Звёзды злодеев

      В принципе, Гриссон как в воду глядел, говоря, что на следующий день уже многим может стать не до них. Во-первых — вечером, после школы, таки основательно и от души подрались Колби с Трентом. Подрались результативно — оба уехали в больницу, потом тот, кому досталось меньше — в участок. Кто именно — показания разнились, непосредственные свидетели и соучастники в силу уже каких-то своих причин в школу не явились, пока только было известно, что вопрос был о самом серьёзном — о бабах.       Во-вторых, состоялся первый урок вождения — к тому времени, как мистер Ларсон пританцовывающей от нетерпения походкой вошёл в кабинет, старшеклассники более-менее сумели подготовиться морально, Ларсон преподавал второй год. Был он сыном недавно наконец отбывшего на почётную пенсию физрука Ларсона, и отличался от отца и внешне, и по поведению очень сильно, но одна общая черта была — хотя бы зачаточным чувством меры он был обделён начисто. Прекрасно зная, что из всего класса разве что Сарабет Харпер опыта вождения не имеет вообще никакого, потому что ни мачеха, ни парень пускать её за руль своих кредитных авто не горели желанием, и сдача экзамена может стать простой формальностью — он никак не мог не оправдать своё здесь нахождение не просто полностью, а с перевыполнением плана, и раз с практикой обошлось как-то без него — решил добить теорией. Теорию он с удовольствием начал бы с Генри Форда, если не с изобретения колеса, но будучи несколько ограничен директорской волей, пока просто принёс плакаты со схемами устройства всех наиболее популярных марок автомобилей, несколько толстеньких справочников, из которых будет с наслаждением диктовать под запись, и какой-то мудрёный невесть откуда взятый конструктор, из которого будет требовать на скорость собрать муляж двигателя. Народ тихо взвыл…       На следующем Дюпре (пару раз злобно зыркнув в сторону парты близнецов, за неимением в классе Колби и Трента) объявил, что директор утвердил новое расписание, правда, оно ещё может подвергнуться редакции, потому что на литературу записалось очень мало народу, и этот народ ещё может покинуть школу… Звучало достаточно зловеще. А на перемене перед химией на скамью присела Сарабет и изрекла:       — Однако, я поражена вашей невозмутимостью. Вы сегодня Миллера видели?       Сэм и Мина переглянулись — действительно, не видели. Что, конечно, странно, всё-таки чисто по параметрам фигура заметная…       — Что-то случилось?       Нет, можно, конечно, допустить, что Себ, или сам Глэдстоун, наговорили ему чего-то такого… Да нет, невозможно. Том гиперответственный, его моровая язва, заминированные дороги и нашествие инопланетян не заставили бы пропустить дополнительные часы биологии.       — Да уж случилось! Я смотрю, вся школа скоро потихоньку с ума сойдёт! Арестовали Миллера утречком, Моррисон сообщила.       Сэм хотел было сказать, что главная сплетница старшей школы — не самый надёжный источник, но как-то замялся. Соврать-то и что-то поумнее можно было, это даже для Моррисон чересчур.       — А его за что? Тоже с кем-то подрался? — спросила Мина, не давая за такой вариант ломаного гроша — Тома, с его робостью и бесхребетностью, уделал бы и пятилетний малыш.       — Да круче даже. Сосед у Тома, оказывается, той ночью кончился. Красиво так — от удара какой-то спицей в брюшину. Он и до телефона-то доползти не смог, как рухнул с кровати, так и всё. Кровищи, говорят, былооо! Умеете вы, ребята, друзей выбирать.       — И подумали на Тома? Серьёзно? Этот парень же и комара не сможет прихлопнуть без внутренних драм. Он куксится, когда видит чучела в кабинете биологии, что за дичь вообще?       Сарабет вперила взор в карманное зеркальце, тронула мизинцем стрелочку у левого глаза.       — Ну так-то и Гитлер вегетарианцем был. Я лично таким тихоням не доверяю. Из тихонь как раз самые замечательные маньяки и получаются. Тем более, у него такое детство было… готовый маньяк.       Естественно, эфиры в голову не шли от слова вообще. Не после таких новостей. Самое паршивое — что в словах Сарабет некоторые резоны были. Тот, кто долго сносит унижения, может однажды взорваться. К тому же, если Сэм правильно понял, о котором соседе речь — то тут мотив найдётся. И дело даже не в том, что Филип Хайнц и вообще был личностью, ну, малоприятной, и проще найти человека, который испытывал бы к нему глубокую искреннюю любовь. А поскольку он был лежачим в данный момент инвалидом, дверь в его квартиру не закрывалась, об этом знали абсолютно все. Любой мог зайти к нему не только для того, чтоб забрать наркоту, которой Хайнц приторговывал с тех пор, как лишился ноги и поселился здесь, но и чтоб прикончить этого не самого, в общем, достойного и полезного гражданина.       Странно, что убили его только сейчас, в гипсе-то он уже месяц, с тех пор, как упал с собственной кровати и сломал последнюю ногу. Видимо, за какие-то остатки способности стратегически мыслить иногда держатся и наркоманы — ну, прикончить лежачего и обчистить его на предмет и денег, и зелья труд невеликий, а что потом? Идти на поклон к Дереку Джессепу, у которого уже несколько другие цены, да и по большому счёту работает он на ограниченный круг постоянных платежеспособных клиентов? Почему, вообще, сразу Том? Только потому, что живёт по соседству? В юности Филип был, чем он сам с удовольствием хвастался, одним из питтсбургских «Братьев чистоты». Был бы, наверное, и дальше — если б в один прекрасный день ему не оторвали ногу. Прямо конкретно и радикально оторвали — вырвав тазобедренный сустав. Как ни удивительно, его успели спасти, но с прежним образом жизни пришлось заканчивать и переезжать в Хармони к матери, которая вскоре умерла и оставила сыну эту квартиру и нехитрое ремесло торговли дурью. В первые годы костыли вполне позволяли ему дойти до соседей и поучаствовать в поджаривании маленького Тома в микроволновке…       — Просто нашли удобную фигуру.       — Просто уверен в этом. Ну, я скорее поверю, что он сам с жизни такой пырнул себя спицей, чем что Том… За одну ночь люди так не меняются.       — Да может, и меняются, но тоже думаю, что не в этом случае.       Историчка, уже услышавшая всё из первых моррисоновских уст, начала урок с лекции о тревожном явлении роста подросткового насилия, и едва ею же и не закончила, но минут за 10 до конца её всё же убедили поговорить немного о Холодной войне. Выяснились и некоторые дополнительные подробности — по закономерному вопросу алиби. Том всё-таки жил не один.       — Ну, его мать сказала, что не слышала, чтоб он выходил из квартиры.       — Но не сказала и того, что он из квартиры не выходил?       Миссис Голдбери передёрнула плечами.       — Она спит очень крепко, принимает снотворное. Ночами там всё-таки бывает шумно…       — Мать года, — прошипела Перри. Её мать однажды отмазывала её, правда, речь шла о менее серьёзном обвинении, но в её понимании так должен был поступить всякий порядочный родитель.       — Нет, ну этого нельзя так оставлять. Идём к нему.       — А немецкий?       — Тебе не кажется, что в такой ситуации уже в жопу немецкий?       — Да, пожалуй…       В участке, впрочем, их самым бесцеремонным образом развернули на выход — они не родственники, они вообще никто, никакого им свидания с заключённым. Сэм пытался протестовать, что это, вообще, незаконно, но получается, иногда всё-таки законно — есть такая специальная инструкция относительно преступников-мутантов, обвиняемых в особо тяжких.       Выходили из участка растерянные и подавленные — можно, конечно, попробовать уговорить мать Тома провести их с собой, но, во-первых, вообще непредсказуемо, когда она изволит прийти, это можно и до завтра тут на скамеечке просидеть, во-вторых не факт, что просидят не без толку — к друзьям сына миссис Миллер особого расположения сроду не выказывала, даже к более благонадёжным, чем дети «бывших».       Сходили к дому Тома, но это тоже дало мало — с этажа, как места преступления, прогнал дежуривший там полицейский, приставать с разговорами к кому-либо во дворе было ещё бесполезнее — никто ничего не видел, не хотел знать, не хотел говорить. Визиты полиции здесь не были редким событием, хотя и случались реже, чем стоило бы, но рты на замок запирали капитально, да что там — и со дворов и балконов выдували всё двуногое, кроме голубей. А редкие прохожие, или правильнее сказать — пробежчие были дружелюбны как бездомные собаки при виде забредшего на их территорию чужака.       — Пошли, пока не побили.       — Нет, ну и что теперь делать? Смириться?       — Ну зачем сразу так? Идём к Глэдстоуну.       Сэм посмотрел на Мину с сомнением — идти к Глэдстоуну, по итогам последних событий, идея вообще на грани анекдота.       — Нет, а что? Если уж кто-то может тут что-то предпринять, так это он. Должно же его влияние иногда иметь и положительные плоды.       Мина оглянулась на серые ряды пяти- и трёхэтажек, похожих на нестройную череду бродяг, выстроившихся за миской похлёбки у благотворительного пункта — и жалкие, и внушающие смутную опаску.       — Блажен, кто верует… Ты думаешь, он ещё в школе?       — Думаю, да. Никаких собраний сегодня нет, а вот в школе административной работы всегда с избытком, где ж ему ещё быть?       Глэдстоун, действительно, был именно там, где Мина и ожидала его найти — в директорском кабинете, в котором последнее время бывал чаще самого директора. Окружённый ровными, по линеечке выставленными стопками документации. Со своей обычной отечески благожелательной улыбочкой, внушающей настойчивую мысль закрыть дверь с той стороны. Да, разумеется, об этом ужасном происшествии он уже слышал. Ну, в этом-то никто и не сомневался — в этом городе, наверняка, происходит немало событий, ускользающих от внимания преподобного Глэдстоуна, но это явно не из их числа.       — Так вы планируете что-то предпринять?       Улыбка приобретает оттенок грусти и всепрощения.       — Дитя моё, ты, вероятно, перепутала моё одеяние с каким-то другим? То, что от меня зависит, я, разумеется, предпринимаю — молюсь за всякое дитя божье…       Мина закатила глаза. Пожалуй, нельзя не заметить, редкие человекообразные в квартале Тома были… ну, не то чтоб приятнее, но их можно понять. Там за каждым вторым точно водится что-то такое, что вырабатывает нелюбовь к бесцеремонным расспросам. Но их стена отчуждения похожа на сырой, разъеденный грибком и расписанный похабщиной кирпич их домов, а стена Глэдстоуна — на казённую гладкость стен полицейского участка.       — Том верит в вас, как в бога, и это всё, что вы можете для него сделать — молиться? Вы же не можете всерьёз допускать, что он мог это сделать?       — Я прежде всего считаю, что каждый должен делать свою работу, — ответил человек, выполняющий в данный момент работу директора школы, — в полиции разберутся.       — В чём они разберутся? Том не мог этого сделать, вы это прекрасно знаете! Он не такой человек…       Штатный душеспаситель города стрельнул глазами в сторону циферблата на стене, видимо, намекая, что аудиенция закончена.       — Если вы готовы взять на себя роль бога, Вильгельмина Рэйвен Марко — судить о душе другого человека, то я такой дерзости всё же не имею.       — Да прекратите, мистер Глэдстоун! — взорвался Сэм, — если вы готовы бросаться овцами своего стада по одному подозрению в паршивости, то подумайте вот о чём — подобное обвинение бросает тень и на вас! Ладно б, в убийстве обвиняли меня, а не самого тихого и безобидного вашего подопечного!       Глэдстоун сцепил руки в замок и уставился на них выжидательно — что ещё скажете? Но кажется, этот аргумент всё-таки как-то дрогнуть его заставил.       — Вы можете, по крайней мере, устроить нам свидание с Томом? — ввернула Мина.       — Не вижу, откровенно говоря, что вам там делать…       — А я не вижу, почему вы не видите. Разве Христос не одобряет посещение узников?       Преподобный, явно, и на это имел, что ответить, но почему-то решил не разводить полемику дальше.       — И как будет выглядеть ваше утешение? Раз уж смирение — презираемое вами качество, от которого вы всех старательно отговариваете… Может, вы собираетесь пообещать Тому найти настоящего убийцу?       — Почему бы нет, раз вы этого делать не собираетесь?       — Ну да, вообразить себя юными детективами вам вообще ничего не стоит.       — А это уже, грубо говоря, не ваша забота. Если вам можно навестить Тома с утешением и поддержкой — а никто не сомневается, что вам можно — и вы придаёте подобающее значение личному примеру для паствы, то и вашему кружку, с вашей протекции, можно. А если им можно — почему нам нельзя?       Глэдстоун бесшумно переложил стопочку папок с места на место.       — Ладно, допустим. Когда вы этого хотите?       — Желательно — прямо сейчас. У нас есть некоторое время до отъезда домой, и хотелось бы провести его с пользой.       Вообще-то, времени не так много, но Ронни всё-таки не такая задница, чтоб уехать без них, да и до завтра Глэдстоун может найти какие-то причины этого не делать. А сейчас некое давление на имидж, пусть и неуклюжее, даёт им шанс добиться желаемого…       По крайней мере одно хорошо в этом чёртовом указании, положении или как его — Том содержится в одиночке. Посади его хотя бы с кем-то типа Трента — все бы, конечно, убедились в безобидности подозреваемого, но посмертная реабилитация отнюдь не лучший вариант. Но всё-таки зрелище этой тощей долговязой фигуры, скрючившейся на откидной платформе, слишком недопустимо похабило и без того удручающую картину мироздания.       Увидеть вместе любимого учителя и любимых друзей было действительно бальзамом для его страдающей души, но вот полезного он имел сообщить мало — алиби его, действительно, было таким, что считай, его не было, ну, а как иначе? Будучи слишком приличным мальчиком, водить к себе ни баб, ни друзей привычки не имел. Да, мать спала. Спит она в комнате, это дальше всего по коридору, он бы в любом случае мимо неё не проходил, да и жизнь в этом доме приучила её не обращать внимания на шумы и значительнее, а сейчас она к тому же из-за ревматических болей пьёт снотворное, так что это не её вина.       А он в предполагаемое время убийства не спал, нет, он принимал ванну. Да, ночью — а когда? Вечером водоразбор такой, что на всех тупо не хватает, всегда так было — потому что дом по проекту должен был быть в три этажа, а построили пять. Ванная, конечно, соседствует с квартирой Хайнца, но он не услышал ничего — как обычно, лежал с музыкой в ушах. Ну да, это звучит не очень разумно, но у него там специальная полочка, куда он кладёт плеер, там же маленькое полотенце, которым можно вытереть руки, прежде чем выключать музыку и вынимать наушники. Без музыки тоскливо, ну и у соседей сверху в ванной постоянно происходят какие-то выяснения отношений, а акустика отличная. Правда, в какой-то момент ему показалось, что сквозь успокоительные ритмы клавишных прорвался чей-то крик… Но когда он вытер руки и вынул наушники — он не услышал ничего необычного.       Звуки работающего в квартире сверху телевизора к необычному не относились. Он даже хотел что-нибудь накинуть и выглянуть на лестничную площадку, но потом решил, что крик, скорее всего, по телевизору и был, ну либо опять мистер Гибсон в споре со своей миссис прибегнул к последнему аргументу. У них это часто. Ну да, крик был женским. Но молодой женщины или старой — это он сказать не готов, он уверен только в том, что крик не был мужским. Хотя пожалуй, сейчас он уже не так в этом уверен, ведь мог же это быть молодой парень, мужчина с не слишком низким голосом? В конце концов, слышал он это недолго и через музыку. И вообще, это не обязательно хоть как-то связано с произошедшим, здесь ведь регулярно кто-то кричит, но это не значит, что его прямо убивают. Вот миссис Деннис на той неделе уронила себе на ноги кастрюлю с кипятком, так она, пожалуй, орала погромче…       — Нет, что-то делать надо, — снова прорычал Сэм, спускаясь по лестнице и спиной чувствуя взгляд помощника шерифа, — ладно б это был какой-то другой человек, а не Том. Он же… его даже бить не надо, немного надавить морально — и он сам начнёт сомневаться, не вышел ли он в приступе лунатизма и не пришил ли соседа. А этим уродам радость, дело закроют…       — Вот хотелось бы поспорить, а не могу.       Надо-то надо, а что делать? Глэдстоун остался — беседовать с Томом, беседовать с шерифом, если он сегодня, конечно, ещё явится, но что-то в его помощь слабо верится. Соображение защиты своего авторитета для него, конечно, важно, но сыграть оно может по-разному — может и как нафиг в этом мараться. Ну, возможно, это у них предвзятость, но вот как-то не показалось, что соблюдение справедливости у него в числе приоритетов. Поговорить с матерью Тома? Что-то подсказывает, что толку не будет, если уж она полиции не сообщила ничего полезного, им-то с какой стати?       — Орудие убийства не нашли…       — Ну, и что нам это даёт? Да, если б нашли, а там отпечатки ни разу не Тома — да. А если нет отпечатков?       — Вот интересно. Там, значит, всё залито кровищей — что-то этому козлу проткнули крупное кровеносное… На лестничной площадке тоже кровавые следы — неразборчивые, правда, на таком-то слое мусора и грязищи. Но ведут вниз. По какой логике надо подумать на соседа, к квартире которого никаких кровавых следов не ведёт?       — Они считают, он выходил выбрасывать орудие убийства.       — Гениально, просто гениально! Выйти на улицу в крови с ног до головы и с чем-то колюще-режущим — это, конечно, первое, до чего додумается убийца, а хотя бы замыть эти кровавые следы — последнее. Не разумнее ли тогда было помыть свой ножик в той же ванне и…       — Ну в принципе, Том ведь не производит впечатление сообразительности, так?       — Да пусть он какое угодно впечатление производит, дело шито белыми нитками, это кому-то не очевидно?       Аллеи парка Линкольна понемногу уже начинало засыпать золотистой листвой, многие аттракционы прекратили работу — подрабатывающие студенты возвращались на учёбу. Но тир, наверняка, работает, он прекращает работу только на недолгие периоды зимой, когда у старика Бейгла особо разыгрывается ревматизм.       Мина и Сэм были в тире пару раз — пока Бейглу, видимо, кто-то не сказал, что за детишки. Бейгл, отец шерифа и сам бывший коп, блюл закон с ревностью, которая порой превосходила требуемую, и не допускал мутантов до стрельб, пусть и пластиковыми пульками и по картонным мишеням. Дискриминация? Наверное. Антиконституционно? Вполне возможно. Всё-таки это сраное специальное постановление касалось мутантских способностей, про использование обычного общечеловеческого оружия там не было ни слова. Но как в малых городах бороться с такой дискриминацией, да и кто бы это делал? На город человек сто мутантов, и большинству тот тир в общем-то не впёрся. Что там, не настолько и им впёрся, дед, что ли, их стрелять не научит?       Киоски с сахарной ватой и молочными коктейлями вот работают, поэтому в парке долго ещё будет людно, благо и погода пока благоволит. Лают собаки, голосят дети, галдят облепившие скамейки компании…       — …Я тебе говорю, по плечи в кровище была! По плечи! Да мне тоже представить сложно, но…       Сэм резко обернулся.       — Кто? Кто куда вернулся в крови?       Да, это было, наверное, крайне глупо. Какие основания полагать, что это вообще как-то связано?.. В то же время, у них не такой город для странных совпадений. Правило пяти рукопожатий. И просто оно вырвалось раньше, чем он задумался, не глупо ли это.       Блондинка с малость неряшливой причёской выразительно выпустила сигаретный дым.       — А ты кто такой вообще? Зачем тебе отвечать?       — Затем, что это важно.       — Ну раз тебе важно, то…       — Погоди, Кайли, — вмешалась вторая, рыжеватая и с такими тенями, что напоминала не первой свежести зомби, — может, она какая-нибудь его знакомая…       — Была б знакомая — её б и спрашивал, — отрезала Кайли, — или хотя бы Эми, это всё-таки её соседка. Слава богу, не моя! Меня всё это не касается, ясно? Мне хватает ума не жить с чокнутыми, возвращающимися в 4 утра в крови по уши!       — Да, зато хватает ума… ладно, проехали. Короче, мы ничего не знаем, ясно? Во что бы ты с этой девкой ни впутался, нас — не впутывай!       — Стойте. Что за Эми, где живёт?       — А фото её водительских прав тебе не дать? — Кайли брезгливо выдернула локоть, за который её, подскочившую со скамейки, попытался ухватить Сэм, — я ж сказала — отвяжись!       — Ты чо такой тугой? — отозвалась со скамейки третья, до сих пор молчавшая и флегматично пускавшая кольца дыма. Кажется, она была пьяна или под кайфом, — это не наша подружка, что непонятно?       — Зато эта Эми, видимо, ваша подружка…       — Какие-то проблемы? — к компании вразвалочку подошёл шествовавший мимо парень.       — Пока никаких, — ощерилась Мина, — но могут быть.       Парень был не из их школы, но видимо, что-то слышал. В конце концов, просто по словесным описаниям Мину сложно с кем-то спутать. Явственно лезть в драку он как-то расхотел. Но увы, роль отвлекающего элемента сыграл прекрасно, вырвавшиеся девушки дали стрекача по аллее, хотя у третьей это получалось, конечно, довольно жалко. Мина закатила глаза.       — Просто отлично! И что мы имеем? Какая-то чокнутая соседка какой-то Эми вернулась домой под утро в крови. Боюсь, этого как-то маловато для полиции.       — Вообще-то, вполне нормально. Загвоздка одна — эти курицы не пойдут подавать заявление.       — Да уж… Ну всё-таки, это хоть какая-то зацепка! Может, конечно, эта девка кому-то помогала в ночи резать корову, но что-то мне не верится, а тебе?       — Да толку, где мы её найдём по таким ориентирам? Эми… сколько баб в городе могут звать Эми? Всех спрашивать, есть ли у них чокнутые соседки?       Мина со вздохом поддёрнула рюкзак.       — На самом деле, Сэм, наша проблема в том, что за исключением наших одноклассников и учителей, горожан-то мы мало знаем. Иначе бы уже её вычислили. Ну, во-первых, она должна по возрасту подходить этим курицам, вряд ли это старая бабка. Сколько им? Лет 25 по виду. Если б получить доступ к школьным архивам, мы б её даже вычислили.       — А вот это, дорогая, очень не факт. И не только потому, что так Глэдстоун и дал нам журнальчики. Железобетонных гарантий, что она здесь училась, тоже нет.       Расшифровывать мысль не надо. Хармони не то место, куда валом валят приезжие, скорее это то место, откуда валят, но так было не всегда. Правда, большинство приезжих всё-таки приезжие во втором-третьем поколении — дети тех, кого когда-то привели сюда последние судорожные попытки шахт возродиться, а потом — лесопилки… Приезжие из совсем гиблых городишек и деревенек. Совсем пропащий народец. В большинстве своём, именно они и составляли нынешнее население Северной — эстетической противоположности южной, более респектабельной части города. Но были и более «свежие» — и отнюдь не только такие, как семейка Маршалла…       — Увы. Во-вторых — может, я и не права, но мне кажется, это должно быть где-то недалеко от Тома — потому что ковылять через полгорода в таком виде было б так себе идеей, где-то между 3 и 4 ночи патрульная машина как раз по центру и колесит… И потому что, ну, соседка. Студенческих общаг у нас тут не наблюдается. Конечно, может, имелись в виду частные дома и эта Эми от нечего делать пялилась в 4 ночи в окно и в свете уличного фонаря уверенно определила, что её соседка именно в крови, а не там в канаве полежала, что тоже с некоторыми случается… Но скорее имелся в виду один из этих клоповников на Северной, ну какие больше варианты? Наркоманы у нас, конечно, есть и на Западной и на Джефферсона, но где они прямо консолидируются?       Да, пожалуй, огород городить тут нет нужды. Род занятий покойного был известен многим — с пособничеством пожилой медсестры, покупавшей для него больше препаратов, чем реально требовалось (благо бывала по делам по всему округу, не примелькалась, полиция несколько раз пыталась её прижать, один раз даже почти удалось) он бодяжил для неприхотливой местной публики какие-то простые, но убойные смеси, ну по какому ещё вопросу у него могли быть ночные гости? Видимо, отказался в долг отпустить…       — Ладно, допустим. И что, вернёмся там шариться спрашивать, где живёт какая-то Эми? Вообще, строго говоря, и времени… — Сэм осёкся, увидев горящий взгляд сестры.       — Ага, времени. Но у нас вроде не отходит последний звездолёт на Марс. Ну да, нас ждёт Ронни, но Хатико ждал, и он подождёт. Сильнее нас любить он уже не начнёт, а тут хоть благородный повод.       — Ох же ты и двинутая!       — Что поделать, приходится…       Эми, скорее всего, действительно было 25, хотя на вид ей можно было дать… ну, несколько побольше. Окрашенные, видимо, в домашних условиях волосы выглядели завитой и залакированной, но всё-таки мешковиной, одутловатому, усталому лицу косметика помогала мало. Она торопилась — сегодня у неё ночная смена в госпитале, и вдаваться в подробности, что за гости и что конкретно им надо, не стала. Оглядев хлипкую, почти картонную дверь — ну, каркас из брусьев, обитый прохудившейся в нескольких местах фанерой, тёмный пол — то ли мыли его последний раз до их рождения, то ли исшоркан он до непотребного состояния, да батарею стеклянной тары в углу, можно было предположить, что гости здесь, вообще, часто, и всех помнить в лицо и по именам нафиг надо.       Типичная квартира типичного дома по Северной, ухмылялся Сэм, пробираясь тёмной — лампочка не горит, а, кажется, даже и отсутствует — захламлённой прихожей, мимо кухни, дыхнувшей смесью каких угодно запахов, кроме нормальных кухонных. Это уж он мог понять за несколько визитов к Тому в гости — квартира Тома была одной из самых приличных, потому что мать в завязке и сам он мальчик приличный. У таких здесь не жизнь, а выживание, не иначе как посредством чуда господня. А интерьеры более типичных жилищ он мог оценить, бросая иногда взгляд в двери, которые забыли закрыть, да встречая иногда на лестнице соседей или их гостей.       Искомая соседка, занимающая вторую комнату этой крошечной, как норка, квартирки, только проснулась, марафет навести не успела и была зла и подавленна, возможно, поэтому особо запираться не стала.       — Ну допустим, я там была. Там много кто был за его жизнь, да наверное, половина этого дома. Вы всё равно ничего не докажете.       Сэм повёл плечами, предоставляя ей гадать, согласен ли он с этим утверждением. Ну да, соседний дом, преодолеть несколько метров в предрассветный час можно и не попавшись никому на глаза. Впрочем, не факт. Тут у многих ненормированный режим сна и бодрствования — работают посменно так же санитарами при госпитале, продавщицами в круглосуточных киосках, дворниками, между сменами предаются традиционным нехитрым утехам. Кто-то мог курить на одном из общеэтажных торцевых балконов — хотя конечно, большинство не заморачивались и курили в квартире, вот как эта Мелисса. Чего тут стесняться, в самом-то деле? Здесь курят отнюдь не только табак и не всегда снимают ботинки при входе.       — Ну, что знают трое — знает и свинья, как видишь, — хмыкнула Мина.       Мелисса скривилась, словно выдыхаемый ею вонючий дым вдруг стал ей противен.       — О, ну да… И что? Даже если весь город о чём-то судачит — для полиции этого недостаточно. Есть такая поговорка, не пойман — не вор.       В вырезе когда-то, наверное, очень секси, а теперь безнадёжно потасканной сорочки мелькнула худая синюшная грудь — может, это отсвет ткани сорочки придавал ей расцветку синяка, но смотрелось жутковато. Действительно, ведь эту девушку кто-то находит привлекательной, это несомненно. В полной боевой экипировке и раскраске она притягивает к себе кучу взглядов, да и не только взглядов. Длинные чёрные как смоль волосы, мраморная когда-то кожа теперь, конечно, не очень свежего и здорового вида, кукольные черты лица… Сперва казалось, что она смущается от того, что её застали в неглиже. Потом стало понятно, что недовольна она тем, что видят её с недосмытой тушью и в тряпице, точно не являющейся гордостью её гардероба, а так-то к взглядам ей не привыкать.       — Есть и ещё поговорка — на воре и шапка горит. А ты-то не вор, ты убийца. Думаешь, мнение целого города можно пустить фоном?       Мнение города… Сэм внутренне сам рассмеялся своим словам. Мнение города о Северной — скотиной был мэр тех лет, скотиной. Зачем выстроил эти коробки из кирпича? Дерева что ли мало в самом лесистом штате? Так бы один заснувший с сигаретой типичный населенец положил конец этому позорному пятну на теле добропорядочного города…       — Можно. Я тут хотя два года всего, но основное уже поняла. Любая такая дыра похожа на другие, как капли воды. Все всё знают и все молчат, потому что трогать говно почём зря традиции не велят. И кого там я убийца? Поганого старого калеки, о котором и мать родная вряд ли всплакнула бы? Та же полиция, думаю, просто вздохнула с облегчением. Они ж с ним по закону разобраться не могли. Интересно, почему? Предполагаю, Хайнц знал о шерифе что-то такое, не для каждых ушей… Шериф-то в юности в том же Питтсбурге ошивался, и явно не изящной словесностью там занимался. Но это я так, предполагаю, я ничего не знаю, разумеется, — она выпустила очередное сизое облако и гаденько улыбнулась.       Сэму подумалось, что уж сложно сказать, как Мине, а ему здесь нервно. Той нервозностью, которую должен испытывать всякий приличный мальчик, оказавшись в месте ненадёжном, опасном. Это было вдвойне смешно — во-первых, где они и где приличные дети, во-вторых — ну даже если б сюда вдруг ворвалась обычная Мелиссина компания, ну сколько их должно быть, чтобы перевес точно был на их стороне? Нет, не в этом дело, не в реальной опасности. Просто в каком-то внутреннем отторжении, брезгливости. Здесь всё было неправильно, начиная с жёлтых от копоти потолка и стен и кончая выглядывающими из складок мятой грязной постели кружевными трусами. И дело не в бардаке, совсем нет. Их-то тоже в этом плане не поставишь в пример подрастающему поколению. Дело, наверное, в том, что толще слоя табачной копоти на всём этом лежит налёт цинизма, презрения к жизни и всему, что должно в ней быть хорошего.       — Хрен с ним, с Хайнцем. Действительно невелика потеря. Но ты другого человека убийца. Парня, которого арестовали вместо тебя. Который вообще никак не относится к тому, что вы там не поделили с Хайнцем.       Мелисса затянулась так, словно всей сигареты до этого ей было критически мало, и яростно пыхнула Сэму в нос.       — Хочешь знать, что мы не поделили? Он пытался меня изнасиловать. Да, вот эта гнилая туша. Его даже можно понять, когда у него последний раз баба-то была? Это не каждая конченая согласится… Он же воняет как помойка… Я ему была немного должна, и вот приходила обрабатывать ему швы, тоже, доложу вам, та ещё работёнка.       — Какие швы? У него ж гипс…       — Да это с прошлой травмы швы, на жопе. Он же и ходит под себя, да и до гипса у него недержание было, из-за травмы тоже, там полный абзац просто.       Мина тоже растерянно почесала макушку.       — Это ж 15 лет назад было, какие швы? Там десять раз должно было всё зарасти…       Мелисса вдавила окурок в днище пепельницы, скривилась, плюнула туда.       — Да не знаю, я не разбираюсь. Наверное, из-за того, что там выделения, и преет постоянно. Но только у него там всё гниёт, пару раз что-то вырезали… Вот и приходилось всё это промывать и всё такое. Два раза приходила — всё нормально было… Ну так, всякие шуточки отпускал, но это фигня. А в этот раз начал хватать за сиськи, навалился, я как раз очень удобно рядом с ним сидела… Эми сказала, что изнасилования не должны мне быть в новинку. Очень милая она, правда? Ну да, с её мурлом можно ходить и не бояться. Хотя Хайнц, может, и на неё б позарился. Из них бы вообще, наверное, хорошая парочка вышла. Благо, и опыт вынесения уток у неё огромен.       — Чем ты его зарезала?       Девушка завернулась в одеяло.       — Там рядом лежала спица, которой он чесал ногу под гипсом. Вот ею.       — И забрала её с собой?       — Нет. Кажется, бросила там. Не помню. Может, выбросила где-то по дороге… Я убегала очень быстро, понятное дело. Ну, если её не нашли…       Особое, наверное, полицейское удовольствие — выезжать на такие места преступлений. Сами орудия, правда, чаще валяются на самом видном месте — преступления здесь обычно без плана, от вспыхнувшей между проспиртованными телами искры. А вот чтобы просто установить личность упокоившегося, иногда требовалось перетрясти вот такую кучу барахла, как занимающая половину Мелиссиной комнаты, или кучу крайне нетрезвых тел, половина из которых знала покойника, конечно, давно, но — по кличке.       — Если б нашли, ты, наверное, сидела б уже совсем не здесь, разве нет?       — Наверное, — ухмыльнулась Мелисса, — какое счастье, что мне не нужно об этом думать.       — Да действительно, зачем… Из-за тебя посадят хорошего парня, который за всю жизнь мухи не обидел, и тебе нормально?       — А я должна переживать из-за какого-то мутанта? Если он сядет, всем только спокойней будет. Мало ли, что он пока ничего не сделал. Рано или поздно сделает. Так что всё удачно.       — Слушай, дешёвая проститутка, — ласково оскалилась Мина, — если хочешь изнутри шкурки узнать, как жилось-поживалось Хайнцу, так это я мигом…       — Чегооо?       — Или сразу обе оторву, для симметрии. Клиентуре твоей только легче — мешаться ничего не будет. Или сейчас идёшь писать явку с повинной, или прячься как хочешь, но мы тебя найдём, падаль.       — Ой-ой, кто это такой грозный? — в голосе за дерзостью, впрочем, слышались звенящие нотки страха.       — Если считаешь, что мы шутим, — Мина подобрала с пола пустую жестянку из-под пива, смяла её и скатала в шарик, — так вот, мы не шутим. Надеюсь, завтра утром мы увидим торжество справедливости, иначе ты увидишь небо в алмазах.       — Может и на нас написать, за угрозы.       — Доказательств нет. Я как-то сомневаюсь, что у неё там в складках одеяла был сныкан диктофон. Да не в интересах подобного контингента вообще лишний раз светиться перед полицией.       Из такого дома просто счастье выйти под остывающее осеннее солнышко. Какой озноб-то бьёт. Что там, после посещения подобного жилища помыться хочется…       — И тем не менее, ты надеешься, что она сама туда пойдёт.       — Ну, у неё есть резоны. В тюрьме безопаснее, там нет меня.       — Ну, может и удариться в бега…       Этот контингент в Хармони, конечно, своими и не считают. Какие ж это свои. То есть, наркоманы и забулдыги, на которых пробу ставить негде, и местнорожденные есть, но на самом деле это удобно, что есть вот такие пришлые, которых можно обозначить как ту самую дурную компанию, сбившую дитятко с истинного пути, да можно и ещё в чём-то обвинить. Потому что местнорожденные непутёвые — это всё-таки чьи-то дети и внуки. За своих здесь стоят, да… Но в любом правиле есть исключения, и Том вот такое исключение и есть. Хотя может, и не исключение вовсе — не таких пришлых он сын и внук, чтоб стать своим, не таких.       — Может, конечно. Но думается, если б ей было, куда бежать, она б уже это сделала. Хармони — болото, а болото так просто не отпускает. Ну или давай попросим преподобного Глэдстоуна поговорить с нею о христианских добродетелях, может, это лучше эффект даст?       Ронни, закономерно, был зол настолько, что едва не пускал пар из ушей.       — Ну? Я жажду услышать, по каким сверхсерьёзным причинам вы где-то путались лишних три часа?       Ронни, вообще-то, необъективен, лишними были только два часа. Около часа всё равно занимала дорога от школы до автомастерской. Остальное время на большую часть было занято тем, чтоб дождаться, пока преподобный Глэдстоун закончит все свои безгранично важные дела, соберётся и выдвинется наконец в сторону участка.       — Без комментариев, — буркнул Сэм, забираясь на заднее сиденье.       — Твоё возмущение, дорогой дядюшка, конечно, понятно, но знаешь ли, есть иногда кое-что поважнее, чем не опоздать к ужину.       Всю дорогу Мина препиралась с Ронни, вошедшим в образ старшего и благоразумного родственника, а Сэм размышлял, что будет, если завтра ничего не изменится и придётся тащить Мелиссу, а заодно и её соседку, на пинках в участок. Что-то подсказывает, почётных грамот за содействие полиции они не дождутся…       — …А если б это был твой друг, ты бы что?       — У меня не было б таких друзей, — отрезал Ронни.       — Ой да неужто? Напомни-ка, сколько раз попадал в участок Колби-старший, сколько часов общественных работ получил в своё время Джим, и каким чудом закрыли уголовное дело на Билла? Или коснись таких вопросов, они тебе не друзья? Нет такого человека, дядюшка, которого не могут подставить, алиби на все случаи жизни находится только у тех, кто заблаговременно о нём заботится, если ты понимаешь, на что я намекаю. Почему-то мне кажется, вот они б тебя в беде не оставили, хоть ты и говнюк.       — А вот мне кажется, вы ищете себе неприятностей, и так настойчиво, что определённо найдёте. Нет, мне-то что, вы люди взрослые… Ну, достаточно взрослые, чтоб понимать такие вещи… Видимо, что-то такое в этом Томе есть, что он вам важнее отца с матерью.       Что-то увлёкся гадёныш давить на больное. Толку говорить, что тут вообще не стоит вопрос, кто важнее. И что все эти годы, когда они ничего такого не совершали, не особенно-то улучшили жизнь родителей. Ну, разве что — компьютер в доме теперь есть, даже иногда с интернетом. Хотя он всё равно появился б, когда подрос Ронни — ему он не особо нужен, но право-то имеет. Впрочем, а толку с того компьютера, если тебе уже не с кем переписываться…       Кем их попрекать, но только не мамой. Её лучшему другу тоже когда-то пытались приписать то, чего он не совершал. Ему повезло, у него не был характер Тома, он не стал дожидаться, когда станет жертвой. Этот мир, конечно, всё-таки уничтожил его, но не сломил. Мама хотела назвать сына в его честь. Не назвала, но будто это значит, что можно не помнить… Действительно очень иронично, что его способность — вода. 18 лет назад, март       — Бруно… — Керк ходил вокруг, поигрывая огоньком, который перекидывал с пальца на палец, — у тебя такое имя, что так и просит огоньку. Правда, у того Бруно это была фамилия, и был он, в отличие от тебя, человеком достойным. Что-то я сомневаюсь, что ты за свою идею готов сгореть. Что у тебя вообще есть идея, а не «бизнес, ничего личного». Так что предлагаю тебе стать общительнее — от этого зависит, насколько комфортной будет твоя отправка к праотцам. Времени у нас не очень много, да, но сколько — ты не знаешь. И всё это время, обещаю, ты будешь жив, — последнее слово прозвучало настолько зловеще, как, наверное, никогда в истории.       Бруно Колер героем определённо не был. На его лбу выступили крупные капли пота, хотя жар от огня он едва ли мог чувствовать.       — А может быть, кто знает, — Санни нахмурилась чему-то на экране компьютера, — мы тебя даже живым отпустим, чем чёрт не шутит. Что мы, в конце концов, такие уж звери?       На его месте, подумала Мина, закончившая переписывать номера из последнего мобильника, я б сильно на это не рассчитывала. Нда, они имели некоторое основание считать это место трудным для обнаружения и для проникновения… Первое просто не оправдалось, а второе сыграло с ними злую шутку — единственный выход и слишком высоко расположенные окна не дали ни одному из троих «Братьев чистоты» возможности скрыться от возмездия. Двое уже лежат у стеночки, и у Бруно есть все основания завидовать соратникам — один умер от пули, другой от прикосновения Санни. Да, им тоже повезло, что этих молодчиков не оказалось больше, хотя Керк что-то бы предпринял. Остальных взяли на себя ребята Джулии, там тоже не должно быть проблем.       — Я ничего не знаю… — пролепетал Бруно, ёрзая в бесплодных попытках ослабить путы, — я недавно здесь…       — Как ты думаешь — если мы вообще нашли это место, дружок, можно считать, что мы ни хрена не знаем? Один неправильный ответ я тебе прощаю, ты явно не слишком умён, раз ввязался в такое дельце, но дальше рекомендую не искушать судьбу.       — Что за… — Мина и Санни одновременно запрокинули головы.       Потолки в помещении были довольно низкими — навесными. Сейчас одна из плит сдвинулась…       — Керк!       Бензин, сообразила Мина, уже когда её тело метнулось к противоположной стене, к окну, к которому, раскачавшись на руках, прыгнул этот четвёртый, не обнаруженный ими. Чёртово целое ведро бензина. Что делал этот хмырь под потолком с ведром бензина, думала она, хватая его за ногу, отлетая от удара «гриндерсом» в плечо, выпуская в эту сволочь всю обойму. За спиной три вопля сливались в один — два вопля боли, один вопль ужаса. Невеликое утешение, что Бруно тоже накрыло…       Подлость матушки-природы — вполне, впрочем, логичная — управляющий огнём сам не является несгораемым. Когда ты вспыхиваешь, как живой факел — наверное, ты уже неспособен погасить этот огонь.       — Он пустой! — орала в отчаянье Санни, швыряя огнетушитель об стену, — пустой, чтоб их…       Они стаскивали с убитых куртки, хлопали ими по катающемуся по полу телу, уже понимая — поздно. Какая степень? Сколько процентов поражения тела? Где-то в мареве этого кошмарного сна продолжал вопить Бруно — словно за стеной, «да заткнись ты!» — заорала Санни, швыряя в него чем-то — кажется, обгорелым ботинком Керка. В удушливом дыме проступало что-то отвратительно белёсое, кажется, это оголённая кость…       — Это неправда! Это не взаправду!       Да. Да. Этот ещё стонущий, ещё сжимающий и разжимающий похожие на древесные сучья пальцы кусок угля не может быть Керком. Повелитель огня не может сгореть. Они не могли просчитаться так глупо, так фатально…       За спиной занимался пожар, а Санни всё колотила по дымящимся лохмотьям, словно затаптывая тлеющие угли в костре. Едва ли ему больно, едва ли его нервная система ещё является системой. Вот так мгновенно…       — Санни…       Боже, он ещё в сознании, неужели всё должно быть ещё кошмарнее? Санни попыталась его поднять, но лохмотья разлезались в руках — лохмотья куртки с лохмотьями мяса…       — Брось…       — Нет, нет, нет!       Всегда рассудительная Санни не может осознать, что ни одна сила в мире не в состоянии спасти ещё шевелящийся, ещё узнающий её уголь. Что сделает Алекс? За что ему вообще видеть это? Но это рефлекс, такой же рефлекс, как горящему биться об стены — вытащить его отсюда…       Эти стоны не похожи ни на что человеческое — какой-то утробный вой, какой-то срывающийся клёкот. И всё же он повторяет «Санни, брось» — хотя спёкшиеся глаза не видят её мокрого, в саже, страшного лица.       — Санни, он прав…       — Нет!       — Ты не понимаешь? Это подстава. Они знали, они готовили… Они где-то рядом…       — Пусть! Уничтожу! Порву! Сожру!       — Брось…       — Санни, ради него. Ради нас всех. Ради Джаггернаута.       И Санни, содрогнувшись последний раз в судороге рыданий, стихла, унялась, словно огонь по мановению Керковой руки. Снова размазала сажу по зарёванным щекам и кивнула, приложила ладонь к бурому мясу, передавая телу друга последнюю, сладкую конвульсию.       — Тамара… — улыбнулось то, что осталось от губ, и застыло в таком положении навсегда.       Не все эти подонки были убиты. В конце концов, убить человека можно только один раз. Многие остались живы… Без ног, без глаз, без некоторых ещё более важных для них частей тела. Интересно, предполагали ли они, что никакого почёта и президентских пенсий мученикам не будет, что никто не вспомнит о них, когда они уже не смогут выполнять черновую работу борцов за национальную безопасность? Вот очередной из них закончил жизнь от руки наркоманки, не испытывающей никакого интереса к его героическому прошлому, ни малейшего сожаления о содеянном… Они так и не узнали, что стало с телом Керка, передали ли его родным, есть ли у него вообще могила. Это естественно, как всякая жизненная несправедливость, говорила Мина, когда они шли с кладбища в последнюю годовщину бабушки — на самые главные могилы им не придти никогда.