Звёзды злодеев

      Школа встретила примерно как и ожидалось — не тишиной, не криком, а тихим ровным гудением, в котором почти нереально разобрать отдельные слова, но однозначно понятно, что там ничего хорошего.       Впрочем, было б слишком, если б действительно совсем ничего. Сначала в холле первого этажа встретилась миссис Ахмеди — почему-то всё ещё не в рабочей униформе.       — Да я, наверное, уволюсь. Глэдстоун, сколопендра в рясе, всё равно жить спокойно не даст. Ай, была б печаль. Больше будто нет в городе мест, где нужны поломойки. Тем более и учусь я последний год, а дальше Рашиду помогать буду. А вы не тушуйтесь и не склоняйте головы. Помните, вы хорошие ребята. Я вас очень люблю — вы знаете и помните, что мой брат не был чудовищем.       Миссис Ахмеди приходилась сестрой покойному Куго, второй, менее, конечно, яркой «достопримечательности» Хармони. Она была не младенцем, когда он исчез навсегда, и в своих собственных воспоминаниях, порой, не могла отделить его от другого брата. Она больше знала его по рассказам, чем вживую, хотя иногда ей казалось, она помнит то, о чём рассказывала ей мать — как Куго таскал её, схватив за капюшон кофточки, по тогда ещё новому линолеуму в коридоре, а она смеялась, безмерно счастливая от того, что брат с ней играет. Но она точно помнила, как плакала, когда в том ток-шоу Мина-Черепаха рассказывала о своём ПОГИБШЕМ друге. Только тогда они и услышали, что он мёртв…       На лестнице окликнул Джибраил Ахмеди — чернявый, носатый, мрачный, как грозовая туча.       — Маршаллу не жить, обещаю. Семью тронул — сначала передо мной ответит, потом перед Аллахом.       — Джиб, ты осторожнее. Он не из простых, у него связи.       — Ничего, — подросток усмехнулся очень по-взрослому, — у меня тоже.       Сэм покачал головой. Маршалл, конечно, нереальный молодец — умудриться разом тронуть и чёрных, и мусульман. Мусульман в Хармони, положим, кот наплакал, а вот негров хватает. А главное — негры, если надо, прибудут из Гаррисберга, у братьев Бесси Ахмеди там мало не полгорода если не в друзьях, то в статусе «пили раз вместе, а раз пили — можно и замочить кого-то вместе». На стороне Маршаллов, понятно, местные тузы, но и у них есть те, кто давно имеет на них зуб… Замечательное место Хармони, здесь потянешь за ниточку — вытащишь такое, что пожалеешь. Всё пронизано, оплетено давними родственными, дружескими, вражескими связями, и старые счёты могут долго хорониться под слоем музейной пыли, а потом сдетонировать от обычной школьной стычки — Колби-старший с Трентом-старшим давно вон не сцеплялись, ну так может в самое ближайшее время и возможность найтись.       И будто всего этого мало, из-за угла вырулил Том. Ещё более сутулый и пришибленный, чем обычно. Захлопал ресницами, как миссис Катц, когда младшеклассники, которых она весь год щедро нахваливала, особо феерично проваливали контрольные.       — Ребята… Ну как так-то, ребята?       — Ну вот так, Томми. Видимо, на собрание мы и теперь не придём.       Том нервно облизнул губы.       — Ну… ну, а может, всё же стоит придти? Это всё-таки все свои… Можно всё обсудить своим кругом, всё решить…       — Свои? Свои, Том? Те, кто учат молчать, прятаться, доказывать свою безобидность — это не свои.       Его жалко. Действительно жалко, хотя и не без презрительного оттенка — и не без закономерной досады на себя, за презрение к тому, в чьей шкуре никогда б не оказался. Пятилетнего Томми забыл зимней ночью на улице в дрезину пьяный отец. И очень удивился, наутро обнаружив сына живым, разве что слегка бледненьким. Тогда просто решил, что это чудо господне, и в приливе религиозного экстаза даже на некоторое время бросил пить. Но религиозного экстаза не хватает надолго, а потом выяснилось, что у Томми попросту мутация, вызывающая нечувствительность к экстремальным температурам. Семья и так, мягко говоря, не отличалась благополучием, а такой фактор положительной атмосферы не добавлял. Отец с собутыльниками проводили эксперименты, запирая мальчика то в холодильнике, то в духовке, и прекратили свои развлечения только после вмешательства полиции — детские крики в этом районе были, конечно, нормой, но меру-то надо знать. А мать — что мать? В основном, по материнской инерции, пыталась защищать сына, но однажды протянула ему верёвку: «Сынок, ты б повесился, избавил нас, а?». То, что она была пьяна до невменяемости, её, пожалуй, извиняет, но всё же не полностью.       Легко понять, почему Том так легко увяз в сиропе Глэдстоуна — хотя бы там он наконец услышал, что он хороший, что его понимают, что бог его любит и будет любить, пока он не совершает никакого зла. Его никто не учил гордости, перед ним не стояла семейная история, которая с пелёнок приговаривает к некоторой оппозиции к миру. Отец сдох наконец от цирроза, мать в завязке и ведёт себя почти прилично, но прошлое-то никуда не делось, оно так и висит на плечах, сгибая его долговязую фигуру в жалкий знак вопроса. Для него и эти посиделки с церемонным чаепитием и обсуждением страданий праведного Иова — что-то вроде видений с райскими гуриями для шахидов, после этого он за Глэдстоуна умрёт, если надо.       — Вы поймите… Вы же всё равно не сильнее бога. Это гордыня. Гордыня, что у вас такая сила, вы можете победить любого. Но не у всех такая сила, не все могут позволить себе…       — Да, не у всех, — Мина подошла к нему вплотную, запрокинув голову к его печальному, охваченному страданием за их погибающие души лицу, — ты знаешь, чьё имя я ношу. У неё вообще не было силы. Но она позволяла себе. И не только тогда, когда за её спиной были друзья. Она тоже знала, что такое одиночество, боль, бессилие. Самоуважение. Это называется самоуважение, Том, а не гордыня.       — Оставь, Том, — раздался из-за спины холодный голос, — у них свои боги.       Оппа, какие люди. Себастьян собственной персоной, любимый помощничек Глэдстоуна. Что он делает здесь? Что-то явно происходит.       — И тебе привет, Себ.       У Себа мутация тоже не пришей кобыле хвост — он, проще говоря, немного ящерица. Кожа человеческого цвета, но с выраженным рептилоидным рисунком, пару раз он отращивал оторванные в каких-то передрягах перепончатые пальцы. К счастью, в его окружении не находилось желающих проверить, отрастёт ли у него обратно целая рука, нога или ещё что-нибудь. Хватало и просто понятно какого отношения к его внешности. Кружок Глэдстоуна научил его верить, что господь создал его безобразным с некой ведомой ему одному целью, а потом и вовсе дал больше, чем можно было мечтать — девушку, любящую не за внешность, а за преданную господу душу. Внешность Себа Эвелин оценить в полной мере, правда, и не могла — её зрение было только инфракрасным, спасибо, что такими глазами она хоть что-то видит.       – Чем тебя не устраивают наши боги? — прищурилась Мина, — тем, что не учат уговаривать людей нас не бояться?       — В точку, — малахитовые глаза Себа подрагивали праведным негодованием, — а тебя так раздражает, когда кто-то не упивается способностью внушать страх, не приемлет насилия, смеет хотеть просто жить в мире с окружающими?       — Какой пафос-то! И что же мешает-то этому миру с окружающими? Неужели твоя физиономия?       — Они герои для вас, — прошипел Себ, — гордые, опасные, омывшие себя кровью пуще языческих идолов. Заступники всех мутантов… Никогда не думавшие, как отразились их действия на простых мутантах. Сколько из нас расплачивались за то, что они учили людей бояться нас, и продолжают расплачиваться по сей день.       Себ выглядит уже вполне так взрослым дяденькой, несмотря на то, что даже намёков на щетину нет и быть не может (и то верно, ну какая ящерица с бородой?) — кажется, волосяные фолликулы у него есть только на волосистой части головы. А ростом он примерно с Тома, так что и с ним рядом приходится запрокидывать голову.       — Если ты за что-то и расплачиваешься, Себ, так это за то, что твой любимый бог не дал тебе ума. Если б дал — ты подумал бы о том, что в обоих случаях, когда мы повели себя недостойно добропорядочных мутантов-христиан, мы защитили людей. Или именно нам, потому что мы особенные дети божьи, нужно было стоять в сторонке и верить, что бог как-то сам воздаст нечестивым? Руками не особенных, наши руки недостаточно хороши? Вас же там вроде учат тому, что бог любит людей и мутантов одинаково, так почему мои руки недостаточно хороши, Себ? Вас учат любви к людям — это была б любовь, позволить Брауну с компанией измываться над Претти, позволить Маршаллу унижать Бесси Ахмеди? Или надо было подождать, пока всё закончится, и подойти с чем-то на тему, что Христос терпел и нам велел?       — Конечно, куда там крестным страданиям Христа до страданий твоей уязвленной гордости, Мина Марко!       — А мне не лучшает от того, что две тысячи лет назад над кем-то тоже надругались подонки! И это не повод позволять надругаться надо мной или над кем-либо ещё! Это ты особенное дитё божье, Себ, а я — дочь Медузы и Джаггернаута, со мной так нельзя!       — Пойдём, Том, — Себ вцепился перепончатой пятернёй в острый локоть молчаливо терзающейся жерди.       — Ваш Христос сказал — «Кто, если дети попросят хлеба, даст им камень? Или кто, когда дети попросят рыбы, даст им змею?» Тебя кормят змеями, Том!       Что ж, оставалось для полного счастья столкнуться собственно с Маршаллом, но, кажется, не в ближайшее время — первым уроком немецкий, а он во французской группе. По идее на занятиях мисс Шуманн, когда их всего такая небольшая горстка, все перед ней как букашки на ладони, особо не поболтаешь, да и вообще не поотвлекаешься, но в этот раз — поскольку с расписанием традиционная чехарда и это даже никого не удивляет — к ним подсадили девятиклассников, и мисс Шуманн в большей мере занималась ими.       Да, Хармони — это дикая сеть тайных и явных дружеских и вражеских связей, а так же родственных, которые то ли дружеские, то ли вражеские, не всегда можно понять. Мисс Шуманн — тётка паренька, павшего одной из первых жертв «добровольного тестирования» в округе тогда, почти 20 лет назад. Он был сыном её брата, с которым она тогда, правда, мало общалась, потому что осмелилась выйти замуж за его давнего, со школы ещё, недруга. Брак не удался, брат, в принципе, оказался прав в оценке морального уровня Эдди Янга, уже через три месяца полгорода знало, что секретарша Энни беременна и к тернистой стезе матери-одиночки себя не готовит. Сам Эдди, правда, не собирался спешить вносить коррективы в своё семейное положение, но тут уже не он решал — гордая Элизабет сама подала на развод и вернула себе девичью фамилию. Чтобы как-то утешить больное самолюбие, Эдди распространял свою версию — что это он бросил Лиз, потому что она, как-никак, не первой свежести товар (то, что он сам всего на год младше её старшего брата, имеющего уже почти взрослого сына, в его картине мира тому не противоречило), что плохо представляет, как доставить удовольствие мужчине, да и вообще, себе дороже связываться с порченой кровью — имея в виду племянника. Только вот интересное дело — родившийся у Энни сынок оказался… в общем, оказался Себастьяном. У папаши Шуманна возникли определённые вопросы… Эдди-то запирался, а жена, не выдержав, раскололась. Жена выжила, Эдди украсил новое кладбище своим претенциозным памятником — в семье Янг он был паршивой овцой, но всё же своей овцой, Элизабет Шуманн очень не любила говорить о прошлом, Шейла Янг тоже предпочитала делать вид, что у неё всегда был один дядя, тот, что по матери.       Мина периодически посматривала на Претти Гейбл — она держалась по-прежнему обособленно, но, по крайней мере, уже спокойнее, чем раньше, и даже, кажется, делала некоторые успехи. Даже при том, что присутствие в одном кабинете её спасителей в той майской истории её явно нервирует. Тяжёлое напоминание? Пожалуй, хотя Брауна тут нет — он во французской группе, но одна из тех девок-то здесь. Или всё проще — боится? А кто нас не боится, сказал как-то Сэм, те что к нам испытывают — горячую любовь, что ли? Что ж, заботами Глэдстоуна, нашедшего для маленькой семьи другую жилплощадь, Претти хотя бы перешла по эволюционной лестнице из пугала в серые мышки, и то, как говорится, слава богу.       Мы живём в 21 веке, это очевидно не только тогда, когда Мэрион Пэрри под партой просматривает скинутые Шейлой Янг фотки прогулянной ими с Лоутоном лекции по истории. Но незаконнорожденные дети по-прежнему имеют некоторые проблемы из-за своей незаконнорожденности, в маленьких городах хотя бы в силу того, что окружающие чаще всего знают, кто их отцы. Отец Претти был человеком. И может позволить себе жить, не вспоминая все недолгие интрижки в своей жизни. Эдди Янг тоже был человеком, но — носителем, однако за свою любвеобильность поплатился жизнью. Ведь действительно, не этот бы мутантный ген — и Эммет Шуманн был бы жив, и Эдди Янг, и семья была б цела, ну какие основания были б для подозрений? На формального отца Эммет не был похож, да, он был копией деда по матери. За исключением перепонок… Да, и у Себа был бы не настолько мерзкий характер. Хотя вот это не факт.       Отец Тома Миллера сомневаться в своём отцовстве права не имел — Том был блестящей комбинацией черт ближайших родственников, глазки мамины, носик папин, родинка бабушкина, телосложение, вернее, теловычитание — дедушкино. Только мутация — непонятно, чья. Ну, наверное, другого дедушки, до рождения внука не дожившего, да и хрен бы с ней, с такой печалью — вряд ли тот внук заслуживал гордого звания единственного. Откуда-то ж у Кита Пола, официанта из «Логова», взялись не только температурное воздействие, но и точно такая же лёгкая асимметрия губ, как у Тома. А Кит был безотцовщиной даже не в первом поколении…       Следующим уроком был факультатив по фотографии — у тех, кто на него записался, понятное дело. Кажется, список записавшихся миссис Баббингтон увидела только сейчас, это тоже нормально… И опять же, сейчас, когда миссис Баббингтон с молодым задором прыгала от проектора к доске и обратно, тоже нормально думать о связях. «Не понимаю, как вы все ещё здесь друг другу не родственники», — сказал ещё в первый день Маршалл, демонстрируя реакцию большого корабля на лужу, в которой, оказывается, даже буйки есть. Как же не родственники, ответила Мэрион Перри, которая для себя кокетничать с новеньким смысла не видела, она не самая красивая, Лоутон тоже не самый красивый, зато они уже год в отношениях, с которыми даже родители свыклись, все мы братья и сёстры во Христе, все мы Адама и Евы дети, не веришь — спроси преподобного Глэдстоуна.       Не родственники. Но теория пяти рукопожатий работает безупречно. Муж миссис Баббингтон — внук соседей Крамеров, а в девичестве она Салливан, её отец был начальником Густава Крамера, её мать ходила на литературные собрания с Кесси Крамер. Она сама была знакома с Миной Крамер, шапочно, конечно, всё-таки разница в пять лет в те года была весомой, и конечно, она вздрагивает от звуков этого имени… Не родственники. Но соседи, друзья, сослуживцы. Уходят связующие элементы, меняется работа, место жительства, семейный статус, но память-то остаётся.       После фотографии получилось окно — у половины класса была экономика, последняя экономика в хармонийском периоде трудовой биографии мистера Эша, а о второй половине никто не вспомнил, что тоже традиционно, а потом должно быть обществознание у Глэдстоуна… В ходе предельно короткого совещания близнецы решили, что слоняться вокруг школы в ожидании счастья лицезреть преподобную физиономию они ни малейшего желания не имеют. Вообще-то, конечно, прогуливать Глэдстоуна крайне не рекомендуется. Но как минимум Перри и Лоутон тоже бодрыми шагами направлялись прочь со школьного двора. Надо думать, и Джеральд Трент найдёт себе занятие поинтереснее. А когда прогульщиков больше пяти, зверствовать уже никакого смысла нет. Преподобный тоже найдёт, чем заняться вместо стихийно отменившегося урока. Например, составит на следующую неделю более вменяемое расписание. Так что можно неспешным шагом двигать на детскую площадку на Джефферсона…       Со двора проводили осуждающие и завистливые взгляды шестиклашек, уже хорошо научившихся понимать, когда кто-то сбегает, но пока в большинстве не решающихся последовать пагубному примеру. Дети одноклассников Мины, Магды и Куго, вполне логично, младше близнецов Марко, в их жизни все эти связи ещё пока предельно просты, на уровне наследуемых дружбы и вражды — подружки так же шепчут что-то друг другу на ушко и хихикают, как их матери когда-то, невдалеке начинающие соперники так же мутузят друг друга портфелями, как когда-то их отцы. Всё главное впереди…       Уходят связующие элементы, а связи остаются. Первыми ушли Шенноны — родители Магды. Куда-то уехали. Им не сложно было — они и были пришлыми. Отца, ветеринарного инспектора, так же легко, как перевели когда-то сюда, так в год исчезновения дочери перевели куда-то в Крауфорд. Ну, а мать, которая после производственной травмы лишилась изначальных карьерных перспектив, но общей бегучести не утратила, место курьера или почтальона найдёт где угодно. Понятно, что злые языки говорили потом — запросили этого перевода, сбежали… Но вряд ли Шеннонов беспокоило, что говорят о них там, куда они не оглядывались. Тем более что и разговоры эти получались натянутыми — в тот год о причинах исчезновения Магды Шеннон можно было только предполагать. Предполагать с долей уверенности — ведь лучшая подруга Мины Крамер, но всё же всякое могло быть. Так же можно сказать — сбежали от бесконечных выражений сочувствия с плещущимся в глазах голодом: дайте, дайте нам новой почвы для пересудов, может, вы что-то знаете, куда и почему делась ваша дочь, только говорить не хотите. Может, всё предельно просто — сбежала с первым проезжим сердцеедом покорять столицы, да уже звонила из какого-нибудь наркопритона?       Или вариант — всё чуть менее просто, и дружба с исчезнувшей в то же время Миной Крамер была не вполне обычной? Ну да, или совсем не просто, рычал сквозь стиснутые зубы отец — чернокожий паренёк, которого прежде они в компании дочери особо не наблюдали, вдруг решил завести гарем, и всю троицу следует искать где-нибудь в Юте… В самом деле, сколько можно что-то подобное слушать?       Сложнее было с Крамерами. Крамеры держались, да. Крамеры верили, что уже буквально вот завтра дышащий надёжностью голос в трубке сообщит, что их дочь найдена живой и здоровой. Иначе быть не может — ведь они нормальная, порядочная, любящая семья. Иные варианты они отрицали так же слепо, как и то, что их дочь мутант — мало ли, что там болтают соплюхи из её класса… Сложно сказать, при такой блестящей игре на публику, когда семейная ладья дала трещину — Крамеры умели ругаться так, чтоб не слышали соседи, умели говорить за порогом дома прямо противоположное тому, что говорили друг другу. Но всему наступает предел. Наступил ли он тупо от усталости, психологического напряжения в безвестном ожидании, в котором супруги не нашли в себе достаточной моральной силы, чтоб поддерживать друг друга, а не обвинять, или катализатором стал тот выпуск новостей, где на фотографии наконец пойманной камерами Черепахи они узнали свою дочь? Они развелись в том же году, Густав Крамер уехал, кажется, в Питтсбург — наверное, тоже предложили повышение, он ведь ездил туда несколько раз на протяжении последнего года, говорили, у него там любовница. Кто-то из бывавших в Питтсбурге или имеющих там родню рассказывал, что он действительно женился снова, на вдове с двумя мальчишками, и метит в кресло главреда «Дейли», кто-то — что он ушёл чуть ли не в уличные фотографы, и заводит романы с приезжающими студентками — недолгие, конечно, до ближайших каникул, кто-то — что и вовсе нет его в Питтсбурге, да и не было.       Кесси осталась — в этом доме, который, вопреки всем советам подруг по женским посиделкам, долго не хотела продать. Да, он был полон воспоминаний о столь несправедливо разбитой идиллии, но попробуйте так просто отнять у разведённой, глубоко несчастной женщины орудие самомучений. Она ведь даже поехала на то ток-шоу, где встретилась с дочерью в последний раз…       В первом классе Мина и Сэм пару раз видели Кесси Крамер — ускоренно, за все предыдущие годы, когда время щадило её, постаревшую, выгуливающую такого же постаревшего пса, последнюю свою отраду. Потом пёс умер — он и так поставил рекорд долгожития на этом берегу Аллегейни, и кажется, это стало каким-то рубежом для миссис Крамер. Она выставила дом на продажу, сама поселилась с сестрой, тоже пережившей развод, и по этому случаю переехавшей сюда, и племянниками, обе были прилежными прихожанками незадолго до того переведённого сюда Глэдстоуна, возможно, долгие горькие исповеди Кесси Крамер и навели его на идею создания этого самого «Общества особенных детей божьих». Она умерла около пяти лет тому назад — от болезни то ли печени, то ли почек, то ли того и другого. Поговаривали — пила, может, и была доля правды в этом заявлении, но некоторые проблемы с поджелудочной железой у неё появились ещё в молодости, вследствие неумеренного употребления антидепрессантов после гибели старшего сына, но приверженность здоровому питанию действительно заметно затормозила патологический процесс. Через год Крис, сестре, удалось продать дом и уехать с детьми, куда — об этом существовало тоже несколько версий, но о них больше никаких известий не поступало. А в этом доме живёт теперь обычная семья — семья Сарабет Харпер…

***

      Поддержка приходит иногда, откуда вообще не ждёшь. На крыльце, вальяжно развалившись, курил Бен Гриссон. Рисковый парень, подумалось Сэму, его комбинезон капитально так пропитан всякими морилками, они вроде горючие.       — Здорово. Слышал, вы там наделали шороху в школе.       — Ну, наделали. Тебя только не хватало, пройти дай.       — Ну иди, раз так. Хотел слово доброе сказать, так смотри-ка, не в настроение попал…       Мина выпучила глаза.       — Слово доброе? Ты точно Гриссон?       Бен со смаком затянулся, откинувшись спиной на рассохшееся дерево косяка.       — Ага, тот самый, про которого в этой школе ещё лет 5 будут истории рассказывать. Эх, мне б в своё время такие штучки-дрючки… Может, и не было б уже той школы. Ну да это дело прошлое. А может, завтра я вас свожу, а? Заодно посмотрю, об кого там можно кулаки почесать. Мне-то что, второй раз не отчислят.       Мина постучала кончиком косы по ладони.       — А твой какой интерес? Я вообще думала, твой папаша теперь тихо свернёт свой грандиозный проект и больше знать нас не захочет.       Младший Гриссон щелчком отправил бычок в стоящее внизу ведро — попал, надо сказать.       — Ну, за папашу не скажу, он мне о своих планах не докладывается, я у него вообще не совсем за человека считаюсь. Но так скажу, кое-кто в компашке вашего Маршалла уже давно достал на фермерских залупаться, а с Трентами папаша как раз недавно крупно не поладил… Так что дело уже семейное. Короче, может, по пиву?       Близнецы переглянулись и махнули рукой.       — По пиву. 18 лет назад, январь.       — Итак, ещё раз обрисую ситуацию для тех, кто не в курсе всех деталей. На проекте с браслетами мы поставили основательный крест — но свои плоды, сколько есть, он успел принести. Не только нам.       — Собранная ими база данных, — кивнул Майк, свирепо пережёвывающий нугу, — сколько тысяч в зоне риска?       — Хуже. Вот список тех, кто за эти три месяца пропал без вести.       — Внушительно, — присвистнула Стефани.       — По крайней мере часть из них, есть основания полагать, ударилась в бега сама. Самая значительная стихийная колония сложилась в заброшенной деревушке в Эри, — округ на карте подсветился красным, — вступить с ними в контакт, выяснить их полезность для нас и помочь сорганизоваться — ваша задача.       — Поняла, — кивнула Джулия.       — В случае положительного исхода — остаётесь с ними для ведения боевой подготовки.       — А в случае отрицательного?       Мистик повела плечами.       — Есть отряды поменьше, но с трудом представляю, где конкретно — прячутся хорошо. Значит, видимо, толковые ребята… Тут свобода действий, как искать их — я представляю в той же степени, что и вы.       Джимми остановил пальцем подъехавший к нему по столешнице планшет, пролистнул, нахмурился. Ну да, многовато в этом уравнении неизвестных. Но сколько он работал на звание короля импровизаций — надо это звание теперь отрабатывать. Вот Джулии, конечно, сложнее… Ну, было б сложнее, если б его не было рядом, вместе-то они как-то выкрутятся.       — Множитель, после того, как высадишь их, забросишь Саймона в Франклин… Не наш, а который в Западной Виргинии. Там надо найти вот этих двоих, предположительно перспективные ребята. Если их не нашли до нас… Если нашли — бери кого-нибудь вот из этого списка из Индианы, там попроще, но тоже есть, из чего выбирать. С уловом двигаешь на нашу точку в Клинтоне… Ну да, своим ходом, на себе. А куда деваться? Остальным из списка, если вдруг ты успеешь с ними сконтачиться, прямо совсем своим ходом двигать, по земле попутками. Но это идеальный вариант — во-первых, за день не успеешь, во-вторых — смотри по надёжности. Эти двое — перспектива, а остальные уже как знать. Провалишь явку — я тебе гланды через жопу вытащу, если живым вернёшься.       — Понял.       Джимми едва заметно, но помрачнел — ну да, раскатал он уже губу, что будет на подхвате у Сети.       — Ибо, теперь самая печальная часть повествования — минимум 30 рыл уже оприходовано нашими горячо любимыми структурами.       — Схвачены? — ахнула Лили.       — Схвачены. И возможно, многие уже завербованы. Вот тут у меня список тех, кто завербован и на свободе — на всякий случай распечатаю всем, заучите, на случай, если не дай бог, где-то с ними пересечётесь. Саймону веселее — по индианским у меня конкретики нет. Так вот, совсем печальная часть повествования — браслетный проект мы, повторяю, накрыли, а вот рамочный, увы, нет. И мы не знаем точно, в скольки из тех мест, которые мы точно знаем, эти рамки установлены. Совершенно однозначно это полицейский участок в Вашингтоне…       — Значит, это по моей части, — кивнула Мина.       — Ну по логике вещей, да. Надеюсь, самой сложной частью для вас окажется добраться до этого чёртова участка — Множитель высадит тебя в окрестностях, слишком светиться пока нельзя. Теперь, Медуза и Вулкан…

***

      Ну да, вот она, родимая. Даже и не попытались замаскировать приличия ради. Ай-яй-яй, как же так? Полицейский участок — по определению место, куда может придти каждый гражданин нашей свободной страны, ну или быть приведён, да. Можно предположить, что мера это временная — на то время, пока здесь содержится Гас Мендоса — это не предполагается надолго. Вот-вот за ним должны приехать федералы, но пока буксуют с оформлением бумаг. Первоначально так и предполагалось вытаскивать синьора Мендосу — под видом федералов, но чёртова же рамка.       — Могу я вам чем-то помочь, мисс?       Сержант Вонг на внешний вид с помощью не очень ассоциируется, но это не его вина — просто он похож на крайне перекормленную статую Будды. А вот мисс, пожалуй, выглядит как нуждающаяся в помощи — заслугой уже потёкшей ввиду ветреного дня туши и слегка посиневших пальцев, которыми она теребит рукав замысловатой раздергайки, которая Вонг не хотел знать, как называется — с женскими шмотками всегда так, 500 разновидностей того, что у мужчин просто куртка или штаны. Да и назначение у многих чисто декоративное — на улице-то довольно холодно, разве такая тряпочка согреет? А мисс ещё и без шапки — видимо, чтобы не попортить замысловатую причёску с деревянными спицами, украшенными массивными набалдашниками из разноцветных камушков. Ручная работа, все дела. Бабы…       — Да… Я тут узнала, что — правда, что у вас тут содержится один арестованный…       Вонг хохотнул.       — У нас тут, мисс, увы, не один арестованный содержится. За сегодня только троих привели, а это ещё только день начался, чёрт бы их побрал, этих наркоманов.       — Нет, этот особенный, он… — девушка сделала глубокий вдох, собирая мужество, — мутант.       — Таак? Да вы присядьте, мисс…       — Оливер. Да, да, спасибо. Видите ли, я не знаю, нужно ли… Может, я зря вообще… Просто неделю назад со мной кое-что произошло…       — Продолжайте, продолжайте.       Мисс Оливер тревожно-растерянно зыркнула по сторонам и снова сосредоточила обрамлённый тёмными пятнами печальный взгляд на бронзовых щеках полицейского, тронутых едва заметными пеньками жёстких чёрных волос.       — Насколько я поняла, он, этот… арестованный, у него есть одно фантастическое свойство? Его глаза поглощают свет? Не понимаю, конечно, как такое возможно, это звучит как какая-то дичь…       — Вы лучше расскажите, что произошло с вами, мисс Оливер, — как можно мягче направил сержант Вонг.       Кроваво-красные — вот зачем выбирать такую помаду при таком бледном лице? Аж по глазам бьёт! — губы дрогнули.       — Да, да. Ну так вот, неделю назад я возвращалась от друзей… Я ночевала у друзей, мы отмечали день рождения моей подруги и кое-что ещё по мелочи… Было утро, около 10 часов, то есть уже довольно светло. Я проходила через Сквер-Парк, там было безлюдно, по крайней мере, я не помню, чтоб я хоть кого-то встретила. Это было немного тревожно, я имею в виду, когда в парке видишь впереди какие-то фигуры, тревожишься, вдруг это… ну, не самые хорошие люди, но когда идёшь по совершенно пустой аллее — почему-то тоже не спокойно. Лезет в голову всякое. Но ведь было светло, и… Я уже почти вышла на Макдугал-стрит, как вдруг… Понимаете, свет резко померк. Как будто в один миг наступил поздний вечер, как будто тьма упала сверху и со всех сторон и затягивала меня, как трясина, я едва могла разглядеть свои руки, когда держала их перед собой вот так. А потом кто-то схватил меня сзади за плечи… Клянусь вам, сэр, мне никогда ещё не было так страшно, никогда в жизни! Всё, что я до этого момента знала о страхе, превратилось в ничто! Я не думаю, что я кричала — этот страх просто передавил мне горло, передавил всё моё нутро. И кого я могла позвать? Я была совершенно одна в этой кромешной тьме, а всего остального мира словно не существовало. И всё же я нашла в себе силы рвануться, не важно куда, просто рвануться из этих рук, которые меня схватили, потому что я просто не хотела знать, что они сделают со мной там, в темноте… Я рванулась, и потом снова появился свет, я едва не влетела с разбегу в стену, но всё же я смогла забежать в какую-то дверь, не знаю, что это было, наверное, просто подъезд, мне было неважно, я просто спряталась там в темноте… Забавно, я пряталась в темноте от темноты. Я не знаю, сколько я просидела там, пока осмелилась выйти и поверить, что он больше не ждёт меня там, но когда я пришла к себе домой, был уже час дня. 13.12, если быть точнее, я посмотрела на часы…       — И вы полагаете, это был этот парень, Мендоса?       Сложно судить по лицу, настолько не предназначенному для выражения эмоций, но кажется, офицер понятия не имеет, что это не мог бы быть Мендоса. Способности Мендосы действуют на ограниченном пространстве — в помещении, в крайнем случае в аллее с очень густыми кронами, но даже это маловероятно — даже если в помещении просто распахнута дверь, у него может ничего не получиться.       — Я… я не знаю, сэр, я ведь даже не видела его. Но может быть, я… я хотела бы знать, да, он ли это был. Наверное, и вы ведь тоже хотели бы это знать.       Сержант Вонг потеребил оттопыренное, как у Будды, ухо.       — Затруднительно будет опознать того, кого вы не успели увидеть, мисс Оливер. Вот мы покажем вам за стеклом несколько похожих пареньков — как вы поймёте, который из них на вас напал? То есть, я не хочу сказать, что у нас тут содержится несколько парней, способных поглощать свет, но протокол, понимаете? Нельзя просто принять показания, без опознания жертвой преступника.       Золотой ты человек, офицер, на твоём месте куча менее принципиальных копов так и делали — «этот мутант МОГ это совершить? Значит, он и совершил».       — Да, да… Это, конечно, проблема. Наверное, мне… Мне надо посмотреть на него вживую. Не через стекло, я имею в виду. Правда, это… Но вы ведь будете рядом, он ничего не сможет сделать, так?       — О, тут беспокоиться не о чем, мисс Оливер, мы приняли определённые меры, прекрасно понимая, с кем имеем дело. И конечно, никто б не запустил вас к преступнику один на один. Но не пойму, что это даст, если…       — Если я смогу… Посмотреть и… Я не видела его лица, конечно. И даже руки вряд ли успела увидеть, когда он меня схватил, вот так… Но я думаю, я успела запомнить его запах. Такой одеколон… Я не знаю название, но я несколько раз его уже встречала.       — Ну, здесь у него не слишком много возможностей пользоваться одеколоном, мисс Оливер.       — Да, наверное… Тогда не знаю. Может, я и зря пришла, да.       — Ну, не надо так говорить. Любые сведенья в нашей работе полезны. Скажите, почему вы не заявили сразу после того, как это произошло?       Девушка облизнула свои вампирские губы.       — Я… простите, да, это нехорошо с моей стороны, наверное. Но понимаете, как это выглядело бы? Это выглядело бы полным безумием!       Полицейский едва заметно качнул массивной головой.       — Вы боялись, что вам не поверят?       — Ну конечно! Понимаете, я согрела себе чаю, позвонила своей подруге Лючии, она сразу пришла ко мне, мы долго говорили… Лючия сказала, что, может быть, это всё…       — Почудилось вам?       — Нет, нет, так бы она не сказала, она сразу сказала: «Нет, Карла, ты не сумасшедшая, из нас двоих скорее я сойду с ума», — мисс Оливер неловко улыбнулась, — она просто предположила, что это моё восприятие так исказило всё, ну, травма, знаете. Что на самом деле, может, он набросил на меня мешок или что-то вроде этого… Это было слишком невероятно, понимаете? Как история про чудовище в темноте. И теперь я, по правде, сама не знаю что думать. Но вчера я прочитала про этого парня, которого вы поймали… Я думала всю ночь, позвонить Лючии я не могу, она уехала к родителям, там такая глушь, что телефоны почти не ловят. Больше я никому не рассказывала, я просто не хотела об этом вспоминать. Мне пришлось принимать решение самой, и я до сих пор не знаю, правильно ли я сделала. Если скажете, я, конечно, уйду. Но… мне, наверное, всё же нужно получить ответ на вопрос. Просто, если он всё же не он… Всё же нехорошо оговорить невиновного, даже если он и так преступник, но если он невиновен хотя бы передо мной… И это ведь будет означать, что тот, кто на меня напал, всё ещё на свободе, так?       — Да, ситуация сложная, мисс Оливер. Мы должны позволить вам… обнюхать подозреваемых?       Девушка снова неловко улыбнулась.       — Звучит как бред, да? Это всё звучит как бред… Но я не знаю, почему это должно было случиться именно со мной. Это ни с кем не должно было случаться, конечно… Лючия постоянно повторяла, что я не виновата, что я ничего не сделала неправильно, но сейчас Лючия далеко, и…       — Ну, на самом деле, — офицер вознёс грузное тело со стула, — подобное иногда приходится… допускать. Нередко жертвы могут дать лишь самые общие сведенья о внешности преступников — темнота, шок… Вопрос в том, уверены ли вы в своих моральных силах сейчас, мисс Оливер.       — Я… не знаю наверняка, но я постараюсь. Я должна. Я думала ночью о том, что… Он не успел мне ничего сделать, мне повезло. Сколько женщин, которым повезло куда меньше, всё же находили силы придти, написать заявление, опознать… Я должна думать о том, что если это не он — то тот, кто на меня напал, может напасть на кого-то ещё, и…       Ну, вот они, пятеро не особо-то, если честно, похожих между собой фигурантов в ряд. Из них только двое латиносы — сам Мендоса и ещё один. Один, кажется, араб. Но на всех пятерых суровые хитроумные конструкции, закрывающие глаза — то ли достроенные водолазные очки, то ли кастрированный шлем для сварки. Поодаль сержант Вонг одними губами, кажется, пересказывает хмурящейся афроамериканке историю мисс Оливер.       — Эй, эй, мисс, этого не надо!       Да, не так-то легко сорвать эту дрянь с головы… Но успела, успела раньше, чем за плечо схватила — точнее, по плечу скользнула лапища Вонга. Успела увидеть эти глаза — багровые, как тлеющие угли.       — Держи, приятель, — в халтурно связанные руки легла деревянная спица с украшенным набалдашником, — ничего удачнее пока нет. И — рвём к выходу.       И упала тьма. Резко, совсем и абсолютная. Сейчас она только в пределах этой комнаты со стеклянной стеной, и там, за стеклом, уже заметили, что произошло, сейчас они бросятся сюда… Главное добраться до двери — и тьма вырвется и в коридор. О, это стена. Не та, что со стеклом, значит, они в противоположной стороне. О, на кого-то налетели, лучше не выяснять, на кого. Кто-то из остальной четвёрки. Достаточно просто держаться за Мендосу, его-то глаза всё видят… Маловероятно, что у них здесь нет тепловизоров, но в темноте их ещё нужно найти…       — Мы даже не знаем, на вход или на выход работает рамка, или туда и туда. Если главный вход отпадает — разбиваем окно.       Кто-то с разбегу налетел на вторую спицу, в её руке, коротко вскрикнув, осел на пол. А потом рука Мендосы выскользнула из её руки и растворилась во тьме…

***

      Попалась. Снова попалась. Ну почему ж ни одно задание она не может выполнить без косяков? Ну да, их не столько пока было, этих заданий, но статистика всё же удручает. Хмурая афроамериканка наматывала круги вокруг стула, как очень зря потревоженный тигр.       — Вот теперь мы тебя с ещё большим интересом выслушаем, малышка. Сержант Вонг благодаря твоей блестящей акции в реанимации, лейтенант Диккенс скончалась по пути в госпиталь, у неё, между прочим, остался десятилетний сын. Несколько сотрудников получили травмы разной степени тяжести, четверо преступников, включая особо опасного мутанта, сбежали. Тебе было мало одной судимости, Джойс?       Оппа, что это у нас? Они реально её с кем-то спутали? Или дело как раз в том, что в базе они о ней ничего не нашли, и теперь надеются, что она возмутится такими обознатушками и выдаст о себе всё, что они хотели и не хотели знать?       — С каких пор ты путаешься с мутантами, Джойс?       — Какими нахрен мутантами, я за Вонючкой пришла.       — Каким ещё нахрен Вонючкой?!       — Ну вы-то, понятно, его под другим именем знаете, — глумливо хихикнула арестованная, — но для меня он Вонючка. И за ним такие должки, что на свободе он нужнее.       — Чем ты?       — Ну, и чем я. Да ладно, много ли вы мне пришьёте? Вонга вашего точно не я завалила, мне с такой тушей не справиться, копиху эту, как её, тоже не факт, что я.       — Пришьём, тебе достаточно, — полицейская опёрлась кулаками о стол и что только не зарычала глухо в лицо, — я была там и всё слышала. Помогла бежать ты Мендосе, а не своему Вонючке.       — Конечно, Мендосе. Чувак круче дымовой гранаты, не соврали журналюги. Получилось же.       — Ты не дерзи, — видно было, что полицейская прекрасно видит ложь, но пока не знает, за что ухватиться, — ты лучше скажи, куда он мог побежать. В твоих интересах сотрудничать.       — Кто, Мендоса? Понятия не имею, да мне как-то и плевать. Вонючка — тоже не знаю куда, там его столько народу ждёт, я б на его месте не знала, куда сперва бежать.       — Значит, перечислишь все места, — процедила афроамериканка без особого, впрочем, энтузиазма. Времени выяснять что-либо об остальных здесь сидящих не было, да и желание не особо имелось, но кажется, выдающихся фигур преступного мира сюда в последнее время не заносило, и теперь полицейская гадает — то ли о ком-то из этих хмырей они удручающе мало знали, то ли задержанная увлечённо и с непонятной целью врёт.       — И как думаешь, он организует такую же эффектную кампанию для тебя?       — Стопудово. Потому что иначе мой парень с него шкуру спустит.       — Ну, посмотрим. Второго Мендосы у нас на такой случай нет.       Значит, Мендоса точно выбрался. Ну, это было б слишком даже для неё — если б единственный неудачник, который не сумел воспользоваться удачной ситуацией — это Мендоса б и был.       — Да ничего, что-нибудь придумают. Ребята хоть не мутанты, зато с мозгами. Мозги — это полезней мутации, мэм.

***

      Множитель лениво мазнул Мендосе кулаком по физиономии.       — Скажи, слизняк-переросток, ты действительно думал, что мы тебя не найдём?       Мендоса, наверное, как-то так и думал, и теперь, плотно примотанному к стулу, ему было как-то нехорошо. Путы были слишком прочными, а если б и нет — солнышко в два пустых оконных проёма шарашило слишком щедро, чтоб у него могло что-то получиться.       — Или ты думал, — подхватила Мистик, приняв ради развлечения облик самого Мендосы, — что мы так, объявили неделю доброго самаритянина и решили подарить тебе свободу просто так, без элементарного спасибо?       — Это так вы рассчитываете заставить меня работать на вас? — нервно пискнул пленник.       — Да нет, мы уже ни на что не рассчитываем, — процедил Множитель, — зачем в наших рядах трус, бросивший девушку, которая его спасла? Сомнительное приобретение.       — Я потерял её в кутерьме! — непохоже, чтоб он хоть каплю сам верил в то, что говорил, — нас просто растолкали в разные стороны…       — И не мог найти, конечно! Скорее рванул на выход, вперёд своего визга… Выходит, да, просто так скатались, переполошили весь полицейский департамент, ради мелкого воришки… Ой, серьёзного грабителя заправок и одинокостоящих закусочных! Не обязан ты на нас работать, не обязан, успокойся. Сейчас только морду набьём за всё хорошее — и отпустим на все четыре стороны.       В багрово мерцающих глазах не было ни малейшей веры в то, что его действительно вот просто возьмут и отпустят.       — Я похож на дурачка? Будто кто-то вашу тактику не знает — кто не с вами, тот против вас…       — А ты у нас, значит, сам по себе? — из сумрака выступила Мина, уже залепившая рассечённую бровь медицинским клеем и почти не хромающая, — так мы не оспариваем. Только видишь ли, дурачок — именно им ты и являешься — это не «наша тактика», это реальность. Мутанты — сообщество. Есть, конечно, и одиночки вроде тебя, но одиночки не рвутся кому-то помогать — точно так же, как ты. Те, кто понимают, что как бы ты ни был силён — ты силён только до тех пор, пока не встретил большую силу, знают, что нужно объединяться. И с этого дня это сообщество будет знать, кому не подавать руки, кто у нас сам по себе. Мы обеспечим. Ты одарён действительно мощной способностью — и всё же один раз ты с ней уже попался. Попался, надо заметить, довольно глупо. Попадёшься и ещё. Только уже ни одна дура не придёт к тебе с зубочистками в причёске. Сколько ты проживёшь, в федеральном розыске, нерукопожатный среди людей, потому что мутант, и среди мутантов, потому что трус и предатель? Сколько можешь, столько и живи.       Мендоса как-то обмяк — слова Мины попали в цель. Может, далеко не всё мутантское сообщество одобряло и приветствовало деятельность этой радикальной компашки, но бросить девушку, пришедшую тебя освобождать, и удариться в бега — это точно не лучшая характеристика на дальнейшую жизнь. Особенно с учётом, что один из остальных сбежавших принял участие в операции по освобождению — хотя не обязан был, чтоб там Мина ни плела на допросе, всем было очевидно, за кем именно она приходила. Принял, правда, не совсем бескорыстно, но всё же.       — Так что не рассчитывай, — кровожадно подытожила Мина, — мы тебя не убьём. Смерть — это быстро, а жизнь — это долго и весьма болезненно.       — А может — просто вернуть его копам обратно? — потёрла подбородок Мистик, — бантиком перевяжем, записочку прикрепим — мол, ошиблись малость… Что поделаешь, случается в жизни вот так ошибаться.       — Да ну, это лишнее. Сами поймают, это их хлеб. В этот раз федералы, наверное, быстрее управятся, а вот от них улизнуть уже посложнее.       — Одиночке уж точно.       — Да.       — Я, по крайней мере, заслуживаю какого-то шанса?       Мистик покосилась на источник этого писка.       — Чем? Чем ты мог бы его заслужить?       Мендоса втянул голову в плечи, опасаясь, что сейчас может познакомиться и с её кулаками.       — Поймите, все не могут быть как вы…       — Да ну? Что мешает?       — Да, я не пай-мальчик, я вор, но я не террорист!..       — Я ж говорю, что с ним разговаривать! Бросаем это дерьмо и двигаем, и так из графика выбились, пока ждали, пока там эту рамку свинтят…       — Я не могу делать такие вещи, как вы, ну да это, наверное, дело наживное… Но может быть, я могу для вас что-то украсть? Тогда вы меня простите?       Мистик и Мина быстро переглянулись. Что ж, сработано не идеально, но пойдёт.