Дистимия

      Телефонный звонок посреди ночи кажется Гэвину плохим знаком. Он отвечает с большой осторожностью, пока не слышит Тину. Её печальный, взволнованный и виноватый голос говорит: — Боже мой, Гэвин, — кажется, она готова расплакаться ему в трубку. — Мне так жаль, я так виновата. Милый, ты в порядке? Гэвин прикладывает телефон к лицу, плечом придерживает, чтобы тот не упал, а сам смотрит на смятую простынь, недопитую бутылку пива у кровати. Кажется, он в полной норме. Настолько, насколько только может быть. — Голова болит, но в остальном в порядке. — Ты ведь понял, о чём я, — наседает Чэнь. Гэвин хмурится, рукой трёт своё лицо. Он должен ответить правду, только вот, что из его ощущений истина — вопрос. Апатичное равнодушие или горькое смирение. Какого чёрта он вообще должен копаться в этом дерьме? Его мозг — поехавший приятель — отлично справляется и без его сознательного вмешательства. Обыденно Риду везёт, он может избежать любых неприятных тем, но вот теперь срывают возможность промолчать. Тина всхлипывает на той стороне. Это так чертовски на неё не похоже. — Отставить это, детектив, — Рид с большим трудом делает голос мягким. Таким, каким обычно привыкла его слышать Чэнь. — Мы ведь ещё не купили дом. Помнишь? Подальше от всей этой суеты. Ты ведь мне так и не ответила согласием. Может, теперь самое время? Говорят, девушки из жалости на всякое соглашаются. — Ты порой такой кретин, — Тина смеётся. Тина больше не пытается прожечь в нём дыру своими потоками слёз. Гэвин терпеть не может эти сопли, а вот смех ему по душе. Он и сам смеётся, когда слышит неуверенное возмущение коллеги. — Я ведь звоню, потому что всерьёз переживаю. — А ты не переживай. — Я хоть и была не в себе, но была в сознании, и я всё помню, Гэв. Это было ужасно. Я рада, что этот ад остался позади, но Ричард… Фаулер сказал, его не собираются заменять новым. — Я знаю. — Поэтому я и спрашиваю: как ты? — Я не знаю, — сдаётся Рид. Он падает на подушку головой, созерцает свой выученный наизусть потолок. — Не знаю. Уедем вместе? — Куда? — Куда-нибудь. — Давай. Гэвин думает: ослышался. Думает: показалось. Но Тина повторяет: давай. И её голос ни за что не намекает на шутку. — Давай, — повторяет она, пока Рид пытается загрузить новую информацию в мозг. — Ты шутишь? — А ты? Гэвин открывает свой рот. В голове так и звучит то едкое, давно забытое, голосом Ричарда: заткните лучше свою пасть, детектив. Наступает тишина. Рид всерьёз пытается понять, когда это серьёзное предложение переросло у них в привычную шутку, а когда снова вернулось в серьёзное русло, — он думает об этом, чтобы не сойти с ума. — Знаешь, — Рид прочищает горло, — я был бы рад это услышать раньше, но теперь… — Не утруждай себя. Моё мнение не изменилось. И наконец-таки, ты и сам перестал болеть этой глупостью. Знаешь, что я скажу теперь тебе? Гэвин что-то отрицательно мычит. Впервые он чувствует себя ребёнком, на которого наседает мудростью какой-то взрослый человек. Тина, его милейшая Тина, никогда не меняется в одном: в крепкой дружбе. — Я скажу тебе поднять свою задницу. Помнишь, что ты мне сказал, когда я впервые попала в больницу с пулевым? «Не жалей себя, ты знала, на что шла». Так вот, не говори мне, что ты не знал, что рано или поздно твоего напарника заменят? Знал. И неужели ты не позаботился о том, чтобы его сохранить? Вообще-то, думает Рид, это не имеет никакого значения. Вообще-то, возможно, и имеет. Рид устало выдыхает прямо в трубку. — Ты не оставишь меня в покое, а? — наигранно раздраженно спрашивает Гэвин, на что получает очень весомое «нет». Она не знает и половины, она не знает даже четверти того, что связывало его с Ричардом. Она ни черта не знает, но она делает самые необходимые и верные вещи. Гэвин ей немного благодарен. Может, чуть больше, чем немного. В конце концов… —…если надумаешь купить домик на отшибе, дай знать. Он слышит смешок, а после — короткие, громкие гудки. Тина не говорит ему, что он — идиот. Но именно в это слово складываются быстрые пи-пи-пи.