на один стейк меньше. Изумлённый поваренок лишь похлопал глазами, будто бы ожидая продолжения этих слов, как и Ино, которая подошла уже достаточно близко, чтоб быть замеченной, но кухарка лишь покусала бледные губы, а затем покривила их. Она помнила. Она знала, что бывает. — Фройляйн, на кого тогда не подавать мясо? — Мясо обязательно подавать, идиот, просто замените его чем-нибудь, забейте курицу или запеките рыбу, …да, рыба подойдёт, — под конец тише, будто бы самой себе прибавила Изуми и, выхватив у парня погрызанный карандаш, нацарапала им что-то на бумаге у того в руках. Подняв же глаза на Ино, девушка прищурила тёмные глаза, — что тебе надо, бестолочь? Опять разбили посуду, да? –даже не удосуживаясь поинтересоваться о том, что тут нужно посудомойке, Изуми раздраженно кинула огрызок карандаша обратно поварёнку. — Прошу прощения, фройляйн, я хотела узнать количество персон для ужина, чтобы знать, сколько приборов приготовить, …- пропустив ругань кухарки мимо ушей, впрочем, как и всегда, пробормотала Яманака, проведя ладонью по своим волосам и как бы невзначай кидая взгляд в сторону поварёнка и его листка. — Нашла что спросить, не видишь, что я занята и решаю задачи поважнее, чем то, как накормить солдатню! Девчонка позволила себе усмехнуться про себя о несомненной важности подобных разговоров, при этом даже не слушая продолжение этой бравады, а косясь на деревянную планшетку, что держал с листами парнишка рядом. Он не сильно прижимал её к себе, и Ино отчетливо видела несколько криво выведенных грифелем цифр, чей-то грязный отпечаток пальца, а также символы, написанные на немецком. Письменность врага Яманака различала со словарём, да и читала на немецком она крайне плохо, разве что цифры да отдельные слова запомнила, но сейчас она отчаянно пыталась понять, что написала Изуми на листке. — Ты меня поняла?! — Да, фройляйн, — неохотно отведя глаза от листка, шепнула Ино, кинув в последний раз искоса взгляд на планшетку, после чего поспешно зашагала в сторону кухни, повторяя про себя буквы, что успела запомнить. Сердце громко стучало у неё в груди, когда она проходила мимо караульных, словно она выведала крайне важную информацию о враге, а не жалкую малость, значение которой ей ещё предстояло расшифровать, но даже это вызывало у девчонки трепет и нервную дрожь. Вернувшись обратно на рабочее место, Яманака прикрыла за собой дверь, со вздохом откидываясь на ту спиной и поднимая глаза к закоптившемуся потолку, где её воображение выводило те самые буквы, что она видела несколько минут тому назад. Она отчетливо помнила первый термин «звание», и символы в нём подсказали, что самое подходящее это — штандартенфюрер. Вот только он был далеко не один, да ещё и в «Алой Луне» свои полковники были, … Скрипнувшая дверь чёрного входа отвлекла Ино от размышлений и та, поспешно закатав рукава, направилась к мойке, обращаясь к вошедшему, но при этом не оглядываясь назад: — Сакура, фройляйн сказала, что принесёт заявку потом, так что пока можно перетаскать посуду на раздачу заранее, — взяв несколько тарелок в руки, девчонка положила сверху ещё стопку, при этом пробуя поднять выстроенную груду. Было тяжело, но как-нибудь до соседнего помещения она уж доползёт всяко. Подбодрив себя этой мыслью, Ино обхватила тарелки руками, немного откидываясь назад для удобства и натыкаясь спиной на что-то плотное позади себя. То, чего несколько секунд назад ещё не было. И это что-то, сейчас склонившись к её шее с усмешкой, расплывшейся на губах, дыхнуло ей в шею, от чего Яманака невольно вздрогнула, ощутив стаю мурашек, распространявшихся по её телу подобно саранче. Страх сковал партизанку до самых пят, пока тонкие белёсые волоски у неё на затылке непроизвольно поднимались от ужаса и осознания того, что позади неё стоит явно не Сакура. Это было видно и по полуденной тени на полу, та была выше, и сейчас тёмной скалой возвышалась над девчонкой, которая едва сдерживала дрожащие губы. Её поймали? Кто-то догадался? А если она потянется к ножу? Вилке? — Бу! Звон разбившейся посуды, что ещё секундою ранее была у Ино в руках разнесся по всей кухне, пока сама Яманака ни жива, ни мертва держала перед собой нервно трясущиеся руки. Сердце у неё в груди билось неумолимо, дышать в одно мгновение стало крайне тяжело, и даже склонившаяся в бок голова с копной золотисто-пшеничных волос, поверх которых была небрежно набок надета чёрная фуражка, ничуть не уменьшала ужаса девчонки в ту самую секунду, когда этот хриплый, вкрадчивый и неожиданный звук раздался около края её уха. — Вот же неуклюжая девка, — издевающееся улюлюканье с неугасающей ехидной улыбкой сопровождали будто бы со скрипом начавшие движение после остановки шестеренки в голове посудомойки, которая, глядя несколько секунд на осколки на полу, подняла глаза на незнакомого парня в чёрном мундире. Тот вовсе не стыдился своего поступка, а чувствовал себя весьма вольно. Особенно с этим донельзя довольным выражением лица. Ино не видела этого подростка ранее, но выглядел он немногим старше её, возможно, он был ровесником унтерштурмфюрера Хаку, которого по слухам, не так давно перевели под начало штандартенфюрера Момочи Забузы, о чём, конечно же, первым делом упомянула партизанка в своих тайных рапортах. Ведь это было по-настоящему чем-то важным за столько месяцев информационного голода, так как, если спокойного и исполнительного Хаку отдали на растерзание мяснику, вроде Забузы, то жить ему осталось не долго, …да, и кроме того, оставалось вакантное место у одного из «Алой Луны» для лейтенанта. И пока что Ино не удалось выяснить, кто сменил Хаку, даже парочка подслушанных разговоров у бараков подразделения Учихи Итачи ничего ей не дали. Рядовые солдаты понятия не имели, кто займёт место предыдущего унтерштурмфюрера, хотя и мусолили эту тему изо дня в день, делясь предпочтениями или предположениями. А сейчас, насколько Яманака могла судить по форме и нашивкам на мундире нахального парня, из-за которого она получит нагоняй от Изуми и, скорее всего, лишится обеда с ужином, тот имеет звание лейтенанта.  — Руки тебе за такое отрезать, — тем же тоном, словно предлагает ей овсянку на завтрак, протянул незнакомец, сняв с пояса армейский кортик, который вынув из ножен, без предупреждения со свистом воткнул в деревянный стол. Прежний страх никуда не отступил, интуиция подсказывала девчонке, что этот мальчишка не просто так наслаждается тем, что она такая пугливая стоит тут перед ним, едва ли не падая в обморок от ужаса. Он не походил на тех, от кого разило смертью, он не вызывал одним взглядом у неё желание куда-нибудь забиться и сдохнуть там, нет он другой, хотя и не менее опасный. Ему удалось застать её врасплох и напугать не только потому, что она слишком струхнула от возможного разоблачения, но он подошёл так близко и незаметно не из-за того, что она ждала Сакуру. И сейчас он хоть и не пытался проткнуть её тем самым оружием, что, будто бы наглядно, торчало из деревянной поверхности, дикий оскал так и не сходил с тонких бескровных губ незнакомца. — Что стоишь, свинка, совсем оборзела? Убирай давай, — парень кивнул на разбитую посуду, щелкнув под конец языком, будто бы поторапливая девчонку, что и с места то сдвинуться не могла. Яманака не имела возможности даже рукой шевельнуть от сковавшего её страха, а во рту настолько пересохло, что и слова не скажешь. — Ты оглохла что ли? Со-би-рай, — нахально бросил офицер, произнося последнее слово по слогам. Растянуто. Надменно. Новый звон стекла привёл Ино в чувство и, когда она глянула вниз, то увидела ещё одну разбитую тарелку, которую с необъяснимой для неё прихотью халатным и резким движением пальцев скинул ей под ноги солдат. Подняв глаза обратно на незнакомца и его бездушную улыбку, Яманака осознала, что, если она склонит голову и присядет, то последнее, что она увидит это жёсткие армейские сапоги и осколки битой посуды. Дрожь пальцах не покидала девчонку, как и паника, не дававшая ей хоть как-то сконцентрироваться и заставить себя сделать хоть что-то. Все мысли были лишь о том, что она сейчас умрет. Просто так. Ни за что. Потому что оказалась здесь и сейчас. Попалась под руку. Просто потому, что какому-то уроду стало скучно. А ведь это несправедливо. Совсем нечестно. — Ино, так на скольких накрывать? Развернувшись на этот вопрос со стороны, партизанка лишь приоткрыла беззвучно губы, даже предупреждающий крик не вырвался из её горла, только слёзы подступили в глазам. Она совсем позабыла, как это — плакать. Пару лет назад она каждый вечер рыдала в подушку, пряча в ней рыдания и горькие слезы от того, что она одна. Она в тылу врага. Она всего лишь какая-то девчонка. Что она может сделать? Она хотела домой. Она хотела назад в Коноху. Вот только бы это ничего не изменило. Люди бы по-прежнему умирали. Кто-то от снаряда. Кто-то от пули. А кто-то бы замертво падал от истощения и голода. Нужно было что-то менять. Хоть что-то. И первое, что решила поменять Ино — перестать напрасно лить слёзы. — Ино, почему ты плачешь? Что-то случилось? — Харуно продолжала задавать вопросы, так наивно и доверчиво, что Яманака хотелось закричать, но она могла лишь беззвучно шевелить губами и качать головой. Какая она жалкая. — Ино, …- Сакура остановилась, когда её взгляд упал на тень позади подруги. — Ещё одна дурочка, ха-х, становится веселее, — проворковал незнакомец, прислонившись к столу, — убийственно весело, смекаешь? На удивление партизанки, Харуно лишь подняла брови домиком, непонимающе глядя на офицера, а затем склонила голову в бок, разглядывая того большими зелёными глазами. — Ино, господину офицеру что-то понадобилось? Я его совсем не понимаю. Моргнув пару раз, Яманака перевела заплаканные глаза в сторону светловолосого юноши, который становился всё мрачнее, покуда усмешка медленно пропадала с его лица, оставляя лишь недовольно скривленные губы, что тот, сжав на секунду в тонкую нитку, раздражённо фыркнул. — Да ладно! — всплеснув рукой, незнакомец ругнулся в сторону, — Даже прислуга что ли, … В этот момент девчонка поняла, то, что из-за страха не осознала сразу. Этот офицер говорил на японском, а не на немецком языке. — … не говорит на нём. — Не знаю, Сакура, — тихо пробормотала Яманака на западном наречье, шмыгнув носом и кивнув в сторону осколков, — посуду вот разбил из-за чего-то, от фройляйн попадёт теперь, — дрогнувшим голосом солгала посудомойка, округлив глаза, и, словно пытаясь объяснить что-то офицеру на пальцах, прибавила, перед этим шумно выдохнув, — господин, я вас не понимаю! Дейдара скептически уставился на девчонку перед ним, что минутою ранее хлюпала носом да от ужаса язык прикусила, а сейчас махает перед ним руками и что-то лает на немецком, из которого он только отдельные слова вычленять то и мог, но всё равно всё сводилось к тому, что эта дурёха ревёт из-за разбитой посуды, а не из-за него. Собственное возвышенное чувство важности сдувалось подобно проколотой шине: медленно, ненавязчиво, но с крайне неприятным осадком того, что вызванный страх оказался всего лишь паникой перед нагоняем какой-то кухарки, а не тем, что новоиспеченный лейтенант держал чужую жизнь на острие ножа. Сузив от досады глаза и отведя взгляд от девчонки перед собой, бывший заключенный оглядел им стены, а после перевёл его на вторую вошедшую девку, что заламывала руки и вопросительно взирала на него своими огромными глазами, под которыми пролегли тени. Дейдара задержал взгляд на посудомойке на мгновенье дольше чем следовало бы. Она показалась ему подозрительно знакомой. Будто бы он её где-то видел до этого, вот только в совершенно другом месте и при других обстоятельствах. — Ты, … — юноша прошептал в сторону девицы это прежде, чем дверь в кухню снова открылась, впуская сквозняк снаружи, а затем захлопнулась с металлическим лязгом. Продолжить свою мысль парень так не успел, в резко поджав губы и сжавшись на месте. Тот, кто вошел вместе с ветром с кухню для солдатни, был его командиром. Штандартенфюрер Акасуна Сасори, известный так же, как пыточных дел мастер. Дейдара нервно попятился назад, сразу же ощутив себя жертвой, которую нагнал хищник и теперь оттесняет одним своим видом в угол кухни, да ещё и на глазах какой-то прислуги. Пылающая натура юнца не могла простить такого оскорбления и требовала отстаивания собственных прав и значимости, путём битья кулаком в грудь и громогласной тирады о том, что это он ведь в одиночку унизил генерала Ооноки, ведь он украл и сжег чертежи, став единственным человеком, кто знает о новом виде пороха, ведь это он самый разыскиваемый преступник в стране, и он, … И он ничего не мог поделать, когда чёртов старикан на него взирал, как на блоху, пойманную за лапу и пришпиленную булавкой к стене. Так надменно. Так издевательски. Так по-своему. Скрип собственных зубов унтерштурмфюрера раздавался у него в голове подобно скрежету металла по фарфору, он готов был броситься наперерез полковнику и сигануть в слегка приоткрытое окно, сквозь которое просачивались лучи полуденного солнца, что отображали каждую пылинку в будто бы замершей комнате, где единственным, кто двигался был Акасуна. И делал он это плавно, медленно и нацелено, да и ещё поднимая руку, как скорпион своё жало, будучи готовым опустить её на горемычную голову Дейдары. Сделав ещё шаг назад и обежав всю комнату глазами, мальчишка снова остановил их на приближающемся штандартенфюрере, который не сказал ни слова, но тем не менее выглядел куда угрожающе, нежели тогда в темнице, когда притворялся узником и пытался поучать его. — Вот даже не смей, … не подходи хрыч, …- выставив вперед ладонь и всячески пытаясь избежать прикосновения со стороны командира, Дейдара снова отступил и ощутил спиной холодную стену позади себя. Его и впрямь зажали в угол. Нет, хуже. Он сам это сделал. — Не трогай меня! — уже на повышенных тонах визгнул парень, когда тень офицера уже накрыла его. Дейдара вжался в стену, при этом отдавая себе отчёт, как низко падает в глазах каких-то ничтожных посудомоек таким поведением, но хуже всё равно могло быть только то, что вознамеривался сделать Акасуна, и лейтенант ничуть не сомневался, что этот чёртов старикан снова это провернёт. Так унизительно и обидно, … — Не распускай руки, кому сказал! — с опаской шмякнув ладонью по кисти мужчину, когда тот потянулся к нему, юноша оскалился, отказываясь сдаваться без боя, — Иначе взорву тебя в твоём подвале! Какая ничтожная угроза. И, к несчастью, Дейдары понимал это не он один. На секунду унтерштурмфюреру показалось, что обманчиво меланхоличное выражение лица Сасори сменилось на краткую и эфемерную заинтересованность, которую можно было бы охарактеризовать кратким «О-у». Вот только в ту же секунду сей мираж рассеялся, когда ледяные и бездушные глаза оказались напротив затаившего дыхание Дейдары, а тонкие пальцы только и успели отразиться на сетчатке глаз мальчишки, который замешкался и уже не имел ни шанса остановить выпад чужой руки. — ААА!!! Отпусти! — на всю кухню разразился крик лейтенанта, который корчился и едва ли не падал на пол, в попытках вырваться из хватки двух пальцев, что схватили его за ухо до того, что раковина покраснела, и теперь волочили за собой на выход. — Пусти! Вот увидишь старикан, я всю твою мастерскую взорву! И склянки твои! И тебя! Всех взорву! …Ну, пусти! Пожалуй, ещё большего унижения за свою жизнь Дейдара не чувствовал, особенно теперь, когда ощущал на себе ещё два взгляда со стороны. Удивленных, пораженных и, … насмешливых. Унтерштурмфюрер дёрнулся, при этом ощутив тянущую боль в ухе, которое горело не только от цепкого захвата полковника, что уводил его прочь из кухни с тем же безразличным выражением с которым и явился. Так пресмыкаться и слепо следовать за кем-то было пыткой похлеще одиночного карцера без возможности поссать где-то, кроме собственной камеры. Рыча и чертыхаясь, парень скосил глаза на одну из посудомоек, при этом на секунду ошарашенно остановившись, но, сразу же вынужденно последовал дальше, дабы не остаться без одного уха, что в принципе Сасори бы мог устроить, ему даже просить бы не пришлось, уж он бы мог. Дейдара в этом не сомневался. Как и в том, что только что увидел. Когда на мгновение пересёкся глазами с девчонкой, чьи подвязанные красной широкой лентой волосы были необычного тускло-розового цвета. Такие грязные. Такие слипшиеся. Лицо вымазано в саже. Фартук заляпан жиром и копотью. Но она, … Юноша торопливо облизал пересохшие губы, и перешагнул порог, оказываясь на улице всё в той же убогой и низменной позе в которой его вёл штандартенфюрер. Унижение. Стыд. Боль. Наказание вышло действенным. — Хватит меня тащить, я и сам могу пойти! — прошипел Дейдара, подняв руки и став цепляться за ладонь мужчины, что его вёл, как какого-то провинившегося ребёнка, а ведь он не какой-то там мальчишка, он уже взрослый, он, … — Жалкая гусеница, которую мне всучили взамен толкового унтерштурмфюрера, — абсолютно беспристрастно, будто бы попивая воду вовремя философских дум, произнёс полковник, не опуская своей руки, а только сильнее сжимая все те же два пальца, от чего мальчишка зажмурился, сдерживая непрошеные слезы от боли и обиды. — Ты так рьяно жаждешь внимания, раз так отчаянно пытался запугать тех соплячек, что я великодушно дам тебе возможность его получить. Нервно проглотив комок слюны, скопившейся во рту, Дейдара пожалел о том, что она была не ядовита, так как умереть прежде, чем весь построившийся под командованием другого офицера батальон увидит его унижение, было бы лучшей участью, чем сотни ухмыляющихся рож, кривящих губы в улюлюкающих улыбочках. Да ещё и смотрящие на него сверху вниз. — Наслаждайся. Голос Акасуны был всё таким же безразличным, хотя хватка ни на секунду не ослабевала. Единственное, что он сделал — замедлил шаг, нарочно медленно проходя вдоль выстроившейся шеренги, и ведя за собой, как нерадивого ребёнка, своего лейтенанта. Ещё бóльшего унижения и представить на тот момент Дейдаре было сложно. Он ощущал, как горят теперь не только уши, но и всё лицо, включая шею и хлюпающий нос. Даже пробегись он нагишом, всё можно было бы списать на «тонкий» армейский юмор, но солдат униженный своим командиром перед всем батальоном не более, чем проплывающее по весне дерьмо, в которое все боятся вляпаться. Косясь на провожающие его лица рядовых и офицеров, среди которых были не только те, что сдерживали смешки, но и равнодушные, а хлеще всего — жалостливые, Дейдара снова и снова выругивался про себя. Кто-то его ещё и жалеет. Какая низость. Какой позор. Опустив глаза в землю, лейтенант склонил голову. Ему теперь не отмыться от этого. Всего одна шалость. Всего одна забава.

***

Красный диск солнца уже окрашивал небо в пурпурные и алые оттенки заката. Очередной безрадостный серый день подходил к концу, но несмотря на это, война продолжалась. Где-то было затишье, где-то гремели снаряды и мины. В каких-то регионах до сих пор рокотали танки под надрывные крики бойцов с обоих сторон баррикад. Многие сегодня уже не вернутся в свои лагеря. А кому-то ещё только предстоит взять в руки оружие, чтобы встать за свою страну, свою семью и за то, чтобы не видеть больше умирающих людей, чтобы не слышать стонов и взрывов. Чтоб кому-то повезло чуть больше. Ино провожала глазами угасающее солнце. Её мучила нерешительность, как и всегда в тот день, когда она, выведя на клочке бумаги иероглифы и аккуратно свернув его, ждала момента, когда ей удастся ускользнуть из-под надзора солдат и кухарки, и вынести этот клочок информации за пределы тыла врага. Сколько бы раз она не делала это, каждый раз, как первый, её сковывал страх быть пойманной с поличным. Даже сейчас, сложив голову поверх рук на подоконнике и наблюдая за то и дело пробегающими туда-сюда солдатами, девчонка испытывала сомнение с колющим ей душу страхом. Яманака ощущала себя трусихой, которая лишь храбрится для того, чтоб казаться более значимой, а на деле постоянно трясётся, опасаясь за свою жалкую жизнь. Даже сегодня на кухне, … Прикрыв глаза, Ино грустно улыбнулась слабому отражению в окне. Она так испугалась, а всё оказалось так просто, … будь у неё побольше выдержки и смекалки, ей бы не пришлось тревожить Сакуру своей раскисшей миной. Нелегко строить из себя шпиона, когда тебе всего тринадцать лет и твоим ежедневным противником является грязная посуда да пыльные углы. Послышавшийся позади за дверью крик фройляйн Изуми заставил Ино напрячься. Неугомонная стерва снова прикопалась к Сакуре, будто бы от скуки ища повод как-то над ней поиздеваться. — Ах, ты, грязная оборванка! Это ты разбила посуду, я знаю! Что стоишь? Воды в рот набрала? Отводя взгляд от двери обратно в окно, за которым разминулись два караульных, расписание которых Ино запомнила уже давно, она невольно метнула глаза обратно в сторону, откуда раздавались вопли кухарки. Сейчас идеальное время для того, чтоб пропасть на полчаса. Фройляйн занята, солдаты поменялись. Следующий шанс будет только поздно ночью, но тогда опять будут водить собак, что готовы поднять вой из-за прошуршавшей мимо бумажки, да пробегающей кошки, а так рисковать нельзя. — Сейчас ты у меня за всё получишь! Мерзкая девчонка, … Яманака посмотрела на заходящее солнце за стеклом. Никто не даст ей совета, как лучше поступить. Никто не протянет руки помощи здесь. Ей остаётся только задаваться вопросом о том, как поступил бы Хаширама-сама? Чтобы он сделал, чтоб защитить друзей и близких? Конечно бы он не стал оставаться в стороне, избегать конфликта и сидеть на попе ровно, надеясь, что ненависть остынет и в душе таких тварей, как Изуми наступит мир да благодать. Нет, он не такой. Он замечательный человек, который посвятил всего себя людям и способам защитить их от поползновений загребущих рук фюрера. Так как же должна поступить она? Сорвавшись с места, девчонка бросилась в сторону кухни откуда доносились крики. Распахнутая дверь и сидящая на полу Сакура, над которой, как палач, заносила руку над посудомойкой, Изуми — всё это пронеслось перед глазами Ино, которая перехватила чужое запястье за миг, как мог бы раздастся звук хлесткой пощёчины. Партизанка сама не знала, откуда у неё взялась смелость дерзить Изуми, которая могла её без лишних нареканий высечь бамбуковой палкой и оставить голодной на несколько дней, однако сейчас кухарка лишь ошарашенно глядела, широко раскрыв глаза, на то, как какая-то жалкая посудомойка сжимает её руку. Крепко. — Как ты, … как ты посмела, …? — у девушки от возмущения не хватало слов, чтоб как-то даже оскорбить эту жалкую вошь, осмелившуюся ей перечить. — Посуду разбила я. Не трогайте Сакуру. — Наглая, гадкая девка, … — визгнула кухарка, истерично выдернув руку из цепкого захвата, из-за которого тонкая хлопковая ткань не выдержала и треснула, оставляя лоскут в ладони Ино, — что ты наделала, … что ты натворила, …- Изуми дёргано схватилась за собственное запястье, прижав его к груди, но то, что увидели Яманака и Харуно всё равно было не спрятать. Длинные, толстые, грубые и полосчатые шрамы, они покрывали всю внутреннюю поверхность руки от запястья до локтя у Изуми. Словно кто-то чиркал ножом, проверяя плотность девичьей кожи, при этом оставляя эти белёсые дорожки. — Да я тебя, … да, я …- карие глаза зацепились за платинового оттенка длинные волосы, которые сейчас неприкрытые колпаком были подобно бельму на глазу, — я тебя налысо обрею за это, мразь неблагодарная, будешь, как мужчина ходить! — на выдохе выкрикнула фройляйн. — Да пожалуйста, — дерзко ответила Яманака, придя в себя от увиденного, после чего схватила со стола кортик, которым взмахнула у себя над макушкой, оттянув подвязанные в хвост волосы, от чего вся длина осталась у неё в руках, — подавись, — локоны были брошены под ноги кухарке, что оторопела смотрела, как платина тускнеет на затоптанном за день полу, и светлые волосы рассыпаются, становясь не более чем мусором, нежели оберегаемым сокровищем. — Только не трогай, Сакуру. Ино стояла напротив Изуми, прикрыв девчонку позади себя своим телом. В её руке ещё подрагивал клинок, за которым краем глаз следила девушка потемневшим взором. Тонкий, острый, прямо, как бритва. Партизанка не заметила, как побледнела кухарка и какими бескровными стали её губы. Яманака было страшно, как никогда, но она знала, что какое бы наказание не выбрала Изуми для неё, она не променяла подругу на бумажку, которая, возможно, так никогда и не дойдёт до господина Хаширамы. Важнее здесь и сейчас. — Убери свои лохмы и убирайся с глаз моих. Обе без ужина, — прошипела наконец кухарка, всё ещё сжимая собственную руку, — и завтрака, — процедив после паузы, Изуми отобрала оружие из ослабевших пальцев девчонки, — и никогда не смей брать вещи офицеров своими грязными лапами. Развернувшись на носках, фройляйн направилась к выходу, громко хлопнув дверью после того, как удалилась, при этом оставляя девочек одних. Ино ещё смотрела на свои длинные локоны, что теперь были разбросаны по кафелю. Она могла заплакать. Она могла посокрушаться о том, что у неё не осталось даже этого напоминания о семье, которую ей пришлось оставить из-за этой бессмысленной войны. Но, вопреки этому, она не чувствовала сожаления о своём поступке. Она в кои-то веки ощутила себя сильной и способной противостоять кому-то, пусть это даже и кто-то вроде Изуми. Вот что было важно. — Ино, … прости, — тихий голос Сакуры за спиной, вызвал на губах Яманака мягкую улыбку, которой она поделилась с Харуно, развернув к ней голову. — Тебе незачем извиняться, это всего лишь волосы, — Ино ощутила горечь во рту от собственной лжи, но продолжила, сохраняя приподнятые уголки рта, — они отрастут. Видеть синяки на тебе было бы куда тяжелее. Глядя на подругу, что, закусив губу, отвела взгляд, партизанка стойко решила для себя, что пока она здесь, она будет защищать Сакуру от нападок Изуми, от вечно скалящегося завхоза и задирающих нос поварят с офицерской кухни. Но, сколько бы лет не прошло, однажды они обязательно выберутся отсюда. Вместе.

***

Он ждал. Долго ждал. Его ожидание и терпение можно было отмерить количеством окурков, что валялись у него под ногами, один из которых он сейчас давил носком сапога, растирая остатки сигареты под ним с заметным раздражением. Как-то местный хирург, который Орочимару, бросил фразу, которая отложилась у мужчины в голове. Мол, курение убивает. Штурмбанфюрер припоминал эту колкую фразу в его адрес, как и скользнувший по нему неприятный ядовито-жёлтый взгляд, что, будто бы отбирал, какую часть майора ещё удаться сохранить для своих мерзких опытов. Медиков мужчина не любил ещё больше цирюльников, поэтому брился и зализывал раны он самостоятельно, как мог. Где-то пригождался спирт, где-то бритва. Сам зашивал на себе скальпированную рану, когда возникла необходимость. Даже не ложился в лазарет, когда опух и загноился палец на левой руке из-за попавшего осколка снаряда. Просто отрубил его и перетянул культю фаланги, как мог. И ничего, жив остался. Будет он ещё из-за какой-то мелочи оставлять господина полковника Учиху без должного сопровождения, о котором, его, кстати, так ни разу и не попросили. Убивало, по мнению майора, его вовсе не курение, а ожидание. Почувствовав, как очередная сигарета обжигает истлевшим углём пальцы, Хошигаки Кисаме отбросил её в сторону, попутно выдыхая сероватый дым и вглядываясь во тьму. Уже скоро. Совсем скоро он станет личным цербером штандартенфюрера, кандидатов на эту должность, кроме него больше нет. А, если они и появятся, то скромное кладбище будет весьма неплохим итогом усердно проделанной работы. Карьеристом себя Кисаме не считал, но всегда пристально шёл к цели, какой бы она не была. Он был довольно выносливым, чтоб пережить несколько ранений и достаточно жестоким, чтоб не позволять выживать тем, кто их нанёс. Однако, одного своего желания он так и не смог достигнуть, как бы не пытался, не тянулся или не пресмыкался. Привыкший получать всё, что пожелает душа или тело, силой, будь то женщина или деньги, Хошигаки оказался абсолютно беззащитным перед юношей, которого в качестве полковника и всерьёз-то не хотел поначалу воспринимать. Какой-то мальчишка, какой-то перебежчик с неизвестными намерениями и ценностями, которого, как дорогого гостя с распростёртыми объятиями принял фюрер. Ведь он мог быть шпионом «Листа»! Подобная дурь просто не укладывалась в голове у Кисаме, что позволил себе тогда первую и единственную насмешку в сторону штандартенфюрера Учихи. Впрочем, последующих банально могло и не быть. Открыв портсигар, мужчина провёл языком по нижней губе, отмечая взглядом, что осталось всего две сигареты, а, значит, следует быть менее расточительным, всё-таки такая роскошь с Европы перепадает нечасто. Хмурый взгляд перекочевал на линию обзора, где был виден чёрный ход, ведущий из бараков прислуги. Им мало кто пользовался, да и чернорабочие частенько заваливали его то мешками с песком, то деревянными балками. Сегодня же деревянная дверь была чуть приоткрыта. Кисаме не первый день наблюдал за этой дверью. По началу он усмехался своей кривой улыбкой, каждый раз, как видел тень, выскользнувшую в потёмках и направляющуюся к офицерским постройкам. Это казалось для него такой глупостью — вся эта игра в «маскарад». Хошигаки предпочитал прямые и действенные методы, без витиеватых манёвров, увиливаний и шпионажа. На крайний случай всегда можно было ударить незадачливого оппонента камнем по затылку или проломить кому-то череп прикладом пистолета. Со своей мощью майор не видел в этом сложностей. Что касается женщин и детей, то они всегда были куда более хрупкие, нежели мужчины. Неаккуратно схваченное запястье и вот уже тонкие кости хрустят у него в руке, а слух застилает возглас боли. Хмыкнув, майор пригубил очередную сигарету, попутно щелкая зажигалкой. Крепко затянувшись, Кисаме долго не выдыхал дым, хотя тот уже клубился у него в трахее, однако он продолжал сдерживать его, ощущая горький привкус табака на языке. Наконец-то выпустив серый сгусток, что сразу же начал подниматься выше, Хошигаки задумчиво направил глаза на дверь. До чего он докатился. Хошигаки Кисаме никогда не тосковал по родному городу, никогда не проронил ни одного слова о клане, в котором вырос и никогда не предавался ностальгии о том, как бы всё обернулось, не вступи он в армию. Единственное, о чём он когда-либо сожалел, так это о том, что с самого начала недооценил Учиху Итачи. Ведь, если б он знал, если господин Мадара хоть одним словом обмолвился о его методах, не было б этого недоразумения, не было б того проклятого разговора и той самой вечно разделяющей их бездны. Тот вечер Кисаме запомнил весьма цветасто, впрочем, как и все дни, что выпадали, когда полковник Учиха брал его под свое командование. Наслышанный о назначении нового штандартенфюрера, майор ехидно фыркнул, когда вместо ожидаемого вояки и мужчины в своём кабинете он застал мальчишку, которому и мундир «Чёрной Гвардии» был велик. Юнец просматривал документы, что Хошигаки не успел убрать в сейф, при этом его абсолютно не волновал вошедший владелец, как и вскинутые на подобную наглость брови майора. У него крутились тогда самые разнообразные мысли в голове, начиная с той, как этот карапуз проник в его кабинет и заканчивая тем, стоит ли отрубить ему обе руки сейчас или же повременить с этим, и начать с одной? — Кто ты такой? Собственная ладонь Кисаме уже лежала на ремне с пистолетом, хотя он мог и голыми руками сдавить шею мальчишке, но уже тогда инстинкт подсказывал ему, что ни один враг не будет столь вальяжно сидеть в его кресле, подперев рукой щеку и скользить неотрывно глазами по бумаге, если его обнаружили. На это должна быть веская причина: первая, кто-то его прикрывает, вторая — он уверен в себе настолько, что не считается с приходом человека, вроде Кисаме, что само по себе вызывало подозрение. Никого в кабинете, кроме них не было, а, значит, пацан самолично подписывал себе приговор. — Я задал вопрос. Кто ты такой? — уже твёрже повторил мужчина, не сводя глаз с подростка, который на это лишь перелистнул страницу, — Отвечай! — Вы так обращаетесь к старшему по званию, штурмбанфюрер? Кисаме напрягся и помедлил, поглаживая кончиками пальцев своё оружие, но так и не взяв его в ладонь. — У вас безобразные манеры, вы об этом догадывались? Вам следует вернуться в свинарник, пока скотник не начал пересчитывать своих хряков, — любезно, словно предлагая чашку чая, а не плюя в рожу подобным оскорблением, продолжил юноша, перелистнув страницу. Ярость закипала внутри Кисаме, он готов был уже схватить за горло нерадивого сопляка, если б не его погоны, на которые он не обратил сразу внимания из-за вторжения на свою территорию. Звание, соответствующее тому, что он видел на чужих плечах, было выше его. — Штандартенфюрер, — оскалившись, протянул после секундной заминки майор, — штандартенфюрер Учиха, — со смешком под конец прибавил офицер, так как у него в голове не укладывалось, как фюрер мог поставить над ним какого-то щенка, — да я тебе шею сверну, сопляк, двумя пальцами… Парень впервые за несколько минут поднял антрацитовые глаза на Хошигаки, что продолжал кривить насмешливо губы. В этих чёрных очах не было ни страха, ни удивления, ни неуверенности. Только зияющая пропасть, от которой захватывало дух и сжимало все внутренности. В какой-то момент штурмбанфюреру показалось, что он забыл, как дышать, но оказалось всё куда хуже. Невидимые пальцы будто бы сдавливали его горло, а в ушах слышались лишь собственные хрипы да пульсирующая кровь. Кисаме не помнил дня, когда испытывал более сильный ужас, чем в ту минуту, но, когда он готов был распрощаться с жизнью, мираж удушья пропал, оставив его стоять на коленях, сжимающего собственную шею до красноты. Мужчина тяжело дышал, по его виску скатывалась мутная капля холодного пота, а напротив него всё так же сидел Учиха Итачи. И он улыбался. Если в мире и вправду существовал дьявол, то, по мнению Кисаме Хошигаки, в ту самую секунду он находился прямо в уголках губ господина полковника. Потирая покрасневшую кожу и судорожно втягивая в будто бы разорванные лёгкие воздух, штурмбанфюрер опустил глаза в пол. Он понимал, что сейчас он находится среди живых только по одной причине: ему это позволили. — Не сокрушайтесь так, штурмбанфюрер, это всего лишь маленькое поражение в вашей биографии, — Учиха плавно поднялся с кресла и обошёл стол, но Кисаме так и не поднял глаз, единственное, что он позволял себе лицезреть, так это высокие армейские сапоги полковника, которые были прямо перед ним. Так близко, что он мог за секунду достать нож и перерезать ему сухожилия, …- главное, не сделайте его последним, чем она закончится. Майор вздрогнул от такого комментария. Этот пацан в мундире армии фюрера видел его словно насквозь. Или же он заметил, как дёрнулись мышцы, когда штурмбанфюрер хотел отвести руку для того, чтоб сорвать нож с пояса? Невероятно. Штандартенфюрер покинул кабинет так же незаметно, как и появился в нём, а Хошигаки так и продолжал сидеть на полу, не в силах что-либо предпринять или как-то объяснить то, что произошло. По прошествии нескольких лет верной службы майор, спросив уже с должным уважением у господина Учихи Итачи о том, почему он тогда не убил его за подобное нахальство, Кисаме получил в ответ фразу, над которой гадал по сей день. Ты не моего уровня. Эти слова из уст полковника всплывали в голове офицера каждый раз, когда он смел представить себе, что когда-нибудь штандартенфюрер соизволит об него хотя бы сапоги свои вытереть. Ты не моего уровня. Раздраженно бросив на землю так и недокуренную сигарету, майор приоткрыл рот, давая выйти остаткам дыма из лёгких, и довольно прищурил глаза, когда в зоне его видимости появилась тёмная небольшая фигурка, что выскочила из чёрного хода и подобно резвой овечке бросилась прямо в сторону серого волка, который любезно её дожидался. Ты не моего уровня. Кисаме не нужен был ни пистолет, ни нож, ни даже лопата, которую будто бы нарочно забыл один из солдат, что укреплял траншеи, он хотел сделать «это» своими руками. Хотел сжимать чужую жизнь, хотел видеть, как закатываются глаза, как судорожно дёргается жалкое тельце и как последний раз распахивается в попытке захватить воздух рот. И вот тот момент, когда всё замирает, и угаснувшая судьба навеки покидает бренное тело, … Майор хотел прочувствовать его от начала до конца. Фигура проскочила через ящики и скрылась в переулке между складом и столовой для солдатни. Там всегда была узкая тропка, ведущая к офицерским казармам, но сегодня Кисаме позаботился о том, чтоб проход был перекрыт калиткой с замком. Если перелазить по ящикам, то на это уйдёт минуты три, которых, в принципе, мужчине было достаточно, чтоб неспешными шагами направиться вслед за своей добычей и встретить её с другой стороны прохода. Как он и ожидал, девчонка была сбита с толку его выходкой и, совершенно не заметив его, начала залезать на ящики. Майор с самого начала считал эту девку бездарной, но отдавая должное её расчетливости и жестокости в столь юном возрасте, принимал её, как необходимую и в то же время необременительную фанеру, которой господин штандартенфюрер закрыл дырку на должности своего лейтенанта. В сравнении с унтерштурмфюрером Хаку она не представляла ему должной угрозы или помехи, да и, пожалуй, единственным её достоинством было то, что её практически никто не знал в лицо. Вот только теперь, ради того, чтоб приблизиться к господину штандартенфюреру Кисаме её убьёт. Всё ради цели. Всё ради того, чтоб стать его уровня.  — Заблудилась? — едва скрывая в голосе бурлящее предвкушение, штурмбанфюрер сделал шаг по направлению к девчонке, которая, дернувшись, но не отпустив деревянный край ящика, застыла на месте, — Разве послушным девочкам можно ходить после комендантского часа? — П-простите, …- заикающийся шепот донесся из-под капюшона дрожащим тонким голосом. — «Простите»? — переспросил с иронией Кисаме, от этой самодовольной сучки из самого убого района страны, где обитали воры да убийцы слышать было каким-то новшеством, — Пожалуй, это мне стоит попросить у тебя прощения, — подойдя вплотную к ящикам, майор схватил лейтенанта за ворот куртки отбросил в стену. Ударившись, девчонка упала на землю, где сразу же обмякла. «Уже всё?» — с досадой пронеслось в голове офицера, который не испытал того самого экстаза от убийства, мыслями о котором он обмазывался каждый вечер, когда наблюдал, как эта змеюка выползла из бараков прислуги и бежала на ковёр к полковнику Учихи с сияющими глазами и едва ли капающей с языка слюной. Недовольно крякнув, мужчина одной рукой поднял за горло уже бывшего унтерштурмфюрера с земли, вглядываясь в бледное лицо под слабым лунным светом, который освещал потёртую куртку, по-детски округлые черты лица и светлые короткие волосы, … — Не розовые, …- пробормотал изумленно майор и дрогнул, разжимая пальцы, когда неожиданный удар под колено заставил его повалиться на землю и хватать ртом воздух от боли, которую он не мог выразить даже криком. Атака была быстрой, бесшумной и такой дикой, что Хошигаки мог лишь панически хвататься за кровоточащую ногу, но не успел он оглянуться назад на нападавшего, как следующий удар пришёлся ему меж лопаток. Обжигающе холодный металл вошёл в его плоть и разрезал мышцы, припечатав к земле. Едва открыв рот, чтоб позвать на помощь, Кисаме ошалело дёрнул головой от тупого звона, который прошёлся во всей его голове, от чего в глазах появились искры, а из горла вырвался лишь хрип. Он не понимал, что происходит. Он не мог сосредоточиться. Места ударов горели. Тёплая кровь застилала ему спину, он не мог пошевелить ногой. Тени расплывались перед глазами. Кто-то снимал ремень с его пояса. Там был пистолет …Он ещё может, … — Дети так похожи друг на друга, что и не отличишь, не правда ли, штурмбанфюрер Хошигаки? — голос разносившийся прямо над ним был так близко, что Кисаме мог протянуть руку и ухватить эту тварь за лицо, но от сковывающей боли он не мог пошевелить ни одним мускулом. — Ты, …ты, …мерзкая двуличная сука, …- прохрипел мужчина, когда расплывчатое пятно перед глазами начало принимать очертания. Это была девчонка. Та самая гнида, умостившая свой тощий зад на его место. На его место рядом с полковником. В её руках был топор. С его кровью на лезвии. Вот чем она его так приложила. Последний удар бы добил его, но она стукнула его обухом, от чего теперь раскалывалась голова. Кисаме и подумать не мог, чтоб в этом тщедушном тельце могло быть столько силы. — Лучше быть двуличной сукой, чем трупом, — шепнула Харуно Сакура, склонившись к нему так близко, что мужчина сквозь слезившуюся пелену видел своё убогое отражение в её безжалостных глазах, — я передам штандартенфюреру от вас соболезнования о вашей преждевременной кончине. Штурмбанфюрер скрипнул зубами и плотно сжал веки. Он так и не смог достичь его уровня.

***

Она шла по коридору. Уставшая. Голодная. И вся в крови. Её слегка подташнивало от этого запаха, отдававшего кислым железом, но она продолжала идти к месту назначения. Солдаты не задавали лишних вопросов, а просто пропускали её, когда она проходила мимо. Им не нужно было знать ни кто она, ни для чего она здесь, ведь так приказал господин полковник. Пройдя последний караул, девчонка остановилась у массивной двери. Она много раз бывала здесь. Она постоянно останавливалась перед входом и с трепетом прикасалась к массивной дверной ручке, каждый раз предвкушая, что именно сегодня это случится. Он похвалит её. Обратит на неё внимание. Скажет о том, что она справилась, что он гордится ею. Что она молодец, что она выросла в его глазах. Что он примет её, как своего лейтенанта. Ведь всё, что она делает, это ради него и господина фюрера, что забрали её из того ада, где она родилась. Коснувшись подушечками пальцев дверной ручки, Сакура затаила дыхание. Он сделает это сегодня. Она это чувствует. Она знает. Два длинных стука, потом короткий, снова длинный, короткий. Это не шифр, это дань традиции, он будет знать, что это она, он поприветствует её, он будет ждать, … — Войдите. Толкнув незапертую дверь, девчонка зашла в тускло освещенное помещение. Здесь ей было всё знакомо. Комод, два книжных шкафа, зеркало, несколько пейзажей на стене, софа с атласной обивкой и низкий стол рядом. Раньше был ещё расписной мягкий ковёр, но зверёныш штандартенфюрера испачкал его. Ковёр уже несколько дней полощут в ближайшей реке, пытаясь вывести бурые пятна. Полковник обмолвился о том, что это вино, но Сакура знала, как выглядит высохшая кровь. — Господин штандартенфюрер, — Харуно почтительно поклонилась, несмотря на ноющую от работы на кухне поясницу, хотя в этом и не было нужды, ведь юноша, что сидел на софе спиной к ней, вольно откинувшись, пока его чёрная с серебром фуражка лежала рядом на низком столике, не удосужился и взглянуть на неё. Снова. — А, это ты, …- в прохладном голосе будто бы скользит разочарование и досада, хотя Сакура скидывает всё на поздний час, она всё равно послушно проглатывает это. Всё-таки ей нужно ещё немного потерпеть. Совсем чуть-чуть. Коснувшись взглядом тёмных, блестящих в слабом свете волос полковника, девчонка улавливает краем глаз движение напротив софы — мальчишка. Та самая «псина», байки о которой достигли даже солдатни за пределами офицерского состава. Непозволительная низость. Мерзкое создание, создающее очерняющую репутацию господину полковнику было все ещё живо, и, к сожалению Харуно, здравствовало, а не каталось по полу в агонии. Пожалуй, единственное, что было общее меж ней и майором Хошигаки — они оба отвергали любую связь между полковником Учихой и этим мальчишкой. После его появления в жизни Сакуры, она поняла, как недооценивала даже кратко брошенный в её сторону благосклонный взгляд со стороны штандартенфюрера, ведь сейчас у неё не было даже этого. Мальчишка забрал всё до остатка. До последней крохи. Пацана и впрямь можно было назвать «любимой» зверюшкой Учихи Итачи. Сколько бы он себе не позволял: стремления к побегу, рычание в присутствии полковника и даже ничтожные попытки ему навредить — всё это будто и в самом деле веселило юношу, сидевшего впереди Сакуры с флегматично опущенной головой. — Господин штандартенфюрер, штурмбанфюрер просил передать, что не сможет вас более сопровождать, — обведя глазами обстановку в комнате ещё раз, тихо проговорила Харуно и кинула на пол окровавленную кисть, с отрубленным мизинцем, что была обернута в холщёвую ткань. Обрубок прокатился практически до другого конца стены по линолеуму, где, покачнувшись, замер. Для пущего эффекта Сакура хотела принести голову майора, но отрубать её было бы более проблематично, как и нести. — О-о, — Харуно, затрепетав, затихла, внимая каждый жест и слово со стороны старшего офицера, — радость моя, — впалые щёки девушки залились румянцем от такого обращения, — ты так побледнел, неужели тебя так напугал этот шматок мяса? — елейные слова, произнесённые после, опустошили девчонку, высосав из неё всё предвкушение и радость от того самого момента, как она объявит о выполнении задания. Вместо этого в неё, как в сосуд, медленно просачивалась ненависть. По каплям она заполняла её своей ядовито-зелёной слизью, что в общем-то отражалось на лице лейтенанта потемнейвшей гримасой ненасытной зависти, и полковник, конечно бы заметил это, если бы … хоть раз на неё посмотрел. Вместо этого же, он присев рядом со своей «собачонкой», перехватил рукой подбородок мальчишки, надавливая краями пальцев тому на щеки. — Не беспокойся, ведь теперь штурмбанфюрер Хошигаки больше не направит на тебя пистолет, — мрачные слова были пропитаны приторной нежностью, которая по составу напоминала чистейший яд, но даже этому Харуно завидовала всем своим существованием. Нервно карябая до крови собственные пальцы за спиной, девочка отчаянно желала быть на месте этого чёртового мальчишки, — ведь тебя могу убить только я. «Собака» дёрнулась и щёлкнула зубами, норовя ухватить ими руку полковника, но тот лишь переложил ладонь на затылок парня, сжимая его волосы и заставляя запрокидывать голову назад. — Т-ш-ш, — шепнул штандартенфюрер, сузив глаза, словно блаженствуя от подобной реакции своего узника, а затем, переведя те на отрубленную кисть, прохладно прибавил, — убери это. Последнее относилось несомненно к его лейтенанту, которая кротко кивнув, тихо прошла и подняла трофей, который с таким усилием получила. В какой-то момент она даже собиралась дать майору убить Ино, но, … Закусив внутреннюю часть щеки, чтоб болью отрезвить себя, Харуно кинула взор на «собаку» полковника, с которой пересеклась взглядом всего на миг, но этого ей было вполне достаточно, чтобы затаить в себе крошечную радость, пряча которую, она вынесла её так же, как и обрубок из комнаты члена «Алой Луны». Прикрыв дверь и дождавшись щелчка ручки, Сакура позволила наконец-то расплыться на губах бездушной улыбке. Мальчишка исхудал. Его пыл и запал таяли вместе с силами. А это значит, что он надоест господину штандартенфюреру быстрее, чем она думала. Ведь какой толк от собаки, которая даже не лает.