***
От утра не скрыться, от себя не убежать. Хороша эта жизнь, когда нужно вставать с кровати и чувствовать важность каждого прожитого дня. Череда недель проносится мимо Гэвина холодной волной. Когда он чувствует мерзкую панику, подступающую к горлу, становится совсем невыносимо сидеть на месте. Гэвин думает взять отгул, хотя бы на неделю. Но Капитан шлёт его (очень грубо) к рабочему столу. Потому что у них и без этого хватает проблем — и без самого Гэвина Рида у них так много дерьма. И его нужно разгребать, нужно быть сильным — нужно быть кем угодно, но только не детективом Ридом. Тина пытается его поддержать. Она кладёт свою руку ему на плечо, даже приносит пару раз кофе. Но она не услужливый робот, и очень скоро просто печальной ланью смотрит ему в глаза. — Возьми больничный, — советует тихо, когда они стоят в буфете. — Я переживаю за тебя. — Не стоит, — Рид усмехается, — моя идеальная Тина никогда не хмурится, никогда не смотрит с жалостью и не приносит мне кофе целых три раза подряд. — Твоя идеальная Тина — выдумка, — улыбается Чэнь, — принимай неидеальную. — Ты знаешь, я бы и такую принял, — он подмигивает ей, и получает возмущённый толчок в плечо. Тина обычно более спокойна, но ей неизменно не нравится только одно: разговоры о близких отношениях. О тех самых отношениях, которых никогда не могло быть. — Гэв, пообещай хотя бы, что сходишь к врачу. — Только после того, как сбежишь со мной с этого мерзкого городка, — Гэвин залпом выпивает остатки кофе в бумажном стаканчике. Эта одноразовая посуда — чертовски дрянная вещь. — Ну или хотя бы перестанешь так смотреть. Поверь, я позабочусь о себе. Тина не настаивает. Она вздыхает: её друг чертовски неисправим. Она только Ричарду намекает: ты бы посодействовал. Но Ричард будто совсем механический. Он едва не спрашивает: в чём? — Гэвин давно не посещал врача. Скорее всего, и лекарства не пьёт. Не делай вид, что не знаешь и ничего не чувствуешь. Помоги ему. — Я бы с радостью, но он не нуждается в помощи. — Ещё как нуждается, не видишь что ли? Ричард смотрит на Гэвина сквозь прозрачное стекло. Всё такой же расслабленный, всё такой же упрямый. Всё такой же злой на весь мир. Ричард может выбрать: пойти и поговорить с Ридом. А может остаться на месте. И пока Тина идёт за свой рабочий стол, Ричард всерьёз обдумывает эту дилемму. Стало быть, всегда можно повернуть назад. Всегда можно изменить мнение. Единственная константа: изменчивость. Ричард идёт к их общему столу. Он замирает напротив. Он хочет сказать: добрый день, детектив. Он хочет сказать: подвезти тебя до дома? Да Рид поднимает на него взгляд, хмыкает и снова опускает в телефон. — Чего застыл, пластмасса? — говорит он. Ричард берёт ненужную папку, разворачивается и уходит. Дома тревожно. Гэвин в выходные идёт в бар. Алкоголь почти не лезет в горло. Удивительно — но это так. Он заказывает себе пиво для разогрева. Пьёт его в компании своего телефона и глупой игры. Когда напротив садится человек, он думает сказать: уебывай. И он готов сказать, буква по букве: у-е-б-ы-в-а-й. Но вместо этого говорит: — Харрис? Парень ему улыбается. Тот самый, что должен был быть где-нибудь в другой части Америки, он сидит прямо перед ним и улыбается. — Не ожидал? А я уже не первый раз тут появляюсь, — Харрис щурит свои глаза. — А у тебя, видимо, с возрастом память стала дырявой. — Это был ты, — догадывается Гэвин. — Спасибо тогда, что ли. — Да мне не сложно было. Может, выпьем теперь вместе? — Идёт, заодно расскажешь, где пропадал и какого черта вернулся в Детройт.***
Причина до банального проста: Мичиган не размером с огромную страну, в которой нет ни конца, ни края. Харрис колесит по штатам и возвращается в то проклятое место под названием Детройт. Пока по телевизору говорят, как хорошо жить в этом месте, Гэвин думает о том, как чудесно было бы из него сбежать. Харрис вырывается и загнанным зверем бежит обратно. Ещё секунда — и он снова будет жить в той квартире. Но после нескольких стаканов виски — и ещё нескольких — он заворачивает совсем не в ту дверь. — У тебя кот? — парень пытается погладить Фарадея. Но кот лишь шальным взглядом осматривает незнакомца и уворачивается: его персона совсем не любит чужаков. — Это Фарадей-младший. Гэвин гостю готовит спальное место на диване. Только вот беда: они засиживаются, болтают и совсем забывают о сне. — Может, зря ты сюда вернулся? — Может, — Харрис пожимает плечами, с Гэвином он всегда остаётся спокоен. Даже когда тот с усмешкой ему заявляет: — Хочешь, чтобы я тебя пожалел? Ошибся дверью. У меня там нет таблички «психотерапевт». — Ты себя-то видел? Сам вызываешь жалость. — Да ну? А так? Харрис не совсем понимает, что меняется в Риде. Возможно, он пытается выпрямить спину, состроить серьёзное выражение лица. Возможно, он пытается собрать себя воедино, чтобы в глаза не бросалась потерянность и разбитость. — Да, значительно изменился, — усмехается парень. Он приподнимается, упираясь руками в колени собеседника. — Извини, — он поднимается на ноги. И только тогда Фарадей запрыгивает на диван. Харрис отлучается в уборную. Возвращается и садится на пол. Гэвин, видимо, ошибается направлением: он запускает руку в его волосы и гладит. Кот смотрит. Кот засыпает недовольно на любимом диване. — Гэвин? — парень оборачивается, но детектив спит. И, кажется, принимает его совсем за другого человека. Если, конечно, вообще за человека. Утро расслабленное, утро дождливое и промозглое, но впервые позднее. Оно даже не стучит, скорее, лениво заползает в дом. Гэвин просыпается под одеялом на старом диване, а на кухне тихо гремит посуда. Он ушам верит, а глазам не хочет — знает, что увидит там не что-то привычное и закономерное. Увидит — и ничего не изменится. Гэвин идёт на кухню. Гэвин завтракает в компании Харриса. У него нет настроения говорить, но тот всё равно интересуется: — Что случилось с Ричардом? Ты и слова о нём не сказал. — Ничего с ним не случилось. — Тогда где он? — Наверное, в участке. Мы с ним прекратили наше, — Гэвин хмурится, слово нужное не подобрать. — Сотрудничество. — Мне он не нравился, но вы были близки. Может, расскажешь мне, что я пропустил в твоей личной жизни? Гэвин вздыхает. Он окидывает Харриса недовольным взглядом. — А ты не хочешь сказать, где был? Как восстанавливался после случившегося? Ты только чудом не остался инвалидом. Но говоришь только о новых городах, о машине и прочей ерунде. — Расскажи мне, — повторяет Харрис. Гэвин показывает ему средний палец. Они едят в тишине. Парень остаётся ещё на сутки. Они выпивают по баночке пива и спят в разных комнатах. Выходные проходят быстро. Сдаётся Гэвин только после первого рабочего дня. Его пустая квартира нагнетает тоску, он идёт в бар, где пьяным встречает Харриса. Когда они оказываются в доме, то говорят. Гэвин не скрывает сожаления и скуки. Делится: я должен попросить его мне помочь. Признаётся: он опасен, всё ещё думаю об этом. Признаётся: опасен для многих, но не меня. — Ты окружён очень странными событиями, детектив, — Харрис садится на пол рядом с кроватью. Когда он оказывается на ней, Рид совсем не выказывает протеста. Только думает в тот момент, что для полноты картины ему не хватает переспать с тем, кто когда-то хотел и пытался его убить. Гэвин чётко помнит, как спрашивает у Харриса о его жизни. Даже помнит, что получает ответ. Размыто так: что-то о потери ориентира и цели. Что-то о больной матери, которую он совсем не хочет навестить. А потом они разговаривают ещё, пока алкоголь не начинает сходить. Что помнится сильнее слов, так это поцелуи. Гэвин думает — будет забавно, — а потом выполняет. Он спит с Харрисом и позволяет ему остаться у себя: на то время, пока он не решит снова покинуть Детройт.***
Утро стучит в каждое открытое окно, заходит с потоками ветра, холодит ступни и заставляет ёжиться. Рядом сосредоточено тепло, его легко можно потрогать рукой, обнять. Это тепло напоминает живого человека: дышит, сопит и возмущается, если попытаться придвинуть его ближе. Гэвин открывает глаза. Харрис спит в его постели. У него уставший, но очень довольный вид. Гэвин пытается вспомнить: что происходило днём ранее. Кажется, было море алкоголя, и они вместе в нём тонули. Как забавно — вместе. Такое дерьмовое и блядское слово. Вместе — это не про него. Он находит себя в полнейшей противоположности и пока не наступает день, он не чувствует из-за этого никакой вины или страха. Подумаешь, некоторые остаются одни. Подумаешь, бывает плохо. Наступает что-то вроде весны: вся грязь подсыхает и становится жутко пыльно. У Тины сезонная аллергия; когда начинается это цветение, она постоянно ходит с платком, чихает и злится. Она обычно не так эмоциональна, но, ради всего святого, он знает её уйму лет, и его не удивляет её раздражение и желание свалить туда, где не бывает такой тёплой погоды. Харрис просыпается и молчит. Он осматривает спальню, поднимается и стонет от боли в пояснице. — Вот же чёрт, — он тут же смеётся и бредёт в душ. Это утро становится мирным и спокойным хотя бы потому, что Гэвин чувствует себя нормально: ни хорошо, ни плохо. Он как пустые весы — ничего не перетягивает его в разные стороны. Днём становится скучно и уныло. Харрис постоянно куда-то уходит и возвращается только к вечеру. Он говорит, что готовится к новому путешествию и предлагает ему поехать вместе. Может, они доберутся до Греции и засядут там. Неаполис в любое время года красив. Их вещи когда-нибудь станут полны заплаток, они будут перебиваться малыми суммами денег и спать под открытым небом. А, может, будут выпивать в дорогих отелях, как в классических американских боевиках. Спасут какую-нибудь проститутку и кто-то из них влюбится в неё по уши. Говорят, у любых людей есть душа. — Что скажешь? — Харрис не улыбается. С этим миром что-то явно не так. Столбы дыма расходятся по всему залу, так, как весело сейчас им, никому в жизни не бывает весело. Но с миром всё равно что-то не так. У Гэвина идёт голова кругом. Он, конечно, смеётся, но качается головой. — Нет, приятель, я не могу так сорваться, — Рид пытается позвать кота, но тот прячется на кухне у открытого окна. — У меня тут своя ответственность. — Ответственность? — парень с сомнением щурит глаза. — Может и мне кота завести? Путешествовать с каким-нибудь Джобсом. — Ты перекурил дряни. Они смеются: целый мир не в себе. А они находят уют в маленькой квартирке. Если выпрямиться и встать рядом со столом, то легко можно задеть плиту. У зеркала в ванной и вовсе не протолкнуться. Для одного слишком много пространства, для двух — удушающе мало. — Моё предложение будет в силе ещё пару дней. Харрис отходит ко сну. Гэвин перебирается на диван. Он лежит один и смотрит в чёртов потолок. Сознание рисует забавные картины города, в котором он никогда не бывал. Дома, дома, дома — и в них неизвестные ему люди. Мир куда больше, чем может вообразить его скудное сознание. Мир куда больше. Эта мысль крутится в голове, пока он идёт в свою спальню, пока валится на кровать и пытается вытянуть из-под спящего человека тёплое одеяло. На сон грядущий не хочется ни о чём думать, но Гэвин никак не может избавиться от огромного мира в голове. Он думает об одном… не человеке. Думает о том, что был бы раздосадован его покинуть. Никто не заслуживает такого дерьма. А особенно — этот кто-то. Рид закрывает глаза. В таком дурмане забывается злость. И, кажется, он насыпал слишком много корма в кошачью миску. Так много, что он просыпался на пол, и Фарадею пришлось всё убирать. Фарадей — хороший кот. Гэвин засыпает с мыслями о нём.***
Смеётся от слова вместе. Утро, день и вечер — вместе. Гэвин терпеть не может утро, его раздражает день и наводит тоску вечер. Вся жизнь — это утро, день и вечер. Это то дурацкое слово вместе. Харрис предлагает ему это всё: предлагает совместные дни где-нибудь в Иллинойсе. Предлагает во второй последний раз и остаётся на вечер, чтобы с утра свалить и больше ни за что не вернуться в этот дом, в эту квартиру. Он раньше жил по соседству, теперь живёт среди огромного мира без крыши над головой. Он, может, и счастливец, только паршиво так. Гэвин думает, что паршиво. Улыбка у Харриса застывает на лице. Он без движения лежит и смотрит в потолок, а после поворачивается на бок и пожимает плечами. — До утра есть шанс передумать, — напоминает он, и ему ничего больше не остаётся, так он и познаёт смирение и факт того, что всё равно остаётся один. Они оба такие: говорят оставайся, но никогда не просят быть рядом всегда. — Я бы, может, и хотел свалить, но сейчас не покину эти стены, просто не могу. Харрис кивает, нет никакой надежды на то, что он его действительно понимает, но складывается впечатление, что до чего-то общего они всё же доходят. Уже и не смешно. Гэвин закуривает и стряхивает пепел на пол. Его квартира превращается в свинарник. Парень забирает сигарету и тушит о тумбочку, на которой проступает не одно тёмное пятно. Рид смотрит на него неотрывно. Живой человек, а кажется мёртвым. Этот парень — подумать только — имеет собственную жизнь. И этот парень после долгого взгляда придвигается ближе, целует его и запускает руку в штаны. Обычно Харрис принимает ласку, тянется навстречу горячим губам и бесстыдно предлагает себя, он принимает любую концепцию извращённой любви, которую так и не получил в своём детстве, он тянется к теплу и усмехается, когда Гэвин отмирает, обнимает его, гладит по спине. Он может обвинить себя в сентиментальности, раз с такой нежностью стягивает с Харриса вещи, гладит его везде, хотя до этой удушающей нежности ему идти, идти и идти. Гэвин целует его в шею, кусает, оставляет метки, чтобы к утру и в течение ещё какого-то времени, Харрис не забывал о нём, — о большем и думать страшно. Возможно, он успеет застрять в Луизиане, поссориться с барменом в Висконсине, а потом, где-нибудь в Нью-Джерси начать новую жизнь. Пальцы проникают туго. Риду приходится прилагать усилия, чтобы не навредить. Потом Гэвин будет над этим смеяться, но пока может только ловить губами стоны и просить потерпеть. Всё идёт так медленно, — раздражающе, — сначала пальцы едва расходятся в стороны, а потом Рид может с удобством устроиться у раздвинутых ног и войти сам. Он удерживает под колени его ноги, не торопится, и за это получает полный благодарности взгляд. Они не вместе, так не бывает. Гэвин уверен, что в Иллинойсе найдётся хоть один человек, который приметит его в баре, предложит выпить или он сам подсядет к девушке, у которой старый пикап с дерьмовыми тормозными колодками. Короткими толчками Рид возвращается в реальность. Его подталкивают к самой пропасти, с которой он бы и сам сиганул, если бы точно был уверен, что разобьётся насмерть. Парень его сдерживает, крепкой хваткой сжимает запястья и кончает от хриплого «ну же». Утро, полное одиночества и грязи, становится дерьмовым заочно. Гэвин ещё глаза открыть не успевает, как мир топит его в своём умопомрачительном факте: дом пуст. Разве что кот спит на диване, и если бы он мог, он бы сказал: я здесь. Рид гладит Фарадея по голове. Его оплот стабильности давно потонул, а телефон затерялся в куче грязных вещей. Гэвин находит под кроватью использованный презерватив и морщится. Его совсем немного тошнит. Он включает мобильник и видит с десяток оповещений, что мелькают в строке задач. Гэвин вспоминает дату и тяжело вздыхает: он пропустил два рабочих дня. И если его не уволят, то точно оштрафуют на кругленькую сумму, что он не сможет потратить на еду и алкоголь. На кухне лежит синий конверт, как знак из прошлого, небольшое письмо в нём гласит: «я пришлю тебе открытку, как доберусь до Иллинойса, — Харрис».