Дистимия

      Глаза быстро привыкают к темноте. Эта деталь изначально не имеет никакого значения. Эта деталь (откуда ей вообще тут взяться? Здесь ведь заколочены все окна) остаётся неизбежной — сплошь темнота и тускнеющий диод. За поясом сразу два оружия — он забрал одно у Тины, пока Ричард прикрывал рукой рану. Он хрипел, а теперь молчит. Теперь он даже не пытается бороться. — Не смей, — приказывает Рид, и стальные нотки в голосе превращают любую речь в шёпот. Тина молчит. Она, кажется, не пришла в себя. Она сидит в углу и её синяки сливаются с темнотой. Ричард успевает просканировать её ровно наполовину. И ровно наполовину заявить: — Дело в опиоидных анальгетиках… — Заткнись. Рид вовсе не зол. Рид ведь детектив. И он совершенно некомпетентен, раз никто из отдела даже не догадывается, где он сейчас и при каких обстоятельствах. При каких блядских обстоятельствах. Ричард смотрит на свой пиджак. Он просто пропитан кровью. И Гэвин прикрывает его рану руками, поверх его ладони. — Эмоции — страшная вещь, — заключает Ричард. И это самая светлая мысль в его голове. Рид повторяет: заткнись. Риду страшно в темноте. Он половину своей жизни прожил на ощупь, а теперь и вовсе остаётся один. Ему нужна ровно минута, чтобы понять, насколько сильно он дорожит машиной. И ровно минута, чтобы это принять. Страшное дело. А Тина сливается с темнотой. Но ей не стоит бояться — Ричард успел вызвать скорую. И полиция уже в пути. Старик Хэнк снова будет недоволен. Но кто действительно окажется в жопе, так это Рид. — Мне страшно, Гэвин, — Ричард противоестественно улыбается, скорее копируя смешок. Он смиряется с тем, с чем никак не смог бы смириться Рид. — Как избавиться от страха? Эмоции всегда мешают. — Я не знаю, — сложно признаться, но это правда, — Рич? — Я не хотел бы тебя оставлять. Но страшно мне не по этому. — Я знаю, догадываюсь. — Тогда помоги мне, — Ричард поднимает руки Гэвина выше, они ложатся на тириумный насос. Рид улавливает правильную мысль, но он убирает руки, оставляя Ричарда в сознании. Ричарда, который ведёт отсчёт времени о собственной смерти. Гэвин расстёгивает его пиджак и рубашку. Сквозная рана проходит ниже насоса, там, где сплетение проводов обеспечивает функционирование всей системы. Ричард просит помочь. Ричард говорит: помоги. Он говорит, как люди: помоги. И его лицо искажает ужас — он вот-вот отключится. И это происходит, как неотвратимый рок.       На рассвете Гэвин закрывает Ричарду глаза. К тому моменту, когда приезжает полиция, помогать становится некому. Разве что Тине, в бреду обнимающей себя руками. Гэвина кто-то зовёт. Кто-то настойчиво повторяет его имя и заставляет отцепиться от Ричарда. Этот кто-то имеет забавную хипстерскую рубашку и этот кто-то усаживает его в машину. Ему говорят: всё будет хорошо. Но Рид закрывает глаза и видит, как тускнеет напарник. Он закрывает глаза и видит, как Ричард протягивает руку и говорит: мне страшно, детектив. Так чертовски страшно. Гэвин закрывает глаза и никак не может уснуть. Он очень быстро оказывается дома. Очень быстро остаётся один. Собственно, он ничего другого и не смеет ожидать. Он помнит: ожидания приводят к разочарованиям. Он помнит: Ричард не может умереть. Но факт таков: смерть — естественный итог всего. Даже чувства умирают, при этом не имея физической формы, лишь посыл в определённых частях мозга. Где-то в этих частях Рид прекрасно помнит свою жизнь. Эти части ему говорят: на сегодня достаточно. Импульсов больше не будет. Гэвин закрывает глаза. В эту ночь ему снится что-то страшное и необъяснимое. Утром он никак не может вспомнить, что конкретно пыталось донести до него сознание. Телефонный звонок несёт за собой известие о том, что его временно отстраняют от дел: дают оплачиваемый отпуск на месяц. На целый месяц, неделю которого он проводит в кровати. Наступают те самые дни, что тянутся неумолимо долго и нудно, те дни, когда он едва заставляет себя жить. И удивительно, что в это время, очередное утро приносит ему смирение. Смирение и мысль о том, что он жив, вопреки любому своему желанию. Страшное дело: он жив. Но страшнее тот факт, что он этому рад.