***
Этому человеку отроду лет семь, может, восемь. Он приезжает к ней с подарками и пытается поговорить. Он не уверен, что она его вообще узнаёт. Она отстранённо повторяет, что у неё всё хорошо. Повторяет, что теперь у неё здесь новые друзья, которые и будут её семьёй. Он обещает приехать как-нибудь ещё. Может, в начале следующего месяца. А, может, думает он, через неделю. Или даже через два месяца. Но случается так, что у неё он оказывается ровно через три дня. Потом ещё через три. Неделю отдыхает и снова оказывается у неё. Не сказать, что она рада этим приходам и подаркам, но вежлива до одури, почти до тошноты. Всё «спасибо» да «не стоило, сэр». Из Оклахомы звонит тётка. Без слёз и лишних слов она сообщает о смерти его отца. Что-то из ряда: он запил алкоголем целую упаковку каких-то лекарств для своего больного сердца. — Приедешь? — спрашивает в трубку она. Он в ответ ей тяжело дышит. — Тут столько хлама нужно разобрать… Ещё и он. Чёрт. Похороны будут только через два дня. У него кроме нас никого и нет. Вот же старый чёрт. Молчишь? Вопрос звучит как осуждение. Он ничего не хочет обещать. Смотрит на часы. Теперь совершенно некуда торопиться. Смотрит на пустую квартиру. Господи, он же теперь точно совсем один. И от этого ничего не меняется. — Постараюсь приехать, — Рид кладёт трубку, через огромные мили он слышит, как вздыхает тётка, как она пинает коробку с хламом в зале и идёт на кухню, чтобы налить себе чай. Через метры от себя он слышит стук в дверь. Перед ним на пороге стоит перепачканный Ричард. — Не знал, к кому ещё могу обратиться, — Ричард заходит в дом. У него всё тот же шрам на лице и одежда без всяких эмблем, только сейчас изодранная, вся в грязи и пятнах крови. — Что случилось, Рич? — Я кое-кого нашёл, — Ричард опускается по стене на пол. Гэвин садится рядом с ним, и его интересует только один вопрос. — Они живы? Ричард не отвечает, и ничто в его взгляде не говорит о том, что он сожалеет. Малышка Алекс, избитая и умирающая на холодном асфальте, заслуживала больше сочувствия, чем эти мрази. Впрочем, Гэвину интересно не по этой причине. Он ждёт какого-нибудь ответа, и облегчённо выдыхает, когда андроид кивает и говорит, что уже позвонил в участок. Им двоим не хватает осуждающего взгляда графини д’Оссонвиль.***
Когда билеты оказываются куплены, настенные часы показывают ровно три ночи. Внутренние часы не успевают подметить деталь, что скоро снова наступит утро, а Гэвин даже не видел собственную кровать. Ричард молча зализывает свои раны в гостиной, Гэвин смотрит на него, прислоняясь плечом к кухонному проёму. Со стороны он видит, что у Ричарда прибавилось ран с их последней встречи. С того последнего раза, когда Гэвин мог спокойно подойти и коснуться рукой искусственной кожи. — Давай помогу, — Гэвин не терпит отказов, не терпит бездействия, не терпит чувство собственной беспомощности и ненужности, будто мир может справиться без него, как тщетно справляется Ричард, пытаясь перевязать бинтом свой торс. Его корпус не так уж и сильно пострадал. В Киберлайф его бы подлатали за пару часов из-за большой очереди. В сумме смена деталей занимает около десяти минут. В домашних условиях первая помощь занимает столько же для людей. У Гэвина может отсутствовать в доме еда, может быть поломан ноутбук, но в его аптечке всегда много различного дерьма: от дешёвых бинтов до сильных лекарств. Не дожидаясь разрешения подойти, Рид забирает у андроида бинт и сам заматывает раны, чтобы кровь перестала стекать и попадать на ткань штанов. — У тебя найдётся что-нибудь для меня? — Ричард снимает с себя одежду и складывает её идеальной стопкой. Он не воспринимает наготу и вскоре поворачивается к Риду лицом. Рид больше не детектив, — и этот факт его добивает. Рид больше не знает, кем считать андроида. Он отводит взгляд и показательно громко хмыкает. В шкафу очень много ненужного хлама, который он скапливал там годами. Той одежды, которую не носил или просто забывал: подарки на рождество от матери, попытки Тины натянуть на него однотонную рубашку. Доказательство жизни — скопление мусора в одном месте, именуемом домом. И чем больше этого мусора, тем уютней кажется дом. Видимо, вот та причина, по которой Гэвин не чувствует себя на своём месте. Он недостаточно накопил хлама. — Посмотри в шкафу, что приглянется, то и надевай. — Спасибо, — Ричард касается рукой его плеча. То место, которое он задевает, начинает противно зудеть. Гэвин ведёт плечами, пока андроид этого не видит. Ведёт и говорит: постой. А после прикусывает свой язык. Торопится отмахнуться, мол, неважно, можешь проваливать. Но Ричард теперь слишком внимательный, слишком понимающий те вещи, которые раньше даже не замечал. Он приподнимает бровь и ждёт указаний, извинений, просьб — что угодно. — Да? Что-то не так? — Мне нужно на время уехать. Присмотришь за котом? Ричард наклоняет голову. Подробно: Ричард многое понимает. Он уточняет: могу ли я знать причину? Вычисляет вероятности того, что могло случиться на этот раз с непримечательной жизнью. Что может случиться у того, кто живёт по запланированному сценарию? — Отец, умер, — Гэвин говорит слова раздельно. Так, будто они между собой не имеют никакой связи. Просто где-то там есть человек и где-то там, неподалёку, видимо, есть смерть. Понятие такое, которое вычёркивает людей. — Мои соболезнования. — Нормально. Просто нужно помочь. Присмотришь за котом? Ричард отрицательно качает головой. Ну, конечно, у андроидов же есть право выбора, есть собственное мнение, собственные жизни, дела. Словом, та занятость, которая нужна абсолютно каждому, чтобы не ощущать вину за бездействие. Гэвин кивает понимающе. Говорит: ладно. Он позвонит потом Тине. На худой конец заберёт кота с собой. — Я могу поехать с тобой, — звучит это как просьба, а не вопрос. Рид хмуро смотрит на перевязанного, побитого людьми и жизнью, андроида. Смотрит на того, кого сейчас может понять, и пожимает плечами. — Оно тебе нужно? — Тебе нужно, — Ричард снова кладёт руку на плечо. Сжимает, унимая этот зуд под человеческой кожей. Риду хочется ответить что-то более внятное и уверенное, но он молчит. Снова пожимает плечами и когда оказывается в объятиях, совсем теряется. А потом обнимает в ответ. Утро для них не настаёт. Просто ночь становится светлее, пока совсем не теряется в городском шуме, солнечных лучах и дороги в Оклахому.***
До отъезда у них случается всего один разговор. Начинается он с тихого «спасибо», которое произносит не Рид, а андроид. — За то, что ничего не сказал, — уточняет Ричард. И Гэвин усмехается грустно, будто он мог так его подставить, будто он мог это сделать теперь, если уж не мог раньше. — Я не смог бы продолжать работать в полиции, если бы они узнали, что я творил. — Ты не делал ничего такого, что не делали бы другие люди. — Это не так. — Слушай, — Рид с усталостью вздыхает. Бессонная ночь давит ему на мозг. У него и сил на эмоции-то нет. Никакого сочувствия. Ему кажется, что сейчас говорит в нём только объективность. Только скупая машинная логика. Может, он и вовсе не человек? Может, кто-то обманывает его всю жизнь? Не зря же всё кажется таким нереальным. — Ты не убивал тех парней. Они были наркоторговцами и рано или поздно кто-то бы всё равно их пришил. Или бы они сели в тюрьму. Для таких ребят не бывает иного сценария. Что сказал тебе тот мужчина? Почему он их убивал? За дозу? За разрушенную жизнь? — Его сын. Он умер от красного льда. Эти парни подсадили его на эту дрянь. Он просто хотел найти покой и выбрал месть. После он собирался покончить с собой, но его арестовали. Мне кажется, что я его понимаю. То, как он действует. Мне кажется, на его месте я поступил бы также. Я бы сделал тоже самое, если бы это касалось того, кого я… люблю. Рид усмехается. А после мир остаётся на своём грёбанном месте. Весь мир остаётся, а Рид разрушается на глазах. — Если бы это касалось тебя, — продолжает андроид. — Прекрати. Нет в этом всём твоей вины. Логики. Хватит. — Ты знаешь, что бездействие тоже выбор. Я не помог твоему дилеру — и он умер. Это почти убийство. Но мне за это ничего не будет, а тот мужчина сядет в тюрьму. В этом есть часть моей вины. Я это понимаю. Но совесть меня не мучает. — Это был его выбор. И он несёт за этот выбор ответственность. Как и все мы. — Почему тогда я не несу ответственность? — Несёшь. Ты просто пока не понял. Все эти мысли и угрызения совести, все эти сомнения — тебе придётся с этим жить дальше. Вот он — твой приговор. Ричард качает головой: — Порой мне кажется, что однажды это всё… перестанет сходить мне с рук. Возможно уже завтра меня решат утилизировать за превышение полномочий. Я нашёл того мужчину, на которого мы не смогли повесить убийство девушек в парке. Я знаю, где он живёт, знаю, что он делает. И, возможно, мы когда-нибудь найдём его труп. Я знаю, что он не убивал Алекс, но знаю, кому он навредил. — О чём ты говоришь? — Он выслеживал девушек в парке, это так. Но в день, когда на Алекс напали — он был в другом месте. Камеры его засекли в другой части города. — Кто же тогда… — Вчера я отыскал небольшую компанию ребят… Ты знал, что у Алекс и Кларк были именные браслеты из чистого золота? Неделю назад в ломбард приходил парень и заложил браслет Алекс. Я нашёл его. Нашёл его друзей. Я бы мог вызвать полицию сразу, мог бы их арестовать. Но я вспомнил тот день, когда на тебя едва не напали такие же пьяные зеваки. И я подумал: а что, если бы меня не было рядом? Что, если бы ты сам повторил тогда судьбу Алекс? Что, если они снова кому-нибудь навредят? Я сорвался. Будто снова оказался в том дне. И мне показалось, что в голове я слышу твой голос, кричащий мне, что нужно остановиться. Только поэтому они всё ещё живы. Только поэтому Рид остаётся молчать. Потому что сам возвращается мысленно в прошлое, сам видит тот путь, через который они прошли. И ему становится жутко от осознания, что это реально. Что всё это — его жизнь. — Я не виню тебя. И я не боюсь тебя. Больше не боюсь. — Я знаю, — Ричард опускает свой взгляд на стол. Когда его рук касается Гэвин — он только закрывает глаза. — Я хочу тебе помочь так же, как ты помогаешь мне. Но я не знаю как. — Суть в том, что я тоже не знаю как.***
У могильного камня Гэвин кладёт цветы. Это первый и последний раз, когда он прощается с семьёй. Больше он не приезжает в Оклахому, больше он не видит этот округ, да и вовсе, если честно, старается о нём не вспоминать. С Ричардом они разбирают весь хлам за сутки, спят на старом диване, перемотанном плёнкой. Спят рядом. Ночью Гэвин просыпается оттого, что ощущает крепкие объятия. Почти задыхается от хватки и от положения: быть зажатым между диваном и андроидом не совсем приятно. Будто две части гроба соединяются и пытаются его раздавить. Ночью плохо спится. Утром плохо просыпается. Зато вернуться домой оказывается чертовски приятно. Сутки Фарадей проводит один: Рид сам решает никому не звонить, никого не просить о помощи. Он кормит кота с извинениями «ну, приятель, так вышло». Ричард старается держаться рядом. Он почти молчалив, когда это нужно. Не вмешивается со своим сочувствием. Видимо, знает, что это ни к чему. Просто бывает не больно, как сейчас. Сама по себе смерть всегда печальна, ведь предзнаменует конец чего-то. В остальном же — не всегда бывает больно кого-то терять. По крайне мере не так больно, как порой может казаться. Так вот, Гэвину и не больно вовсе. Может, немного пусто, немного тоскливо от переездов. Но в целом почти нормально. Страшно только подумать, что случись всё иначе, окажись смерть в другом порядке — было бы легче. Куда проще было бы похоронить его и наблюдать, как жизнь матери на время становится спокойнее, на время позволяет ей дышать полной грудью. — Хочешь есть? — Ричард вырывает из этих мыслей и бестактно опускается на пол, к ногам. Как верная псина, он мордой тычется ему в колени, просит не то ласки, не то смирения. Понимания, в конце концов. Рид запускает пальцы ему в волосы, разве что не треплет, просто пропускает пряди меж пальцев с задумчивым видом. — Я не голоден, — говорит он. Говорит потом: — останешься у меня? Ричард кивает. Очень скоро он с вещами перебирается к нему. Ему возвращают деньги за аренду нескольких месяцев вперёд. Полученную сумму он вносит Гэвину на счёт. Говорит, мол, всё равно их некуда девать. Не на что тратить. Сколько бы он ни пытался имитировать людское поведение, своих желаний, как таковых, у него всё равно не появляется. Разве что одно: быть рядом. Как инстинкт. Как закоротившая мысль: она яркими вспышками прорезает сознание, разламывает всё тело, сжигает здравый смысл, и в конце концов не оставляет никакого выбора. Ночью Гэвин нервно думает о том, что виноват. Виноват за то, что не испытывает жалости, виноват в том, что не пошёл на примирение раньше, виноват, что позволял себе много вольности. Потом думает, что не виноват, что это были обычные реакции и он делал только то, что было в его силах, даже если эти силы ограничивались молчанием или взглядом в пустоту. Ричард пытается составить что-то вроде контракта, по которому обе стороны (он и он) обещают прислушиваться друг к другу лучше, обещают никому не вредить намеренно, обещают понимать и доверять — вот так просто. Как шагать в пустоту, зная, что рано или поздно достигнешь края крыши и вынужден будешь всё равно сделать ещё один шаг вперёд. Может, тогда думает Рид, в этот раз Ричард будет рядом, и он его удержит или развернёт в другую сторону. Впрочем, полагаться на других Рид совсем не любит. Но идёт на сделку. Они закрепляют её словами, закрепляют объятиями. Словом, на большее у Рида и не остаётся сил. В другой бы ситуации он, может, и подмял бы Ричарда под себя или позволил это сделать ему, но сейчас — он ложится спать на мягкой кровати, точно зная, что утром не будет один. Перед сном он спрашивает только это: — Почему не отправляешься в Киберлайф на починку? Ричард смотрит на него, как на полнейшего идиота. Он лежит в одних только пижамных штанах, и Рид задумчиво проводит пальцами по его нечеловеческим шрамам. — Не хочу? — предполагает андроид, и этого оказывается достаточно, чтобы утолить чужое любопытство.***
Вот он мир не на собственной ладони, постоянно ускользающий и не желающий быть иным. Вот оно утро, в которое проснувшись можно ощутить прохладную руку на собственном плече, но не ощутить радости или спокойствия. Мирно. Рид никак не может оспорить это слово. Потому что всё чертовски мирно, ладно, а внутри всё дышит на ладан и готовится сорваться вниз, к ногам, к просьбе прекратить это сумасшествие. Снятся ужасно правдивые сны, как воспоминания из далёкого прошлого, о котором часто хочется забыть. Память — это то, что делает его собой. Память — это то, что временами он ненавидит. Доктор ему говорит, что сейчас очень легко сорваться. Что рецидивы могут случаться и без видимых стрессовых факторов, что ремиссии наступают и на фоне тяжелых жизненных обстоятельств, что всё сугубо индивидуально и главное не оставаться одному. В баре Гэвин себе об этом повторяет часто: не быть одному, возвращаться домой. К тому терпеливому роботу, который никогда не стоит у самой пропасти и не смотрит вниз. Его не волнует глобальное потепление, не волнуют голодающие дети, не волнует, что ресурсы земли постепенно исчерпываются, а леса вырубаются под корень. В детстве Рид слышал от матери, что добрым быть всегда тяжело. Сейчас, стоя у порога своего собственного дома, ощущая во рту привкус сырных чипсов, он думает о том, что вырос совсем не добрым. И не злым. Он вырос скорее никем, чтобы иметь какую-то одну весомую значимость. — Гэвин? Из кухни слышится взволнованный голос Ричарда. После в проёме мелькает его силуэт. Присмотревшись, Рид понимает, что это вовсе не его силуэт. Он слишком маленький и хрупкий. — У нас гости, — говорит Рич. Гэвин видит, что гости. Видит девчушку из детского дома. Ту, которую уже не навещал больше месяца. В голове черви снова копают тоннели и пускают по ним вину, как кровь по венам. — Это Мисси. — Я знаю, — кивает Рид. — Привет, Мисси. — Здравствуйте, сэр. Рид думает, что если бы у него было искусственное сердце — даже оно бы смогло остановиться. Вечный двигатель в груди сгорел бы прямо сейчас. Мисси кротко опускает взгляд на свои ноги. Ужинают они в редких разговорах ни о чем. Мисси засыпает на синем диване. Ричард укладывает её поудобнее. А Гэвин всё думает: когда этот сон уже прекратит быть таким реальным? А потом понимает — ему слишком давно ничего не снилось. А эта реальность — теперь его личный кошмар. Впрочем. Может, и не кошмар вовсе. Утром Гэвин сам готовит завтрак. Примечательный факт: он может стоять у плиты, может подниматься с кровати и может соблюдать режим. Раз в неделю, порой и два раза Мисси приезжает к ним в гости. Этот визит они с Ричардом именуют «необходимостью». И вскоре к этому привыкают. Вторник и пятница. Суббота и воскресенье. Вторник и четверг. У этих дней нет закономерности, но есть необходимость. И, кажется, что это сказывается на них двоих. Рид не произносит ничего сверхъестественного, а Ричард остаётся спокойным, когда речь впервые заходит о документах. О том, чтобы поменять этот синий диван на что-то новенькое. О том, чтобы переехать в квартиру побольше. Обустроить детскую. Всё это — ещё кажется сном. Гэвин не уверен, что это он подписывает документы. Гэвин не уверен, что справится с чужой жизнью, когда едва справляется со своей собственной. Эгоистично и глупо, но он собирает вещи. Переезжает с Ричардом в новую квартиру. Вычёсывает Фарадея. И сидит до изнеможения в новой гостиной, пока не засыпает от усталости. А проснувшись, он видит свою новую реальную жизнь, которая всё ещё пахнет смрадным старьём. — Всё будет хорошо, — говорит Ричард. Гэвин усмехается. Как же. В его жизнь не бывает такого. Однако он принимает тепло. Закрывает глаза и прислушивается к тому, как в соседней комнате Мисси распаковывает свои немногочисленные вещи. Эта жизнь всё ещё кажется ему чужой. Но он в ней хотя бы может попытаться быть счастливым.