Ночные кошмары

      Гробовая тишина. Пустые взгляды слезящихся глаз, сверлящие то стены, то друг друга; тяжелый воздух, застывший в груди. Остывший кофе на столике. И ничего внутри. Пусто. У них забрали часть души. Забрали жестоко, вырвали с корнем, забыв дать анестезию. Перед глазами каждого стояло застывшее навек лицо Олеськи… Оно было таким бледным и уже неживым… Больше не играл румянец на ее щеках, не блестели задорные глаза, не лился заразительный смех…       А на улице всё так же мел снег… Всё такой же белый, пушистый, как еще при ее жизни. Как тогда, на даче, когда она могла видеть его, когда ходила под ним и даже не думала, что совсем скоро уже не сможет ничего этого увидеть, не сможет заплакать или обрадоваться, полюбить и улыбнуться… Ничего не сможет. Будет лишь лежать в таком хрупком теле. Сломать его оказалось так же легко, как сжать в кулаке бедную бабочку — и больше она уже не вспорхнет.       Женя жалась к Васе, часто зажмуривалась и утыкалась в его плечо. Надо учиться жить с тем, что она не придет. Не придется Бизону отчитывать ее за опоздание. У нее уважительная причина… Сам Кот смотрела куда-то в пустоту. Он словно слышал предсмертный крик Леси, воображение рисовало ее, сползающую вниз; и ее взгляд — полный жажды жизни и осознания конца. Это так противоречило друг другу, и это столкновение придавало взгляду тот ужас и страх перед смертью, что Ионов проклинал собственное подсознание.       Он не замечал ничего вокруг. Да ничего и не происходило. Только чувствовал, что от Бати и Бизона сегодня пахнет табаком. Он бы и сам не против или выпить, или покурить — сделать что-то, чтоб хоть немного стало легче. Хотелось вернуться назад. В сегодняшнюю ночь, когда он мирно спал и еще не знал, что ее уже нет. Понимание того, что он просто спал в то время, как ее убивали, отзывалось странным покалыванием в голове.       Какой-то холод сковывал их, не получалось согреться. Их группу вывели из строя. Просто выбили. Они проиграли… Всех волновал один и тот же вопрос: за что? И никто не знал на него ответа. Мысли в голове путались. С трудом получалось ловить из табуна что-то стоящее, но осознавать происходящее было еще труднее.       Серега сидел около Васи с Женей. Перед глазами то всплывало лицо Умы, но живой, смеющейся; а то появлялась бьющаяся в истерике Багира… Всё в их жизни изменилось в одночасье, один звонок заставил сердца вздрогнуть. Хотели бы никогда не отвечать на этот звонок и не знать об утрате. Хотели бы остаться вчера на дежурство в КТЦ, улететь в командировку на край света, но чтобы не отпустить ее домой, чтобы не было у убийцы шанса избавиться от нее.       «Я бы всё отдала, лишь бы только увидеть родителей!» — эти слова эхом звучали в головах. Вот и отдала всё, что имела. А имела одно — жизнь… Напророчила, сама того не ведая. Совсем ведь еще девчонка, почти вчера школу окончила, в группу влилась, пусть и не сразу, но стала своей, неотъемлемой ее часть. Как оказалось, ее можно отнять у них… И от этого стало страшно. Значит, и остальных можно забрать? Они знали об этом в теории, но не хотели убеждаться на практике. Видимо, любую теорию надо подтверждать на практике. Подтвердили. Больно.       Физик оглядел ребят. Неужели их тоже можно забрать с такой же легкостью? Неужели можно забрать Ваську и Женьку, так трепетно пытающихся хоть немного убавить боль друг друга? Можно забрать Риту, которая в любой момент укроет их своим крылом, Борю, принявшего бы любой удар на себя? Да и его самого? Но почему-то собственная кончина сейчас не заботила Мыцика. Вопрос был один: неужели их можно так просто лишить кого-то навсегда? Вот она, Леся, была, жила, разговаривала, смеялась — и вот ее нет, стоило только вонзить в плоть сталь ножа. Во рту почувствовался металлический привкус крови, почему-то горьковатый, а не соленый.       Серега старался размышлять здраво. Понимал, что сейчас это мало кому удается. Смотрел на Кота и Муру — они явно были далеко от трезвости мыслей. Взгляд Васи был настолько пустой и потерянный, что тот словно путался в происходящем. Прижимал к себе изредка всхлипывающую Женю, которая шепотом просила, просила, чтоб слышал только он: «Хотя бы ты не уходи, пожалуйста… Не оставляй…». На этих словах Ионов вздрогнул и почувствовал вдруг ответственность перед ней: он должен сделать всё, чтоб не причинить такой боли. Он обнял ее обеими руками и прижал к себе крепко, так же тихо прошептал: «Не оставлю…». Физик услышал их короткий разговор, по тело пробежала дрожь: в словах Муры было столько безысходности, боли и в то же время пустоты, что она просила Кота о том, что от него не зависит. А Кот, в свою очередь, обещал ей это.       Смотрел на Риту и Борю. Смотрел на стакан валерьянки, стоящий около Кошкиной. Выпить-то она ее выпила, только легче не стало. Ничто сейчас не поможет: ни алкоголь, ни сигареты, ни таблетки. Это надо перетерпеть. А терпеть, все понимали, придется долго. Бизон молчал, прислонялся затылком к прохладной стене и старался не думать об Олесе. Не получалось. Казалось, что вот-вот войдет она, украдкой попросит прощения за опоздание и скажет, что во всем виноват дурацкий будильник. Не верилось, что этого не будет. Он всей душой уже прикипел к ней, она стала частью их семьи, а потеря кого-то из семьи всегда невосполнимая утрата.       Батя с утра уже был на непрекращающемся совещании с Приговым. Владимир Викторович хотел бы поговорить и с Багирой, и с Бизоном, но, глянув на них, понял, что лучше это сделать позже. Сам генерал-майор тоже все еще находился в состоянии шока после звонка среди ночи и новости «Олеся Уманова ведь ваш сотрудник? Ее нашли мертвой в своей квартире». Ждать смерти на задании, бояться ее, крадущейся по пятам, стало уже чем-то привычным, но оттого не менее гадким и противным. А вот когда она была дома, должна была спать перед работой, а ему звонят и сообщают, что ее убили — к этому подготовиться было нельзя.       Физик вдруг вспомнил о кроте, про которого они говорили почти весь вчерашний день. Вспомнил, как Бизон спрашивал их, что они делала в выходные, как Леська рассказала о том фильме… Всё снова сводилось к ней, к ее глазам, полным желания увидеть родителей. Увидела… Хотя бы на это была надежда: что Умка там не одна, что она наконец обрела родительскую любовь и заботу, что исполнилась ее… мечта. Но какой ценой! Какой ценой…       Вдруг что-то щелкнуло в голове. Ситуация с Коровиным, такая гадкая и скользкая, вдруг показалась непосредственно связанной с их горем. Но как? Он сам пугался своих мыслей. Они казались глупыми, особенно одна из них. Но скрепя сердце, Физик понимал, что в этой жизни возможно всё. Даже то, что вчера ты видел человека, а сегодня он в морге. Вспомнил разговоры про крота. Серега поднял глаза, вновь оглядел всех, находящихся в этой комнате, вздохнул и решил озвучить пришедшие мысли, какими бы бредовыми и глупыми они сейчас не показались.       — Надо понять, за что ее… Тогда поймем, кто, — голос, словно каменный, раздался в тихом помещении. — Ребят, лично у меня пока есть две версии. Мне кажется, это как-то связано с нашим кротом. Первая: что Умка исполнитель, а их обычно убирают, — все резко подняли на него глаза; в каждом взгляде читалось непонимание. Как можно было такое подумать? Как заподозрить их Лесю в сливе информации? — но эту мы сразу отметаем, — осознав, что он только что сказал, дополнил Физик. Видимо, здраво соображать у него тоже не до конца получалось. — Ну, а второе, — дальше слушали уже с опаской и подозрением, — что она узнала что-то, что не должна была знать.       Во вторую версию верилось больше. Мура сжала ладонь Кота. Сама она даже не пыталась думать о причине убийства. Не получалось и не получилось бы. Возможно, Серега прав. И даже возможно, что истинна и первая, приведенная им версия. Сейчас ей это было безразлично. Было страшно потерять еще кого-то. Увидеть чье-то, точно такое же родное и такое же бледно-мертвое лицо. Она окидывала взглядом всю комнату, будто вслушивалась в дыхание каждого и только тогда собственное становилось более-менее ровным.       Женя уткнулась в грудь Васи, потом отпрянула; на глазах блестели слезы. Взгляд вдруг стал другим, в нем больше не было той пустоты.       — А ведь на нее теперь можно всё повесить! — довольно громко начала Мурашова; все вздрогнули. — Ее теперь можно и кротом, и крысой, и хоть кем выставить! Удобно! Как ее смерть удобно пришлась, да? Крота можно не искать! Вон, один уже поверил, — она кивнула головой в сторону Сереги, — и уговаривать не надо! — ее начинало трясти, голос срывался.       Боря быстро взял бутылек с валерьянкой и накапал еще и Жене. Вместо того, чтоб выпить, Мура приняла стакан и швырнула его в сторону. Осколки разлетелись по полу. Этого все и ждали… Она держала всё в себе лишь за исключением немых слез и редких вопросов, на которые вместо ответов получала лишь вздохи. Рита выплеснула всё то, что давило на грудь, и теперь внутри просто была пустота… У Муры же это был груз, давящий на сердце, и она сдерживала его в ущерб себе, чувствуя, как внутри всё отравляется ядом, который нужно излить наружу. Просто нашелся повод. Нашлись слова, после которых уже не получилось сдержаться.       Чуть поостыв, не выпутываясь из Васиных рук, все еще трясясь, Женя уже со светлой улыбкой продолжила: «А она была такой веселой… А помните…» — и она всё перечисляла и перечисляла, и все молча смотрели на нее, чуть прижавшуюся к Коту, чуть вздрагивающую с такой естественной и чистой улыбкой и постоянно текущими по лицу слезами. Иногда улыбка Муры становилась чуть шире, а в слезящихся глазах появлялся едва заметный блеск. И все смотрели в эти глаза, видя в них те воспоминания, о которых говорила Женя. Видя в них недавнее прошлое. И едва заметные улыбки озаряли их лица.       Мура поймала взгляд Багиры. Самый потерянный и отравленный болью взгляд. Она потеряла дочь… Не родную по крови, но такую близкую. Рита и правда стала для нее матерью, рядом с Кошкиной Ума обрела настоящую материнскую заботу, поняла, что нужна кому-то. Только вот, как оказалось, ненадолго… В этой девочке Рита видела себя в молодости. Но почему она до сих пор жива, а Леся не перешагнула даже рубеж в двадцать пять лет и уже никогда не перешагнет? И слова Жени сейчас будто сглаживали разорванную душу, стирали острые углы, неумело, оставляя огромные рубцы, но хотя бы так, хотя бы в ее словах она была жива.       И вдруг им показалось, что смерти нет. Нет тела и нет конца их жизни. Они будут всегда, не будет момента, когда их не станет. Просто тела станут не нужны. Просто пока они заложники этих тел, но они — нечто большее, чем просто кожа и кости, они — вечная душа, которой не страшна смерть. Просто еще не пришло их время, не пришло время освободиться от оков короткого земного существования. Пока они должны терпеть эту боль, терпеть, чувствуя, как сердце медленно стучит в горячей груди. Должны терпеть ради тех, кто еще жив, кто рядом с ними и кому еще страшна смерть. Страшен уход кого-то из близких. Тех, без кого они не видят своё «завтра». Но пока они помнят о ней, пока ее образ жив в их воспоминаниях — жива и она сама. Такой она и останется навсегда — вечно молодой и широко улыбающейся, но с блестящими на глазах слезами и желанием увидеть родителей…