Дистимия

      Рид не может повернуться, — ему запрещено делать лишние движения, пока Ричард находится рядом. И пока его пальцы медленно двигаются внутри. Растягивают. Допустим, это странно. Гэвин может сказать, что он кретин. Потому что только кретины игнорируют факты и подпускают к себе тех, кто может им навредить. Ложатся к ним спиной и позволяют вытворять подобное. Но Ричард так заботлив и нежен, что это обезоруживает. Просто-напросто лишает желания говорить «хватит». Это значит: я тебе доверяю. Это значит: я сам подпускаю тебя так близко. И в случае последствий винить можно будет только самого себя. — Всё ещё не понимаю, нахуя ты это делаешь. — Не думай ни о чём, просто расслабься, — Ричард прижимается губами к открытому плечу. Совсем рядом видно неровный, глубокий шрам. Ричард обводит его языком. Ричард оставляет на коже голубую кровь. Ощущать, значит иметь органы чувств, иметь рецепторы — что конкретно имеет Рич остаётся непонятным. В его голове сплошь схемы и цифры. Гэвин даже не уверен, что андроид может что-либо ощущать. В смысле, ощущать физически. Наряду с этим, сам Рид едва может дышать. Он человек (он — детектив, что тоже очень важно), который желает чувствовать любовь. В каких-то блядских книжках писалось, что это единственное, чего желают все люди. Риду хочется возражать, что он не все, но он всего лишь человек. И это очевидно. Человек, который нихрена не понимает в других людях. С Ричардом всегда было проще. Только сейчас совсем тяжело; тем более, блестящий от слюны пластик, проникает глубже, — Ричард делает что-то невероятное, сгибает пальцы, и Гэвин едва успевает заткнуть свою пасть. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Рид пытается обернуться, но андроид его останавливает. Он говорит: подожди ещё немного. Это необходимость, определённые жертвы, позволяющие раз за разом двигаться дальше. Их дальше останавливается на том моменте, когда Ричард свободной рукой переворачивает его на спину и устраивается между разведённых ног. Так банально. Гэвин под ним дёргает бедрами, раскрывается сильнее, только пальцы внутри остаются неподвижны. Ричард слишком неживой, слишком идеальный, но такой пластмассовый, что тянет в груди. Быть может, Гэвину бы хотелось участия. Хотелось бы самому без церемоний раздвинуть ноги, ласкать Ричарда до того момента, пока у того нахрен не снесёт систему. Чтобы его сенсоры сбоили и он перед ним был хоть чуть-чуть настоящим. Быть может, Гэвину бы хотелось его целовать. Или вжимать лицом в подушку и самому драть, как тех андроидов из Эдема. Быть может. Но Рид получает тепло, и просто обязан быть за него благодарным, иначе он последний кусок дерьма. Только вина всё равно накрывает, сбавляет страсть, и в какой-то момент возбуждение притупляется, оставляя место только гнетущему представлению, где он не может ничего дать тому, кто пытается сделать ему приятно. — Детектив, — голос Ричарда звучит, как под толщей воды. Но он всё равно строг. — Посмотри на меня. Гэвин приподнимается на локтях. Напарник, обхватывающий губами его член — последняя картина, которую может воспринять сознание. Оно просто не переваривает первичную информацию из внешней среды. Рич высовывает пальцы наполовину и пытается просунуть их глубже, он снова и снова попадает в цель, но складывается ощущение, будто он желает запихнуть в Гэвина целый кулак. И это точно не то, к чему детектив сейчас был бы готов. — Рич, — он одной рукой пытается ухватиться за простыни, а вторую пятерню очень метко запускает в жёсткие волосы. А Ричард и не против. Он шире раскрывает рот, позволяет Гэвину самому толкнуться глубже. Он буквально силой вытаскивает из него оргазм, — возможность расслабиться и уйти от всех тревожащих мыслей. В этом и цель: опустошить, избавить Рида от ненужного. Что касаемо собственных ощущений, тут Ричард может только разбираться. Но вытирать рот от избытка естественной смазки и семени ему совсем не противно. Он целует расслабленного Гэвина в висок и желает ему спокойной ночи. Гэвин так расслаблен, что не успевает его остановить, не успевает сказать: останься со мной. Поэтому и засыпает один во всё ещё холодной постели.       Утро наступает слишком быстро — едва солнце успевает подняться над горизонтом. Его телефон звонит, он разрывается от надобности сообщить взволнованным голосом Фаулера: — Тина мертва, мне очень жаль. Задушена в своей палате. Гэвину кажется, что он молчит с вечность, пока в груди нарастает панический ужас. — Мертва? — Мне жаль, знаю, что вы были близки. Но мы найдём того ублюдка, что это сделал. Гэвин бросает трубку. Кажется, он и так знает, кто её убил.