Звёзды злодеев

      — Может… ну, ты придёшь в гости в выходные? — выпалил он, — мама будет рада. Испечёт пирог…       Они сидели рядом на самой непопулярной скамейке в школьном дворе: она стояла ближе к крылу началки и справедливо считалась малышковой, была выкрашена в яркие наркоманические бабочки и грибочки с упорото улыбающимися рожицами. Для солидных среднеклассников сидеть на такой считалось стрёмом. Но им было всё равно: зато это было место, где точно не тусовались пол-школы.       — Конечно, если родители разрешат, — добавил он поспешно, краснея ещё больше, — но ведь, наверное, разрешат?       — Ну, я уговорю, — улыбнулась она, — кажется, ты у отца на хорошем счету.       — Да, повезло, что он у тебя не очень строгий. Я его, если честно, побаиваюсь…       Белые пальцы почти решились накрыть чёрные — ну, как бы невзначай. Не так уж это легко на самом-то деле. Чтобы в 13 лет хвалиться обилием сексуальных приключений, надо быть Марком, куда уж нам, простым парням… Тем более когда речь о такой девчонке. Это тебе не Карла и не Бренда. Это нечто вообще противоположное Карле и Бренде. Настоящее.       — Он хороший. Вы поладите, когда он убедится, что ты хороший парень.       Они разом подскочили, услышав треск в кустах позади, а за ним — гогот и улюлюканье толпы семиклассников. Закадычная троица Марк-Кевин-Карла в первых рядах, у Карлы сегодня особенно попугайский прикид. Ну, и Бренда и Шенон маячат сзади, куда ж без них.       — Ой, наша святоша на свидание собралась? А боженька не запрещает уединяться с мальчиками?       Энтони ошалело завертел головой — откуда они взялись? Это впятером они таились вот в этих чёртовых кустах? Вшестером даже, вон и Толстый, всё нормально, вся шайка в сборе. Как Шенон не оставила там половину причёски-то?       — Карла, тебе какого хрена здесь надо?       Та выдула и со смаком лопнула жвачный пузырь. Такая же противная, как всегда. В началке её дразнили толстой, сейчас не дразнят, хотя с её морды по-прежнему можно чертить правильную окружность. Ну, немного-то она, правда, похудела… А ещё затусила с Марком, а Марк считается самым крутым на оба седьмых класса — главным образом за счёт того, что родителям, всю неделю работающим в Питтсбурге, на сына тотально плевать, что он делает и с кем, ходит в школу и ладно. И за этим-то начали следить после того, как совокупное количество прогулов у сынули привело к неслыханному — отказу в переводе в следующий класс. Зато теперь он, на год старше и на две головы выше одноклассников, может считать себя здесь самопровозглашённым королём. А Бренда в началке вообще считалась страшилкой, а теперь смотри-ка, выбилась в приличное общество — подлизалась к Карле, то есть.       — Твоего не надо, прибереги для святоши. Вот это новооость, наша скромница с завтрашнего дня не скромница! Это надо отметить!       Свита с готовностью заржала. Лицо Энтони вспыхнуло ещё ярче.       — Карла, ты совсем рехнулась? Какое нахрен свидание? Я Урсулу в гости пригласил! Наши семьи дружат…       Энтони был, конечно, не совсем честен — может, владельца кафе с владельцем цветочного магазина по соседству связывала и дружба, но он-то к однокласснице испытывал вполне конкретные чувства: да и как можно их не испытывать к девчонке, которая любит мультфильмы про роботов, к тому же настолько красивой? - и пожалуй, хотел бы воспринимать это именно как свидание. Но без того пошлого подтекста, который имеет в виду Карла. Это у Карлы все мысли об одном, а им и посмотреть новый сезон «Пришельцев» на плазме — уже вполне себе оргазм.       — Серьёзно? — голос Урсулы зазвенел от возмущения, — ты смеешь обвинять меня и Энтони..? ты просто больная! По себе людей не судят, Карла!       — Люди иногда просто ходят в гости! Озабоченные полудурки! По-вашему, мы прямо при моих родителях… — Энтони осёкся, решив, что это не лучший поворот разговора. Как будто, не будь родителей дома — это б означало все дебильные фантазии главной оторвы класса, — пойдём, Урсула.       — Это обычные люди просто ходят в гости, — скорчила рожу Бренда, — а святошам такое запрещено. Урсула же у нас мусульманка!       Интересно, им когда-нибудь надоест об этом говорить?       — Да, и что? По крайней мере, я действительно верю, а не как ты, с крестиком потому, что так принято! Христианский бог так-то тоже много что запрещает, что-то по тебе не заметно!       Энтони прав, валить надо. Толку с такими разговаривать. Обидно только, что трёп-то всё равно по всей школе пойдёт…       Однако просто уйти им никто не собирался позволять.       — Хочешь «просто ходить в гости» — снимай платок! Здесь Америка, а не Арабские Эмираты!       — Снимай платок! Хватит корчить из себя не такую, как все!       Энтони отбил пятерню Карлы.       — Слышишь, просто оставь её в покое! Что хочет, то и носит, во что хочет, в то и верит! Тебе какое дело вообще?       Бренда и Шенон переглянулись и тоненько заржали.       — А Рыжик-то капитально втюрился! Кажется, и до обрезания недалеко!       — А ты, Рыжик, её папаши не боишься, если вдруг что? Правда, вообще-то это вовсе не её папаша…       — А вот это уже точно не твоё дело!       — Ты этот платок нацепила, чтоб казалось, что ты действительно его дочка? Так все всё помнят вообще-то. Ну, кроме твоей матери, она вряд ли помнит лицо твоего настоящего отца…       — Так, Карла, всё, ты напросилась! — Энтони знал, что это самая банальная подстава, бить девчонок у парней всё-таки считалось стрёмом, поэтому в таких вот смешанных шакальих стаях самые отборные гадости всегда говорят девчонки, зная, что с них спроса нет, а если вдруг будет — всегда можно спрятаться за своего бойфренда, но не стоять же, молча выслушивая, как оскорбляют твою, хотя бы в будущем, девушку! Вот если он это спустит на тормозах — он у отца Урсулы точно больше не будет на хорошем счету…       — А что? — Карла как бы само собой отодвинулась, повисая на плече Марка, — разве боженька не любит правду?       — И укорачивать языки нечестивым тоже любит!       — Ой-ой, это как? Братьям нажалуешься? Интересно, им не надоело…       — Не один Джибраил защищает меня, Карла.       — Что…       Голос «королевы» сорвался на крик — короткий, застрявший где-то в горле, прочих не хватило и на это. Во взглядах минуту назад бесстрашной компании стоял такой ужас, какого Энтони не видел никогда, ни в одних глазах. Идентифицировать отражение в зрачках он не успел — компания отмерла, заголосила, бросилась врассыпную — Карла споткнулась о ногу Бренды, рухнула, крутая бейсболка, великоватая ей на пару размеров, свалилась на траву, Марк, ничтоже сумняшеся, перепрыгнул через подругу и понёсся, ставя новые физкультурные рекорды по перепрыгиванию клумб. Кевину вот это уже оказалось не по силам, и в одну из этих клумб он приземлился. Энтони обернулся. За спиной Урсулы стояла двухметровая фигура в латах, вооружённая двухметровым же пылающим мечом. Ослепительно сияющие крылья раскинулись, кажется, на половину школьного двора. Пожалуй, тут есть, от чего заорать…       — О, Сэм, Мина, привет. Я…       — Рад видеть тебя снова на свободе, Том.       Может, конечно, так кажется, но он стал ещё более взъерошенным и зашуганным, хотя казалось бы, куда больше-то. Определённо, некоторым людям даже однократно и недолго проблем с законом лучше не иметь.       — Меня, в смысле, вот только отпустили, надо было дождаться шерифа… Вот так получилось, пропустил много… Ну и… ну, я слышал, что вы имели отношение…       Сэм глубоко вдохнул. Нервы по итогам двух перемен и так были маленько потрёпаны — об освобождении Тома они как раз успели узнать, во всех подробностях, из которых непонятно было, чему верить. Выходило так, что дополнительно простимулировала Мелиссу к чистосердечному признанию… Эми. Жить с наркоманкой весьма лёгкого поведения и, предположительно, воровкой (ну, из магазина Мелиссу уволили именно по такому подозрению, для полиции доказательств было маловато, а вот для дальнейшего сотрудничества как-то с избытком) это одно дело, а вот с убийцей — как-то уже нервно. Не то чтоб у Эми совсем не было в знакомых убийц, но жилплощадь она с ними не делила. Вопрос, откуда Эми узнала о разговоре. Не сама ж Мелисса призналась. Подслушал кто-то? Ну, как долго в Хармони что-то остаётся секретом… Вот и о методах внушения зловещей парочки она, раз уж так, рассказала.       Дополнительно поспособствовала, впрочем, и миссис Деннис. Бесцеремонно поинтересовавшись у полицейского, закончили они тут уже или как, а то ей бы уборку сделать, пока не въелось в старые доски и, чего доброго, не увидел хозяин. Да и просто крысы набегут, пока они только по первому-второму этажу шастают, что, надо, чтоб и по четвёртому пешком ходили? Миссис Деннис, ввиду сравнительно высокой для здешних жителей социальной активности, была назначена своего рода распорядителем — ей дозволено было вселять жильцов по своему усмотрению, у неё хранились ключи от незанятых квартир.       Поскольку за это она получала некую скромную мзду в форме коньяка в приезды, пусть и редкие, хозяина, а в остальное время от жильцов — напитками подешевле, в её интересах было заселить осиротевшую квартиру как можно скорее. А предлагать провонявшую кровью и нечистотами квартиру при всей неприхотливости клиентского слоя как-то чересчур.        В принципе, они тут действительно закончили — снимать отпечатки пальцев и смысла не было, всё покрыто таким жирным налётом этих отпечатков за 25-то лет, в течение которых что Хайнц, что его мамаша едва ли делали уборку, здесь можно найти и тех, кто досиживает срок, и тех, кто давно почил, вещдоки Хайнцева ремесла изъяты… Да и вообще спорить с визгливой, дышащей в лицо устоявшимся перегаром и по-своему правой бабой сложно. Вот тогда-то и была найдена так удачно упавшая в щель между досками спица…       — Том, сделай огромное одолжение. Ограничься простым спасибо. Я совершенно не настроен выслушивать проповеди на тему, как нехорошо запугивать людей. Городу не нужен второй Глэдстоун, не делай чужую работу. Что «вот мы, оказывается, какие», мы как-нибудь и без тебя знаем.       — Я…       Что именно хотел пролепетать Том, они узнать не успели.       — Что это там происходит? — взгляд Мины был устремлён вдаль по коридору. Сэм и Том обернулись. Одноклассники Тома, как раз вышедшие с биологии, вперемешку с девятиклассниками, пришедшими на химию, прильнули к окнам и галдели одновременно так, что совершенно ничего невозможно было разобрать. Повторив вопрос Мины, коридор пересёк химик Хобхаус, глянул в окно — и перекрестился. Близнецы переглянулись. Можно было быть уверенным — таким его за 20 лет работы в школе не видели никогда.       Через час было понятно, что никакого педагогического процесса в школе уже не будет. Здесь были доктор Перри, шериф, Джереми Бэнкс из «Хармони Тудей», толпа родителей и даже сам директор. Проще сказать, кого здесь не было. Ну, не было мэра, по совместительству деда одного пятиклассника и одного второклассника — всё-таки дела государственные, но на мобильник директору он позвонил уже три раза. У Бэнкса были серьёзные проблемы, кого вырвать проще — директора из плотного кольца родителей или Глэдстоуна из не менее плотного кольца рыдающих подростков, половине из которого срочно требовался личный экземпляр Библии. В принципе, полная коллекция перекинутых на «мыло» фоток с мобильника и диктофонных записей экзальтированных воплей у него уже лежала, но хотелось авторитетных комментариев, раз уж, к его великому сожалению, Урсулу Ахмеди и её друга всё ещё не выпускали из медпункта. Наконец Глэдстоуну удалось прорваться к директорскому кабинету, где давно уже надрывался стационарный телефон, Бэнкс бесстрашно ринулся туда же, Дюпре, не сумевший его остановить, а врываться вот так же в святая святых считающий недопустимым, теперь рявкал, аки сторожевая овчарка, на бурлящую толпу.       — Апокалипсис сегодня, — хмыкнула Харпер, дико недовольная, что пропустила само зрелище, — я была не права насчёт всеобщего сумасшествия вчера. Вот теперь точно оно.       Мина и Сэм, махнув рукой, повернули к медпункту — здесь была только миссис Ахмеди, остальные встали в пробку на мосту — кажется, первой пробке в истории Хармони.       — Думается, будет не лишне, если кто-то вас проводит.       Медсестра миссис Вуд кивнула.       — Я уж не знаю, может, вас через окно выпустить… Чёрте что творится. Чего доброго, разорвут девчонку на сувениры. Долбанные фанатики, господи прости.       Бесси Ахмеди подняла благодарный взгляд. Она-то понимала. Она всё хорошо понимала.       Мина присела перед Урсулой:       — Ты как?       — Нормально. Я-то нормально.       — Может, нам разделиться? — подал голос Энтони, — в смысле, я выйду, их это отвлечёт, вы сможете ускользнуть…       — Мальчик мой, — вздохнула миссис Ахмеди, — не кидайся в пекло, не имея чёткого плана. Твоим родителям не понравится, если мы бросим тебя здесь. Хотя, наверное, такая компания им не понравится тоже.       — Да как-то плевать. Я там был и всё видел.       — Мистер Бэнкс, — голос Глэдстоуна был нетипично холоден и сух, видно было, что прошедший час был не из самых лёгких в его жизни, — от меня прямо сейчас требуют отчёта о произошедшем, кроме моего собственного руководства, ещё и руководство школьного округа. То есть, они, конечно, требуют от директора, но писать придётся мне, потому что директор вынужден успокаивать взволнованных родителей, кажется, уже вторую волну. У меня за дверью толпа школьниц, требующих принять у них исповедь и отпустить грехи. Прошу вас не отнимать моё время. Вы можете прямо сейчас отправляться писать свою сенсацию века, мне же тут ещё неделю разруливать то, что нам обеспечила эта девчонка.       — Чудеса — обременительная штука, преподобный Глэдстоун, — обаятельнейше оскалился Бэнкс. Своё призвание он, вне сомнения, нашёл — даже сделанные из окна, размытые из-за трясущихся рук фото выбили б из колеи любого, но только не его.       — О, мне можете не рассказывать! Здесь постоянно кто-нибудь устраивает чудеса! Я полагал, правда, мне двоих чудотворцев пока хватит, остальных удавалось более-менее держать в рамках приличий…       — Я так понимаю, грешные школьницы верят в ангелов божьих, а служитель церкви — нет? — сострил журналист.       — В ангелов я верю, — рявкнул Глэдстоун, — а мутантов — знаю. Или упустим из внимания тот факт, что ангел исчез, когда Урсула Ахмеди потеряла сознание?       — Я тебе говорила! Говорила, что это не кончится добром! Ты принял распутную женщину, принял её порченное семя…       — Тётя!       — И вот, из-за неё наша семья снова лишится всего с таким трудом обретённого… Что сказала бы об этом твоя мать?       — Фатима, уж это лишнее! — раздался из соседней комнаты скрипучий голос деда, — все помнят, что вы с сестрой во всю жизнь ни в чём не сходились!       Фатима всплеснула руками и удалилась обратно к себе — к её мнению опять не прислушивались. Рашид повернулся к Сэму и Мине. Он выглядит старше своих сорока. Серебристых волос на его голове примерно столько же, сколько смоляно-чёрных, смуглое, почти чёрное лицо изрезано глубокими морщинами. Да, пожалуй, жизненный путь, приведший выходца с Ближнего Востока в глушь Пенсильвании, не способствует сохранению молодости и цветущего вида. Старший сын, Мик, больше похож лицом на него, а Джиб — видимо, на мать. Да, нельзя сказать, что она была красавицей, о Фатиме это тоже сложно сказать.       — Расскажите, что вы видели.       — Мы не были там, — развела руками Мина, — то есть, мы видели только из окна…       — Всё равно, расскажите. Я хочу услышать слово и друзей.       По последним данным, про друзей — это сильно, подумал Сэм. Но что тут сделаешь, их с миссис Ахмеди связывает семейная история, а гены, как говорит учитель Флевершем — коварная штука. Из всей довольно многочисленной семьи Куго был единственным мутантом… Ну вот, больше не единственный, в его племяннице проснулся тот же дар.       — Я не представляла! — настаивала Урсула, комкая в руках сползший с головы платок, — я не внушала! Я просто захотела, чтоб они тоже увидели его!       Сложно будет ей объяснить, вздохнул Сэм. Когда растёшь в настолько религиозной семье, существование шайтанов и ангелов представляется несомненным. Ахмеди люди вполне современные и даже здравомыслящие, но всё-таки не настолько. Ещё при объединении их в одну семью Микаил рассказывал маленькой Урсуле об истории их с братом имён — «Наша мать выбрала нам имена верховных ангелов, как знак, что мы должны быть защитниками семьи. Но у каждого правоверного есть свой ангел, муаккибат, за его правым плечом, охраняющий его от всякого зла». Об ангелах до этого много рассказывали бабушка и дедушка — родители мамы, она видела этих ангелов на рождественских открытках, но изображённые там существа выглядели столь нежными и хрупкими, что казалось, им самим нужна защита. Совсем иное дело красочные и вдохновенные описания этих могущественных и великолепных существ в устах её новых приёмных братьев, она проводила долгие вечера перед сном в попытке представить незримых спутников Мика, Джиба, приёмного отца, его отца и тёти.       И однажды она увидела муаккибат. Увидела сперва мельком, краем глаза — он выходил следом за отцом из дома, в точности такой, как она представляла — с суровым и мудрым лицом, с огненным мечом в натруженных руках, с крепкими, ровно сияющими крыльями. Значит, всё правда… И в день, когда Урсула говорила с отцом о вере и назвала бога как подобает — Аллахом, она сперва почувствовала за своей спиной, а потом и увидела своего ангела. Нет, ни до, ни после её не смущало, что его доспехи так похожи на доспехи роботов из её любимых мультфильмов — пожалуй, можно предположить, что создателей «Пришельцев с далёких звёзд» вдохновляли светлые силы, ведь кто эти роботы-защитники Земли, как не ангелы Аллаха?       — Вы верите в бога, дети?       Отличный поворот. Даже невеликий жизненный опыт Сэма и Мины говорил, что такие вопросы мало чем хорошим чреваты. Мина глубоко вдохнула.       — Извините, но нет. То есть, я допускаю, что есть некая сила, давшая толчок развитию всего живого, этому самому Большому Взрыву, искра, от которой всё зажглось… Но в бога, как принято это понимать, который устанавливает законы и вмешивается в жизнь людей — нет.       Рашид махнул рукой.       — Аллах всё равно больше всякого человеческого понимания. Что ж, меня радует это слышать. Нормально, когда неверующие отрицают божественное явление, странно, когда это делают якобы верующие, какого бы бога они ни призывали.       — Вы не считаете, что это проявление мутации? — опешил Сэм.       — Какая разница, что я считаю. Все мутации тоже в руке Аллаха. Я простой человек, я знаю, как готовится шурпа, а не как одному даётся способность к математике, а другому к сотворению чудес. Аллах это знает, а мне знать незачем.       Его ладонь неловко-ободряюще накрыла вздрагивающее плечико падчерицы. Урсула снова подняла заплаканное лицо.       — Почему я? Почему это должно было случиться именно со мной? Я вовсе не считала себя особенной, как они говорят…       — Так решил Аллах. Он даёт каждому то, что считает нужным. Если б он хотел сделать всех людей одинаковыми — он бы так и сделал.       — А ненависть к мутантам тоже он дал? — тихо спросила Мина.       — Аллах дал человеку свободную волю, девочка. Тебе — волю не верить в него, им — волю не уважать его решений и замыслов. Воля человека часто ведёт его к злу. Там, откуда мы приехали… Знаешь, почему, хотя Фатима зла на язык, никто не сердится на неё? Там, откуда мы приехали, её муж, мой брат, был убит на войне, которой не желал, её сын погиб в тюрьме за то, чего не совершал, её дочь пропала без вести и вряд ли с ней произошло что-то хорошее. Если даже там, где имя пророка звучит хотя бы пять раз в день, люди погрязли в грехе и братоубийственной войне, вправе ли мы осуждать Америку?       — С учётом, сколько она сделала для этой братоубийственной войны — да, — буркнул Сэм.       — Вы жалеете, что приехали сюда?       — Нет. Конечно, я мог остаться в Филадельфии, и могу вернуться туда, если здесь… слишком сложно будет оставаться, но намного ли это лучше? Да, там меньше внимания — там нас таких, приезжих, много… И мы тыкаемся в поисках хоть какой-нибудь работы, вызывая ненависть и у местных, и друг у друга. Кажется, что в больших городах больше возможностей, но это иллюзия. Из маленьких городов все уезжают, а я решил поступить наоборот — приехать в маленький город, что-то сделать для него. Найти тихое место, без волнений… А уммы, какой она должна быть, там нет, и не знаю, где есть. Может быть, было неправильно уезжать, может быть, я должен был что-то изменить… Но у меня нет такой смелости. Если б была, я не сидел бы здесь. Я хотел только мирной жизни для моей семьи, хотел работать для того, чтоб хотя бы мои внуки не узнали ни нужды, ни страха. Может быть, у моих детей такая смелость найдётся. Может быть, это явление — знак того, что у них эта смелость есть.       — Да, Урсуле повезло с такой семейной философией. Кажется, это тот редкий случай, когда религия дала что-то хорошее.       — Ну, их религия, кроме этого всеобщего «на всё воля божья», содержит ещё и некую долю здоровой гордости. У христиан если кого-то гнобят — значит, либо за грехи, либо бог испытывает, смирение и всё, один ответ.       Сэм прищурился. Кажется, пробка на мосту понемногу рассасывается. Это уже вторичная пробка, так сказать: какие-то особо нервные везунчики умудрились столкнуться, да так удачно, что перегородили почти всю проезжую часть. А поскольку дело было на мосту и с обеих сторон образовался затор, то и дорожная полиция попала на место событий сильно не скоро, а эвакуатор так и тем более. Не день, а цепная реакция событий.       — Почему преподобный Глэдстоун как-то плохо ассоциируется у меня со смирением?       — Странно, поговорить-то о нём он любит. Ну, по мне-то ни одна религия не стоит того, чтоб её принимать. Везде найдёшь вот эти рассуждения про «не равняй бога с его фан-клубом», а смысл в этих рассуждениях? Если последователи бога таковы, каковы есть, значит, его дела не блестящи. Но мне понравилось то, что Джиб говорил по дороге…       На Кинга тоже была авария, но попроще — некий умник собирался, видимо, объехать затор по обочине, но не учёл, что щебёночная отсыпка там тянется не более чем на метр, а дальше идёт нормальный по этому берегу Алегейни грязноватый песочек. Так себе поверхность для машины с такой низкой посадкой. Прибежали ребята с тросом, но тоже чего-то не рассчитали и до кучи оторвали бедной машине бампер. А эвакуатора слишком скоро ждать не приходилось — он ещё с теми не разобрался…       — Про джихад?       — Да. Действительно, все привыкли понимать джихад только как войну, никто не помнит, что есть и другой джихад — борьба со своими страхами и недостатками, со своими внутренними демонами. Актуальная такая мысль, не находишь?       Сэм кивнул. Тут, в общем-то, и ничего добавлять не надо.       — Как же хорошо, что впереди выходные… Хоть одно утро обойдётся без очередных потрясающих новостей. Хотя они могут накопиться к понедельнику. И меня что-то мало утешает, что хоть здесь мы пока ни при чём.       — Да ладно, может, хоть здесь Глэдстоун проявит себя с лучшей стороны. Устраивать истерики из-за маленькой иллюзионистки это как-то точно чересчур.       — Что бы они тут знали об иллюзионистах, которых действительно стоило бояться… 18 лет назад, апрель       Впредь слушаться старших и умных, не рекомендующих лезть в пекло не то что поперёд батьки, а иногда и вслед за батькой… Ну, для начала, конечно, надо выбраться отсюда, а потом уж рассуждать, какие душеполезные уроки извлечь. Накрыть медным тазом хоть одно такое местечко — это, бесспорно, тоже душеполезно, но всё же можно не вместе с ней? Прикрывая голову от сыпящихся сверху всё более крупных камешков (ещё немного — и какая-нибудь хорошая глыба оборвёт все сверхсложные вопросы раз и навсегда), Мина ворвалась в очередную дверь…       И упала в зиму. Вместо щебёнки и песка сверху, медленно кружась, опускались синеватые снежинки, морозный воздух перехватил ободранное пылью горло. После полутьмы коридоров снежные сумерки слепили. Проморгавшись, она огляделась. От края до края видимого пространства простиралась ледяная пустыня, где-то вдалеке сливаясь с таким же равномерно сизым небом, сеющим пушистый холодный снег — его тихий шорох был здесь, кажется, единственным звуком. Но в этой пустыне она была не одна. Перед ней на сероватом снежном полотне распахнулись два глаза — глаза, вроде бы, человеческие, но какие-то жутковатые, и не только потому, что один был голубым, другой зелёным, хотя принадлежали, вне сомнения, одному существу.       — Ты кто?       Голос был детским. На сером проступили русые волнистые волосы и складки длинной ночной рубашки. Решив, что удивляться будет как-нибудь потом, после попыток разобраться, что за херня происходит, Мина прокашлялась.       — Я? Я Черепаха. А ты кто?       — Все меня бросили, — всхлипнул ребёнок, теперь проступивший более чётко, лет шести на вид, но совершенно невозможно понять, мальчик это или девочка, — что черепахе делать здесь? Черепахи живут в море или в пустыне.       — Ну, я заблудилась, — Мина обозревала свои морщинистые лапы с короткими коготками и окончательно решила, что смотрит самый дурацкий сон в своей жизни, а значит — беспокоиться не о чем, ничего бредовее её в этой жизни уже не ждёт.       — Плохо. Ты поможешь мне найти остальных? Черепахи умные. Триста лет живут.       — Конечно. Забирайся мне на спину, мы выберемся из этого снега. Где-то же он кончается. Черепахи передвигаются медленно, но безошибочно находят дорогу к морю.       Чем бы оно ни было, оно управляет этим сном. Сквозь крепкий панцирь вес ребёнка почти не чувствуется — крупную черепаху представил. Гигантскую. Такая вроде у Дарвина была. Цепкие ручонки обхватили её под отверстием вокруг шеи.       — Ты не бросишь меня? Здесь так холодно.       — Нет. Мы доберёмся до моря. Там тепло.       — И мы найдём всех?       — А почему б и нет. Давай ты расскажешь мне про этих всех? Может, я их знаю?       Детские руки напряглись.       — Ты не такая, как они.       — Конечно, я ведь Черепаха.       Непонятно, может ли оно читать мысли, во всяком случае, если делает это, то не очень хорошо. Но нужно быть осторожнее.       …в ноги ткнулся заваленный камнями пол. Твою ж мать, попытки катить по такому коляску должны быть внесены в перечень пыток в греческом аду. Разгребать это из-под колёс стоило бы не руками, а бульдозером. Поверх камней материализовались знакомые ботинки.       — Черепаха, здравствуй, дорогая, в своём ли ты уме? Бросай это и двигай к выходу, одну тебя ждём!       Хорошо, когда тебя могут найти по маячку. Плохо, что обратно к сумраку и грохоту этих адских туннелей глазам и ушам привыкать не легче.       — Я не могу бросить его здесь.       По полосам корсета словно лёгкая вибрация пробежала, но рывка не последовало. Пока не последовало.       — Можешь и бросишь. Открой глаза, это полутруп. И опасный полутруп. Он загипнотизировал тебя. Но он не понимает, что вы просто вместе погибнете, но ты-то должна понимать!       Она схватилась за край плаща.       — Сэр, я нечасто о чём-то прошу, но сейчас вот прошу — не хотите помочь, так хоть не мешайте. Его нельзя бросать здесь. Не только потому, что каким бы он ни был, он наш брат, и никто не должен так умирать, здесь, в одиночестве. Нельзя допустить, чтоб, через год или через 50, его останки нашли… Одного вон уже подняли со дна морского, к чему это привело? А такая ДНК в шаловливых руках тем более опасна…       Так, наверное, чувствует себя человек, не спавший уже несколько суток. Сквозь темень пытается прорваться снежный свет, сквозь грохот рушащихся где-то вдалеке сводов — яростный и жалобный голос ребёнка, и не разобрать, где сон, где явь, и так трудно удержать дурноту от этой смены картинок, от этой борьбы реальности и иллюзии за власть над её головой. А надо.       — Вообще-то, они имели дело с этой ДНК в течение долгих лет… Хотя чёрт с тобой, резон в твоих словах есть. Другие могут быть результативнее и удачливее. Ухаживать за этим галлюциногенным растением будешь сама, сиделок на базе нет.       — Разумеется, сэр.       — Вроде, у Мистик был шприц со снотворным. Иначе он нам аварию точно обеспечит. А пешком вас отправлять вариант, может, и поучительный, но нереальный, — Магнето выдернул коляску из завала, в котором она забуксовала, — не было печали, завели себе Черепаху…       — И что, так и будем его на препаратах держать? А он от этого не скончается ещё быстрее?       — Ну, после всего, что с ним уже сделали, транквилизаторы ему как витаминки.       — Вообще-то правы вы только частично, — в кухню вошёл Алекс, — осталось ему, полагаю, недолго: предел прочности есть у всех. Как я и заподозрил, он кастрирован…       — Чего? — несколько чашек с грохотом встретились со столешницей, — Страйкер совсем больной?       — Был, — мстительно добавила Санни, — жаль, это не я его…       Алекс прошёл к плите и приподнял крышку кастрюли.       — Остыло? А, плевать. Я сейчас, наверное, и сырое бы сожрал. Ну, я лично не удивлён вообще ничему. На фоне всего остального это даже мелочи. Кажется, нет отдела мозга, где они бы не пошуровали. Я в этом мало понимаю, но уверен, они всё сделали, чтоб разрушить его личность и связь с реальностью окончательно.       — Да мы заметили, — поёжилась Санни, которую, как помогавшую Алексу в медблоке, немного «зацепило» тоже, когда действие транквилизатора закончилось, почему она и поспешила удалиться.       — В общем, мне нужна помощь, чтоб доделать для него изолированный бокс. Потому что мне тоже хотелось бы работать спокойно, хоть его жизнь будет длиться ещё всего месяц-два, но за это время я и поседеть успею. С возможностью введения транквилизатора дистанционно, всю систему я уже продумал… Мина, будучи внутри, не сможет ни сделать укол, ни вообще самостоятельно выбраться в реальность. Когда он в подобии сознания, я имею в виду.       — Оно красивое.       — Согласна.       — А медузу мы ещё увидим? Она так ненадолго появилась…       — Медузы могут жить только в воде. Она там, в глубине, в своём домике.       Море у него получилось, надо сказать, неплохое. Всё-таки непонятно, читает ли он мысли? Или просто искажённо отображает то, что видит-слышит? Алекс говорит, слух и зрение у него сохранены, но он неспособен правильно идентифицировать поступающую через них информацию. Ну, не странно для того, кто и себя-то правильно идентифицировать не может… Море он видеть не мог, разве что мог слышать его шум — когда выгружались, он как раз приходил в сознание. Санни тоже вряд ли видел, не смотрел в её сторону, просто слышал, когда её позвали по прозвищу…       Как вообще это работает? Внушает ли он определённую картину, или направляет работу мозга гипнотизируемого в определённую сторону? То есть, видит ли он сейчас в точности то же, что она? Человек-галлюциноген… Понятно, что ничего не понятно.       Вроде бы — это телепатическое воздействие, там, на базе, он её не касался, да и сейчас тоже, прикосновения это вообще не по его части — Алекс говорит, это совершенно точно не паралич, хотя мышечный тонус да, практически никакой, скорее полное отсутствие какой-либо мотивации… В то же время, вот этот «экстракт», который они там из него добывали… Ну, вот чтоб изучить, в меру своих скромных способностей, как это работает, Алекс и соорудил эту установку. Две низкие кушетки за матовой перегородкой, в прорези стенки в изголовье выходят провода энцефалографа и кардиографа, в прорезь соседней стенки — трубка капельницы с катетером, чтоб можно было ввести снотворное, находясь снаружи — разумная мера предосторожности, учитывая, что войдя сюда, можно и забыть, зачем зашёл…       Так странно, загребая лапами мягкий белый песок (вот лучшее доказательство, что никакой бог мир не создавал, такое животное можно придумать только спьяну!), всё же помнить о том, что всё это нереально. И песок, и шум волн, взбивающих белую пену в полутора метрах от неё, и длинная пижама на ребёнке неопределённого пола. Почему она помнит о том, что на самом деле её вполне человеческое тело лежит рядом с его, на такой же кушетке, хотя не чувствует ни этой кушетки, ни отходящих от тела проводов? Потому что у него, опять же, нет мотивации что-то внушать ей прямо на всю катушку?       — А больше здесь никого нет?       — А зачем тебе кто-то ещё?       — Чтобы играть.       — Во что?       Ребёнок передёрнул плечами:       — Во что скажут.       — Кто скажет? А во что хочешь играть ты? Ты ведь можешь играть и со мной. Ну, главное чтоб не в догоняшки… В крестики-нолики. Или в города. Можем построить замок из песка или пособирать ракушки… Понимаю, ничего интересного играть с черепахой, но всё же. Ты ведь можешь что-то придумать?       — Нельзя.       — Почему?       Он вскочил.       — Ты задаёшь очень плохие вопросы.       Это уж она как-нибудь понимала. Где-то внутри-то себя он помнит, какими порой оказывались те игры, которые придумывал он сам, и что потом ему было за это.       — Мы выбрались из снега, здесь тепло и очень красиво. Мы можем набрать хвороста, развести костёр, полюбоваться закатом…       Или рассветом? Садится солнце в это море или встаёт из него? Непонятно, учитывая, что местоположение солнца не определишь, хотя день вне сомнения солнечный, белый песок дышит зноем. Видимо, детали его не очень заботят. Теней вот у них тоже нет…       — Можем пойти туда или туда, посмотреть, что там есть. Разве плохо немного побыть без тех, кто указывает тебе, как тебе играть?       Понимает ли он, что, действительно, немного? Мозг человека и во сне регистрирует информацию вокруг, только вспомнить потом не может. А он — что-то слышал из комментариев Алекса, что-то понял? Или присоски у себя на голове и груди и иглу в вене он тоже не чувствует и не осознаёт?       — Нельзя! Нельзя!       — А что будет?       Ещё один плохой вопрос, да. Лицо исказила нехорошая ухмылка.       — Увидишь.       Ближайшие камни дрогнули в жарком мареве, задвигались и превратились в змей. Змеи были странные, порой похожие то на шланги, то на волосатые человеческие руки, вместо жал у них были иглы и свёрла. И все они устремились к ней…       — Адреналин у тебя сейчас, наверное… — хмыкнул Алекс, сгружая её на кушетку уже в основном помещении.       — Да уж, пожалуй, — Мина убрала волосы с взмокшего лба и оглянулась в сторону перегородки. Ну, действия снотворного должно хватить для беглых гигиенических процедур… Или не беглых. Голову ему пора мыть. Тащить это тело в ванную по-прежнему не вариант, значит, придётся идти на поклон за тазиками… — это что? Сердечные капли? Да брось, не всё так плохо…       — Ладно, подожду, пока станет плохо. Что там было?       — Ну, кажется, решил пожаловаться на жизнь и немного перестарался…       Алекс хоть из некоего чувства такта вопросы и задаёт, но телепатией, когда надо, пользоваться не стесняется.       — И ты уверена, что хочешь знать об этом больше?       Она поёрзала: вставать, нет? Ноги всё-таки ещё немного трясутся. Но, понятно, работа сама себя не сделает, никто на базе пока вроде крупно не провинился, чтоб можно было даже отрядить ей в помощники.       — Уверена. Не хочу. Я б хотела вообще ничего не знать о том, какими бывают люди и на что они способны. Но видишь ли, Провидец, я уже знаю.       — Похвальное мужество, но что это даст? Ты уже не отменишь того, что было.       — Того не отменю. А что-то другое — возможно, да. Не то чтоб я полагала, что к нему ежедневно всё АНБ ходило рассказывать текущие военные тайны, но всё же — представь, сколько интересных сведений может хранить эта больная голова? Или ты предложишь другой способ их извлечь?       — Не предложу. Я-то точно не хотел смотреть чужие кошмары — своих хватило, — Алекс коснулся покалеченного глаза.       — А я… не хочу. Но буду.       — Зачем? Ну, никто за меня этого не скажет… Всё-таки тебе это должно быть тяжеловато. Ты не должна нести груз вины за весь свой вид.       Мина обратила на него тёмные, бешеные глаза.       — Зачем? Чтобы однажды сделать с ними то же самое. Я, знаешь ли, не христианская мученица, чтоб повторять «Прости их, боже, не ведают, что творят». Древние римляне может, и не ведали, а эти ведают прекрасно. И оправдания себе всегда находят — в том числе когда делают это со своим видом. Сволочи — это вообще наднациональный и надрасовый конструкт. Они ж это всё там делали в том числе и в МОИХ интересах. Не имею я, что ли, права их отблагодарить?