***
Похоже, оптимизм Мины не оправдался – на большой перемене в буфете к ней опять подошёл новенький. – Слушай, такой вопрос. Что это за кружок для особенных у преподобного Глэдстоуна? Внизу объявление висит. Для аутистов, что ли? Мина постаралась не выдать лицом никаких эмоций и просто подвинула свой поднос по ходу движения очереди. Вот будто ему действительно ещё никто ничего не мог рассказать, ага. – Нет. Для мутантов. – Мутантов? – дёрнул бровью Маршалл. Наверное, долго тренировался, считает, что это выглядит прямо ах. – Да, мутантов. Вообще-то идея не так чтоб новаторская, в Филадельфии, говорят, есть небольшая чисто мутантская церковь, а что? – Да ничего. Чего только не придумают… У нас в Гаррисберге такого нет. – Вот как. – Ага, - лёгкого холодка в голосе Мины он как будто не заметил, - у нас в Гаррисберге вообще нет никаких мутантов, - он гаденько улыбнулся. – А здесь не Гаррисберг, - с нажимом проговорила Мина, - придётся учиться жить по-новому. – Или что? – Маршалл вальяжно облокотился о стойку. – Или учиться писать левой рукой. Развить эту мысль не дало вмешательство миссис Ахмеди – молодой чернокожей уборщицы, как раз вернувшейся после вынесения очередного мешка с мусором. – Слышь, альфа-самец, ты б про Гаррисберг молчал лучше. Ты там дальше своих белых окраин нос-то смел высунуть, папенькин сынок? Очередь и ближайшие столы затаили дыхание – миссис Ахмеди явно знала, что говорила, у её братьев в Гаррисберге было много друзей. Маршалл взял с раздачи стакан томатного сока и медленно, торжественно вылил его на пол. – Займитесь своими прямыми обязанностями, мэм, и не лезьте в разговоры белых людей. За столами ахнули. Никто и никогда не смел так обращаться с миссис Ахмеди. Хармони вообще то место, где обслуга может иметь столько же авторитета и даже пиетета, что и генеральный директор – сначала узнай, чья она родня. А миссис Ахмеди работала на такой не фешенебельной должности потому, что она позволяла ей ненапряжно продолжать образование. Своему мужу, ещё тогда, когда он был потенциальным мужем, вдовым и имеющим двоих детей зажиточным эмигрантом, решившим открыть в Хармони пару забегаловок восточной кухни и увлёкшимся чернокожей матерью-одиночкой, соискательницей должности посудомойки, она на первом же свидании сказала: «Значит так, дорогой, усвой сразу – во-первых, никакой этой вашей херни с хиджабами и сидением дома с детьми. Я американка. Я буду получать образование и работать. Во-вторых – я вашу мужскую породу немного знаю, мусульмане вы или христиане, вы все одним миром мазаны. Начнётся пьянство или рукоприкладство или что-то сделаешь моей дочери – развод сразу. И с общими детьми будешь видеться тогда, когда я решу – убедишься, легко ли отобрать у чёрной женщины её ребёнка. Что-то не устраивает – не задерживаю». И что интересно, Ахмеди согласился – так уж он потерял голову от знойной красоты Бесси. Даже сам предложил дать её дочке свою фамилию – что для мусульманского мужчины, вообще, сильно. Мистер Ахмеди не равнялся, конечно, папаше Маршалла, зато входил в попечительский совет, о чём Маршалл, кажется, не знал. Но Бесси Ахмеди уважали не только за это, а прежде всего за её личные качества. Никто не рассуждал, получит ли она выговор за оскорбление или рукоприкладство – даже конченым подонкам вроде Брауна как правило хватало инстинкта самосохранения не проверять. И сейчас все были счастливы, что проверить пришло в голову не им. – Слышь ты, ошибка акушера, - из-за стола поднялся Колин Колби. На Бесси Ахмеди ему в целом было как-то плевать, но Маршалл, похоже, решил закорешиться с Трентом, а друзья врагов – тоже враги, да и вообще новенький что-то слишком нарывался, - ты нюх потерял? Ты сейчас языком это всё вылижешь! – Да ну, и кто меня заставит? – Маршалл явно шёл по самой классической дорожке утверждения авторитета на новом месте и был уверен, что ему никто не посмеет обломать рога. Трент поодаль плотоядно разминал пальцы, предвкушая драку, которая должна выйти веселее, чем обычно. – Ну, я, - Сэм лениво махнул рукой, и багровая лужа подпрыгнула, вся до последней капли устремившись в физиономию Маршалла. – Упс, кто-то кушает как свинья, - захохотала Мина. Кто-то сзади тоненько заржал. – Ты охренела, сука? – Маршалл махнул пятернёй, которой пытался проскрести глаза, но попал по выставленному на манер щита подносу, - тебе никогда проблем не устраивали? – Давай, устрой, - ощерилась девушка, - и учиться писать придётся ногами! – Ты всегда братца защищаешь? – залитая соком физиономия тоже оскалилась, - или у вас всех мужики за сестёр прячутся? – Я не прячусь, - Колби сделал подманивающие движения ладонями, - иди сюда, сосунок, поучу тебя правилам жизни в Хармони. – Зачем мне прятаться? – Сэм пытался сделать свой голос спокойным, но внутри слишком клокотало бешенство, в ближайших стаканах начал подниматься мини-шторм, - человек на 80% состоит из воды, поразмысли над этой информацией. – Что здесь, вашу мать, происходит?! – на пороге буфета возник багровый, что тот сок, мистер Дюпре, учитель французского. Трента, уже успевшего опрокинуть ненавистного Колби на ближайший стол, словно током отбросило. Втянули головы в плечи даже шакалы Брауна – Дюпре уломать нереально, он всё доложит Глэдстоуну, и тогда… Да всё что угодно тогда. Мягко стелющий и никогда не повышающий голоса Глэдстоун придирчиво соблюдает имидж миротворца и практически христианского святого, но бывает опаснее змеи. Его заступническая речь перед родителями не раз была выдержана в тонах легендарного Яго и привела не к одному недельному стоянию провинившихся рядом с партой, по причине невозможности усадить седалище. Секунды бухали по головам чугунными молотами. В тишине было слышно, как капает со стола чай из опрокинутого дерущимися стакана. Кажется, даже суп на кухне стал кипеть тише. Дюпре, поигрывая желваками, обводил притихшую компанию взглядом, не предвещающим ничего хорошего. – Это Марко решили продемонстрировать свои таланты, - пискнула наконец Бренда Хобхаус – кажется, вторая вероятная кандидатура на роль девушки Маршалла, если Шейла всё же не станет бросать своего баскетболиста. – Разберёмся, - прорычал Дюпре.***
Домой ехали в полном молчании. Обычно Сэм и Мина были за молчание Ронни благодарны, но сейчас всё же хотелось, чтоб он что-то сказал. Все тут и так прекрасно понимают, насколько племяннички вообще ему как собаке пятая нога, незачем сейчас вести себя как папаша, везущий нашкодивших чад с классическим «дома поговорим» - особенно при понимании, что отец как раз так себя бы не вёл. Ни их отец, ни его. Для попыток семейного скандала тем более всё равно не климат – Гриссоны, мать их, ещё здесь. Они всё равно узнают, куда денутся-то, такое и от глухой собаки недолго скроется, но можно, узнают не именно так? Нет, как бы Ронни на всё это ни смотрел – он не дурак, так не дорожить имиджем семьи. Однако искать удобное время и подбирать удачные выражения не пришлось никому – их от этого избавил собственной персоной Глэдстоун, заявившийся в компании шерифа и папаши Маршалла. – Цыц, не дёргайся, - осадил сына Джаггернаут, - старшие сами разберутся. – Считаешь правильным, чтоб кто-то отвечал вместо меня? – вспыхнул Сэм. – Да, считаю, - ответил за зятя дед, отодвинул пришедшего с этой вестью Кайла и вышел. Санни поколебалась, потом ополоснула руки – помогло им это, правда, мало, потому что были они в вишне – и двинулась следом за отцом. – Ма… Женщина обернулась и погладила дочь по голове. – Только не вздумай извиняться, ясно? Здесь не стыдятся детей, навешавших кому-то люлей. Вы дети своих родителей, ребятки, и за это вас любят и гордятся вами. – Зашибись, - прошипел Ронни, непонятно было, впрочем, куда именно адресовано его раздражение. – …Так, сынок, - при всей любви Глэдстоуна к торжественным вступлениям, беседа явно была уже в разгаре, к появлению Санни, похоже, уже успели высказаться и шериф, и Маршалл-старший, и Макс О’Рейли был уже подобающе разъярён, - ты приходишь на мою землю, называешь моих внуков выродками – ты бессмертный? – Учитывая ситуацию – не лучшая тактика, если ещё и вы будете прибегать к угрозам, мистер О’Рейли, - елейнейше вставил Глэдстоун. Лучи клонящегося к закату солнца играли на его лысине, обрамлённой безукоризненно ровно уложенными прямыми песочными волосами. Худощавое лицо с малость обвисшими щеками не выражало ровно никаких эмоций, указательные пальцы сцепленных замком на животе рук лениво шевелились. – Да, давай мне проповедь про вторую щёку прочитай, преподобный. По каждой школьной драке читаешь, поди, наизусть знаешь? – Но это не каждая школьная драка, - в голосе пастора прибавилось нажима, - и вы прекрасно это знаете, мистер О’Рейли. Старик упёр руки в боки. – Не каждая, это почему? Потому что мои внуки, видите ли, чем-то отличаются от остальных одноклассников? А когда у кого-то, к примеру, кулаки в два раза больше, чем у другого, такой же кипеж поднимается? Правила школьных дуэлей преподобным Глэдстоуном уже подписаны, или школьное отребье само разучилось бить кого-нибудь толпой? – Вы стрелки-то не переводите, - протянул Маршалл, - речь о ваших внуках. – Да, и какая речь? С вашим щенком там что случилось? Соком облили? В мои времена сломанным носом бы не отделался! О’Рейли вторую щёку не подставляют, запомните! Мы первыми не начинаем, но перед всякой поганью не пасуем. – Мистер О’Рейли! – Если, сынок, ты не научил своего щенка манерам – так тут научат. Здесь приезжих выскочек не любят. – Разрешите напомнить, - пропел Глэдстоун, - что и вы здесь приезжие, мистер О’Рейли. В ваших ли интересах настраивать общественность против себя, учитывая, что часть вашей семьи… не очень свободна в перемещениях? Санни скрипнула зубами, и прекрасно слышала, как скрипнул и отец. Да, всё не закончится, пока они не сдохнут. Это правда, от которой никуда не деться. Запрет на средства связи с семьи сняли – признали право детей, а остальные ограничения снимет только смерть. – Быть может, ваших внуков даже не исключат, - ласково-зловеще продолжал Глэдстоун, - но вы ведь помните, это уже второй раз… – А вы ведь помните, с чего начался предыдущий раз? Этот тоже устроил какое-то свинство, за которое огрёб меньше, чем заслуживал? – Мистер О’Рейли! – преподобному, кажется, надоело упражняться в театральном искусстве, - вы не маленький и должны понимать, что ходите по краю! Теперь я просто обязан сообщить о случившемся куда следует. Если только ваши внуки проявят благоразумие и извинятся перед семьёй мистера Маршалла… – Пожалуйте мистеру Маршаллу залупу на воротник, - дед сплюнул и развернулся в сторону дома. Санни как-то не нашла слов, которые не смазали б эффект.***
– Так, только разревись мне тут ещё! – речь отца, благодаря таблетке под языком, была невнятной, - мужик ты или нет, найди посерьёзнее причину нюни распускать! – Серьёзнее, чем ты? – Жив пока что, не дождутся… И со школой не бзди так, переведут на домашнее обучение, только и всего. Должна даже у этих хорьков капля здравого смысла всё же быть… Мать с непроницаемым лицом свернула тонометр. – Бывало и хуже, хотя и лучше, конечно, бывало. – Папа, правда, если б я… Дети должны доставлять родителям радость, а не тревоги. – Херни не неси. Дети с рождения и до гробовой доски – сплошные тревоги. Ты думаешь, откуда у меня столько седины? Это когда у вас зубы резались… Весь дом на ушах стоял. Если б не бабка Сабрина, я б точно спятил. Как же легко жилось, когда вас, засранцев, не было… Так что из-за школьных драк я ещё не переживал, я уже подготовленный. Где драка-то вообще была? Я в твоём возрасте врагами, случалось, окна выбивал, и не всегда на первом этаже… – Утро вечера мудренее, - изрекла Санни, - ещё посмотрим, что они там родят. В прошлый раз тоже закатывали глаза и истерику. Этот Маршалл, действительно, человек пришлый… – Но не на пустое место и не с пустыми руками пришлый, мама. Он богат, и у него, какие-никакие, связи. С такими предпочитают дружить. – Допустим, допустим. Ну крайний вариант – стукнут они АНБшникам. Будем вас прятать. Тут в старых забоях, которые не засыпаны, годами шкериться можно. Ну не станут они вас тут годами пасти, скажем, что умотали на Аляску, и все дела. Сэм невесело улыбнулся. Пусть мать храбрится, хотя бы ей самой станет легче. Ронни говорит, она должна была ожидать, когда рожала детей, что это будет так. Ронни неправ. Когда последнее поражение Братства Мутантов принесло, в полном соответствии с самыми мрачными предсказаниями, вовсе не расслабончик и всеобщее братание, а дальнейшее завинчивание гаек, маленькие Марко уже месяц как существовали. Конечно, готовилось-то оно куда дольше, с предыдущего поражения, но тогда пары голосов этому специальному положению, соглашению или как оно тогда называлось, не хватило. Да, возможно, и потому, что Братство своевременно нейтрализовало, с разной степенью летальности, нескольких его ярых сторонников. А когда окончательно не стало поводов бояться за свою жалкую шкуру – вот тут они наконец оторвались. Программа-максимум, с пресловутой регистрацией, всё же не прошла – не потому, чтоб она кому-то действительно идейно не нравилась, а по причине отсутствия единодушия в вопросе методов реализации и того, кто будет этим увлекательным процессом рулить. Но уж законодательный запрет мутантам «использовать свои способности как оружие» был встречен обществом бурными овациями, и в них быстро потонули редкие голоса, недовольные размытостью формулировки. И поправку-исключение про мутантов, состоящих на военной службе, проглотили и не поперхнулись. Идеально. Ну, кто недоволен-то, кроме мутантов? В конце концов, добавила Мина, мама не обязана была даже полагать, что её дети непременно будут мутантами. У людей не всегда рождаются люди, у мутантов не всегда рождаются мутанты. А после наиогромнейшей дозы нейроингибитора резонно было вообще никаких детей не предполагать, после такой встряски, как говорила бабушка, любая ДНК скукожится и откажется куда-либо передаваться вообще. «А накаркала, - хмыкала мать, - тогда ж для того, чтоб добиться этого чёртова брака, пришлось симулировать беременность… Как будто я действительно такая дура, чтоб забеременеть, состоя в боевой организации… Ну вот и пожалуйста, у природы-матушки извращённое чувство юмора». Не спалось, закономерно, долго. А как тут уснёшь? Не маленькие, чтоб плакать. Но если по-честному, если не в присутствии кого-то, перед кем нужно храбриться – именно плакать и хочется. Почему так? Почему они должны сейчас бояться потерять – не только возможность учиться, что вообще-то тоже обидно, но всё вообще. Родных, дом, свободу… Свою комнату с двумя всё равно общими комодами и двумя дверями, за одной из которых спят (а спят ли? Или тихо, чтоб дети не слышали, беседуют, так же искренне делясь страхом и тоской?). Почему себя они должны винить, если ни в чём – и это родители говорят не для ободрения, а потому, что действительно верят в это – не виноваты? Лежали вдвоём внизу, на кровати Мины, и старая фотография лежала здесь, рядом. – Мать права, поджимать хвост – это последнее дело. Не мы виноваты, Сэм. Виноваты охреневшие сопляки, решившие, что могут издеваться над теми, кто слабее. – Но охреневшие сопляки – детки тузов и, вообще, люди. А мы виноваты по факту того, что мы дети своих родителей. И по этому же факту загнаны в угол. За самих себя можно б было наплевать на всё. Но мама с папой… Дед, как бы он ни хорохорился… Ронни, в конце концов, он всё ж таких родственничков не выбирал. Мина погладила брата по щеке. – Тебе страшно? – Страшно. Согласись, мы знаем достаточно, чтоб бояться. – Да. Но я просто вспоминаю о том, что им, - она кивнула на фотографию, - было страшнее. Особенно ей… Мы просто не можем быть менее мужественными, чем она. Есть смысл в том, что мама назвала меня в её честь. – В том, что меня не назвала в честь Керка, интересно, тоже? – А что плохого-то? Замечательное имя – Сэм. Нет, Керк тоже хорошее, но Керком я тебя совершенно не представляю. Хотя, конечно, было б забавно. У него был огонь, у тебя вода… Они помолчали, глядя друг на друга, между их носами было сантиметров пять, не больше. – Мина, скажи, что этого не произойдёт. – Сэм, скажи, что ты по-прежнему боишься этого больше всего. Он перевёл взгляд на фотографию – просто чтоб разорвать зрительный контакт, чтоб ещё сколько-то, ну, сколько уж получится, гордиться тем, что пока держится. – Да, им было тяжелее. Но и легче в то же время – они были среди своих… 19 лет назад, декабрь. – У нас, между прочим, надвигается ещё день рождения Мины, - Магнето обвёл собравшихся пристальным взглядом, - у кого какие идеи? С днями рождения на базе обстояли дела примерно так же, как с кухонными обязанностями – кто хотел, тот отмечал, кто хотел, тот дарил подарки, но обязательно должен был быть хотя бы один подарок от всей команды. Не возбранялось вместо дня рождения отмечать день пробуждения способностей – так, к примеру, поступала команда Джулии. На миновавший недавно день рождения Санни Мистик и Множитель подарили пушку собственноручной сборки – «нельзя же приличной девочке без столь нужной в хозяйстве вещи», а Провидец – анатомическую энциклопедию такой толщины и веса, что она тоже могла приравниваться к оружию. Джаггернаут сказал, что подобные книги обязаны выполняться в окладе с драгоценными камнями и фигурами из бестиария, а то как-то несолидно. Что подарил Санни Джаггернаут, долго не знали, пока случайно не увидели – заводную игрушку-змею. «Потому что у каждого должно быть тотемное животное». «Ну жди своего, падла». Пушка, что ни говори, всегда канает – стрелять время от времени приходится всем. Но как-то всё же… ну, повтор. Джулия удручённо покачала головой – она не считала, что знает Мину достаточно хорошо, хоть и занимала с ней одну комнату. На время зализывания ран и выработки дальнейших планов старшая и младшая лиги собрались вместе, и уплотнение было неизбежно – с Миной поселилась Джулия, с Керком Майк (ему пришлось непросто, комната Керка превратилась в подобие комнаты Множителя с ужасающей быстротой). Саймон, сказав, что солидарность поддерживает и возвышает, переехал временно к Множителю, а в его комнате разместились Лили и Стефани. Высказанные Саймоном шутливые опасения, на тему ещё одного Джаггернаута, только красивого, и рисков для мужской части базы, оказались напрасными – Лили была лесбиянкой. И со Стефани у неё как раз, похоже, завязывались отношения. – Ну? – Мистик, молчи, умоляю, - прошипел Провидец. – Ладно, ладно, молчу. – О чём там у нас шепчется галёрка? – моментально среагировал Магнето, - поделиться с коллективом не хотите? – Ну можно, - кивнул Алекс, - я вот тут вспомнил, что Мина увлекалась фотографией… Может быть, фотоаппарат? Цифровой хотя бы. Возня с проявкой и всё такое ей, наверное, должна быть и знакома и приятна, но это маятно. – Идея дичь, но мне нравится, - гыкнул Джаггернаут, - компромату-то будееет… Так и родилась эта фотография – один из первых сделанных кадров. Каким же чудом матери удалось после судов умыкнуть этот вещдок? Но слава богу, что удалось… А Мина, ведать не ведавшая ни о факте внепланового собрания, ни тем более о его теме, как раз шла из ванной и столкнулась в коридоре с Лили. – О! Слушай, ты ничем срочным не занята? Казалось бы, никаких операций прямо завтра-послезавтра не предстоит, а что-то все заняты… – Смотря о чём речь, Кувалда. Я, знаешь, не тот человек, кто может помочь в чём-то значительном. – Ай, да брось. Швейный кружок там у нас. Ну и так, посидим, чаи погоняем… – Швейный кружок? – Мина решила, что отнекиваться, когда Лили уже тащит её под локоток на крейсерской скорости, как-то поздно, только сдёрнула с головы разболтавшийся тюрбан из полотенца (говорят, всякая женщина должна уметь мастерски и надёжно наматывать такой тюрбан, где-то именно на ней природа, однако, дала сбой…). – Ну, так… Мы тут Сетью обсудили, что остальные как хотят, конечно, а нам какие-никакие боевые костюмчики нужны. Супергеройские, хи-хи. Больше не хочу, чтоб мои прекрасные ножки переживали всякое такое, раз на них теперь есть, кому любоваться. Ну да, армейские ж эти есть… Джимми красавец вообще, ему-то нормально, ему впору. И Майку почти впору. А у нас со Стефани вот тут кое-чего мешается, о чём мужчинам беспокоиться не приходится… Ну то есть, они о таких деталях по другим случаям и в другом ключе думают. Вот что, сложно было подумать своей даровитой головой и спереть и женские варианты тоже? О вас с Медузой думать, например, не надо? Вот, перешиваем… – Ну, за Медузу не скажу, а у меня этой проблемы не столько, - усмехнулась Мина, украдкой запахивая халат поплотнее – что-то под него надевать она завела привычку ещё в ванной, но сейчас это всё-таки футболка, лямка корсета может выглянуть из-за ворота. Правда, Джулия могла видеть и рассказать им, но пока это не прозвучало – лучше не давать повода… – Ай, какие твои годы, нарастёт. В комнате Лили и Стефани – бывшей Саймоновой – было безалаберно, но уютно. Наверное, человек со стороны никогда б не поверил, что можно сделать комфортным пещерное помещение, но людей со стороны тут не бывает, а здесь быстро вырабатывается и принимается своя эстетика. Понятно, уплотнение мера временная, и очень многие вещи здесь Саймона, ну, не потащил бы он к Множителю все свои книжки, там их ставить некуда. Там и самого Саймона, если честно, впихивать было особо некуда. А вещи девушек очень органично вписались, при том, сколько их было. Ну ладно – эта куча пледов, ну ладно – батарея косметики на тумбочке, но швейную машинку кто и когда успел припереть? Мелкую, портативную, но всё же. С пола обернулась на звук открывающейся двери, помахала рукой Стефани. – Ну, Кувалда. Даже в туалет не можешь сходить, чтоб не прихватить чего-нибудь по пути? Проходи, падай куда-нибудь, - это было уже Мине, - у нас тут, как видишь, дым коромыслом. Ну, я лично не сторонник мнения, что о нас кто-то позаботиться должен был, а мы б ещё чванились – подошёл или не подошёл фасончик, сами обеспечим… – Ой, ну надо же! – упёрла руки в боки Лили, - а кто обеспечит-то, не я ли? Кто шьёт-то тут? – Ты? – невольно, это получилось у Мины слишком удивлённо. – Я, - кивнула Лили, поднимая лапку расположенной на стуле швейной машинки, - не ожидала, что ли? Умею, да. Учили, знаешь. Детство такое было… не к боевым подвигам готовили, короче. Тётка научила. А уж бабка у меня какая швея была! Лучше в городе не сыщешь. Ну, дай посмотрю, что ты там сметала… – Да вот и я смотрю, - грустно вздохнула Стефани, - что это я тут сметала… – Ну что, распарывай! – Ну вот не было династии швей в анамнезе, понимаешь! Лили и Стефани, конечно, не ругались. Очень мило, со смехом и периодическими объятьями и поцелуями в макушку, препирались, скорее от избытка эмоций, чем от реальных каких-то разногласий. Мина это очень хорошо понимала, насмотревшись на Санни и Джаггернаута, которые тоже на самом деле не ругались, просто такие уж характеры. А вот Саймон это до конца понять не мог, и периодически принимался укоризненно увещевать тех или других. Перешивались два костюма – для самой Лили и для Джулии. Хоть Джулия и говорила, что ей можно не перешивать, так нормально – ну, грудь у неё была действительно меньше и дышалось ей в щедро выделенном Множителем трофее очень даже нормально. А для Стефани костюм именно шился – облегченный. – Мне-то не тяжело. Я б и средневековые латы на себе унесла, другое дело, что не хочу. А из Софит природа ломовую лошадь точно не задумывала. – Так, ты там говори, да не заговаривайся! Я чёрная женщина, не белым девчонкам рассуждать, что может и чего не может чёрная женщина! – А? Ну в чём проблема, уступлю тебе тогда свой! – Очень смешно! А откуда я возьму те полторы головы, на которые ты меня выше? Обычно, сколько замечала Мина, в команде Джулии прозвищами не пользовались. Но времена менялись, менялся состав, и как-то, видимо, проникались местными традициями. Вот и Джулия привыкала понемногу, что Лили – Кувалда, а Стефани – Софит. Неправильно оно как-то, ворчал Саймон, себе прозвище так и не придумавший. Софит и Кувалда – ну это ж вообще никак не сочетается. – Ты это, угощайся, если хочешь, - Лили кивнула на красующуюся на тумбочке початую, заткнутую пробкой бутылку, - там ещё конфетки должны быть… – Ты б, что ли, стакан ей для начала дала, а? – немедля отозвалась Стефани, выплюнув булавку, которую за крупную бусину-головку держала в зубах, - господи, ну и выглядим мы в глазах всех нормальных людей! Курсы кройки и шитья и вино с конфетами… Осталось рояль поставить и музицировать. – А ты умеешь? А? Есть что-то, чего сильная чёрная женщина не умеет? Мина охотно присоединилась к смётыванию разрозненных деталей, вид которых, если честно, нагонял на неё панику – сколько в своей жизни она наблюдала за чьим-нибудь шитьём, столько понимала, что глазомер тут нужен не хуже, чем в тире. А это ж не платье какое-нибудь, тут нужно ещё, чтоб идеально вошли все эти вставки, которые Лили с очень цветистым сапожным матом вырезала из поролона и пластика, где что требовалось. Глядя на модифицируемый образец, Мина пыталась понять, каково оно – создавать такое с нуля не в условиях фабрики, а вот так на коленке, и проникалась уважением к Лили. – Мы тут недавно, грешным делом, о тебе говорили, - призналась Лили в паузе между трелями машинки, оценивая качество получившегося шва. – О том, что я не мутант? Стакан найден таки был, и в технологических паузах – пока Лили оценит смётанное – она делала мелкие глотки сладковатого, с каким-то цветочным ароматом вина. – И это тоже. Девчонки мы всё-таки, сплетницы, - снова затрещала машинка – натужнее, надрывнее, шов толще, на лице Лили проступила злая сосредоточенность – не придётся ли, вообще, иглу поменять. Не, обошлось, - я так понимаю, тебе теперь кажется, что все тебя ненавидят из-за этого? Это ты зря. Просто каждый, наверное, пытается понять, почему ты остаёшься здесь. – Есть хороший способ – спросить меня, - хмыкнула Мина, прекрасно осознавая толику лукавства в этих словах – ну честно, предпочла б, чтоб всё-таки не расспрашивали. Чтоб просто делали вид, что ничего не произошло. То есть нет, это невозможно, конечно – ну, поставили где-то себе галочку, что о её вероятной способности можно голову себе больше не ломать… Но и это ж невозможно. – Не поверишь, вот и я б то же самое сказала! Но не скажу. Потому что считаю, тут нечего спрашивать вообще. Как будто для тебя должно быть так легко развернуться и уйти, не оглядываясь, от своих друзей. После всего, что вы прошли вместе… Мина молчала – боялась каким-то неосторожным словом проявить то, о чём Лили, очень вероятно, думает. О Норе, которая ушла, не оглядываясь. При том, что у неё, конечно, не такие резоны были. – Вообще-то подобные вещи – решение не одного человека, - явно продолжила начатый ещё ранее спор Стефани, - и насчёт ненависти ты, конечно, загнула, но всё-таки за себя говори, что ничего не изменилось. Эти барьеры есть, не нами они возведены. Ну, тебя не бросали из-за того, что ты мутант… – Ага, это я бросала. И не из-за того, что человек, а что дура оказалась. В очень таких человеческих вещах. А дуру любить невозможно, вот это и есть самый страшный барьер. Сейчас вообще не понимаю, зачем я на эту страдалицу слюнявую время тратила… Ну да, думала – все ж не могут быть такими сильными, как я, как раз я и должна быть ей опорой, помочь ей, как таран, дорогу в жизни пробить… Вот казалось бы, до моего рождения ещё сказано, и не один раз, что насильно не спасёшь, нет, блин, надо было на собственной шкуре проверить. – А если б не получилось так? – вздёрнула подбородок Стефани, - если б вы не расстались тогда? Если б вот встал выбор между ней и твоей командой – ты б что выбрала? Освещение что ли в комнате такое, не очень удачное? Лили выглядит сейчас как-то… сильно старше, чем воспринималась всегда. Или это косметики потому что на лице нет? Морщины, тени под глазами… Да, странно б было, если б всё пережитое – гибель Зака, отпадение Норы, все полученные травмы – вообще никак не сказались. – Ой, отличный вариант, говорить о том, как я поступила б, благо, не проверишь же. А я и думать об этом не хочу. Я тут, ты тут, и куда ни пойдём – пойдём вместе, никакого выбора мне делать не надо. – Но ты думала об этом, Лили, признайся, думала. Это страшный вопрос, конечно. Что важнее, что дороже – любовь или друзья, общее дело… Лили, забросив на плечо уже прошитую часть своей работы, прицелилась на очередной шов. – То и другое дорого, и никак иначе. Ну не хочу я строить теории о том, что было б, но чего нет. У меня воображалка для этого, вообще, не такая хорошая. Да, я знаю, мне повезло, и я очень довольна этим. Это лучше не придумаешь – найти себе партнёра среди соратников. Всем рекомендую так и делать. Кто как, а я считаю, что обе стороны жизни только выиграют от совмещения их в одну. И похоже, не только я тут так считаю. Войско, скрепленное любовью, непобедимо – это ещё древние греки говорили, а древние греки херни не скажут. Беседу временно разорвала долгая натужная трель машинки. – Ну? Я ли не молодец? Вон какой шов, не хуже фабричного! Так, теперь примерить надобно… Мы тебя такими разговорами, Черепаха, не бесим? Понимаешь, вот эта странная баба считает, что любовь – это самая мощная сила во вселенной… нет, погоди, я в курсе, что не только ты так считаешь и вообще во многом с тобой согласна… и не понимает, почему у вас с Саймоном ничего не получается вот так чтоб все всё видели и понимали однозначно… – Я не… – Да погоди ты! Почему Саймон? Ну потому что кто ещё-то? Я правда очень тепло и нежно отношусь к Майку, он замечательный товарищ, но как герой-любовник он даже на мой не самый компетентный взгляд никакой. Да и вообще с Майком ты познакомилась позже. А я вот думаю – а мы вообще не дали маху, записывая тебя в гетеросексуалки? – Вы слышали о Магде? – улыбнулась Мина, делая очередной глоток. – Ну извини, сложно было совсем-то ничего не слышать. – И ты полагаешь, что я тут из-за разбитого сердца? Ну, это как-то даже логично звучит… Но между мной и Магдой ничего не было. Такого не было. Мы были просто лучшими подругами… Да, наверное, для тебя это очень глупо и фальшиво звучит, словно я отрицаю, бегу от того, что… – Вовсе нет! – Это странно, согласна, но я не была влюблена в Магду. Хотя может, такая привязанность и сопоставима по силе с влюблённостью. И по правде, я тоже задавала себе этот страшный вопрос – а если б я была влюблена в Магду, я б ушла, послушала её? Нет, смею полагать – нет. Как будто привязанность к подруге, сестре – это действительно настолько меньше, чем любовь… Нет, нет. Вот ты же бросила девушку, не оправдавшую твоих ожиданий – думаю, и я б так могла. Разочарование убивает любовь. Я любила Магду иначе, но эту любовь разочарование убило. Мина была беспредельно счастлива – тому, что эти девушки так угощают её, принимают её почти ничтожную помощь и столь мило и непосредственно задают вопросы, которые должны б казаться бестактными, тому, что можно говорить о Магде, о чём говорить легко, уже почти совершенно легко. Уводить эту опасную тему в безопасную сторону… – Наверное, у нас было примерно как у тебя и той твоей девушки. Я слабая, Магда сильная. Моя опора, мой таран. Ведь и между друзьями бывает так, правильно? А потом всё поменялось. Я потеряла её – и мне пришлось стать сильнее. Она потеряла меня – и стала слабее… И это было б нормально, если б теперь было так, то есть, это было б неправильно, отвергнуть кого-то оттого, что он поменялся с тобой ролями. Но в том и дело, что Магда хотела как раньше. Но как раньше уже быть не могло. Невозможно притвориться, что этого не было, ничего с нами не происходило… Ну пусть, хорошо, так – Магда сломалась, оказалась слабой, и я не смогла ей этого простить. Она не должна была, только не она, только не так. Она ведь была идеальной… На самом деле – тоже опасное направление. Сломавшаяся Магда, сломавшаяся Нора… Но что уж поделать. Лучше об этом, чем о любви. О Магде – какая она была. Рыжая, рослая, сильная, смелая. Будущая гимнастка, говорили многие, потом осекались – карьеру Магдиной матери оборвал сложный перелом. И это повезло – собрали мозаику, ходячей осталась. Норову, правда, не поубавило, это с её воспитания Магда гордо отвечала опасающимся, что из-за такого примера не идти в спорт – это детский сад. А что безопасно-то в жизни? Быть домохозяйкой? Нет уж, к чёрту безопасные варианты. О Магде, какой она стала… – Она много там всякого говорила. Что пришла пора взрослеть. В её понимании взрослеть – это переоценить однажды приоритеты. В пользу, тупо, выживания. Не переть против течения, закона, старших-сильных. Ну, стоило ли сбегать тогда, да. Да, однажды человек может спросить себя – так ли прямо он обязан тем, из-за кого страдал, ради кого был готов на многое. Так ли ему нужно то, за что они сражались, или нужны просто тепло, сытость, этот самый домик в старости или хотя бы отсутствие боли. Но я ничего об этом знать не хочу. В её понимании взрослеть – это просто из стокгольмского синдрома влюбиться в тюремщика, который на фоне остальных отнёсся к ней по-человечески. Ну уж к чёрту такую взрослость. – Звучит жестоко, - покачала головой Лили, - но вправе ли я осуждать… Ты знала её, не я. Да и в конце концов, я тоже бросила ту девушку со всеми её так и не решёнными проблемами. Не скажу, что я сожалела об этом… но это и не предмет гордости тоже. Легко мне, я-то сильная. – А для меня вот предмет, - Мина скусила с конфеты шоколадную верхушку, - мне не было легко, я не была сильной. Никому легко не было… Говорить, что Магда была для меня примером, всё же неправильно – я часто думала, как поступила бы Магда в том или ином случае, но я прекрасно понимала, насколько я не она и никогда ей не буду. Но она стала для меня примером – того, чем я точно никогда не стану.