Я не дам тебе погаснуть

Ночь неправильно считать черной. Ровно как и снег – белым. Мои ночи серые… были бы, если бы ты не приходил ко мне каждый раз, начиная с того самого дня. С тобой ночи обретают краски. Болезненно грязно-рыжие, как царапины на моем шрамированном сердце. Сейчас я смотрю в темноту, надеясь укрыть в ней свои страхи и боль, найти прежнюю себя. Мелко дрожу, как осиновый лист на осеннем ветру, холодном, как твои руки. – Опять кошмар, Звездочка? – спрашиваешь ты, появившись из ниоткуда. Ты серьезен. Будь ты человеком, решила бы, что ты беспокоишься. – Ты так проницателен, – едко выплевываю я. Потому что больше не боюсь тебя, Билл. Хуже уже не будет. Да и жить как-то в последнее время нет желания. Но я, черт возьми, безмерно рада, что ты явился. Потому что я больна. Я схожу с ума. Проклятый Стокгольмский синдром пустил корни в моей израненной душе, пропитав своим порочным соком каждую клеточку. Я ненавижу тебя, Билл Сайфер. Так почему я люблю тебя? Почему стала зависима? Когда во мне успели поселиться эти разрушительные чувства, своим противостоянием убивающие меня изнутри? С того дня прошло две с половиной недели. Каждую ночь ты просто был рядом, перебирая мои волосы, иногда использовал силу, чтобы успокоить мою поломанную психику. И я засыпала, не ощущая пустоту и одиночество, что преследовали меня при свете дня. Ты пытался избавить меня от дурных снов. Но для меня теперь реальность стала одним из них. Первое время от плохих мыслей меня спасало эмоциональное истощение. Я не жила – лишь существовала, опьяненная апатией и бесконечной усталостью. Большую часть времени я проводила в кровати, окольцевав руками прижатые к груди ноги. И почти не ела. Твои визиты воспринимались как должное. Мне было плевать не то что на весь мир – на свою семью. В каждом жесте, в каждом слове моего брата сквозили отчаяние и страх за меня. Дядя Стэн старался хоть как-то оживить меня своими шутками. Дедушка Форд со скорбным лицом гладил меня по голове, предлагая улучшенную им версию антидепрессантов. А я лишь сильнее куталась в кокон безразличия. Осознание пришло на седьмой день. Я была в ванной… и увидела в зеркале тебя. Я обернулась, но сзади никого не было. Опять посмотрела в зеркало… И в тот момент во мне подняло свою безобразную голову что-то темное. Тот блок, который надежно сдерживал всю мою боль и отчаяние, треснул, повредив душу, сердце и разум. Я не сдержала горестный крик. И со всей силой, которая только оставалась в моем хилом тельце, ударила по стеклу. Зеркальная поверхность вместе с моим рассудком пошла трещинами, уродливо исказив мое бледное отражение. Но мне было мало. Я продолжала бить, пока последний крупный осколок не превратился в ничто. Так я на собственной шкуре выяснила, что физическая боль не в состоянии заглушить душевную. Кровь текла по ладоням и запястьям, по белесым пятнам только заживших ожогов от магической сферы. Я сорвалась. Я рыдала в голос. Меня колотило. А Диппер пытался выбить дверь. Не понимая, что творю, я напала на него, крича «Почему я?!» и «За что?» Потому что вместо двух шоколадных глаз видела единственный серый, который так хотелось выколоть. Потому что вместо темно-каштановых волос видела золотые, которые так и хотелось вырвать с корнем. Потому что я видела в нем тебя. Кончилось тем, что меня скрутили и накачали успокоительным. Когда со мной попробовали поговорить, я начала давиться слезами и не смогла произнести ни слова. Да даже если бы и могла, не стала бы. Никто не должен знать о тебе и нашей сделке, которая почти уничтожила меня. Наступила восьмая ночь, которая решила все. Стоило синему пламени осветить комнату, я забилась в угол, надеясь слиться со стеной. От ужаса и душевной боли стало тяжело дышать. А потом я услышала твое тихое вопросительное «Звездочка?» И это сработало как переключатель. Я набросилась на тебя, не заботясь ни о том, что может последовать наказание, ни о том, что нас банально могут услышать. Благо, ты успел установить звуконепроницаемый барьер. Я кричала, обзывая тебя последними словами. Ты с нечеловеческой легкостью и нехарактерной для тебя аккуратностью перехватил мои перебинтованные руки, предотвратив удары, направленные тебе в лицо. И во мне снова что-то надломилось. Я горько заплакала, спрятав лицо у тебя на груди. А ты терпеливо ждал, позволив мне это. Ты ушел на рассвете, когда я, наконец, успокоилась. А еще я поняла, что в моем сердце живет не только ненависть. Вопреки всему. Я пропала. Боль не исчезла – лишь притупилась. И каждую ночь норовила расцвести в полную силу в моих кошмарах. Но ты приходил и каждый раз забирал ее с собой. Ненавижу. Но люблю. Безрассудно и глупо. Восемнадцатая ночь. Да-да, я считаю их… Зачем? Я не знаю. Я запуталась. – Опять кошмар, Звездочка? – начинаешь разговор, устроившись рядом со мной на кровати. – Ты так проницателен, – отвечаю в твоем стиле. По традиции перебрасываемся парой колких фраз. Сейчас ты приложишь к моей голове свою руку, объятую васильковым пламенем, и все мои печали и страхи отступят. Я усну. Но все идет не по сценарию. Ты берешь меня за руку. Твой огонь облизывает нас своими голубыми языками. Тепло, легко, ненавязчиво. Миг, и мы на крыше Хижины, на всеми любимом балкончике. Звезд головокружительно много. Словно кто-то просыпал белую соль на сине-черное полотно. Из-за антрацитовых деревьев выглядывает серебряный хвост Млечного Пути. Полная луна покрывает своим неестественно ярким белым сиянием водную гладь Озера Гравити Фолз. – Какого..? – сказать, что я удивлена – не сказать ничего. Удивлена, ошарашена… и бесконечно очарована. – Надоело делать из тебя овоща, – усмехаешься. И вновь становишься серьезным. – Ты должна научиться жить дальше. Ты не должна погаснуть, Звездочка. В полумраке озабоченность на твоем лице выглядит жутко и неестественно. Для меня. Как ты это делаешь, демон? Так быстро меняешь одну маску на другую… – Тебе я уже ничего не должна, – с моей стороны следует горькая усмешка. А в голове набатом стучит очередная дурацкая мысль. Что ты обо мне беспокоишься. И от невозможности этого сердце воет. Захотелось причинить тебе боль. Господи, я стала такой же, как ты. Ты сломал меня. Без всяких прелюдий задаю давно интересующий меня вопрос, который обязательно уколет тебя. – Тебе не кажется странным, что кучка крестьян справилась с демонессой? Почти физически ощущаю, как твое непонимание сменяется чем-то уродливым и мрачным. А потом в чуть светящемся сером глазу мелькает бессильная ярость. Тебе снова хочется моей боли. Я заметила. Несмотря ни на что ты находишь в себе силы ответить. И мое непослушное сердце сжимается от тоски, которая отравляет всего тебя. Довольна ли я произведенным эффектом? Нет. Стало противно от самой себя. Делать больно – не мое. Особенно тебе. И только сейчас я признаю и принимаю это. – Анабэль не была демоном. Из даров она унаследовала только целительство и вечную молодость. Молчим. Я смотрю в черную бездну неба. Ты – на меня. В голову приходит сумасшедшая мысль. Такая же безумная, как ты сам. – Не хочешь заключить сделку? – я широко улыбаюсь. Потому что нашла панацею от всех проблем. Ты вопросительно поднимаешь бровь. Если ты и удивлен, то умело скрываешь это. – Сотри мне память. Ты мгновенно оказываешься рядом. Сильно стискиваешь мои плечи, но тут же отдергиваешь свои холодные руки, словно обжегшись. И говоришь. Твердо и решительно. В твоем глазу сгущаются тучи. Ты будто одержим. – Никогда, Звездочка. Ты принадлежишь мне, и я не хочу, чтобы ты меня забывала. – Можно стереть не все, – я и не хочу забыть всего тебя. Я упиваюсь собственным мазохизмом. – Нет, Падающая Звезда, – качаешь головой, ведешь себя так, будто отчитываешь глупого ребенка. Которым я и являюсь. Хотя нет. Теперь точно нет. Сейчас я пустота на тонких ножках. – Почему ты такой эгоист? Сколько боли ты еще готов причинить мне? Как можно быть таким... Сокращаю расстояние между нами, хватаю тебя за предплечье и срываюсь на крик. А ты… Целуешь меня, добивая окончательно. Все начинается резко. Но эта резкость сразу же сходит на нет. Ты нежен... Ты явно издеваешься. Оказывается, уже сломанное все-таки можно сломать еще раз. Во мне загорается пожар. А языки пламени синие-синие. Я пропала. Больше не смогу без тебя. На следующую ночь ты так и не пришел. И некому было охранять мой сон. Билл, мне страшно.