Дистимия

      Утром Рид выслушивает гневные наставления, а днём уже сидит в буфете департамента и смотрит на Тину, которая в общем и целом выглядит обычно: форма, спокойное выражение лица. Раздражение в ней выдаёт бумажный стаканчик, что сминается в крепкой хватке и взгляд, неотрывно следящий за ним. Гэвин смотрит в ответ и ждёт, когда Чэнь начнёт говорить. Она примерно скажет: ты — беспросветный идиот. Или: ещё раз выкинешь что-нибудь подобное, и я сдам тебя в лечебницу. — Вот на его месте, — Рид указывает на стаканчик в её руке, — мне бы точно не хотелось быть. — Я звонила тебе, — говорит она, — сегодня собиралась приехать. Я думаю, что ты ведёшь себя, как обиженный ребёнок, что показывает недовольство всеми возможными деструктивными способами. Причина в расставании? Гэвин усмехается. Откровенно, сиди на месте Тины кто-нибудь другой, он бы получил по своей физиономии ещё после первых трёх слов, потому что ему совершенно насрать, что и кто там думает. И не нужен ему пластиковый урод, чтобы следить за расписанием дня, которое выдумал кто-то, решив, что так для него будет лучше. Но вот открытие: ничто не делает лучше. Временное пристанище, временное спокойствие, которое просто обусловлено любой причиной, а, может, он просто заставлял себя думать, что всё хорошо. И он сейчас заставляет, и если этого недостаточно, он не собирается выворачиваться наизнанку, чтобы доказать, что ему не хорошо. Просто так бывает — не хорошо. И люди любо идут нахер, либо принимают это. Тина обычно пытается принимать, изображать понимание, хотя в её усталом взгляде Гэвин только находит разочарование, потому что он снова её подводит. Снова просит: уедем отсюда. Это ведь такая старая и известная всем сказка: жить на отшибе, подальше от хлопот, ходить в магазин за молоком и пить горячий шоколад прямо у камина. — Я не стану говорить, что мне плевать, потому что это не так, но тебе придётся поверить на слово, что причина не в этом, — Гэвин пожимает плечами, его кофе ещё горячий, и обжигает рот. Рид чувствует себя голодной псиной, подбирающей любые объедки, давящейся, но съедающей всё подчистую. И его кормят этим дерьмом: всё в порядке. Кормят: всё наладится. Кормят: ты переживаешь из-за расставания, как девчонка. Потому что в фильмах так показывают, а он должен выражать свою боль через потребление алкоголя и прочего дерьма, чтобы ему поверили хоть немного — он испытывает эти сраные эмоции. — В чём тогда? — Тина выпускает из рук свой стаканчик. Он приземляется прямо на чистый столик, который убирает андроид старой модели. Его оставляют только потому, что новая модель стоит дороже в несколько раз. Когда-нибудь и его заменят. — Я пытаюсь понять, и я тебя не осуждаю, не собираюсь винить, но как прикажешь поступать, если ты на моих же глазах пытаешься себя угробить? А мне не плевать на это. Фаулер думает тебя уволить, если ты не займёшься своей работой. — Детка, просто не переживай и всё, я не сдохну от похмелья и спустя время восстановлюсь. Считай, это моя адаптация. Сначала мне пришлось привыкать к тому, что в моей жизни появился сраный кусок пластика, что лез во все щели, изменял мою жизнь, это был стресс, но я к нему привык. Теперь я привыкаю к обратному: к прошлой жизни, где этого говнюка нет. Я жил без него раньше и проживу сейчас, в этом нет никакой трагедии. Но я ни за что не стану просить его быть рядом и кого-либо ещё, это личный выбор, и я не манипулирую своим поведением, я просто так справляюсь. А кому это не нравится, могут выколоть свои глаза и сожрать их жареными на завтрак. — С тостами, — добавляет Чэнь, и всё её недовольство сгнивает в пищеводе, разбавляется некрепким американо и когда-нибудь выйдет наружу, окатив его тем ещё дерьмом, но пока он смотрит на неё, они смеются. Он почти не думает о ней, хотя это имя отзывается ноющим чувством чего-то упущенного и дорогого. Будто когда-то был шанс, и он его упустил, и только теперь об этом узнал. Херово так узнал. Гэвин возвращается к своему столу. Теперь вторая половина полностью свободна. За время его отсутствия, Ричард сменил своё рабочее место — и это правильный поступок, думает Рид, весьма правильный. Он не маячит перед глазами, проходит мимо всего раз и сдержанно здоровается. — Детектив Рид, — говорит, и уходит. В конце концов, Гэвину даже не жаль. Сейчас он чувствует только усталость и то, что его голова вот-вот взорвётся от напряжения. Он перебирает бумаги, пытается вникнуть в написанное, но буквы пестрят, раздражают, и он идёт на парковку, где в компании уже знакомого офицера выкуривает всего одну сигарету.

***

      Мрачное утро умирает, не успев поприветствовать его солнечными лучами. Порой так хорошо, что хочется выйти в окно. Расслабиться под потоками ветра и приземлиться на мягкий асфальт. Лужи крови снятся во сне. Снится, что всё омывается смертью, что кровь заполняет любые пустые углы, скапливается, и мир тонет в этой смеси эритроцитов и грязи. Грязи и эритроцитов. Где-то капает тириум. Где-то люди пытаются сбежать от своих обезумевших машин. Где-то машины прячутся от безжалостности людей. По телевизору говорят, что легко обмануться, если веришь всему. Гэвин Рид не верит ничему и никому. Собственное отражение и то кажется лживым, пока он моет руки, смывает с них кровь и грязь. Грязь и кровь. По ту сторону зеркала человек ему может улыбаться. Может усмехаться и говорить «доброе утро». Гэвин чувствует, что ему становится хуже. Чувствует, как мозг потихоньку заполняется липкой паутиной мыслей. Он берёт выходные, потом работает, потом снова наступают дни бездействия. В какие из них ему становится легче сказать трудно. Он не пьёт лекарства, чтобы знать наверняка о том, что он в порядке. Мрачное утро умирает в четверг. Уже в пятницу Гэвин зависает в баре, а в субботу к нему попадает в руки красный лёд. Он должен был бы остановить парня, что приторговывает наркотой, но он его отпускает, как только тот отдаёт ему все запасы. Их в сумме немного, хватит на пять доз, если растягивать, экономить и мучить себя расчётами. Воскресенье Гэвин совсем не помнит, но знает только одно — боль уходит и ещё какое-то время он чувствует, что расслаблен. Что он настолько здоров и рад, что готов и горы свернуть. А с его амбициями — так и все подряд. За выходными скрываются будни. Они стучат к нему в черепушку, говорят: у тебя обязательства. Он доезжает до участка за считанные минуты: проезжает на красный и жмёт на газ. Ему такое позволительно, тем более сегодня утро приветствует его и он помнит: обязательства, обязательства, обязательства.       На допрос к ним приводят мужчину. Он подозревается в убийстве и изнасиловании нескольких девушек. Он перепутал одну с андроидом и теперь ему светит статья. Но подозрения косвенные. За андроидов никто не сажает, а доказательств более серьёзных у них нет. Одни только предположения. Гэвин берётся его допрашивать и ему хватает ровно минуты, чтобы выйти из себя и ударить подозреваемого лицом о стол. Он всё равно виновен, говорит мозг, он всё равно тот ещё мудак. — Так ты избивал девушек в парке? — говорит он, наклоняясь к мужчине ближе. — Повторяю вопрос в последний раз. Это делал ты? — Хватит, — Ричард врывается в допросную, а мужчина смеётся. — Я не понимаю, о чём вы, — говорит он с улыбкой и стирает со своего носа кровь. Она тёмная, почти чёрная. Вот что значит эритроциты и грязь. Вот что значат эти сны, в которых Гэвин видит только беспросветный мрак. Мужчина за столом всё ещё смеётся. Он говорит: — Я точно не был в парке, точно не видел там девушек и точно не бил их кулаками, — а у самого казанки разбиты и губы кривятся в победной усмешке. Ричард держит Гэвина крепко, не даёт вырваться. А мужчина продолжает смеяться: — это мог сделать только самый отбитый психопат. Он бы выжидал жертв, нападал на них. Срывал одежду. Ведь они те ещё бляди. Срывал бы одежду и говорил, чего и как делать нельзя, пока они бы не поняли своей ошибки. Да, детектив? Ричард уводит его в коридор. Смех раздаётся гулом у ушах. Этот мужчина примерно бы продолжал говорить: эти девушки были идеальными жертвами для того психопата, они бы кричали и бились, пытались спастись, звали бы на помощь, но в тёмном парке никогда не бывает людей. — Он бы раскололся, — цедит Рид уже в коридоре. Андроид прижимает его к стене, всё ещё удерживает руки. Прижимает и смотрит в совсем немного покрасневшие глаза. — Если бы не ты, он бы мне уже всё выложил, идиот. — Я задам всего один вопрос, — Ричард опускает его руки и медленно отступает на шаг. Гэвин смотрит на него исподлобья, злостно. — Что ты принимал? — Это не имеет к делу никакого отношения, — Рид отрывается от стены. У него ощущение, что она сейчас вот-вот рухнет, что он держал её своей спиной, а теперь, без опоры, она разрушится, а за ней — весь мир. — Пошёл ты, RK900. — Что ты принял? Я ведь и сам могу взять анализы, — Ричард угрожающе сверкает своими глазами. От них исходит позабытый ужас и страх. Гэвин чувствует тревогу, но всё равно показывает Ричарду средний палец и как только тот тянется к нему руками, Рид из кобуры хватает пистолет и наставляет его на машину. На блядского андроида, что всё вокруг херит. — Держись от меня подальше, — предупреждает Рид. — Иначе что? — Иначе ни одна машина потом не отмоет эти стены от твоего тириума. — Тогда стреляй. Я не оставлю тебя в покое. Гэвин хочет усмехнуться — уже оставил, — но смотрит в серые глаза. Умирает не утро, умирает он сам. Грязь и кровь текут в его венах. Он смесь этой отравляющей субстанции. Рид тихо ругается «чёрт», Рид хочет усмехнуться, ведь Ричард так серьёзно настроен. Так серьёзно ожидает удара. Гэвин собирается опустить руку, собирается сдаться. Но андроид перехватывает его, вырывает пистолет и прижимает дуло к горящему лбу. Усмехаясь, Рид чувствует один только парализующий страх. Он думает: выстрелит ли? Но рискнуть и проверить страшно. Не умирать, а знать, что тот, кому ты верил, может быть совсем другим. Страшно не знать, что скрывает окружение. Страшно что угодно, но не умирать. Может быть, Ричард единственный, умереть от руки которого Рид бы посчитал справедливым. — И чего завис? — усмехается он. А у самого губы пересыхают и в горле стоит ком. — Программа сбоит? — С программой всё в порядке, хотел показать, что если хочешь выстрелить, то метить стоит не в сердце, а в голову, — Ричард возвращает пистолет. У него нет того сраного диода, который мог бы подсказать хоть что-нибудь. Ричард смотрит на него ещё несколько секунд, будто убеждается, что стрелять в него передумали. И отступает, обходит его стороной. Ричард возвращается в допросную комнату, а Гэвин остаётся в коридоре, он тяжело дышит, ругается вслух. Пистолет возвращается в кобуру. Гэвин только прежде пальцами касается своего лба. Ощущение, что его до сих пор держат на мушке, никак не желает уходить. Но хотя бы стена за спиной продолжает стоять. И когда Гэвин упирается в неё — она не падает, не качается, не пытается от него уйти. Возможно, — но только возможно, — было бы куда проще, если бы Ричард всё же выстрелил в него. Но мир стоит на месте, а Гэвин Рид — живёт.

***

      Темно и зябко. Среди подворотен нет даже тусклой лампы, которая бы могла осветить асфальт. Гэвин наступает в лужу, ударяется бедром о мусорный бак, но продолжает идти вперёд. Это напоминает утренний сон, в котором он видел много запертых дверей в узком коридоре — и не было никого, только он и дорога вперёд. Сейчас не страшно. Реальность такова, что её мнимая опасность не так пугает, как может пугать жажда ощущений. Парень, который уже должен сидеть за решёткой по сраному закону, стоит перед ним и протягивает маленький свёрток с красным льдом. Оно становится временным спасением, и оно его убивает. То, что другим достаётся за баснословные суммы, Риду попадает в карман за полцены. В придачу парень ему даже натянуто улыбается. Он говорит: до встречи на следующей неделе. Каждый раз место выбирается новое. В прошлый раз это была подворотня бара, в этот — местечко у полуразрушенных домов, куда пройти удаётся не с первого раза. Парень поспешно уходит, а Рид наслаждается противной погодой, подставляет лицо прохладному ветру, слышит за спиной возню, но когда оборачивается, размытый силуэт уже скрывается за домами. Никого больше нет. Гэвин следует за силуэтом, но как выходит к дороге, вокруг его встречает оглушающая пустота. Дома Фарадей крутится у его ног, дома Фарадей его рад видеть. С утра он будит его своим мокрым носом, когда тычется в небритую щёку.       Через неделю парень не выходит на связь. Ещё через пару дней его труп находят около мусорных баков Ренессанса. Старая улица, сохранённая для туристов, привлекает теперь куда больше внимание горожан. Рид обходится без обеда, его тянут осматривать труп, тянут выискивать родственников. Детектив узнаёт парня почти сразу, но молчит. Ричард наклоняет голову и задаёт этот блядский вопрос: — Вы были знакомы? Гэвин врёт. Гэвин остаётся без ужина. И без новой порции красного льда. Ричард всё ходит рядом, Ричард будто обо всём знает. И он интересуется: — Вы больше не принимаете красный лёд? Вот и выход: чья-то смерть облегчает кому-то жизнь. Это блядски несправедливо, но это правда. Когда брат отца умер от передоза — семья вздохнула с облегчением, прикрыв это несколькими днями траура и тёмных костюмов. От лицемерия тошнит. Но больше Гэвина выводит RK900. Он оттаскивает его от людей и тихо шипит: — Это твоих рук дело? — Не уверен, что понимаю… — Я спрашиваю, это ты убил этого парня? Когда мы с ним виделись, кто-то за нами следил. — Я больше не прибегаю к таким методам, детектив, — Ричард заглядывает ему в глаза. Рид не может понять, что это: искреннее беспокойство или любопытство. Может, он пытается проверить, насколько легко поверили в его выдуманную правду? — Если я узнаю, что это ты… — То что? — андроид с вызовом смотрит вперёд. Его никто не пугает и ничто не выбивает из привычной колеи. Рид видит в нём врага, а не старого друга. Видит в нём опасность, а не то, что мог видеть раньше. Впрочем, от тех воспоминаний остаются лишь ошмётки и злость. — Я больше не стану тебя прикрывать. — Тебе и не придётся. Гэвин бы решил, что Ричард задет недоверием, но решает, что тот прекращает разговор, потому что его программа не справляется с тем, чтобы вовремя генерировать логичные ответы. Возможно, так выглядит ложь в системе нулей и единиц. Рид говорит себе: это замена понятий. Рид говорит себе: ты должен встретиться с родителями погибшего парня. Но когда он находит адрес, то выясняет, что у того кроме отца никого и нет. И старик едва соображает. Этот старик называет его Питером и наливает чай в синюю кружку с логотипом давно вышедших из продажи сигарет. — Моё имя Гэвин, — Рид садится за скрипучий стол, — я из полиции.  — Да, да, — мужчина кивает. Он проливает чай из-за трясущихся рук, вытирает капли со стола, а когда поднимает на него свой затуманенный взгляд, начинает улыбаться. — Так что ты хотел, сынок? Давно тебя здесь не было. Разговор утопает в болоте из смешанных эмоций и терпкого запаха болезни Альцгеймера. Словом, важного Гэвин ничего не узнаёт. Он возвращается домой, где неизменный Фарадей неизменно рад его видеть. День заканчивается также дерьмово, как начинается следующий.

***

      Второй труп появляется спустя неделю. Утро начинает терять свою значимость перед хреновым рабочим днём. У Гэвина болит голова и всё ещё дрожат руки. Он держит свой стаканчик с дешёвым кофе, и всего одна мысль бьётся в его голове: Ричард. Бьётся болезненно и навязчиво. Андроид обесценивает любые человеческие жизни, и это бесит Гэвина одним своим фактом. Он постоянно оказывается рядом, как далеко его не посылай, постоянно смотрит, приглядывается, выискивает. Улики говорят, что нанесённые удары в живот острым предметом были сделаны небрежно и наспех. Кто-то мог увидеть нападавшего, отчего он скорее и скрылся с места преступления. На тот момент парень был ещё жив. Он медленно умирал от потери крови. — Дерьмово, — констатирует Рид. А сам помнит, что ещё пару дней назад покупал у этого парня красный лёд. И никто в округе, кроме Ричарда, об этом не знает наверняка. Тина догадывается, но она умна и достаточно молчалива. Менять лекарства на яд глупо и непрактично, так ему говорит Ричард из прошлого. Ричард из настоящего делает вид, что ему совершенно плевать.       В участок уезжают вместе и молчат. Молчат по дороге, молчат на своих рабочих местах. Молчат, пересекаясь в коридоре. Шум сменяется тишиной. Гэвин мог бы сказать, что он подозревает кое-кого конкретного в убийстве уже двух человек. Он думает поговорить с Ричардом ещё один раз, он допускает мысль, что на какие-то сотые проценты он может ошибаться, может снова делать неправильный выбор. Звонок прерывает мысли. Он оглушающе разносится от одного стола к другому. Капитан Аллен берёт дело на себя: какой-то андроид грозится подорвать целое здание. Эта работа не для штатных офицеров и детективов. Разве что в категорию подходящих пушечных мешков входит Ричард. Гэвин следует за ним. До смешного нелепо, но он без спроса становится частью команды и на вопросительный взгляд андроида лишь пожимает плечами. Может, ему тоже насрать на Ричарда, и он просто занимает своё время интересным зрелищем. Ему потом ещё долго мерещится этот взгляд, мерещится огонь. Гэвин мог бы сказать, что всецело принимает вину, но он, чёрт возьми, точно не помнит, что происходило в том доме. Люди перепуганные выбегали на улицу. В конкретной квартире плакала девочка, а её мать стояла рядом с мужем и пыталась объяснить машине, что это нормально: пытаться что-то улучшить. Капитан выводил людей, а снайперы на соседнем здании выискивали подходящий момент для выстрела. Гэвин стоял в стороне, работал только Ричард. Потом обстановка сменилась. Потом стало как-то размыто. Андроиду попали в плечо, и он оставался в сознании. Девочка с испугу выбежала из комнаты, Гэвин достал из кобуры пистолет. Он ведь в первую очередь детектив, а только потом уже — человек со своими мыслями и чувствами. И его до жути раздражает тот факт, что людей Ричард не так старается спасти, как сраных машин. — Детектив, — голос Ричарда звучит почти у самого уха. Его голос раздаётся ясно и предостерегающе, — постойте… Рид стреляет в голову андроида, потому что помнит совет: у машин нет сердца, но есть микросхемы в голове. Рид стреляет и в тот момент ничуть об этом не жалеет. А когда разносится взрыв — жалеть уже не о чем. Ричард успевает вытолкнуть его из квартиры и прикрыть своим телом. Становится то тихо, то шум заполняет черепную коробку. Ричард выглядит испуганным и поломанным. Гэвин никак не может вспомнить, что происходило после. Уже сидя в машине, с обожжёнными руками и ссадинами по всему телу, он только взглядом ищет напарника. Кажется, это дело завершено. Только справедливость не торжествует на могилах, а девочка в милом ситцевом платьице продолжает рыдать. Кто-то задаёт вопросы. Этот кто-то маячит перед глазами, расплывается в несколько фигур. А когда соединяются в одну, Гэвин обнаруживает себя в больничной койке.

***

      Утром в палате очень светло. Гэвину страшно заглянуть в зеркало и увидеть себя иного — он больше не детектив. И ему не приносят в палату цветы, не говорят, что ждут его скотского возвращения, что в отделе не хватает наглой усмешки и запаха кофе. Не хватает его самого. Кажется, они даже не празднуют его увольнение — просто забывают о том, что когда-то в тех стенах имел место быть некий детектив Гэвин, мать его, Рид. Тина приходит к нему два раза в неделю. Она печальна и молчалива. Риду хочется с ней поговорить о случившемся, но когда он открывает рот, сталкивается с её виноватым взглядом (ей-богу, она будто винит в случившемся только себя), слова вылетают из головы. Он только закрывает рот, а потом, спустя время, говорит, что вскоре поправится. Говорит, что ему жаль, что в этой больнице отвратительная кормёжка. Говорит: сейчас бы пиццы или сраного латте с шоколадной стружкой. Гэвин ненавидит шоколад. Гэвин ненавидит больницы. Но он готов терпеть это место, если Тина перестанет смотреть на него, как на пострадавшую в аварии псину. У него сломано всего одно ребро и обожжены руки. Он может шевелить пальцами, может подниматься с кровати и ходить по палате до панорамного окна.       В четверг в палату заселяют ещё одного человека. Мужчина глух на одно ухо и постоянно переспрашивает медсестёр о лекарствах. Значит, что это за синие пилюли? А когда будет обед? Можно ли в палату принести телевизор? Главврач обещает решить все проблемы. У Гэвина есть только одна: постоянно болит голова. И его мучают ночные кошмары. Сосед ночных метаний почти не слышит, поэтому Риду просто обещают помочь — и прописывают снотворное.       Спустя две недели он лично выписывается из больницы. Дома он не находит никого: полно пыли и тишины, будто кто-то на репите включил безмолвие. Рид открывает все окна, запускает в дом прохладный воздух и шум. Машины проносятся мимо, женщина под окном кричит своему сыну возвращаться домой. Рид засыпает на диване, когда слышит, что кто-то открывает его дверь ключом. Потом кто-то перебирает лапками по полу, мурчит и запрыгивает к нему на синий диван. Поначалу кажется, что это просто сон: он снова дома, он снова в своих привычных буднях, работает, отдыхает, живёт от утра к утру. Ричард проходит мимо него на кухню, в зале он уже появляется без бумажных пакетов с едой. Дубликат ключей он сжимает в руке, кажется, что хочет вернуть, но молчит. Гэвин начинает говорить первым. И он говорит: спасибо. Может, это просто программа, проносится у него в голове, но это важно — его прикрыли собой, потом позаботились о домашнем питомце, принесли продукты и составили ему за ужином компанию. Одиноко. Паршиво в этом признаваться, но одиноко до жути. Работа к которой он привык теперь остаётся где-то позади. Он может думать, что дальше будет жить как угодно, но правда в том, что этого не будет. Завтра с утра он снова проснётся, снова примет прохладный душ, запишется на приём к своему врачу, дождётся вечера, поужинает и ляжет спать. Мир нихрена не на ладони и нихрена он не поддаётся личным желаниям чего-то большего. Любое стремление лишь временная попытка сбежать от чего-то гнетущего, бессмысленного и пустого. — Кажется, я снова ошибся в тебе, — Рид убирает со стола грязную посуду. Он старается не смотреть на Ричарда и его осанку: сидит уж слишком ровно и безжизненно. Порой это пугает. Как ночами просыпаться и замечать, что в темноте блестят два открытых глаза. — Слышал, что ты теперь детектив. Говорят, нашёл того, кто убивал наркодиллеров. Поздравляю. Я ведь в какой-то момент подумал, что это ты. Может, я просто не доверяю окружению. Гэвин усмехается. Очень скоро он вновь садится за стол. Ричард выглядит потерянным, когда смотрит в стену мимо него. — Где ты теперь живёшь? — Недалеко от участка. Это неважно, — Ричард переводит на него свой взгляд. Смотрит куда-то вглубь, заставляет напрягаться, испытывать навязчивое желание подняться и отойти. — Ты должен знать, что это была моя вина. — О чём ты? — Я должен был быть с тобой более откровенным. Люди моя специализация. — Не уверен, что понимаю, о чём ты. Рич? — Тот парень, что продавал тебе красный лёд. Я видел, как его убивают. И видел, кто это делает. Я мог ему помочь. Мужчина сбежал, заметив слежку, парень был на тот момент ещё жив. Я подошёл к нему, посмотрел и просто не стал ничего делать. Я совру, если скажу, что думал о безопасности людей, что думал о тех жизнях, что он смог сгубить своей работой. Нет, меня это не волновало. Я думал о тебе. Может быть, я испытывал злость. Желание контролировать и вмешиваться в твою жизнь. Поэтому, ты был прав, если считал меня убийцей. Сначала в груди леденеет от страха, потом тянет от тоски. Винить андроида в случившемся Гэвин не может, даже если и хочет возложить на него всю ответственность за случившееся. Впрочем, этого вовсе и не хочется. Рид кивает, прикрывает глаза. Часы на стене показывают четверть одиннадцатого. — Уже поздно, — говорит Рид. И он отправляется спать, совершенно не зная, проснётся ли завтра в пустом доме и снова будет один или проснётся от шума на кухне, от ароматного запаха только что приготовленной еды. Если вообще проснётся утром.