Сезон охоты

За дверью послышались чьи-то торопливые шаги. Дверь в кабинет Якова отворилась и на пороге показался дородный мужчина лет тридцати с коротко остриженными каштановыми волосами. Черты лица у него грубы, как у всякого, кто начинал службу с низших чинов. Его широкое округлое лицо неподвижно, а сам он кажется вызывающе спокойным. — Проходите, Владимир Корнилович, — пригласил жандарма Яков. — Раиса Владимировна готова нам рассказать весьма любопытную историю. Он подошёл к жандарму и что-то в течение минуты шептал ему на ухо, то и дело косясь на Раису. Владимир Корнилович на миг задумался, после чего попросил Раису развернуть стул к нему. Он решил сам обо всём с ней поговорить, а если потребуется, наедине. Компанию Якову теперь составили сам Владимир Корнилович и другой, не знакомый женщине жандарм. «Трое на меня одну, нечестно», — подумала Раиса, — «Будут допрашивать, сменяя друг друга, а мне даже отдохнуть не дадут». — Добрый день! — кивнул жандарм Раисе. — Моя фамилия Колесников. Вы меня, возможно, не знаете. «Нет, этого не помню совсем, Леня мне ничего о нем не рассказывал», — подумала Раиса и, понапрягав память, не смогла вспомнить случаев, чтобы этот мужчина приходил к ним домой на какие-то праздники или просто в гости. — Раиса Владимировна, — начал Владимир Корнилович, — Давайте, что ли, поговорим немного. Интересно жизнь складывается: то вы были супругой жандарма, встречали мужа дома, когда он приходил усталый после очередных допросов, а теперь вдруг резко перешли в другое качество и стали подследственной. — Да, жизнь весело складывается, — согласилась Раиса, — Не уберегла жандармерия моего мужа, не уберегла… А сперва я вообще каторжницей была: за агитацию сослали. — Я Леонида Никандровича помню — хороший человек был. И по работе с ним можно было посоветоваться, и о жизни поговорить, — сказал Владимир Корнилович, — А о семье с какой он теплотой всегда отзывался! Жена, говорил, хорошая — не скандалит, дочки его радуют. Не то, что мой сынок-балбес! И отца вашего тоже… На этом моменте Рая почувствовала, что к горлу подступает комок. Женщина пару раз моргнула, чтобы не расплакаться и тихо произнесла: — Да, хорошо мы жили с Леней… Как бы я хотела снова вернуться в то время! — Прошлого уже не воротишь. Хотя бы ради детей стоит жить дальше: муж смотрит на вас с неба, как и отец. А знаете, Раиса Владимировна, — вдруг сказал Владимир Корнилович, переключив тему разговора, — А расскажите теперь мне о Червонце. Я же должен знать, что происходило. — Было бы что рассказывать… — задумалась Рая, — Довел меня до жандармерии, скотина! Выдохнув, женщина продолжила: — Похитил меня какой-то мужик. Я бы его и не узнала, если бы он сам не сказал, что он брат Ани Рянковой. Ну знаете, той дурочки, которая сколько-то лет назад в жандармерии отравилась. Так вот, знаете, пользуясь случаем, я бы хотела написать на него заявление. Похитил, угрожал убийством. Знаете, не шутки это! — Подождите, подождите! — осадил Раису жандарм. — Как он выглядел? Можете его описать? Раиса почувствовала явный подвох в этой просьбе. Очевидно, Колесников сомневается, что это действительно был Червонец. Не об этом ли они шептались с Яковом? Или он решил, что Раиса решила начать водить за нос следствие и развалить дело, не доведя его до суда? Что ж, такое тоже бывает. Женщина вполне понимала логику Владимира Корниловича. — Роста… Ну… — Ну вот я стою, на мне покажите! Выше он там, ниже? — Э… Примерно вот такого, — Раиса упёрла ладонь в плечо жандарма. — Волосы короткие, тёмные. Глаза близко посажены. Карие. И ещё, вот, — Раиса обхватила запястье пальцами, изображая наручники. — Отметины были на запястьях. А на правой руке у него безымянный палец был такой… Ну, чуть-чуть отхвачен. Колесников удовлетворённо кивнул. Пока никаких противоречий в показаниях Демченко нет. Она точно дала словесный портрет Червонца, вспомнив даже об отметинах на запястьях, о которых в ориентировке не говорилось. Значит, ей действительно встретился Роман Георгиевич Рянков — старый, но недобрый знакомый петербугской жандармерии. И всё-таки, профессиональное чутьё подсказывало Колесникову, что Раиса что-то недоговаривает. Он вышел в коридор. Раиса ждала, что Яков и другой жандарм продолжат допрос, но ничего этого не происходило. Раиса чувствовала всё большее раздражение от того, что происходило сейчас. «Не верят ведь, не верят и даже церемониться не хотят! И как они именно на меня вышли? Верно, следили за мной, как удав за кроликом! — женщина мысленно дрожала от гнева. — Куда же он ушёл? За конвойными? Чтобы меня, да в камеру? Врёте, не дамся! Улики-то ваши, улики! Какие они? Попробуйте опровергнуть, что не Червонец заставил, а сама яя, по доброй воле агитировала! Нет, вы давайте-ка фактов! Да таких, чтобы даже опытный адвокат не смог отбиться!» По большому счёту, признаваться Рае было не в чем, но она всё равно ощущала сильную тревогу за исход беседы. Колесников имел все основания добиваться её ареста, не поверив отговоркам про шантаж. Через десять минут Владимир Корнилович снова заглянул: — Вы позволите, мне бы с Раисой Владимировной поговорить наедине. Тут дельце такое образовалось… Нам лучше с глазу на глаз поговорить. Яков кивнул и Колесников велел следовать за ним. Раиса на минуту даже успокоилась: если бы цель Колесникова была расшатать её нервы и вынудить признаться во всём, он бы делал это в компании того жандарма и начальника участка: так легче рассредоточить внимание допрашиваемого, отвлечь его от мыслей и сбить с толку. Войдя в рабочий кабинет жандарма, Раиса обратила внимание, что стол для стенографиста пустует. Очевидно, беседа будет не для протокола. Колесников велел сесть на стул, после чего взял со стола две пожелтевшие папки. — Не ваша ли подопечная? Раиса взглянула на папку, где значился номер дела и имя подозреваемой: «Рянкова Анна Георгиевна». Молча кивнув, женщина пролистала материалы дела и положила её на стол. Даже сухой протокольный сленг говорил про Аню краше любой характеристики: она не таилась и открыто говорила о своих убеждениях и о том, что борьба продолжится. Не она, так другие будут готовы с оружием в руках добиваться справедливости. — Я немного поспрашивал… Господи! Как будто переодетая Засулич. И брат её чего стоил, а! Только дай ему слово: такого наговорит… Признаюсь, он мог бы добиться значительных успехов. Перед глазами Раи предстало дело Червонца, где на первых страницах — его фото на «пианино», а затем — рапорты следователя и протоколы допроса, где снова сквозь казённый сленг Раиса разглядела необычайный ажиотаж и преданность идее. Но говорить о том, что она в чём-то поддерживает Червонца, было опасно: упекут, как соучастницу. — Так значит, Червонец угрожал вас убить, если вы не разнесёте агитацию, правильно? — Да! — выпалила Рая, но по скептической улыбке жандарма поняла, что он ей не верит. Владимир Корнилович сделал круг по кабинету, после чего со всего размаху бросил папки на стол, произведя тем самым шум и воскликнул: — Ну хватит ломать комедию! Вы, Раиса Владимировна, могли бы какому-нибудь желторотому новичку заговорить зубы, а со мной не выйдет! Я прекрасно знаю, что вы друг друга прекрасно поняли, и что он бы не стал, не удостоверившись в надёжности человека, брать его в сообщники. Значит так, мадав, одно из двух: либо я сейчас вызываю конвой и препровождаю вас в камеру, либо вы мне начистоту всё расскажете. Выбирайте! Жду ответа! — Я… Я всё расскажу! — затрепетала Раиса, обескураженная выпадом Колесникова. Он действительно меня похитил, а потом… Ну… — Что потом? Рассказывайте. Я весь внимание, — Колесников сел напротив женщины. — Не торопитесь: время терпит, а я остальное и так узнаю. — Сперва он связал меня. Крепко так, не распутаешь. А потом… Ну, началось это… — Поморщившись от воспоминаний, Рая продолжила: — А потом… Какую ересь он мне рассказывал! Что я пренебрегла каким-то их братством, в котором сроду не состояла, что едва встретила Владимира Антоновича и, чуть позже, Леонида, сразу обо всем забыла! А что я должна была делать, кто меня поддержал сразу после каторги? Владимир Антонович, а позже, сколько лет подряд, Лёнечка! Не он же меня встретил, не он! — Он тогда ещё совсем мелким был, — усмехнулся Колесников, да и Анюта с вами ещё не познакомилась. Уверен, вы бы отлично поладили, если бы не попались тогда. Обжегшись на молоке, на воду дуют. «Вот ведь зараза! Перебивает меня и пытается поймать»! — с досадой думала Раиса. Ну да, чего ждать от опытного уже легавого? То, о чём Раиса знала из «Преступления и наказания», сейчас прекрасно воплощалось на практике: «…начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли? Об этом, кажется, во всех правилах и наставлениях до сих пор свято упоминается?» А ведь прав был Достоевский! Не у него ли этот жандарм учился, пока ещё только готовился поступать на службу? Сейчас оба следили друг за другом, но стоило их взглядам пересечься, они тут же их отводили. Выдохнув, Раиса продолжила: — Называл себя охотником. Да вешать таких охотников надо, не хватает улик — в Сахалинские рудники ссылать, на каторжный остров. На Сахалин, в Шлиссельбург — да хоть куда! Хотя мелка сошка для Шлиссельбурга, там действительно идейные люди безвинно томятся. Неожиданно Раиса поняла, что последняя часть фразы была не самой уместной для жандармерии, поэтому женщина спешно добавила: — Таким, как Червонец, не место среди нас, такие бандиты на Сахалине должны своим трудом вину перед Родиной отрабатывать. Так вот, этот недоумок о крестьянах песню начал петь, хотя еще чуть ли ни полвека назад стало понятно, что хорошо крестьянам живется и при нашей власти, иначе не стали бы они агитаторов-народников полиции выдавать. Застрял в прошлом, так сказать, и надеялся, что я поверю в эту песню. Потом на рабочих переключился. А потом… Вы не поверите! Взял детскую книжку и начал цитировать, надеялся на слезу меня пробить, иначе объяснить его поступок не смогу. Конечно, Раенька же всю жизнь в буржуях жила, Раенька совсем ничего о жизни народа не знает! Рая вполне искренне рассмеялась, а потом добавила: — Потом к родителям отправил, с которыми мы поругались еще давным-давно. Ну ладно, помирились хоть, не зря свое время потратила. А еще он сказал, чтобы я листовки разнесла. Здесь да, осознаю, виновата. Но, как говорится, чистосердечное признание не должно остаться без вашего внимания. Сотрудничество со следствием… Надеюсь, вы меня в рудники не отправите за мою глупость, за то, что не сообщила тотчас, куда положено, о том, что узнала. Просто понимаете, Червонец обещал мне назвать имена убийц отца и мужа. Не знаю, что я бы с этой информацией делала потом. Убить их? А потом на каторгу поехать? Не политической, а уголовницей, к которой будут приставать и каторжане, и жандармы? А потом, если вернуться с каторги, то с десятком детей? Не знаю, не знаю… Чуть не заплакав от осознания всей абсурдности ситуации, Раиса сказала: — Владимир Корнилович, я готова написать все то, что нужно. Вы только скажите, а лучше — продиктуйте. Я все напишу… — Ну вот, не сложно ведь! — удовлетворённо кивнул Колесников. — Впрочем, вы ведь вполне себе разделяете его взгляды, не так ли? Да расслабьтесь! Это не для протокола, — мягко улыбнулся жандарм, поймав на себе недоумённый взгляд Раи. — Видите ли, крестьяне тогда получили свободу и от агитаторов отмахивались всеми силами. Им обещали землю. По столько-то десятин на едока. Но десятин стало много, голодных ртов — тоже, вот потому и запылали поместья. Земля-то лучшая всё равно барская осталась. А напомните, кого он цитировал? Впрочем, это не так важно: наши богатеи любят брать своим детям живые игрушки: находят семью победнее, да и берут детей к себе, а родители-то что? Верят, что им будет лучше в богатых семьях. А на деле — хуже комнатных собак жили. «Твою мать! Что он такое мелет?!» — думала Рая, чувствуя, что сойдёт с ума. В образе Колесникова как будто сам Червонец материализовался и излагал свою лукавую философию. — Вы… Вы ведь ловите таких, — заикаясь произнесла Раиса. — И сами… Вы что, согласны с ним? — А разве он не был прав? — невозмутимо поинтересовался Колесников. — Конечно, я против того, что он делает, но ведь он во многом прав: государство неадекватно отвечало на требования достойных условий труда: простые работяги за гроши пахали по шестнадцать часов, а заикнёшься о том, что надо достойные условия дать — получи десять лет. Абсурд же! Даже за убийство столько не дают. А сейчас увы, пар давно сорвал крышку. Я всё же не слепой и сам вижу, что творится вокруг. Раиса молчала, не зная, что сказать. Могло статься и так, что Колесников сейчас просто разыгрывал спектакль перед ней, рассчитывая спровоцировать женщину на откровения. А если он был искренен? Стоит ему довериться? В этот момент Раису осенило: конверт! Вот, вот, что ей поможет перевести разговор в иное русло и не дать себя поймать! — Владимир Корнилович, я совсем забыла: Червонец велел, если задержат, отдать конверт вам. Там… Ну, он какую-то записку должен оставить. Посмотрите в моём пальто. Внутренний карман. Колесников удивился, но виду не подал. В следующую минуту он в присутствии остальных жандармов порылся во внутреннем кармане пальто и достал сложенный вчетверо конверт, распечатал его и стал читать вслух письмо.