Ложь

      14 марта 1941. 17.15. — Что видите, унтерштурмфюрер?       Выжженную землю? Кровавую бойню? Поле боя, где лежат пока ещё живые среди мёртвых или уже мёртвые на живых?       Витавший запах гари и пороха в воздухе, вызвал очередной приступ кашля у юноши, что готов был подавиться им и задохнуться от кислородного голодания, нежели показать эту слабость своему командиру, который, присев к земле, не отрывал и сам глаз от сражения за каждый метр у подножья «Великой стены Ооноки». В тёмных очах старшего офицера сквозила пустота, в то время, как на обветренных губах расцветала всё шире и гаже улыбка.       Партизаны, как бы это банально не звучало, храбрились и насмерть стояли у пулемётов, не позволяя войскам «Алой Луны» занять укрепления вблизи и войти в город. Когда один стрелок падал, его место тут же занимал другой, без промедления, надрывных рыданий и дрожжи в коленках. Старик Ооноки мог гордиться своими солдатами, вот только от этого провианта и патронов у сюзерена «Листа» не прибавится. Садистская и жестокая тактика — взятие измором, когда оголодавшие и уставшие солдаты падали от головокружения и усталости прямо на постах, не в силах держать оружие, со временем брала верх над всеми. Без исключения. Самые могучие армии и непреклонные генералы склоняли головы перед голодом и жаждой.        Пока что осада длилась несколько дней и солдаты противника едва ощутили дуновения голодной и безжалостной хватки смерти в своих рядах, но это всего лишь вопрос нескольких недель. Плотное кольцо войск вокруг города блокировало поступление еды и воды, а ежедневная бомбежка со стороны железной леди — Бригадефюрера Конан, которая лично руководила авиационными силами, не давала и шанса людям Ооноки высунуть и носа из оккупированного города. Не утихавшие зимние ветра доделывали всё остальное.       Рука в кожаной перчатке протягивает в сторону младшего офицера бинокль, через который минутой ранее мужчина следил за тем, как проходит наступление «Чёрной Гвардии».       — Что видите, унтерштурмфюрер? — вопрос донёсся вновь, но уже не с нотками риторики, всё-таки каждый на смерть и разрушения смотрит по-своему. Например, Штандартенфюрер Мамочи Забуза находил в этом смысл своего жалкого существования. Убивай — или будешь убит. Жёстко и несомненно верно, учитывая военное время, но Хаку, в отличие от его командира, не доставляло убийство того удовольствия, которое находил в перерезании глоток полковник.       Ему было,… мерзко? Это было не столь подходящее слово, но оно было ближе всего к тому, что чувствовал юноша, глядя на очередную бессмысленную смерть несчастного партизана от руки Забузы. Если полковник Учиха играл со своей жертвой, наблюдал за ней, оценивал, доводя её до истерики и мольбы, то этот просто их убивал. Одного, второго, третьего — один за другим падали солдаты противника в единую братскую могилу, о которой никто не вспомнит.       Хаку не знал, даже что хуже: упиваться чужой болью или безразлично расстреливать всех? Если себя парень относил к инструменту, который направляют и нажимают курок, то полковники делали это из других побуждений. Нет, это вовсе была не военная необходимость или значимость, когда убиваешь, чтобы выжить.       Им это просто нравилось. Что одному, что другому. Разница была лишь в том, как долго будет мучится очередная жертва.       Враг корчится, враг задыхается, враг молит о пощаде, а штандартенфюрер лишь закатывает от экстаза глаза, нанося очередную кровавую рану на своей жертве. Ему плевать на статус, на боль и крики, он слизывает пыль и кровь со своих губ и идёт дальше, пока на лице играет дикая улыбка.       — Я вижу смерть, — шепчет унтерштурмфюрер, не глядя ни на своего командира и ни в сторону предложенного бинокля. Забуза лишь хмыкает на это. Коротко и по существу. Их армия высекает очередное алое пятно на карте Японии с помощью ножа и пуль.       — Восхитительно, — Момочи довольный ответом, поворачивается к солдатам позади них и знаком руки приказывает очередному батальону отдать жизни во имя фюрера. И они пойдут на это. Оружие в их руках не дрогнет, когда они будут целиться в тех, кого раньше звали братьями и друзьями.       Это война. А они пушечное мясо.       Здесь не имеет значения семья, любовь и дружба, только цвет твоего мундира играет роль.       И хуже всего было то, что это понимал каждый, но никто не мог этого остановить, а те кто могли — не желали.        Краем глаза проводив Забузу, Хаку снова перевёл взгляд на осаждённый город.       Во рту он ощущал металлический привкус крови.       Это не первый раз, когда он смотрел, как отчаянно кричат солдаты, не первый раз, как видел, как люди умирают за то, что им дорого, даже не первый населённый пункт, крест на котором поставил фюрер, отдав фатальную команду «фас» своим цепным псам. Однако, на этот раз у Юки было смутное чувство, что господину Мадаре не сдался ни этот форт, ни генерал Ооноки, ведь его цель за пределами этой местности и видимости, а они тут, как наживка для того, кто должен клюнуть на это представление.       А оно было широкомасштабным: авиация генерал-майора Конан, снайперы лейтенанта Учихи Изуны, танковый полк полковника Забузы и даже завербованный преступник-террорист, благодаря взрывчатке которого и удалось прорвать стену, что не могли взять ни в этом веке, ни в прошлые. Мальчишка-бомбист с самомнением до самого солнца и говорящий через три слова на японском до смехотворного не вписывался в «Чёрную гвардию». Пошитый костюм был явно велик, фуражка не желала сидеть на светлой копне волос, а горячая голова не давала передохнуть колкому языку, от чего господину Акасуне не раз приходилось его приструнять. Иногда хватало и взгляда.       Хаку смотрел на это с долей унылой иронии. Ему было всё равно, что станет с ним или кем-то другим. Абсолютно и вне всякого сомнения, все были подобного мнения и о младшем офицере, но тем не менее в темноволосой голове иногда мелькали мысли о том, что какой бы отравляющей и бесчеловечной не была эта война, что-то всё-таки удерживало господина Акасуну от того, чтоб он отравил как бы невзначай нахального блондина. И это само по себе было парадоксально, так как «Алая Луна» славилась не только тем, что безжалостна с противниками, но и без какой-либо причины может ликвидировать и своего союзника. Далеко вспоминать и не нужно было: полковник Забуза забавлялся тем, что обезглавливал своих офицеров только за то, что те не успевали увернуться, когда он брался за свой меч. Жалкий пережиток прошлого, само собой, если в кармане припасён револьвер, но это ничуть не мешало штандартенфюреру резать всех, кто попадал под руку.       Далее, и месяца не прошло с тех пор, как лишился головы и майор Хошигаки. Подробности проплывали по аванпостам от солдата к солдату с завидной регулярностью, и чего там только не было: начиная с того, что полковник Учиха самолично устроил расправу за то, что майор вовремя не принёс ему чаю, до того, что господин Кисаме покусился на «зверёныша» штандартенфюрера.       Как бы то не было, смерть майора даже не удостоилась светской хроники, а лишь пару дней освежила уши среди солдатни и офицеров. Знает ли об этом господин фюрер так и осталось для Хаку загадкой, но, если кто-то поинтересовался его мнением, то он склонился бы к второму варианту, хотя и с сильной натяжкой, так как даже мысль о том, чтоб господин Итачи может к кому-то привязаться казалась абсурдной сама по себе.       «Даже если этот кто-то его брат», — пронеслось в голове у лейтенанта, перед глазами которого мелькнул образ худого и избитого мальчишки, которого волочат в цепях по снегу, оставляя кровавые разводы.       Впрочем, была ещё одна версия.       Маленькая, хрупкая, большие зеленые глаза и гладкие волосы. Она напоминала испуганного котёнка, брошенного ему на растерзание.       Вот только когда их взгляды пересеклись, он понял, что перед ним вовсе не девочка стоит.       Это змея.       Скользкая и удушающая. Самый настоящий питон, который проглотит целиком и не поморщится. Не будет размениваться на долгие завораживающие танцы, на прицельные броски в глотку или яд на кончиках клыков. Нет-нет.       Она проглатывает заживо.       Сакура Харуно. Нынче унтерштурмфюрер полковника Учихи Итачи.       Топот за спиной мгновенно вывел лейтенанта из собственных домыслов, заставив сфокусировать взгляд в темноте и подтянуть собственный рукав мундира, в котором были припасены «сувениры» для неожиданных гостей.       — Т-ш-ш, мальчишка, это свои, — шёпот со стороны Забузы, и Хаку осторожно оглядывается через плечо на подбежавшего разведчика, который, шумно глотал воздух и придерживался за левый бок.       — Господин штандартенфюрер, разрешите доложить, …       — А? — Момочи склонил голову на бок, почесывая за ухом гардой своего меча, — Только не говори, что эти землеройки пронюхали про наши окопы под их стены? — скучающим тоном осведомился мужчина, попутно зевая.       — Нет, господин штандартенфюрер, к ним пришло подкрепление! — выпалил солдат.       — Подкрепление? — полковник, до этого не проявляющий никакого участия к сражению внизу, кроме жутковатого оскала от особенно длительных очередей автоматов со стороны бойцов, перевёл заинтересованный взгляд на мужчину, — И от кого же? Неужели, старикан отправил последние отряды в засаду?       — Нет, сэр, это «Лист»!       Хаку напрягся, такой вариант даже не рассматривался на собрании офицеров, ведь Хашираму, как военного, списали ещё год или два назад, а Тобирама со своей извечной мнительностью и не подумал бы помогать. На случай, если Ооноки наймёт наёмников или допросится помощи со стороны ближайших деревень была ответственна генерал-майор Конан, но основные силы «Чёрной Гвардии» всё равно находились далеко отсюда. Они планировали осаждать и выманивать противника, но никак не быть зажатыми меж двух огней.       Чёрт.       Позади раздался взрыв, а следом крики попавших под внезапный обстрел солдат.       Чёрт.       — Господин штандартенфюрер, какие будут приказы? — Юки старался оставаться беспристрастным, но ему казалось, что мужчина медлит с ответом и чрезмерно скрипит зубами, покачивая головой из стороны в сторону. Кровь на языке казалась явнее, чем раньше.       — То же, что и всегда, Хаку, — наконец, словно нехотя, поднимаясь с согнутых колен, прошептал Забуза, — попробуем перебить как можно больше зловонных псов Конохи, — в тёмных глазах разжёгся азарт.

***

             17 марта 1941. 12.10.              Пластинка крутилась в патефоне, чей кожаный чемоданчик был украшен серебряными завитками, напоминавшими юноше, вертевшему свою чёрную фуражку, свернувшихся змей.       — Вам нужно лишь просто прийти в нужное место, вежливо улыбнуться, и поинтересоваться о том, как продвигается военная деятельность в Конохе, — отпив из фарфоровой чашки свежезаваренного кофе, щедро политого сливками и сахарным сиропом, мужчина растянул губы в любезной улыбке под звукозапись оркестра, играющую на фоне. Она куда больше напоминала оскал какой-нибудь гиены, нежели вынужденную любезность, но Кабуто предусмотрительно об этом высказываться не стал.       — Что даже никакой вылазки? Хитроумных планов с переползанием всего квартала на брюхе носом в землю? — парень боязливо покосился на предложенную ему чашку. Штандартенфюрер Акасуна ясно дал понять ещё на первых неделях знакомства, что есть и пить что-либо в госпитале Орочимару может либо больной, либо умственно отсталый.       — Мне жаль разгонять ваши мальчишеские фантазии, унтерштурмфюрер, но, так и есть, — хирург блаженно прикрыл веки и покачал головой в такт музыке, после чего открыл жёлтые глаза, от чего его гость заметно поёжился в кресле, и прибавил, — мы оба понимаем, что в этом мире прежде всего стоит правильно расставлять приоритеты.       — Сэр, не уж то я слышу нотки предательства? — сняв слегка запотевшие после прохладной улицы очки, унтерштурмфюрер неторопливо стал их протирать платком, который всегда носил с собой. В его голосе прозвучал едва уловимый сарказм. Едва.       — Давайте без этого ироничного патриотизма, раз уж беседа всё равно идёт с глазу на глаз. И без пропаганды — даже под маской иронии, — Орочимару закатил глаза и сделал ещё глоток из чашки, — мне хватает этих бравад в рабочее время.       — Если вы не верите в фюрера, зачем тогда перешли на другую сторону? — Кабуто хмыкнул и откинулся на спинку кресла в котором сидел, после чего покосился на патефон, — Кто композитор?       — Вагнер, — отозвался врач, после чего обратил свой взгляд на географическую карту, висевшую на стене совместно с выдержками из учебников, журналов и даже собственных научных статей, — Изначально у Конохи было много недоброжелателей, ещё до Хаширамы Япония только и делала, что наживала врагов. СССР с одной стороны, США с другой, периодические стычки с Китаем, … Естественно, если поинтересоваться: «Что может быть ещё хуже?» — остаточно только оглянуться. Внутренние распри. Отсюда и вытекает следующий вопрос: почему в Японии Хашираму настолько уважают и превозносят? Он единственный, кто смог объединить кочующие народы, прибрежные и горные кланы Ооноки.       — Узурпировать — это не значит объединить, — не сдержал смешка Кабуто.       — Я же попросил без фанатизма, — напомнил мужчина в белом халате, продолжая, — Если бы я хотел послушать мнение Изуны, или кого ещё из обиженных и оскорбленных, то пригласил бы их.        — Знаю, знаю, — продолжая старательно протирать линзы, кивнул юноша, после чего вновь посмотрел в жёлтые глаза, давая понять, что готов слушать дальше.       — Тем не менее, Хаширама ведь делал это не в одиночку, а рука в об руку с Мадарой, эдакая игра в политику. Присоединяйся или вон тот дядя выколит глаза тебе и твоим детям. Поэтому именно Мадаре так легко удалось расколоть склеиваемый годами мир. Он знал всё: знатные дома, запасы, склада, нахождение аванпостов. Кроме того, изначально революцию Мадары можно было легко погасить, но Сенджу прогадал, решив подождать и дать бывшему товарищу выпустить пар до окончания зимы, но Учиха-то не дурак. Вместо того, чтобы лупить палкой ведро и кричать о несправедливости на всю округу, он пошёл со своим барабаном туда, где всё ещё не признавали режим Хаширамы — взгляд темноволосого мужчины сместился выше по карте в сторону Хокайдо, — Ханзо был перспективным и расчётливым лидером, но Мадара ещё будучи под командованием «Листа» сделал из него труса и параноика, так что люди Ханзо не долго думали, прежде чем перейти на сторону Учихи. Итак, вместо двух слабых противников у Хаширамы остался один, зато очень мощный и злой.       — О, господин Орочимару, неужто я слышу в вашем голосе восхищение?       — Как я сказал ранее, мы оставим патриотизм за пределами этой комнаты, — хрипло поведал мужчина, отпивая свой кофе, — Учиха Мадара сволочь. Расчётливая, бездушная, и не скажу, что эти качества мне в нём не нравятся, тем не менее… хитрости ему не занимать. Он провёл Сенджу, как ребёнка. Причём не шибко сообразительного. Так что, отрицать очевидного нет смысла.       — Если всё так просто, то почему тогда Хашираме просто не закончить войну? Распустить всех по домам, сберечь множество ресурсов и тысячи людских жизней?       — Вы всё ещё живёте в каком-то воображаемом мире с бабочками и цветочками, унтерштурмфюрер? Это очевидно — «Воля Огня», — на этот раз пришёл черёд усмехаться врачу, — Мадара отвоевал половину Японии, если уже не больше, с поддержкой Германии его армия только растёт, через порт и авиацию постоянно приходят поставки с едой, оружием и современными медикаментами. Через год или два он либо поставит на колени Сенджу окончательно, либо банально раздавит. Учитывая его возможности он просто издевается над ним, заставляя смотреть, как мучается его народ. Но, и это ещё не всё, рано или поздно, нацисты тоже начнут требовать своё — поэтому, у Учихи из вариантов только ва-банк. Времена полумер и переговоров давно прошли.       Кабуто нахмурил брови. Он не испытывал того рьяного желания полечь на поле боя, как некоторые добровольцы из «Чёрной Гвардии», боготворя фюрера и несясь с его именем на амбразуру, но не уважать Мадару он просто-напросто не мог и не только из-за его амбиций, мощи и ловких махинаций. Даже в «Алой Луне» большая часть членов были в каком-то культе личности этому человеку, поставившему на колени, пожалуй, не только Сенджу, а всю Японию.       — Так что, можно считать это неким признанием. Силы и могущества. Пусть даже и народного тирана, — пожав плечами, озвучил мысли обоих врач, после чуть погодя, прибавил более тихо, — кроме того, Мадара куда более прогрессивен, нежели Седжу с их «традиционным» восприятием мира. Это ж так прекрасно жить по традиции, — иронично фыркнув в сторону, Орочимару отставил на стол пустую чашку, — Как в старые добрые времена. Как наши деды и прадеды. А что они делали? Правильно, доносили на соседа и грызлись из-за того, у кого вшей больше. И, конечно, же тыкали друг друга палками, — намекая на самураев, прибавил врач.       Пластинка продолжала крутится, озвучивая записанную на ней мелодию. Сидевшие в комнате молча слушали растекающуюся волнами музыку, пребывая каждый в своих мыслях.       — Так, … если мы пришли к обоюдному соглашению, то, поведайте мне, унтерштурмфюрер, как сейчас на передовой у «Листа»? Хотя бы по официальным данным, — прервал затянувшуюся паузу хирург. Его редко баловали информацией с фронта, считая, что подобные излишества ни к чему, но, если судить по поступавшим в госпиталь бойцам, либо дела шли у «Чёрной Гвардии» блестяще, либо выживали совсем немногие.       — Плохо. Как всегда. Впрочем, может, даже и хуже. Войска господина Мадары держат строй плотно, сжигая всё за собой и не оставляя ничего. Поля вытоптаны, кладовые местных опустошены, деревни преданы огню. На несколько километров тянется след голода и смерти. Выжившие просто захлебываются в слезах и крови. Возможно и не один раз, — смотря куда-то за мужчину, пробормотал Кабуто, всё ещё пребывая в своих мыслях и натирая, кажется, уже идеально чистые очки.- Что-то мне уж больно не очень хочется туда, господин Орочимару. Вполне, знаете неплохо, здесь в тылу.       — А как дела обстоят в Конохе?       — Ну, обстановка несколько нервная, как докладывают источники, Хаширама воскрес, как феникс, — неспешно подбирая слова, Кабуто перевёл многозначный взгляд на поднявшего брови Орочимару и поспешно пояснил, — после того, как до него дошли вести о том, что наши войска осадили Ооноки, он выдвинул большую часть армии, …Как вы и предполагали.       — А что фюрер? — врач провёл подушечками пальцев по шрамам на другой руке, при этом подводя Якуши к финальному вопросу, который интересовал его куда больше, чем вся эта военная болтовня и перетирания костей.       — Оправился лично с лично выбранным составом из «Алой Луны», — лейтенант вновь встретился взглядом с главой госпиталя, — вы же, знаете, господин Орочимару, что осадой руководил Изуна Учиха, а всё что касается его младшего брата господин фюрер воспринимает слишком, … лично.       Врач и лейтенант встретились взглядами. От того, что произошло за последние дни зависело слишком многое. Обсуждение стратегии и выработка нового плана займёт у всех немало времени.       — Партию в шахматы? — не видя другого выхода, военный хирург скользнул глазами по доске с деревянными фигурами, стоящей у него на соседнем табурете ещё с прошлой встречи.       — Пожалуй, — не видя другого выхода, кивнул собеседник.

***

                    14 марта 1941. 22.20              — Держать строй!       Крик раздался над полем боя, где горький дым и порох наполняли лёгкие, а кровь и земля пропитали язык. Голова разрывалась от грохота, лязгов и постоянного напряжения. Виски пульсировали, тошнота стояла в горле. Раненная нога совсем не слушалась. Хаку волочил её за собой, прижимая ладонь к ноющему боку.       Он себя переоценил.       Нет, хуже.       Он недооценил противника.       Синеглазый мальчишка, который кинулся на него с воинственным криком, как час бы уже кормил червей, если бы у него не дрогнула рука. Он смотрел на него.       Такого юного.        Совсем ребёнка.        С таким пронзительным взглядом и отвратно наточенным танто, который то и дело подрагивал в некрепкой хватке. Было столько вариантов: сломать пальцы, вывихнуть кисть, раздробить ладонь, но унтерштурмфюрер ощутил прилив жалости и откинув противника на землю, велел ему убираться, или в следующий раз он его убьёт.       И он готов был уже уйти дальше, но, … эти слова. Слова какого-то рядового пацана, который ещё не вкусил жизни и крови, не был сломан, не был морально раздавлен этой войной.       «Не могу уйти. Я защищаю то, что мне дорого!»       Тогда Хаку позволил себе иронично улыбнуться. Кто дорог? Что дорого? Люди, которые отдают приказы лезть под пули? Страна, затопленная войной и голодом?       Эти несколько секунд глупых раздумий на поле боя были самыми глупыми за всю жизнь лейтенанта, который мысленно себе вырыл могилу за подобную оплошность, и теперь вынужден был отступать в лес за своими войсками, опираясь только на одну ногу. Вторую ему успешно пробил никто иной, как Какаши Хатаке. Знакомый субъект из «Листа». Кажется, он даже входил в список тех, за чьи головы можно было получить награду, но Юки не считал нужным ознакомиться со списком «нежелательных лиц» в «стаде» врага. Деньги — иллюзия. Такая же как дружба, товарищество и любовь. Семья.       Это всё ложь. Есть только фронт. Только кровь и боль.       Выживший — побеждает. Проигравший — удобряет почву. Это простые истины. То, чему его научила жизнь.       — Я сказал: «Держать строй!» — рявкнул знакомый голос впереди, — Если я приказал: «Иди и умри!», так сделайте это, ублюдки, иначе я сам вам кишки вспорю!       — Сэр, … п-ростите, …сэр, так точно!       Выпрямив спину и игнорируя катившийся по спине градом пот, Хаку медленно выдохнул, пытаясь привести в норму дыхание и заставляя себя держаться ровно. Шагнув в сторону полковника, который держал побелевшего от страха солдата за ворот, юноша угловато встал за спиной старшего командира, наклонив фуражку на своей голове, чтобы не встречаться глазами с полковником.       — А ты что думал, что это место славы и почёта? Думал, что побегаешь с автоматом и тебе медалей на лоб навесят, чтоб все видели, какой ты важный мешок с дерьмом? Нет, болван, тут у нас война! Только запах гари и чужая кровь под ногами! И лучше уж чужая, чем твоя собственная! — откинув от себя солдата, Забуза с отвращением обтёр руку об свой мундир, будто тот её замарал своей трусостью.       Переведя взгляд на унтерштурмфюрера с которым они разминулись несколько часов назад, когда их зажали псины из проклятых партизан «Листа», мужчина сдвинул брови к переносице. Чтобы дать возможность улететь самолётам этой самодовольной женщины, Забузе пришлось пожертвовать десятком танков, надеясь лишь на то, что это того стоит, и вести дойдут до фюрера как можно скорее. А ведь войска с Хаширамой во в главе — это только полбеды. Может, он и шибко умный, да жалостливый, как баба, гораздо хуже, что разведчики донесли о том, что вместе с ним генерал Тобирама. Вот это настоящий конченый ублюдок. Ходячая чума с нюхом на чужую кровь. Как и он сам.       Нельзя было сказать, что Момочи его ненавидел, но и попасть в плен не желал точно, а брат Хаширамы легкой смертью его не удостоит уж точно. Всё таки, чтоб заслужить такую славу надо ещё как расстараться за все годы. А Тобирама Сенджу делал это регулярно и с завидным упорством: залить склады, разбомбить заставу, выследить поставки и эти бесконечные шпионы, которых раз за разом показательно застреливали, но всегда на их место приходили другие. И это только то, что было доступно рядовым да мелким прапорщикам. То, что творилось глубоко внутри в Канохе, оговаривалось тихо и без свидетелей, но с одним были солидарны все: попасть в плен к Тобираме, едва ли лучше, чем на пыточный стул к Акасуне Сасори.       — Как идут дела с отступлением? — сплюнув на землю, задал вопрос своему лейтенанту полковник, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что солдаты ещё не насрали в штаны от мысли, что не все сражения можно выиграть, даже если в рядах есть «Алая Луна».       — Мне удалось зажечь сигнальную ракету. Саперы и разведка уходят через горы, …Штандартенфюрер Акасуна с бомбистом отвлекут левый фланг и скроются в лесах, — рапортовал Хаку, сжимая за спиной руку до боли, чтоб не упасть на месте от плывших перед глазами чёрных точек, — Господин, Штандартенфюрер, … я, … не смог добраться до унтерштурмфюрера Учихи, — язык едва ворочался в пересохшем рту.       — Успокойся парень, — тяжёлая ладонь легла поверх офицерской фуражки, от чего Хаку покачнулся, но устоял на ногах, — иди к медикам, тебя хоть перевяжут, а то на тебе лица нет, — кивнув в сторону палатки с красным крестом, Забуза прибавил тише, чтоб его слышал только его лейтенант.       — Как только снайпера снимут перехватчиков, подавай сигнал к отступлению.       — Чего мы ждём, сэр? — юноша растерялся от подобного заявления. Он готов был отдать руку на отсечение, если бы полковник танковой дивизии предпочёл бесславный побег смерти на поле боя, где можно было бы захлебнуться в крови своих врагов.       Вместо слов Момочи повернул подбородок в сторону, где на возвышенности в нескольких метрах стоял собственной персоной Изуна Учиха. Юхи не так часто пересекался с доверенным лицом самого фюрера, но операцией, которая сейчас терпела большие потери и вынужденное отступление командовал именно этот человек.       Тот, на чьи плечи возложили тысячи жизней.       Тот, кто сейчас отдавал последние распоряжение и знаками руки указывал на необходимые позиции своим людям.       Тот, кто остаётся прикрывать тыл, пока остальные будут бежать, как крысы с тонущего корабля.       

***

      17 марта 1941 года. 16.03.              — Шах, — длинные пальцы переставили коня на свободную клетку, загоняя белого короля на край карты.        Попытка избежать поражения за белой пешкой не принесли желаемого результата, ферзь молча и неминуемо преследовал свою цель ещё с начала шахматной партии. Он выслеживал свою добычу, будто бы та истекала кровью, как забитый и раненный зверь, вынуждая оппонента ставить рокировку, использовать, как живой щит другие фигуры и даже попытаться отвлечь противника атакой его короля.       Однако ферзь всё приближался и будто бы кусал за пятки свою добычу, которая, оттеснённая на самый край доски, скиталась от одной фигуры к другой.       — Значит, «Чёрная Гвардия» успешно отступила, если не считать, что наши войска лишись большей части танков, трёх самолётов и нескольких сотен солдат, …- подытожил Орочимару, покачивая шахматной фигурой, зажатой меж указательного и среднего пальцев.       — Это большие потери, потребуется время, чтоб построить новые и обучить ещё людей, — кивнул Кабуто, не отрывая взгляда от доски.       — Знаете, что, унтерштурмфюрер, — откинувшись на спинку кресла, врач поднял глаза к потолку, — я всегда считал шахматы очень стратегической и логической игрой, которая от истинной войны отличается лишь количеством пешек у разных фракций.       — Что вы хотите этим сказать? — юноша моргнул и поднял глаза на мужчину.       — Что не важно сколько будет у господина фюрера или господина Хаширамы пешек, вроде нас с вами, унтерштурмфюрер, — поджал губы Орочимару, возвращая глаза на шахматную доску и на оставшиеся на ней фигуры, после чего поставил ту, что держал в руках, на ранее обдуманное место, — если падёт король, партия всё равно будет проиграна. Вам «Мат», уважаемый унтерштурмфюрер, — уведомил мужчина Якуши, который лишь поджал губы. Это был очевидный исход, после того, как его король последние полчаса танцевал по краю доски от одной пешки к другой, однако, кое-что в словах врача его насторожило.       — О каком «короле» вы ведёте речь, господин Орочимару?       Мужчина лишь едко хмыкнул на это. Это ведь настолько очевидно.       

***

      14 марта 1941. 23.20       Около получаса Тобирама скрипел зубами от негодования и желания махнуть рукой, чтоб фигуру в чёрном плаще расстреляли, как только снайпер взял его на мушку, однако, главнокомандующий армии «Листа» перехватил его руку прежде, чем он отдал приказ. Ни один весомый довод не позволил прикончить врага на месте и преследовать сбегавших предателей дальше до самого их оплота.       Весь полк стоял и ждал. Ждал, когда эти крысы отступят. Ждали, пока последние снайперы врага скроются в чаще леса. Ждали, когда смолкнут победные крики за спиной из осаждённого замка, где слезы радости и боли от пережитого кошмара ещё долго не забудут. Ждали, когда ублюдок из проклятого клана Учиха уберёт от своей головы ствол револьвера и откинет его в сторону, сдаваясь на милость победителя.       Сукин сын.       От бессилия и едва сдерживаемого гнева Тобирама прокусил губу, кровь из которой теперь пропитала ему рот.       А этот гаденыш. Этот мерзкий опарыш клана Учиха.       Он улыбался. Смеялся им прямо в лицо. Своей едкой ухмылкой, что, будь она проклята, никогда не сходит с морд вшивых предателей.       — Взять под стражу. Оказать медицинскую помощь по необходимости. Рацион трижды в день, — дал распоряжение Хаширама, от чего у младшего Сенджу внутри всё скрутило, а дыхание на мгновенье и вовсе замерло. Его и без того колотило от ярости их бездействия и невозможности размазать эту смазливую мразь об солдатский сапог. Заставить слизывать с них грязь и кровь. Унизить. Растоптать.       А потом убить.       Можно и в обратном направлении. Порядок здесь не имел значения.       — Старший брат, …- осипшим, после яростных выкриков и команд во время штурма, шёпотом начал было Тобирама, но генерал армии поднял руку в знак протеста, когда окруживший противника конвой проводил его мимо них.       — Больше никто не умрёт на этой войне.       — Умоляю, …Вас…       — Это шанс раз и навсегда закончить кровопролитие. Он нужен нам живым. И невредимым.       — Нет, Вы не понимаете, …Это Учиха, …       — Живым. И невредимым, — жёстко прервал мужчина своего соклановца, после чего развернулся к офицеру «Чёрной Гвардии».       Он знал мужчину напротив себя. Давно. Когда тот ещё был ребёнком и кидался в него палками, крича, что Хаширама не из их деревни, а, значит, и играть они вместе не будут.       — Рад видеть тебя, Изуна.       Лейтенант лишь скривил тонкие губы, прошептав что-то крайне ядовитое и явно не лишённое доли истины, однако, даже не знав немецкого, Хаширама понял, что найти общий язык им будет крайне тяжело.