Сезон охоты

Отыскать Червонца на вокзале не представляло особого труда. Он стоял у здания и лениво смолил папиросы. Раиса решила немного разыграть его. Приготовив записку, она подкралась сзади и, вложив в его свободную руку, юркнула в толпу. Роман даже обомлел от такого: мадам явно не промах! — Ну, идёмте что ли. Раиса проследовала за Романом в плацкартный вагон, спрятала сумку под сидение и, когда поезд после третьего звонка тронулся, расслабилась. Она не любила долгие путешествия, оттого искала, чем бы себя занять. Чтение журналов или книг не подходило — от тряски буквы плыли перед глазами, а это вызывало тошноту. «Вот так, не заметила, как стала белоручкой», — с усмешкой подумала женщина. Она завидовала Червонцу: ему хоть бы что — спокойно делает заметки в блокнот и не демонстрирует ни намёка на усталость. Раиса встала и решила зайти в следующий вагон, куда, судя по всему, зашёл Колесников в компании Якова и нескольких жандармов. Тот действительно ждал её у самого крайнего места, где и сидел рядом с кондуктором, попивая чай. — Всё идёт по плану, — заверил он Раису. — Червонец прекрасно знает, что мы сели ему на хвост. Как прибудете в Варшаву, делайте вид, что ничего не происходит — никто не должен знать, что мы едем за ним. Ясно? — Так точно! — отрапортовала Раиса и невольно улыбнулась. — А Яшка зачем с вами? — Ну. Настаивал он, мол, сестра моя рискует, я не могу сидеть, сложа руки… Я решил, пусть едет, только чтобы никакой самодеятельности. Раиса кивнула жандарму и вернулась в свой вагон. Она и не заметила, как промчалось три часа, а желудок напоминал ей, что неплохо бы и подкрепиться. Червонец уже достал из своей сумки сало и чёрный хлеб, и Раиса решила, что надо бы и самой отобедать. — Ну, Ромка, теперь-то тебе крыть уже нечего? — многозначительно спросила Раиса, достав из сумки пирожок с картошкой. — Верно, давно уже нечего, — ответил Червонец, отхлебнув воды из бутылки. — Чья это была лошадь? — спросила Раиса первое, что пришло на ум. — Лошадь? Да, Федьки Безрукова. Знал когда-то такого… В карты все деньги просаживал, а теперь в долгах погряз, половину нажитого состояния распродал. Вот теперь и живёт тем, что угол по дешёвке сдаёт. Даже таким, как я. Лошадь тоже — в аренду. Плати ему, и хоть скачи себе Измаил брать. Ему-то она давно ни к чему — он пьёт много. Ну да, чего делать-то, когда жена давно ушла, а сам ты всё немногое, что было, просадил в карты? Сын родной тоже уважать перестал… Да, пропащий он человек, этот Федька. Как ни была беспечна Раиса, а всё же заметила, что на моменте, где Роман произнёс фразу про сына, выражение его лица изменилось. Вероятно, эта тема как-то сильно волнует его, или больная для Романа. — А у тебя самого-то дети есть? Этот вопрос вогнал Червонцца в ступор. Он около минуты молчал, а затем, порывшись в рюкзаке, достал небольшой фотоальбом и, пролистнув его, указал на фото, где была запечатлена, без сомнения, семья Завьяловых. На коленях у отца семейства сидел мальчик лет трёх-четырёх. Судя по дате, фотография эта конца 1904 года. — Вот. Это Денис, сын мой. Незаконнорожденный. Роман подробно рассказал свою историю. Глаша, невеста его, была приютская. По окончании жизни в приюте, её отдали в прислуги, но там платили мало, зато за любую провинность урезали жалование. Потому и ушла, а возвращаться в приют ей жутко не хотелось. Роман её приметил у дворницкой каморки, куда её по милости впустили пожить, расспросил о том, кто мол такая, как здесь оказалась и предложил пожить пока у него в съёмном углу, ибо сам с родителями был не в ладах. Жили они не венчанные, а уже когда Роман был на каторге, у него родился сын Денис, а вот его супруга умерла после родов, а мальчика забрал на воспитание дядя Миша. Поведал Роман и о том, что стало с родителями после смерти Ани. Отец ходил сам не свой, мать — тоже, а когда ещё и он свернул на кривую, Георгий Иванович не выдержал и умер. Мать сама стала частенько болеть, виня себя в том, что не уберегла детей от беды. С тех пор к ней частенько наведывалась Катя, да там и поселилась. Одна осталась отдушина у несчастной вдовы — её дорогой сердцу внук. Катька же в этих политических кружках сама не была заблудшей овечкой — в бомбистки пошла сознательно, независимо от своего отца. Михаил уже был не в том возрасте, чтобы с азартом кидать гранаты в жандармов и чиновников, потому не раз высказывал дочери своё неодобрение, но Катька настаивала на своём, и Михаил осторожно согласился помочь ей, чем может. Сам он был купеческого происхождения. Ещё при Николае первом его дед, распродав свои припасы, заплатил гильдейский взнос и стал числиться купцом. Бежав в город, он первое время перебивался случайными заработками, так как был неграмотен. Сына своего, Матвея, позже сумели пристроить в обычную школу, где учился бедный люд. Тот хорошо себя зарекомендовал и оттого смог поступить в гимназию. продолжать отцовское дело его не тянуло, ведь этим могли и его братья заняться. Михаил же, уже после каторги, сумел накопить денег и, при содействии своих родственников, открыл собственную лавку, войдя с ними в долю. Теперь его дело процветало — тот знал, как привлечь покупателей и как обеспечить спрос. — А Митька-то? Митька тоже… В кружке? — Митьке не до того, — ответил Роман, принимая от Раисы пирожок. — Он у нас инженер, по всей стране ездит — проектирует всё железные дороги. Тут женщина вспомнила, что хотела у него спросить. Этот вопрос давно вертелся у неё на языке: — А теперь, Червонец, скажи: мой муж ведь тоже был твоей целью? — Никак нет, — ответил Роман. — Моей целью был совсем другой человек. Совсем другой… — Кто же? Кто? Червонец несколько минут промолчал, затем, выпрямившись, произнёс: — Виленский.