Доброе утро, Солдат

      — Ты всю неделю какая-то рассеянная, Дэвис.       Сара аккуратно ставит книжный томик на полку высокого стеллажа, переводя взгляд на широкий сквозной просвет между книгами. С противоположной стороны за ней с любопытным, но слегка осуждающим прищуром наблюдают пронзительно-тёмные, почти чёрные глаза Карен Харви, невысокой брюнетки тридцати лет. Карен боготворила детективы и отличалась способностью замечать любые детали, из-за чего Сара порой думала, что Харви куда лучше прижилась бы в полицейском участке, нежели в крохотном книжном магазине Бронкса. Но, похоже, сама Карен так не считала.       Дэвис не могла назвать её своей подругой, не могла назвать даже товарищем. Карен была для неё просто человеком, с которым приходится проводить большую часть дня в силу работы, время от времени перекидываться дежурными фразами и терпеливо выслушивать непрекращающиеся истории из жизни.       — Плохо сплю, — Сара ограничивается короткой репликой, которой вполне должно хватить во избежание дальнейших вопросов.       — Оно и видно, — уголками губ ухмыляется Харви. — «Шекспир» начинается на «Ш», а не на «М».       Поджав губы, Сара снимает только что поставленную книгу с полки, с внутренним разочарованием замечая, что на обложке действительно красуется имя одного из самых известных английский поэтов. И как она могла так сглупить…       — Да не кисни ты! — жизнерадостно восклицает Карен, заметив скользнувшую по лицу Сары тень досады. — Со всеми бывает. Помнишь, как я несколько месяцев страдала бессонницей?       — Только потому, что Дик просыпался каждые два часа и плакал на всю квартиру.       — Это нормально для детей грудного возраста, — жмёт плечами Харви, подходя к стеллажу с медицинской литературой и увлечённо разглядывая названия на корешках. — Вот, почитай на досуге.       С насмешливым «Спасибо, обойдусь» Дэвис возвращает увесистый том энциклопедии для мам на законное место, вызывая своим поступком лёгкое разочарование во взгляде Харви.       Саре нравилось работать в книжном. Тишина, спокойствие, минимум знакомств и посетителей, а постоянное ношение перчаток можно списать на особый трепет и аккуратность в обращении с книгами.       Звякнувший колокольчик отвлекает Дэвис, заставляя на автомате повернуть голову в сторону входной двери. Тело сотрясает крупная волна дрожи, когда взгляд упирается в мужскую фигуру. Простая свободная одежда, грубые ботинки с толстой подошвой и неизменная чёрная кепка на тёмных волосах до плеч… Безжизненный лёд его глаз обжигает своим холодом, внушает инстинктивный, животных страх, отчего ноги подкашиваются, а рука непроизвольно тянется к шее.       Мысли путаются. Сара отказывается верить собственным глазам, судорожно пытаясь отыскать любое оправдание. Нет. Он не мог её найти. Не стал бы, ведь она ему не нужна, он ясно дал это понять. Это просто чёртово недоразумение. Другой мужчина, похожий внешностью и манерой одеваться, не более…       — Эй, ты чего, Сара? — голос напарницы слышен как сквозь толстый слой ваты.       — Ничего, — выдыхает Дэвис, чувствуя, как бешено колотится сердце о грудную клетку. — Просто показалось.       — Не бойся, — словив направление взгляда Сары, Карен хитро улыбается. — Он слишком симпатичный для того, чтобы оказаться маньяком.       Дэвис натянуто улыбается, делая вид, что оценила шутку, и позволяет напарнице самой позаботиться о том, чтобы клиент отыскал на книжных полках всё необходимое. Убедившись, что всё внимание Харви сосредоточено на посетителе, Сара идёт в подсобку, бесшумно закрывает за собой дверь и оседает на пол, пряча лицо в ладонях. Даже сквозь плотную синтетику перчаток она чувствует тупую пульсацию сосудов щёк.       Сара никогда не страдала манией преследования, однако после не самого удачного знакомства с Джеймсом Барнсом не могла избавиться от ощущения, что за ней постоянно кто-то следит. Наблюдает, выслеживает, подстерегает. И Сара могла поклясться, что пару раз видела Солдата, то разглядывающего витрину расположенного рядом магазина с CD-дисками, то молчаливым стражем замершего у фонарного столба соседнего дома. Впрочем, это мог быть совершенно любой человек, интерпретированный перенапряжённым сознанием в образ Джеймса. Однако это не мешало волне страха пробегать по телу всякий раз, когда Сара ненароком замечала чью-то неподвижную, хмурую фигуру.       Обрывки прошлого Барнса всё ещё не покидали Дэвис. И пусть днём они практически не беспокоили, зато ночью приходили в виде непрекращающихся кошмаров. Сара не могла спокойно спать, постоянно просыпаясь среди ночи то от застрявшего в горле крика, то от разъедающих ноздри запахов гари, крови и жжёной кости. И с каждым днём она жалела всё больше. О том, что сняла перчатку, отчего-то захотев почувствовать кожей вечерний воздух. О том, что пошла за Барнсом, понимая, насколько это может быть опасно. О том, что вообще отправилась в тот чёртов музей. Но совершённого уже не изменить.       В попытке успокоить ритм бешено бьющегося сердца Сара делает несколько глубоких вдохов и запрокидывает голову назад, прислоняясь затылком к двери. Яркий свет встроенных потолочных ламп бьёт по глазам огненной вспышкой, заставляя рефлекторно сощуриться и провоцируя воспоминания Барнса вновь напомнить о себе.       — Уходи, Бак…       — Нет! Без тебя не уйду!       — Так закончи его, ведь я с тобой до конца.       — Ведь я с тобой до конца… — сдавленным эхом повторяет Сара фразу Стива Роджерса, наконец осознавая весь её смысл. Всю значимость для обоих мужчин, вместе прошедших через огонь и воду, отброшенных в прошлом, потерянных в настоящем, но по-прежнему дорожащих дружбой друг друга.

***

      Прохладный ночной воздух приятно холодит кожу, слабый ветерок лениво перебирает концы отросших тёмных волос. Приглушённый высотой и расстоянием уличный шум действует успокаивающе, позволяя несколько расслабиться и сосредоточиться на собственных мыслях.       Прислонившись спиной к опоре парапетного ограждения, Солдат устало сидит на плоской крыше пятиэтажки, рассеянно крутя в руках верный Зауэр, единственный оставшийся у него пистолет из когда-то внушительного разнообразия огнестрельного оружия. Патронов было недостаточно, только те, что в обойме, но и эта проблема отошла на второй план. Солдату попросту плевать на количество металлических гильз. Ему сейчас не до цифр.       Чувство потерянности и запутанности — вот что по-настоящему его беспокоит и преследует, лишая покоя. Обрывки прошлого и настоящего переплетаются с музейными историями, образуя один путаный клубок, разрастаются, давят на черепную коробку изнутри, и порой Солдату кажется, что голова вот-вот разорвётся на части, не в силах больше выдерживать этого давления. И впервые за долгие годы он боится. Впервые за долгие годы не знает, как быть дальше. И всё, что ему остаётся делать, — в немом бессилии проклинать учёных ГИДРЫ, посмевших залезть в его мозги и превратить их в кашу.       С шумным выдохом Солдат прислоняется затылком к металлической стойке перил, обращая невидящий взгляд на подёрнутое тёмными облаками ночное небо. От холодного соприкосновения остывшей стали с кожей по телу пробегает волна мурашек, заставляя спину непроизвольно напрячься.       В висках от напряжения болезненно стучит кровь, непреодолимо клонит в сон. Поддавшись желанию, Солдат закрывает глаза, позволяя убаюкивающей темноте обступить его со всех сторон. Но блаженное затишье длится недолго. Перед глазами вспыхивают цветные круги, постепенно преобразовываясь в очертания тёмного переулка и девчонки, нервно перебирающей в руках ремешок сумочки.       — Откуда?       — Увидела, когда прикоснулась к тебе. Там было много всего. Много боли, много воспоминаний…       — Умолкни.       — Настоящих воспоминаний.       — Я сказал: умолкни!       Вздрогнув, Солдат распахивает глаза, упираясь взглядом во всё то же чернильное полотно неба и отчаянно пытаясь не застонать от изнеможения. Он уже не помнит, когда в последний раз нормально спал. Стоит закрыть глаза — и пёстрый ворох картинок прошлого вновь проносится ускоренной кинолентой. А теперь к ним добавилась ещё и она.       Солдату не составляло труда выслеживать девчонку. Снова и снова. Не составляет труда и сейчас время от времени поворачивать голову и поглядывать на два чёрных квадратика окон расположенного напротив дома. И он не знает, что им движет. Что подначивает опять и опять искать её или что-то о ней, словно летящий на свет мотылёк, хотя он никогда не был одержим конкретным человеком. Вероятно, всё дело в той фразе…       Её хриплое «я могу помочь», кажется, въелось под кожу, проникло в жилы и теперь с навязчивой пульсацией разносится по всему телу. И он чувствует, как внутри всё больше разгорается борьба. Сначала Солдат уверенно твердит, что всё под контролем. Ему не нужна помощь, он одиночка. Затем из своего затенённого угла несмело ступает в полосу света Баки, готовый принять помощь, пусть и такую неоднозначную. Но Зимний шипит на него, влепляет горящую пощёчину и с силой швыряет обратно в угол. И так по кругу. Час за часом. День ото дня. Непрекращающаяся война двух сторон одного человека.       Человека, мысли которого то и дело возвращаются к той девчонке, осмелившейся пойти за ним и предложить помощь.       Зимний не понимал её мотивов и видел в ней лишь угрозу, ненужного свидетеля. ГИДРА всегда говорила избавляться от таковых; именно такие люди, попав в руки противника, будь то правительство, ЦРУ или Щ.И.Т., могут послужить отличным источником компрометирующей информации. Он это помнил, он это понимал.       И он нашёл её.       Неделю назад.       Девчонка спала, клубком свернувшись на небольшом диване. Веки её слабо подрагивали, на лбу залегла складка, придавая лицу хмурое выражение. Глядя на неё, Зимний мысленно усмехается. Она такая слабая, беззащитная… И очень опрометчиво выбравшая квартиру на первом этаже.       Тихий щелчок предохранителя Зауэра говорит о полной готовности оружия к устранению угрозы. Придерживая согнутую в локте правую руку левой, Зимний направляет дуло пистолета на окно, прикидывая, на сколько шагов нужно отступить, чтобы пуля без помех настигла свою цель. Он уже готов спустить курок, но палец напряжённо замирает в паре миллиметров от спуска. Солдат тихо чертыхается, расслабляет руку и снова направляет Зауэр на свою цель. Палец по-прежнему не в силах нажать на спуск. Нет, он не может.       Он не смог убить её тогда, в переулке. Не смог покончить с ней в любой другой день, когда видел её. Не может убить и сейчас. Даже когда Зимний, кажется, готов покончить с ней раз и навсегда, Баки не позволяет этого совершить. Он больше не желает пачкать руки кровью. Не желает невинных жертв. И это желание настолько сильное, что Зимний Солдат не может его искоренить.       Сейчас.       Глубоко втянув в себя ночной воздух, Солдат вновь поворачивает голову вбок и бросает косой взгляд на потухшие окна квартиры девчонки. Сары, кажется. Он не верит в то, что она может помочь, может хоть в чём-то оказаться полезной. Всё это слишком просто, слишком подозрительно и неоднозначно. Баки же при мысли об имени девчонки чувствует умиротворение и уверенность, потому что… Он замирает, устремляя невидящий взгляд в гранитную посыпку крыши. Ответ приходит сам собой.       Это имя было в его прошлом.       — Эй, Стив, ну хватит…       — Ещё пять минут, Бак.       — Пойдём лучше выпьем чего-нибудь горячего, съедим по сэндвичу. Я плачу.       — Не хочется, спасибо.       Баки со вздохом запускает руки в карманы брюк, с сочувствием глядя на лучшего друга, который уже целый час неподвижно стоит у свежего надгробия могилы матери. Тонкий коричневый пиджак не спасает от порывов холодного осеннего ветра, отчего Стив то и дело ёжится, зябко передёргивая плечами. А ведь Баки уговаривал друга одеться теплее, но только Роджерс не слушал. «Ей нравилось, когда он на мне, — упрямо возражал Стив, отводя руку Барнса с костюмом потеплее. — И это её любимый цвет». Баки оставалось только смириться.       Новый порыв ветра вызывает у Роджерса крупную волну дрожи, подначивая глубже спрятать руки в карманы мешковатых брюк и ссутулиться, и от вида этой картины с губ Баки слетает невольный вздох. Барнсу больно смотреть на болезненно-худую фигуру друга, его бледные, впалые щёки, залегшую на лбу скорбную морщину. Больно видеть устремлённые на каменное надгробие голубые глаза, наполненные невыразимой тоской и глубоким отчаянием.       — Ну всё, Стив, хватит, — Баки предпринимает очередную попытку увести друга с кладбища, шутливо добавляя: — Простудишься — лечить тебя не буду.       — Ты иди. Я догоню, — кажется, Роджерс даже не обращает внимания на последнюю реплику.       Улыбка моментально меркнет, внутри всё сжимается. Баки понимает, что Стив сильно переживает. Переживает в разы больше, чем все присутствующие на похоронах вместе взятые, хотя внешне крайне трудно уловить всю глубину его чувств. Отца Стив практически не помнил, Джозеф Роджерс погиб ещё во время Первой Мировой войны, поэтому мать была для него всем. Опорой, надеждой… Семьёй. И сейчас, когда её не стало, Стиву нужна поддержка. Нужна как никогда. И Барнс сможет это обеспечить. Он это понимает. Он это знает. Как и то, что всегда будет рядом с другом. До самого конца.       Баки осторожно опускает ладонь на плечо Стива, слегка его сжимая и надеясь, что этот жест сможет передать всё его сочувствие. Всю поддержку.       — Не торопись, — тихий голос наполнен пониманием. — Я подожду тебя у выхода.       — Спасибо, Бак, — с благодарностью отвечает Стив, по-прежнему не сводя взгляда с серого надгробия, на котором значится:

Сара М. Роджерс 19.05.1890 — 15.10.1936 Сильнее смерти только память

      Хлопок автомобильной дверцы вырывает из воспоминаний, мгновенно сбрасывая оковы сна и заставляя тело напрячься. Пальцы механически опускаются на предохранитель Зауэра, взгляд скользит вниз, упираясь в серебристый фургон с чернеющим на боку изображением оскалившейся собачьей головы.       — Какого…       С губ слетает тихое ругательство, когда из дома напротив группа вооружённых людей выводит жильцов, то и дело раскаляя воздух автоматными очередями. До ушей доносятся истерические женские крики, плач детей и торопливые возгласы ночных конвоиров. Брови хмуро сдвигаются к переносице, когда среди людей Солдат замечает перепуганную Сару, прижимающую сжатые в замок руки к груди.