Доброе утро, Солдат

      Загробия. Десять лет назад.       — Сара… Сара, ты в порядке? — наполненный нотками тревоги мужской голос слышен как сквозь плотный слой ваты.       «О да, просто потрясно! Я всего-то не могу двигаться и говорить. И видеть. Конечно, я в порядке!»       — Ты же знаешь, что она не сможет ответить тебе, как бы этого ни хотела.       «Вот! Вот! Мысли здравого человека! Учитесь у него рассуждать.»       — Но она стоит так уже второй день. Может…       «Второй день?! Э-э-э! А как же ваши обещания? Максимум два часа, не больше, заметить не успеешь… Да вы шарлатаны!»       — Нет. Ей просто нужно чуть больше времени, вот увидишь. Зайдём через час.       Сара слышит, как шаги её посетителей постепенно отдаляются, пока тихий хлопок двери не заглушает их совсем. Всё вокруг вновь погружается в невыносимую тишину.       Дэвис мысленно фыркает. Чуть больше времени… Да сколько уже можно?! Сколько этого чуть ей ещё надо? День, два, неделю? Сколько бы ни было, Саре уже надоело ждать. Надоело находиться в неизвестности, видя перед собой лишь темноту и чувствуя, как конечности с каждой минутой немеют всё сильнее. Ей нестерпимо хочется присесть или хотя бы перенести вес с одной ноги на другую, но она не может пошевелить и пальцем: тело сковано плотной каменистой коркой, появившейся из-за воздействия тумана кристаллов терригена.       Но когда отчаяние практически подчинило себе сознание, Сара наконец чувствует это. Прилив сил. Живую энергию, струящуюся по жилам. Небывалое воодушевление захватывает с головой. Она ощущает, как жизнь наполняет её точно поднимающийся от корней сок дерево после зимнего пробуждения. Мучительная темнота перед глазами рассеивается, и мир приобретает привычные очертания. В напоминание о заточении в кокон остаются лишь пористые каменные куски, валяющиеся под ногами.       Сара с усмешкой отпинывает небольшой кусочек камня, после чего вынимает из кармана небольшое круглое зеркальце, не без опаски заглядывая в него.       — Слава Богу…       Дэвис с облегчением выдыхает, улыбаясь своему отражению. В зеркале по-прежнему отображается пятнадцатилетняя сероглазая девчонка, такая, какой и была до воздействия тумана. И Сара бесконечно благодарит Судьбу за то, что та не отняла глаза, как когда-то отняла у Гордона, не наградила синей кожей, как когда-то наградила Кэролайн… И даже избавила от бесчисленного количества клонов, как у Алиши.       — Как ты, Сара? Что-нибудь чувствуешь?       Дэвис прячет зеркало в карман и поднимает взгляд. Улыбка невольно озаряет лицо, когда Сара видит стройную женщину азиатской внешности, беззвучно затворяющую за собой дверь. Тонкие шрамы, будто стыки пазлов, зигзагами пересекают её лицо, однако не скрывают красоты и мягкости черт. Подол длинного кимоно, вышитого цветами и драконами, покачивается в такт тихим шагам.       Это она. Их предводитель. Их надежда, опора и защита.       Дзяинь.       — Прекрасно, — кивает Дэвис. — Ничего не изменилось.       И это правда. Она не чувствует ничего из того, о чём рассказывали другие, отпуская напутствия перед прохождением через туман. Ни слабости, ни головокружения, ни эмоционального напряжения — ничего. Даже двухдневное заточение в кокон теперь кажется чем-то смехотворным. Чем-то, что действительно «и заметить не успеешь».       — Это лишь на первый взгляд, — с мягкой улыбкой отмечает Дзяинь, — дар не всегда проявляется сразу после выхода из кокона. Позволь мне взять твою руку, — она протягивает исполосованную шрамами ладонь, — может быть, у меня получится понять хотя бы его природу.       Но едва пальцы касаются протянутой руки, Сара словно попадает в иную реальность. Привычный мир исчезает, растворяясь в появившемся словно из ниоткуда лабораторном кабинете. Она не понимает, что происходит; всё её тело сковал дикий ужас, губы безуспешно пытаются хотя бы прошептать призыв о помощи. Но помощи ждать неоткуда. Напротив — горящие адским азартом глаза. Внутри — агония.       Сара чувствует, как её тело режут заживо, поочерёдно вытаскивая органы и выкачивая всю кровь до последней капли. Как затем его грубо и небрежно сшивают, заставляя ощущать нечеловеческую боль. Как всё её существо наполняется сжигающей дотла яростью и жаждой мести. Жестокой, кровавой мести за украденные жизни. Её самой, сломленного духом мужа и единственного ребёнка… Её сокровища, её новорождённой, но уже похищенной малышки Дейзи…       Хирургические инструменты. Пытки. Металлический запах крови. Минутное облегчение. Новая волна всепоглощающей боли… Всё сплетается в один удушающий клубок, провоцируя вопль боли и отчаяния, раздирающий горло не хуже острого лезвия… А дальше всё как в тумане. Словно кто-то разом выключил все рецепторы, стёр память, оставив лишь безжизненную пустоту и невозможность осознавать время и пространство вокруг.       Находит себя Сара в ванной. Из крана на дрожащие руки хлещет вода, и Дэвис с леденящим ужасом понимает, откуда на них появились красные кровоточащие полосы и припухлости. Она пыталась содрать с себя кожу. Она и сейчас это делает. Царапает ногтями ладони, словно соскребая с них въевшуюся ржавчину. Царапает нервно, отчаянно, не останавливаясь ни на секунду, и ей требуется некоторое время, чтобы осознать, что всё это не лихорадочный бред, а реальность. Реальность, которую она не желает принимать. Как и не желает принимать свой дар, точнее, своё…       — Проклятье…       Сара медленно поднимает голову, не в силах выносить вида своих рук. С гладкой поверхности круглого зеркала на неё тут же обращает свой взгляд мертвенно-бледное лицо с наполненными диким ужасом покрасневшими глазами, и Дэвис не сразу соображает, что это лицо её собственное.       Словно в полусне Сара закручивает вентиль крана и опирается руками о края раковины, до белых костяшек сдавливая гладкую керамику. Тело пробивает крупная дрожь, внутри бушует настоящий ураган, удушающими слезами неприязни и отчаяния проступая на глазах.       Почему — почему? — именно боль? Почему именно чужая память? Почему ей досталась возможность видеть то, что должно оставаться личным? Почему она должна ощущать всё это на своей шкуре? За что? За какие грехи?       Ворох вопросов безжалостно вгрызается в мысли, болезненно давит на душу, прожигая в ней огромную дыру. Рука непроизвольно тянется к груди, с силой сминает ткань простой кофты, словно это может помочь удержать сердце, которое, кажется, вот-вот пробьёт себе путь наружу.       Сара в бессилии опускается на мягкий ворс ковра и сворачивается в калачик, как можно сильнее подтягивая колени к груди. Опустошение приходит на смену слезам. Ей хочется вернуться в прошлое, туда, где она ещё маленькая девочка, туда, где родители рядом и всё так просто… Или хотя бы в тот момент, когда ей сказали, что пришла пора проходить через туман. Она бы отказалась, сославшись на какую-нибудь глупость. Или совершила бы глупость, чтобы все опасались воздействовать на неё кристаллами терригена и, что ещё лучше, изгнали бы её из поселения навсегда, как поступили с Джеймсом, сочтя его нестабильным и опасным. И не было бы никаких способностей. Не было бы никакой боли, страха и отвращения к себе. Но время невозможно повернуть вспять. Невозможно изменить то, что уже произошло, а единственный верный выход — принять и смириться — Дэвис не хотела искать.       Сколько она пробыла в ванной, буравя пустым взглядом цветочный рисунок на ковре, Сара не знала. Да и знать, собственно, не хотелось. Хотелось лежать, не шевелясь, пока время не сжалится над ней, пока не решит облегчить её судьбу. И Сара будет к этому готова. Ей теперь всё равно, что будет дальше. Дар уже отнял жизнь. Больше терять нечего.       Судорожно выдохнув, Дэвис прикрывает уставшие глаза. Тело заметно расслабляется, волной лёгкой дрожи пробегая по спине. Сама того не замечая, Сара забывается беспокойным сном.

***

      Лёгкий хлопок, врезавшийся в уши не хуже громового раската, принуждает испуганно распахнуть глаза и резко поднять голову, которая тут же начинает тошнотворно кружиться, как после катания на центрифуге. Тяжело дыша, точно после долгого бега, Сара осматривается по сторонам, пытаясь отыскать источник шума, но взгляд выхватывает лишь молчаливые предметы простого убранства ванной.       Тихое поскрипывание половиц заставляет повернуть голову в сторону дверного проёма и настороженно прислушаться. Проверка своего состояния лёгким щипком кожи запястья и следующее за ним ощущение характерного покалывания убеждают Сару, что всё происходящее не сон. В доме действительно кто-то есть.       Дэвис осторожно поднимается с пола и идёт в комнату, опасливо озираясь по сторонам и стараясь ступать как можно тише. Благо мягкие ковры позволяют это сделать. Сердце ощутимыми толчками бьётся о грудную клетку, и Саре остаётся только молиться, чтобы его гулкие удары были слышны только ей. Помедлив у дверного проёма, Дэвис не без опаски входит в комнату.       Никого.       Плечи расслабленно опускаются, однако взгляд продолжает напряжённо прощупывать пространство: смутное беспокойство внутри никуда не исчезло. В воздухе, точно тихий призрак, витает ощущение чужого присутствия.       И это ощущение не подводит.       Схватив первый попавшийся под руку предмет, оказавшийся фарфоровой вазой, Сара с криком запускает его в спину появившегося словно из ниоткуда человека. Человек успевает среагировать, лёгким хлопком растворяясь в пепельно-синей дымке, а потому ваза летит прямо в стену, разбиваясь о неё и фарфоровым дождём осыпаясь на деревянные половицы. Да и плевать. Ничуть не жалко. Сара никогда не любила холодный фарфор. Хотя сейчас ей кажется, что она ненавидит всё вокруг.       Новый хлопок, раздавшийся за спиной, заставляет вздрогнуть и нервозно обернуться. Лихорадочно блестящий взгляд тут же упирается в высокого, вытянутого по струнке мужчину. Весь его внешний вид излучает спокойствие и уверенность, а чёрный пиджак, накинутый поверх простой серой рубашки, только усиливает это ощущение. И Сара почему-то уверена, что и в его взгляде читалась бы та же внутренняя сила, та же выдержка, если бы… Если бы у него были глаза. Плотный слой кожи скрывал то место, где они должны были бы находиться.       — Тише, это я, Гордон, — с лёгкой улыбкой говорит мужчина, вытягивая ладони вперёд в примирительном жесте. — Не бойся.       С губ слетает судорожный выдох. Гордон. Это всего лишь Гордон. Едва ли не второй в их поселении после Дзяинь. Сара догадывается, зачем он пришёл, и ей хочется пойти навстречу, хочется поддаться порыву обнять, но… Но страх причинить боль и ему заставляет отступить назад, потерянно качая головой.       — Я не причиню тебе вреда, — будто в оправдание добавляет мужчина.       — Зато я… — тяжело сглотнув образовавшийся в горле ком, Дэвис демонстративно вытягивает дрожащие руки вперёд. — Я могу.       Гордон в немом сочувствии склоняет голову вбок, уголки его губ опускаются.       — Кому ты и можешь причинить вред, так только себе, — с лёгкой досадой в голосе констатирует он. — Успокойся. Сделай глубокий вдох и расскажи мне, что произошло.       Сара опускает взгляд на свои руки, непроизвольно закусывая нижнюю губу. Она понимает, что именно от неё хотят услышать, но как объяснить Гордону своё состояние, не знает. Простая на первый взгляд задача кажется сложной. Почему-то всегда, когда нужно донести что-то важное, подобрать нужные слова представляется затруднительным.       — Я… почувствовала её эмоции, — неуверенно начинает Дэвис. — Её страхи, её… боль. Нет, не так… Я ощутила их. И боюсь, что, прикоснувшись к ней, только усилила её страдания. Я без спросу влезла туда, куда не нужно. Увидела то, что видеть не положено. Она теперь меня ненавидит…       — Это не так…       — Ты этого не знаешь! — с неприкрытой злобой бросает Сара, до боли сжимая ладони в кулаки; она чувствует, как ярость струится по жилам, безжалостно прогоняя минутное успокоение. — Ты ни черта не знаешь… — шипящим шёпотом добавляет она.       — Возможно, это и так, — склонив голову, уступчиво соглашается Гордон. — Но я могу помочь.       — Как? — уголки губ приподнимаются в нервной усмешке. — Вылечишь от этого?       — Нет, — невозмутимо отзывается Гордон. — Но научу, как жить с таким даром.       — Это не дар… — неверяще шепчет Сара, качая головой и отступая ещё на пару шагов. — Это проклятье.       — Многие поначалу так считают, — снисходительно замечает Гордон, заводя руки за спину и склоняя голову чуть вбок. — Я и сам таким был. Мне было девять или десять, когда я прошёл через туман. Только представь: маленький мальчик и шагу ступить не может без того, чтобы не исчезнуть в одной части комнаты и появиться в другой. Я не понимал, что со мной происходило. Я был напуган, одинок. Мне казалось, что тело разрывается на части и собирается вновь. И, что страшнее всего, у меня больше не было глаз, — уголки его губ приподнимаются в горькой усмешке. — Я ничего не видел. Но мне помогли осознать мой дар, и я воспрял духом. И я вижу, как больно тебе, поэтому помогу тебе осознать твой.       — А если я не хочу этого? — дрогнувший в начале голос срывается на нервный крик. — Что если я хочу жить так, как жила раньше? Тихо, спокойно, незаметно… Хочешь помочь? Хочешь?! — Сара выплёвывает фразу в исступлении. — Тогда верни мне меня!       — Жить как раньше уже не получится. Пойми, — отвечает он, делая шаг навстречу. — Этот дар — часть тебя. Он всегда жил в тебе, но не проявлялся, так как не было нужного… стимула.       Сара опускает взгляд, предпочитая тактику молчания. Не потому, что нечего сказать, а потому, что больно. Горло словно начинили острыми иглами, готовыми вспороть ткани при малейшей попытке что-то сказать. И ей… страшно. Есть разница между тем, чтобы впервые ощутить, и тем, чтобы впервые осознать. Впервые прочувствовать. И осознание, что прошлой жизни конец, что дар останется навсегда, ставит в тупик. Холодит кожу и плотной бетонной стеной опоясывает сознание, лишая возможности видеть и рассуждать. Вмиг обесцвеченный, потерявший свою значимость мир сужается до крохотного островка таких же обесцвеченных мыслей в голове.       Дрожащие руки обхватывают плечи в жалкой попытке сохранить последние крохи самообладания. Мороз тонкой коркой невидимого льда расползается по телу, вызывая дрожь как при лихорадке. Потерянный взгляд, лишённый малейшего проблеска надежды, упирается в подтянутую фигуру Гордона.       — Боже… — на шумном выдохе с губ слетает единственное слово, и нервная система даёт окончательный сбой.       — Я помогу тебе, — тихий голос Гордона хоть и звучит успокаивающе, но успокоения всё равно не приносит. — Но хочешь ты этого или нет… Решать тебе.