Война в кружевах. Мужская версия

Принц радостно приветствовал свою протеже из окна экипажа взмахом трости и Филипп не преминул указать на это кузине, чтобы отвлечь ее. На этот раз она ответила благожелательно, качнув веером. Интересно, сообщил ли уже Монсеньор о своем грандиозном плане возвращения ее в Свет? — гадал Филипп, — и понимает ли она, какое впечатление производит в обществе открытое поклонение принца крови какой-то выскочке-шоколаднице? Многие считают ее любовницей Конде, неужели она так наивна, что не понимает? Или же это игра кокетки? Вслух он заметил: — Вы единственная женщина, которую отличает принц… Эта мысль ей понравилась. Она даже начала оттаивать. Кто же тот избранник, что введет ее в придворный круг, тот осел, что прикроет адюльтер принца Конде с хорошенькой мещанкой? — продолжал размышлять он. — Кого же они определили своей жертвой? Ему даже показалось, что принц встретился им не случайно. Возможно, у них, с кузиной была условлена встреча на аллее. Но зачем она поехала кататься с ним вместо того, чтобы сразу сесть в карету к Конде? — недоумевал маркиз. И тут его озарило! Филипп чуть не подпрыгнул на месте. Так ведь он и есть тот самый не слишком щепетильный муж! Во всяком случае выбран ими на эту роль. Ему только что недвусмысленно намекнули об этом! Ох, ты черт! — чуть не выругался он. — Неужели?! Нет, принц не мог с ним так поступить. Он отказывается в это верить. Но к чему эти перешептывания сегодня? — лихорадочно думал Филипп, — и зачем принц вручил ему кузину, практически отправив с ней на прогулку, где она сразу же завела разговор о женитьбе? Нет, не может быть. Он должен поговорить с принцем. Успокойся, это простое совпадение, — сказал он себе, пытаясь отмахнуться от этой мысли. — Она еще не любовница принца, хотя, возможно, и не против ею стать. На своих условиях… А, быть может, Монсеньор тоже обманут? И так же вовлечен в ее игру? Филипп не знал на чем остановиться, и решил провести разведку боем. Он завел разговор о принце, скучающим, рассеянным тоном. К его удивлению, кузина ответила довольно раздраженно, высмеивая героизм своего высокородного покровителя, ничуть не стесняясь Филиппа. Это его насторожило, неприятно удивив — наивный принц! Слышал бы он, как отзывается о нем его обожаемая мадам Моренс! Но Филипп и подумать не мог, что за этим последует. Вспоминая случившееся позже, он никак не мог для себя решить — был ли чертов ларец с самого начала припрятан за пазухой на крайний случай, или она решилась на это внезапно? В первое время, подозревая кузину во всех смертных грехах, он был уверен, что это оружие изначально должно было выстрелить, если он взбрыкнет и откажется жениться. Но позже, узнав жену, он заметил, что, когда дело касалось чувств, вся ее деловая расчетливость пропадала, и она становилась порывистой, необдуманно и смело бросаясь как в омут с головой в опасные предприятия. Так или иначе, в тот вечер, в карете, катившей по Булонскому лесу, всплыл, давно пропавший ларец с ядом — свидетельство государственной измены принца Конде и всего его окружения, к которому принадлежали родители Филиппа. Страшный сон отца наконец осуществился, хотя самого его давно унесла смерть. Раскрытие старого заговора могло стоить принцу головы, в случае плохого настроения его венценосного кузена. В лучшем случае, крепость Пиньероль раскрыла бы свои объятия, и принц присоединился бы до конца жизни к господину Фуке. Мать, чью клятву верности суперинтенданту так же хранил ларец, не спасло бы монашеское покрывало. Скорее всего, ее сослали бы в удаленный монастырь со строгим уставом и не щадили бы в заключении. Что сталось бы с ним самим? Филиппу на момент заговора исполнилось шестнадцать, уже не ребенок, он был посвящен в родительскую тайну, и все эти годы, служа Его Величеству, молчал о том, что знал. Король не простил бы ему. Опала, Бастилия, потеря честного имени — он лишался всего, чем владел и к чему шел так долго, всё, что заслужил сам. Ему грозило разжалование — сир не смог бы доверить свои войска предателю короны. Вспоминая об этом, Филипп как тогда, в карете, ощущал холодный пот на лбу и то чувство, будто летишь в черную, липкую нору и не можешь остановиться. Когда он в гневе, едва владея собой, схватил ее за руку, он вдруг отчетливо и очень спокойно понял, что убьет ее. Раздавит эту тварь пока ее смертоносный яд не погубил всё, что ему дорого. Подумать только, не прошло и часа, как он хотел поцеловать эту женщину, как он желал ее, как жалел, что огорчил своим отказом. А теперь он убьет ее не дрогнувшей рукой, потому что это правильно, это единственный верный выход. О, разумеется, она подумала и об этом. Даже если он раздавит ее, смертоносное жало уже не остановить, оно сделает свое дело — документы доставят королю, — любезно сообщила она, — а ваше имя, маркиз, будет именем предполагаемого убийцы. На место гневу и ярости пришло какое-то болезненное оцепенение. В своем углу кареты, весь остаток пути Филипп думал о том, что ходил к этой женщине зиму напролет, одурманенный ее чарами, смутно мечтал о ней, ждал хоть какого-то знака, что тоже не безразличен ей. Он искал в ней ту нежную девочку, какой запомнил в пору юности. И временами ему казалось, что находил. Только сейчас он понял, что та девочка умерла, умерла очень давно, если вообще существовала. А, возможно, та чистая душа была лишь плодом его иллюзий? Она стала беспринципной, тщеславной, алчной женщиной, жестокой и безжалостной, намного более опасной, чем другие. Она угрожала погубить его, требуя, чтобы он женился на ней, отдал ей свои имя и титул — то, что она хотела втоптать в грязь, если они не станут ее. Уже в полной темноте карета остановилась у ворот Ботрейи. Кузина насмешливо спросила, куда завели его размышления. Она чувствовала себя победительницей. Филипп очнулся словно от кошмара. Завтра вечером в его доме управляющий обсудит с ней все детали сделки, — сухо сказал он. *** В ту ночь он не спал. Картины прошлого, его юности в раздираемой Фрондой стране, казалось, давно отпустившие его, нахлынули вновь. Отец на смертном одре, твердящий про проклятый ларец, мать в истерике, охваченный гневом принц, невозмутимый Фуке. Войска фрондеров, полки Тюренна, кровь и смерть повсюду. Он проснулся в испарине, хотя был готов поклясться, что не сомкнул глаз. Всё вернулось. Неважно, что многие из фрондеров по сей день здравствуют и вращаются при Дворе. Заговор составлялся в Плесси, и узнай об этом король, его имя будет растоптано. Его преданность, подчас безрассудная, годы службы, его победы, которые он одержал во имя Его Величества, ничего не будет иметь значения. Король не простит измены. Казни он не страшился, нет, как и Бастилии или ссылки. Куда его сошлют? В Пиньероль? Значит, навещу интенданта, — мрачно усмехнулся он. Людовик XIV — честен и справедлив, но пережив в юности бунт Парламента и цвета дворянства, он весьма болезненно относился к заговорам. Надо признать, у Его Величества были все основания повсюду видеть измену — испанцы, голландцы, даже англичане — многие хотели навредить молодому королю. Нет, даже если представить невероятное — что король великодушно простит его за грехи семьи, ему все равно больше не смогут доверять. Имя Филиппа будет обесчещено, а бесчестье для дворянина — хуже смерти. В горячечном бреду этой ночи ему казалось, что его предки, потомки славного Гуго II, смотрят на него из глубины веков, из своих золоченных рам, и чего-то ждут. — Что вам всем от меня нужно?! — крикнул он в темноту. И, удивительно, сразу успокоился. Да, кошмары всегда возвращаются. Но теперь это был его личный кошмар. Отец на том свете, мать — в монастыре. Да и не будь она в монастыре, женщины — не дальновидны, они яростны в своем гневе, но не могут предсказать последствий содеянного. Он уверен, мать предложила бы немедленно отравить кузину, если потребуется со всем выводком Сансе. «Что же потом, матушка?» — мысленно спросил он ее. «Если правда о ларце всплывет, Вы броситесь в ноги к королю, и он дарует Вам прощение, я уверена, сын мой». Вот так легко. Бессмысленно объяснять ей, что дело не в прощении. Если жизнь не хотела соответствовать ожиданиям матери, она предпочитала не замечать такую жизнь. Наверное, поэтому она и ушла в монастырь, — подумал Филипп. Конде тоже не годился в советчики. Филипп любил принца, но узнав об обмане своей протеже и дамы сердца, о гнусном предательстве той, которой он так наивно доверял, Монсеньор обезумеет от гнева. Мне его не удержать, — подумал маркиз, — и тогда мы все пропали. Нет, он ничего не скажет принцу, ничего не скажет матери, они никогда не узнают, какой опасности подвергались. Он рос один, и с детства не привык просить о помощи, справляясь со своими бедами самостоятельно. Он всё сделает сам. Отец сделал бы тоже, но его больше нет на свете, и теперь долг Филиппа защитить их. *** Утро принесло облегчение и четкость в мыслях. Хотя он почти не спал, но из-за возбуждения, чувствовал прилив сил. Итак, он женится на Ней. Даже мысленно он пока не мог произносить ее имя, не скрежеща зубами. В конце концов, что ей от него нужно? Титул и положение. Ему нужны деньги. Почему, собственно, она так в него вцепилась? Хоть, он и сопротивлялся подобным мыслям, но ее можно было понять. Вероятно ее оскорбили дамы из высшего общества, не знающие о том, что по рождению она дворянка. И какими бы деньгами не сулила она благородным женихам, кто, мог польститься на них и жениться на шоколаднице? Она — гордая женщина, как он успел узнать, требовательная и насмешливая. Возможно, она просто не смела предложить свою руку кому-либо, боясь быть облитой презрением? Ему же, кузену, знакомому с детства, не требовалось доказывать свое происхождение. Опять же он ходил к ней всю зиму. Это было неосторожно, с его стороны, даже легкомысленно, надо признать. Но разве он дал ей повод? Неужели она навоображала себе, что увлекла его? Потому и решилась? А получив от него отказ, схватилась за первое же средство, какое нашла. Надо признать, что она припасла сильный козырь и сберегла его до того времени, когда ставки поднялись слишком высоко. Нет, если он сейчас начнет об этом думать, то снова впадет в гнев. Именно этого она и хочет. Хочет, и потому не получит. Итак, он мысленно вернулся — он женится на Ней. Тайной свадьбы будет достаточно. Он представит ее королю как дочь обедневшего дворянина из древнего рода. Разумеется, какое-то время ему будут напоминать о ее шоколадном прошлом. Он переживет и это, не показав виду. Жить вместе им не обязательно. Бывать при Дворе ей не стоит. Уж он об этом позаботится. Каждый из них не изменит своим привычкам, возможно, они даже не будут видеться. По сути — ничего не изменится, — успокоил он себя. Кончено, оставался Ламуаньон. Что ж, это не просто, но надев маску безразличия, граничащего с презрением, он холодно откажет ему и разорвет помолвку. Приняв такое решение, Филипп вызвал Молина, сухо описал суть дела, хотя в нем клокотал гнев, и велел готовить брачный контракт. Вино налито — его нужно пить. *** Казалось, он вновь обрел уверенность и успокоился, но вечером его ждало еще одно испытание, которое невозможно было предположить. Позже, мысленно возвращаясь в это время, Филипп думал, что было бы, не будь этого пункта в контракте? Так ли сильна была бы его ненависть, желание уничтожить ее, заставить раскаяться? Подписание брачного соглашения уже подходило к концу, клятва на Библии принесена, чаяния обеих сторон удовлетворенны. Филипп напустил на себя скучающе-презрительный вид, и даже почти невозмутимо мог смотреть на Нее, когда эконом тихо зачитал «еще одно небольшое условие мадам Моренс». Это было требование консумации брака. Ей оказалось мало титула и имени, она желала видеть его в своей кровати. Жгучий стыд и гнев мгновенно смешались в нем, но, обладая одним цветом, были почти не различимы. Красного цвета кровь, подкладка плаща, каблуки дворянина, подчеркивающие его положение. Красным было его лицо. Он пылал. На их глазах. Он не смог сдержаться. Она покупала его как товар, игрушку для постели словно пресыщенная жеманница. Всегда, сколько помнил себя, он знал, что красив. Рано став предметом вожделений — и мужчин, и женщин — он не был бы удивлен такому неприкрытому желанию его тела. Но она? Нет, только не она! Если и она такая, то… Он так растерялся, как мальчишка, что, кажется, начал заикаться. Это, разумеется, не ускользнуло от свидетелей сцены. Молин опустил глаза, аббат растворился в сумерках залы, но она — она, наоборот, уставилась на него с удивлением или вызовом? Он не мог понять. Он был готов провалиться на месте. — Ну, конечно же. Предел мечтаний! Цинизм, соединенный с наглостью, — наконец, выплюнул он. Кровь отхлынула от лица. Теперь в нем была лишь ненависть. Молин попытался сгладить произведенное впечатление. Этот хитрый лис заговорил о наследнике, так необходимого для продолжения рода. Филипп же думал о своем. Она хочет попробовать его на вкус? Что ж, она получит то, чего хочет. Но она еще не понимает, чего именно она добилась, — с холодным торжеством подумал он. — Мы постараемся, Молин, — пообещал он с мрачной улыбкой, не сводя глаз с невесты, — мы постараемся. И она, кажется, в первый раз дрогнула. *** Последующие дни понеслись словно лошади, пущенные вскачь. Лучше всего было ни о чем не думать. Особенно о том, как они будут жить вместе. Впрочем, когда Молин осведомился в каких комнатах расположится мадам дю Плесси, Филиппу пришлось преступить через себя. Естественней всего было бы поселить ее в апартаментах старой маркизы. Хотя эти светлые, изящные комнаты, которые мать так любила, требовали обновления. Не хватало еще, чтобы увидев их, мадам Шоколад, привыкшая к роскоши Ботрейи, облила его презрением и заявила, что они ей не подходят. Их переделка, особенно обивка стен, дорого обошлась — ему пришлось даже продать лошадей. Что за женщина, — думал он, — воплощение всех бед. Мысли же новоиспеченной невесты, казалось, не были ни чем омрачены. Она порхала по салонам, именуясь мадемуазель де Сансе. Мадемуазель с двумя детьми. Родственники вспомнили о ней. Давние знакомые признали в ней даму их круга. Будущие же супруги почти не виделись. Поначалу Филипп не представлял себе, что будет, если они встретятся где-то и у кого-нибудь достанет наглости напомнить об их скорой женитьбе. Он подумывал уехать ненадолго в Турень или Плесси, вызвав ее к себе письмом непосредственно перед свадьбой. Но мысль о том, что именно его замешательства, а, возможно, и унижения, она так ждет, заставила его напротив посвятить себя светской жизни. Однажды, будучи в компании дворян, он даже зашел в «Испанскую карлицу», но ее хозяйка не показалась. Он был уверен, что такой пикантный факт, как его предполагаемая женитьба на мадам Моренс, стала излюбленной темой для сплетен, но не подавал виду. Его репутация позволяла не слишком миндальничать с любопытствующими особами, кому-то довольно было взгляда, кому-то, презрительного возгласа: «Женитьба? Ах, да…». Скоро от него отстали. Единственным человеком, на деликатность которого он мог в полной мере рассчитывать, была Нинон. Вот и сегодня, куртизанка увлекла его в малый будуар, надежно скрытый от гостиной портьерой. Она ни о чем не спрашивала. Казалось, ей требуется только поделится с ним своим мнением о последней пьесе Мольера, но почему же в таком случае, они уединились? Когда вошедший лакей доложил о появлении мадам Моренс, Филипп буквально задохнулся от злости.  — Как Нинон могла пригласить ее?! После всего. Зная, что я буду здесь? Мадемуазель де Ланкло поднялась с софы, собираясь приветствовать гостью, но, вероятно, сжигавшие его чувства отразились в какой-то мере на лице или во взгляде, поскольку куртизанка, задержалась в дверях: — Не обижайтесь, друг мой, меня призывают обязанности хозяйки, — мягко проворковала она, испытывающе глядя на нее. — Вы не хотите встретить нашу прекрасную Анжелику вместе со мной? Филипп спохватился. Откуда ей знать? Все его окружение пребывало в неведение. Ему нужно лучше следить за собой. Маркиз отказался со скукой в голосе, сославшись на то, что ему еще нужно сказать пару слов принцу. Что ему делать? Незаметно исчезнуть? С кузины-шоколадницы станется при всех намекнуть на их скорую свадьбу! И как ему вести себя тогда? — Если ты не придушишь ее у всех на виду, это уже будет неплохо, — сказал он себе, и эта мысль вернула ему самообладание. Он отодвинул портьеру. Его новоявленная невеста стояла в оконной нише, беседуя с принцем Конде, глядя ему прямо в глаза. Филипп отступил назад. В нем начинал клокотать гнев — какое лицемерие! Не далее, как неделю назад она угрожала выдать голову принца королю, погубить их обоих. И вот как ни в чем не бывало кокетничает с Монсеньором. А принц как доверчивый дурак даже не понимает, какую змею он пригрел на груди! Первым желанием Филиппа было немедленно подойти к ним, но он остановил себя. Что я скажу? Нет, если уж он решил разбираться с этим сам, он не будет никого вмешивать в это дело. Подлая лицемерка получит свое наказание сполна, но время расплаты еще не пришло. Удивительно, но теперь, наблюдая ее красоту, он перестал испытывать к ней хоть какое-то влечение. Маркиз круто развернулся и вышел в прихожую через боковую дверь, о существовании которой знал, и приказал подавать экипаж. Стоило бы попрощаться с хозяйкой, но тогда пришлось бы вернуться в гостиную, а он не мог поручиться, что сможет невозмутимо выдержать торжествующий вид мадам Моренс. — Вы уже покидаете меня, маркиз? — раздался позади него мелодичный голос куртизанки. Он досадливо поморщился, но обернулся. — Да, мадам, я откланиваюсь. — Как жаль. Постойте. За весь вечер я так и не успела спросить … Ходят слухи, будто Вы собираетесь жениться? — Собирался, — поправил он. Прекрасная Нинон не посмела уточнить, что это значит. Филипп давно приучил не задавать ему лишних вопросов. Он поклонился, намереваясь уйти. — На улице дождь, — заметила она, — подождите здесь, пока Ваша карета развернется. Вошли два адъютанта принца, склонившись перед хозяйкой салона и еще ниже перед маршалом, и поспешили к патрону. — Без сомнения лучи славы Великого Конде ослепят любого, — вновь заговорила м-ль де Ланкло. — Но … не такую даму как мадам Моренс, — лукаво добавила она. — Да, только не ее, — с мрачной иронией согласился Филипп, не находящий удовольствия в намеках куртизанки. Нинон, несколько обескураженная его тоном, осторожно пояснила: — Я только хотела заметить, что, возможно, мадам Моренс ослеплена другим светом? Не менее ярким. Вам так не кажется? — Вы как всегда правы, мадемуазель — другим. Светом Двора, — добавил он про себя. Она вздохнула и отступилась. — В следующий понедельник Расин читает у меня свою новую пьесу. Я очень на Вас рассчитываю, мой дорогой. Значит, она не знает о свадьбе в Плесси, — с удивлением подумал он, и вслух возразил: — Сожалею, мадам. Я уеду в Пуату. Хочу уладить кое-какие … дела перед летними празднествами в Версале. Казалось, она была в замешательстве. — Что ж, маркиз, значит, я лишаюсь Вашего общества. Возможно, она неверно его поняла. Нет, он не собирался терять такого друга как Нинон! — Всего лишь на неделю. Я не в силах долго отказывать себе в удовольствии видеть Вас, мадемуазель, — проговорил он заученную фразу, целуя ей руку. Куртизанка благосклонно улыбнулась ему, казалось бы, успокоившись, и он ушел. *** Заноза под название женитьба на кузине всё глубже впивалась в него по мере того, как он пытался отвлечься и не думать о неизбежном. Дни утекали сквозь пальцы, откладывать далее решение было невозможно. Он напомнил себе, что не привык бежать с поля боя и поехал в Плесси, впрочем, так и не решив, что именно он намерен делать. По пути он пил, но вино туманя его мысли, не могло заглушить боль унижения и погасить его злость. Картины отмщения сменяли одна другую, но ни одна не приносила облегчения. Чего он хотел? Наказать ее? Отомстить? Заставить испытать те же муки попранной гордости, что прочувствовал он? В конце концов, он решил, что заставит ее пожалеть о том, что она сделала с ним, заставит раскаяться и умолять о прощении. Но как? Пожалуй, вдали от Парижа, ее будет несложно напугать. А когда слезы и страх сотрут с ее лица эту торжествующую улыбку укротительницы, он подумает, как быть. Почему-то ему казалось, что, сорвав с нее маску бесстыдства, самонадеянности и гордыни, он найдет наивную, чистую девушку из своих воспоминаний. Это безумство, — повторял он себе, — но продолжал верить. Как он будет жить с ней дальше? Если он не покажет ей свою волю, она сама подчинит его.