Звёзды злодеев

      — Какая красота! Настоящий замок!       Нора благодушно усмехнулась и вытащила из салона первый из чемоданов Урсулы.       — Сейчас бы нам ещё пару рыцарей сюда…       — Да думаю, как-нибудь и сами справимся, — Мина открыла багажник, где покоились их с Сэмом, «фамильные» — собственно, больше в багажник не влез бы, наверное, и клатч, поэтому оба чемодана их самой младшей попутчицы ехали в салоне, и задрёмывая, они прикладывались на них — так себе подушка, надо заметить, — вес для меня несерьёзный. Вот что руки всего две — тут да, проблема. Ну, я возьму оба наши, Сэм — один из чемоданов Урсулы, вы — второй…       — А я, типа, так, буду идти сзади и помахивать воображаемым веером? Нет уж, давайте… Уйё, да что мама такое в него напихала?!       К обеду, извинилась Нора ещё на подъезде к Салему, они никак не успеют. Ну да и ладно. Они неплохо перекусили в одном придорожном кафе, грех жаловаться. Нора ещё ночью кому-то о чём-то отзванивалась, а с первыми лучами рассвета сообщила, что комнаты уже подготовлены.       — Увы, с индивидуальными может и не получиться — сейчас в школе около 80 детей, но ожидается ещё некоторое пополнение. Ну, двое вернутся из путешествий с семьёй — это не в счёт, троих ещё, тоже как вас, забирают на днях, и неизвестно, всё ли на этом. Начало учебного года, школьные конфликты, все дела…       Сэм несколько раз порывался спросить, возможен ли такой вариант — им с Миной одна комната, и пусть она будет самая маленькая и бедная, им больше ничего не надо, но так и не решился. Здесь другой мир, не родительский дом, здесь такое не поймут. В итоге выяснилось, что одна — во всяком случае, пока — будет обитать Мина, а у Сэма соседом будет мальчик-рыба — он, правда, на год младше, но парень очень хороший, должны поладить. Зато их комнаты будут рядом.       — Нда, живут люди… — присвистнул Сэм, невольно останавливаясь — не из-за тяжести чемодана, конечно, а из-за некоторого потрясения — столбом посреди холла. Когда читаешь истории о сказочных дворцах, то там как-то всё понятно — и бесчисленные анфилады комнат, и наполняющее их убранство. Сказка на то и сказка. В то, что в мире может существовать что-то подобное, вот такой вот паркет, резное дерево и эти самые… портьеры, гобелены? Как зовут это внебрачное дитя штор и ковра? — в фермерском с двумя заколоченными по аварийности комнатами доме просто не верилось. Ну да, в газетах пишут и в кино показывают, но опять же, на то оно и кино… И что, и вот этим всем владела одна не слишком-то большая семья? Нахрена одной семье столько? Ну ладно, каждому по спальне. Ну ладно, гостиная, библиотека, столовая, которая почему-то не то же, что гостиная… Остальные 80% площади были для чего? Что они делали с этими комнатами? Обставляли их мебелью и безделушками и просто любовались, как круто получилось?       Урсула почтительно поклонилась висящему в холле, в окружении нескольких ваз с цветами, портрету Ксавьера. Мина понадеялась, что из-за какой-нибудь двери за ними сейчас не наблюдают. Платок, ультимативно сразу сказала Урсула, снимать не будет — это не семейные порядки, это убеждения. Нет, и странно б было, если б в школе, где ребёнка без странностей просто нет, кто-то дразнил кого-то из-за религии… Но кто знает.       Новый (ну как новый — 18 лет как новый) директор мистер МакКой несколько раз порывался ввести некое упорядочение с комнатами — по полам, по возрастам. Мальчиковые по левую сторону, малышковые на втором этаже… Система продержалась однажды даже, кажется, год. Но потом всё равно всё осыпалось в привычный хаос. Потому что, не может в детском обществе быть никакой системы. Кто-то всё равно будет канючить-упрашивать поселить их с лучшей подружкой. Кто-то выберет соседа по родству способностей, кто-то, всячески извиняясь, наоборот, попросит отселить от слишком беспокойного соседа. Ну, что кому-то комнату посолнечнее, а кому-то более тенистую, и вовсе говорить не стоит…       — Покидаете вещи — и спускайтесь в гостиную знакомиться с ребятами. Не думаю, что они все сейчас там — денёк приятный, большинство гуляет по саду, но всех сразу вы и не запомнили бы.       — Да нам, пожалуй, сперва актуальнее другое, — Мина демонстративно воздела кончик измочаленной косы, — лично я собрала на себя грязь всего штата.       — Что ж, ванные там дальше по коридору…       Мальчика-рыбы в комнате не было — скорее всего, объяснила мисс Гарсиа, наслаждается приятной для себя средой — то есть купается. Кроме жабр, развитых куда более, чем это бывает при атавизмах у обычных людей и позволяющих полноценно дышать под водой, у него ещё и чешуя… Ну, не прямо такая чешуя, как у рыб, более рудиментированная, и на суше почти незаметная — на лице и кистях рук её нет. Сэм сразу понял, которая кровать принадлежит его соседу — по постельному белью с водным рисунком.       Обстановка вроде бы простая, но опять же для привыкшего к несколько иному скромной роскошью отдаёт. Огромное окно, полузанавешенное шторами с вышитым рисунком — наверное, для стирки таких штор особый режим нужен. По сторонам от длинного письменного стола с тонконогими стульями вдоль стен по кровати. Два же плательных шкафа с фигурным орнаментом по дверцам, у правого дверца приоткрыта и из-за неё кокетливо выглядывает свалившаяся ветровка. Над кроватями лесенкой полки с книгами — точнее, с книгами по правой стороне, по левой — под книги. На полу ковёр с длинным ворсом, в углу поблёскивает маленький, словно игрушечный, пылесос. Чисто, добротно, как на рекламных проспектах гостиниц. Как-то даже неловко в этот шкаф, взирающий на тебя, как дворецкий на мальчишку, разносящего газеты, пихать своё тряпьё. Ну ничего, приятель, потерпишь. Может, и знавал ты более почтенную публику, а теперь вот что есть, то есть.       — Успеешь разложиться, хозяюшка, — раздался за спиной голос сестры, — я ходила смотреть ванные и они божественны. Ты тоже должен и увидеть, и опробовать это как можно скорее.       Сэм закрыл дверцу, проводив взглядом своё несколько измученное отражение.       — Мина…       — Давай-давай, ну не будешь же ты кощунствовать своей грязной тушей на такой роскошной кровати! Полотенца я достала… Моя расчёска, кстати, не у тебя? Я точно помню, что её положила…       Ванные были, действительно, в концах коридора — в одном женская, в другом мужская. Мина, не выясняя детали, просто потащила брата к ближайшей. Судя по витражному окну, изображающему, кажется, нимфу под водопадом, и перламутрово поблёскивающим цветочным узорам кафеля, эта была всё-таки женской.       — Мина, ты же не собираешься…       — Собираюсь. Зная меня, ты мог бы не сомневаться — собираюсь. Да, я знаю, что мы не дома и здесь к нашим причудам с пониманием относиться не обязаны, но вот просто даже поэтому я просто затащу тебя с собой и…       — Мина, ты с ума сошла!       Справа за раздвижными дверями — две ванны, слева — душевые кабины. Всё, конечно, очень целомудренно изолировано, но когда они будут выходить-то… Ну, велика ли вероятность, что в школе, где под 80 детей, а ещё невесть сколько взрослых, никто не пройдёт мимо? Сестра бесцеремонно втолкнула его в кабину.       — Раздевайся, или помочь? Смотри, какой гель для душа — благоухать будешь, как клумба!       — Слушай, ну это не наше…       — Слушай, ты имеешь право на своё мнение, но мне кажется, то, чем не хотят делиться, не оставляют в местах общего пользования.       — Кстати, о местах общего пользования. Ты так самонадеянно рассчитываешь, что мы успеем помыться и разойтись, и нас никто не увидит?       Ему действительно хотелось услышать, что она рассчитывает на это, а не просто плевать хотела, кто что увидит и скажет.       — А почему нет, собственно? Вероятность того, что в течение всего этого времени никого не занесёт ни сюда, ни вообще в этот конец коридора, невелика, но она есть. Ну скажи честно, разве это не возбуждающе — мы придём и уйдём незамеченными, никто не будет знать нашего маленького секрета. Блаженное неведенье…       Он отвернулся, надеясь не показать, что вообще-то да, возбуждает — не сама описанная замысловатая перспектива, конечно… Хотя чёрт с этим, может, и она. Нет, в самом деле, большинство их сверстников не назовёшь образцом морали, но думается, скажи им что-то подобное…       Кажется, он произнёс это вслух, потому что сзади раздался журчащий, как струи воды, голос сестры.       — А ты уверен, что всё о них знаешь? Сэм, люди врут, чтобы казаться лучше, это-то ты уже должен был понять. Но где-то всё это, и большее того, должно существовать, и возможно, не очень далеко. Всех этих дошедших до нас из глубины веков запретов не было б, если б кто-то этого не делал. Кому придёт в голову запрещать то, чего не существует?       Он повернулся. Мина, окутанная огромным пенным облаком в распущенных волосах, выглядела по-детски смешно, но эта детскость никак не позволяла забыть, что он не знает девушки красивее её. Почему людям кажется, что запретный плод сладок единственно ввиду запретности? Она торжественно, как корону, пересадила пенную шапку на его голову, а потом её руки соскользнули ему на плечи, а её губы впились в его губы.       И всё. Так просто, господи, так просто — вот они целуются. Наверное, очень неумело и вообще неправильно, но никто их не видит и ничья оценка им как-то и не нужна. Об этом и думать было бы нелепо. Как о том, что их первый поцелуй мог быть с кем-то другим… С кем, господи, с кем?       Она отстранилась, дыша в лицо жаркой сумасшедшей радостью, мистическая связь близнецов или что там, но он знал, что её губы так же ноют, в голове так же пульсирует, а душевые струи, расступившиеся вокруг них шатром, кажется, шепчут: вот видишь, ничего страшного не произошло, небо на землю не упало… и не упадёт…       — Да, мы удержимся. Сколько надо, удержимся. Я могла б сейчас схватить тебя и — чёрта с два б ты что сделал… Но я не буду. Я хочу, чтоб ты успокоил себя тем, что держался сколько мог, что ты очень сильный, кремень просто, а не человек. Я дождусь… Это тоже возбуждающе.       Вообще гостиных в замке было две (то есть, раньше, наверное, и больше было, но вот сейчас роль таковых выполняли два помещения, и отдельная загадка — как обитатели между собой понимали, которую гостиную имеют в виду, без упоминания всяких уточняющих параметров, но как-то понимали). В этой гостиной сейчас было человек 10, не больше — что, пожалуй, не странно, странно то, что этих-то такое важное держит в погожий денёк в свободное от занятий время в доме. Конечно, чем-то важным они были заняты — двое у окна напряжённо состязались по телекинетическому перекатыванию по столешнице пинг-понгового шарика, четверо на стоящем торцом к входу диване азартно что-то обсуждали, а у дальней стены один парень держал другого за шиворот и что-то яростно выговаривал, выразительно поводя перед его носом длинным когтём, однако на вошедших оторвались от своих занятий все.       — О, новенькие! — к ним тут же подскочил рыжий и очень толстый, напоминающий некий парадоксальный микс Ронни и Вуда мальчик, — я видел, как вы приехали, но не вышел тогда, занят был… Идите сюда, к нам, давай знакомиться!       Одна из девушек, показалось Мине, ответила довольно хмурым взглядом, впрочем, поручиться она б не могла — азиатские лица часто кажутся европейскому восприятию неприветливыми и даже надменными. Мальчик вытянул руку — метра на полтора, пожалуй, вытянул — и подтащил к торцу дивана стоящее у стены огромное мягкое кресло, другой парень, примерно той же комплекции, но бритый налысо, сидящий к входу спиной, похлопал по нему мощной пятернёй.       — Ну, меня зовут Тим, — представился взявший на себя роль радушного хозяина, — Тимоти Фили, и я, в общем, очень тянучий. Это я почему сейчас такой толстый — потому что покомпактнее собрался. А это…       — Ой, Тим, ты такой милый, но можно, я сама представлюсь? — девушка в середине кокетливо поправила песочного цвета прядь, — я Сара Кресвелл, и раз уж у нас тут решено начать с хвастовства, то вот у меня рентгеновское зрение. Да, я сейчас вижу, как бьются ваши сердца и лёгкие. Но сразу скажу, о здоровье меня не спрашивайте — я в этом мало понимаю. Вот доктор МакКой, да и многие, считают, что мне надо приналечь на анатомию и физиологию и стать классным диагностом, а меня больше влечёт рисование. Правда, когда я рисую людям их внутренний мир, редко кто относится к этому с восторгом…       За столом прыснули.       — А я Мэделайн Уэст, — лысый толстый парень в безразмерной клетчатой рубашке оказался, к некоторому шоку близнецов, девушкой, — но это имя слишком дурацкое, особенно для меня. Так что зовите меня просто Мэл, я и учителей к этому уже приучила. Ну, у меня хвастаться особо не получится, я ядовитая. В самом прямом смысле. У меня рядом со слюнными железами растут ещё одни, вырабатывающие яд. Для меня он не опасен, но вот одно мороженное со мной лучше не кушать. Поэтому, хотя прозвища тут особо не приветствуются, я называю себя Жабой.       — У меня тоже есть прозвище, — вклинилась азиатка, — и я им горжусь. Я Дракон.       — Пожалуйста, Фэн, только не показывай, — замахала руками Сара, — пожарная безопасность же, ну!       — Ты выдыхаешь огонь? — восхитился Сэм.       — Да. Мама Аннемари говорила, что мама Сюй умела кроме того покрываться чешуёй, я этого пока не умею, но думаю, научусь. Да, меня зовут Франциска Рузель, но я прошу всех называть меня Фэн.       — У тебя две мамы?       — Нет, одна. Моя родная мама умерла, когда рожала меня, а мою приёмную маму правильнее б было называть бабушкой, ведь до этого она заботилась о моей родной маме. Но она меня удочерила. Моя родная мама оставила мне только имя, это она меня так назвала…       Фэн хотела, кажется, сказать что-то ещё, но замерла с полуоткрытым ртом, уставившись на дверной проём. Вслед за ней обернулись все. В дверях стоял пожилой мужчина, степенно сложив руки на груди и оглядывая собравшихся с ласковой и какой-то хитрой улыбкой.       — Здравствуйте, дети.       — Добрый день, мистер МакКой, — ответил нестройный хор голосов.       — Вижу, вы уже познакомились с нашими новенькими, которых я хотел вам представить торжественно — Сэмюэль и Вильгельмина Рэйвен Марко. Тем не менее, я попрошу вас всех подняться…       С несколько озадаченными лицами, телекинетики тоже выбрались из-за стола, и даже двое, выяснявшие отношения у стены, подошли ближе, временно перестав метать друг другу многообещающие взоры.       — Теперь я попрошу каждого снять и вручить Сэмюэлю и Вильгельмине носок с правой ноги.       В гробовой тишине пинг-понговый шарик рухнул на паркет прямо-таки с грохотом.       — Но, мистер МакКой… зачем? — обрёл дар речи парень, некоторое время назад демонстрировавший звериные когти.       — Ну, Чарли, это сложно вот так объяснить в двух словах… Видишь ли, по мнению некоторых ведущих психологов, это очень способствует раскрепощению атмосферы и установлению непринуждённых…       Сэм вдруг почувствовал, что воздух рядом с ним дрогнул, а потом его словно отшвырнуло электрическим разрядом, так что он едва не сшиб с ног Жабу. И вот тут пришло время настоящего шока. С короткой трелью разрядов рядом с тем местом, где он только что стоял, материализовалось… существо. Существо, судя по очертаниям, женского пола, но имеющее в себе, кроме силуэта, мало человеческого. Фиолетовая чешуйчатая кожа, чёрные, как смоль, волосы, острые, как у эльфов, уши… и длинный гибкий хвост с демонической стрелочкой на конце. На кончике-стрелочке опасно поблёскивали электрические искры.       — Зигги, опять за своё? — разъярённо поводя этим хвостом, девушка ринулась к доктору МакКою. Фигура почтенного профессора пошла рябью, словно изображение на барахлящем телевизоре, и преобразилась в двух десятилетних мальчишек, один из которых сидел у другого на плечах.       — Анх, ну ты зануда!       — Да, а сейчас стану ещё и стукачкой! Я так поняла, выволочку от матери получать действеннее, чем от меня, минимум на неделю хватает…       — Анх, у тебя что, совсем нет чувства юмора?       — Нет! Всё чувство юмора нашей семьи сосредоточено в вас двоих! Первой вашей шуткой было, когда вас родилось двое, и одного б за глаза хватило!       Мальчишки были, действительно, близнецами, и фамильное сходство со старшей сестрой угадывалось, только кожу они имели вполне человеческую, хоть и очень смуглую.       — Ну серьёзно, Анх, — попытался вмешаться Тим, — ну зачем так уж завинчивать гайки? Шутка, может, и стрёмная, но никто ж не пострадал?       Бестия зыркнула в сторону заступника злыми оранжевыми глазами.       — В следующий раз подождать, пока пострадает? На такой случай побудь ты их старшим братом, я — задолбалась! Так, вы двое — шагом марш в свою комнату, и не дай бог, до вечерних занятий оттуда выйдете!       Близнецы понуро покинули помещение, подгоняемые искрами с хвоста сестры.       –Да, весело тут у вас, — протянул Сэм.       Мэл расхохоталась.       — А ты как думал? Одних этих хватило б, даже если б все остальные были скучными. Растут детишки, овладевают силой… Метаморфы это вообще весело. О, вас же Гарсиа привезла? Она не рассказывала про них?       Сэм неопределённо повёл плечами — может, Нора и упоминала в том числе и об этих учениках, но явно недостаточно ярко, он бы такое запомнил.       — О, ну понятно… День, когда они додумались, что для изображения кого-то превышающего их ростом и массой можно залезть один другому на плечи, она запомнила надолго. Да, когда ограничения по массе перестанут быть для них проблемой, и они смогут действовать поодиночке, нас определённо ждёт ещё больше веселья… Вернее, это был не день, а ночь. Это в том году было, Фэн только приехала… Представьте, выходит Гарсиа поздно вечером, наверное, ближе к полуночи было дело, в туалет, а навстречу ей по коридору шествует, упокой господь его душу, профессор Ксавьер. В точности вот как на портрете внизу в холле. Как она орала, господи!       — Ну, она ж его живым застала, — словно извиняясь за всех участников истории разом, проговорил Тим, — ладно, если основные моменты мы обговорили, может, пройдёмся? Проведём ребятам экскурсию…       — Как бы за пять минут её не проведёшь, а лично у меня сегодня ещё литература, и это, скажу я вам, аргумент.       — Какие вообще могут быть проблемы с литературой, если твой преподаватель не миссис Кэрриган? — вырвалось у Мины.       — Так, вот давай, ты расскажешь о своей Кэрриган, а мы о своём Уортингтоне, а потом сравним, кому повезло? Я так понимаю, о преподах вам Гарсиа тоже ничего не рассказала?       — Ну почему, вкратце…       Беседуя, они, однако же, тихонько выползли из гостиной и двигались определённо в направлении выхода, телекинетики тоже подтянулись, только парень с когтями и его противник предпочли остаться, чтобы, видимо, вернуться к прерванному выяснению отношений.       — Ну, если вкратце, то не считается. Короче говоря, слушай…       Мина слушала, и Сэм слушал, хотя больше наблюдал за сестрой, да и за всеми остальными. Что ж, что несомненно — здесь они точно не будут самыми странными. Могут даже затеряться на общем фоне… По крайней мере, пока не зайдёт разговор о родителях. А он едва ли не зайдёт, даже весьма общих вводных от Норы хватало… Выходя, он чувствовал взгляды в спину тех двоих, оставшихся, но, конечно, не обернулся.       На повороте у лестницы столкнулись с миловидной женщиной с обильной проседью в каштановых волосах — странной при таком молодом лице. Женщина несла чемодан, и издали её можно было принять за одну из тех уезжавших на каникулы старшеклассниц, о которых говорила Нора Гарсиа — благо, и одета она была вполне по-тинейджерски, в джинсы с батиковой росписью и свободную клетчатую рубашку.       –Ой, миссис Хоулетт, здравствуйте! — разулыбались Тим и Сара, — вы решили к нам вернуться?       О том, что Мари Хоулетт одно время вела уроки младшей школы, Нора в дороге упоминала, Тим и Сара позже подтвердили, что были её учениками — они из «старожилов» школы, попавших сюда в 7 и 8 лет соответственно.       — Нет, ребят, извините, пока нет. Я просто привезла носки.       — Носки?!       Миссис Хоулетт переводила озадаченный взгляд с одного ученика на другого — ну, ей-то откуда было знать о подробностях очередного розыгрыша близнецов-метаморфов.       — Носки. У меня в этой школе, видишь ли, четверо мужчин, а четверо мужчин — это восемь ног и четыре дурные головы, стабильно забывающих о таких мелочах. А я сама училась здесь и прекрасно помню, что прачечная просто филиал Бермудского треугольника… Да что такое?! Да, да, я мама-квочка, но знаете ли, кому-то надо!       — Нет, ничего, — замахала руками Сара, — просто вот пришли б вы на 5 минуточек раньше…       — И что, это всё носки? — Тим с благоговейными интонациями указал глазами на чемодан.       — Бог с тобой, конечно нет. Хотя это было б стратегически мудро… Там ещё пара книг, которые я брала у мистера МакКоя. Он, кстати, у себя?       Тим пожал плечами.       — Наверное. Мы его с утра не видели. Видимо, готовится. Ну, что-то давно комиссии нет, значит, скоро будет.       — Что ж, главное, что я снова с ними разминулась…       Они перебросились ещё парой фраз, и разошлись. Ребята вышли на крыльцо, Тим, отчаянно щурясь на солнце, показывал куда-то вдаль — там как раз проходят занятия у летающих, правда, с этого ракурса заценить достижения пилотажа проблематично, а Сэм размышлял, верно ли он понял из расплывчатых упоминаний Норы и выражения лица миссис Хоулетт сейчас, что именно из-за этих комиссий она и ушла из школы. Бывшим бывает непросто и здесь…       Школа после смерти Ксавьера, конечно, выстояла, но можно представить, чего ей это стоило. Всё-таки, когда больше некому, под сентенции о мире, взаимопонимании и непричинении неудобств между людьми и мутантами, тишком внушать особо упорствующим то, что нужно, жизнь становится на порядок сложнее. И сколько сил уходило просто на то, чтоб удержать Росомаху от превращения очередных проверяльщиков в фарш — это даже мелочи. Да, как-то спасало дело то, что новым директором стал МакКой — фигура безвредная. Но его возраст и здоровье давно внушают остальному педсоставу молчаливую, но очевидную тревогу. Что будет, если — когда — придётся выбирать нового директора? МакКой несколько раз предлагал обсудить кандидатуру преемника, и каждый раз его так или иначе обрывали — никому не хочется думать о грустном. Всем же понятно — курирующая комиссия заставит понервничать. В их власти просто не утвердить кандидатуру.       — Вот, снова приедут смотреть, не учат ли у нас тут использовать способности как оружие, — зло усмехнулась Жаба, — мистер Дрейк уже несколько раз предлагал официально разрешить старшей школе после этих визитов по стопке коньяка, потому что невозможно же…       — Ну, мы ж не думали, что мы насовсем уехали от этого, — философски-мрачно шепнула Мина.       — Всюду суют свой нос, — скрипнула зубами Фэн, — пугают маленьких. Иногда миссис Вагнер успевает увезти их куда-нибудь на экскурсию, но не всегда удаётся. Они же приезжают без предупреждения, угадай, когда… Даже учителя-люди их ненавидят. А что сделаешь…       Учителей-людей в школе было двое — по музыке и по французскому. Первый пришёл вместе с сыном-мутантом, а второму после громкого увольнения с предыдущего места из-за каких-то замысловатых интриг руководства нужно было хоть куда-нибудь устроиться. Ничего, десятый год работает — специфическая атмосфера школы, как оказалось, затягивает…       — А я думаю, она ушла, чтоб не мозолить глаза мистеру Дрейку, — покачала головой Сара, — он же её всё ещё любит.       Тим принялся что-то многословно возражать, но вынужден был признать факт — самый молодой преподаватель школы всё так же не женат и подвижек к тому что-то не видно никаких. Ну да, мистер Уортингтон тоже, но у того хотя бы девушка одно время была…       — Ну не знаю, влюблённость в преподавателей — это, наверное, у всех бывает… хотя у меня не бывало… но мистер Дрейк хотя бы ей ровесник.       — Ну мистеру Хоулетту никто не ровесник, что ж ему теперь, всю жизнь неженатым ходить?       Что говорить, примерно всё то же звучало, когда их ещё в заводе не было — когда эти двое объявили о решении пожениться, в шоке были все, кроме, пожалуй, Курта Вагнера, который по-детски верил в неизбежность личного счастья кого угодно, кроме себя самого — впрочем, на это мисс Монро, решив не крутить на тему Логана пальцем у виска прилюдно, заявила, что очень хорошая идея сыграть двойную свадьбу, так что пришлось поверить и в это. Тем более что Анх, кажется, хоть в состоянии гаструлы, но уже была — напористая Ороро умела добиться своего, даже от религиозно шарахнутого возлюбленного. 18 лет назад, июнь       Они шли по мелководью среди разновеликих чёрных камней. Мелководье было, правда, такое… Вода периодически начинала колыхаться слева и справа, на высоте метра-полутора, волны бросались под ноги, как расшалившиеся кошки, но были практически неощутимы, камни то проминались под ногой, как песок или губка, то, против всякого ожидания от их округлой формы, становились ровными, как кафель. Ему с каждым разом труднее держать иллюзию стройной, подконтрольной, он начинает забывать, каким оно должно выглядеть и ощущаться — море, но он упрямо не отпускает этот образ. Ему всё хуже…       — Я хочу знать, почему ты всё равно приходишь.       Боковым зрением и прямым взглядом он явно выглядит как-то по-разному — меняется рост, длина волос, оттенок кожи — то бирюзовый, как небо, то розоватый, как прожилки в камне, напоминающие узор капилляров. А может, это кажется так. Кажется… да здесь же всё — кажется. И в какой-то момент это всё — что шум волн складывается из далёкого, раздражающего звука голосов, что у звуков есть запахи, а у ощущений форма, что пролетающая порой почти перед самым лицом рыбина вдруг оборачивает искажённое в крике человеческое лицо, а воздух вокруг вздрагивает, подёргиваясь рябью из ужаса — кажется настолько безысходно естественным… В человеческом сознании вообще не бывает всё разложено по полочкам, в цепях индивидуальных ассоциаций могут быть крепко спаяны звенья, которые и рядом-то стоять не должны.       — А ты не хотел бы этого?       Вода из-под ног иногда кажется кипящей — над ней даже поднимается лёгкая дымка. В какой-то момент ногу обожжёт кипяток, в другой — холод, наверное, таким должен быть жидкий азот. И не угадаешь. Но через некоторое время и перестаёшь угадывать — точнее, колебаться, прежде чем сделать новый шаг, и вскрикивать, когда делаешь. Потому что всё только кажется, потому что ощущение держится секунды две — он не фиксируется на том, чтоб внушать ей эти ощущения достаточно долго, хватает, наверное, визуальных образов и запахов — прежде всего морской соли, который постепенно становится всё более выражено медицинским. А ещё — какие-то металлически-гнилостные нотки, и то ли ободранные, то ли обваренные туши у камней вдалеке — отсюда не разобрать, что это, это, наверное, чтобы было страшнее.       — Не знаю. Иногда хочу, да, иногда нет. Я не понимаю, что тебе ещё нужно, я отдал тебе всё это, и неужели это правда стоит того, чтобы…       Он отдал, это правда. Он с удовольствием, непредсказуемо сменяемым страхом и паникой, отдавал ей то, что помнил — о своей жизни последние 20 лет, о деятельности своего отца. Никогда не прямым текстом, конечно — что-то сообщали бубнящие волны, что-то проступало в следах оседающей пены на песке, поблёскивали личные номера на позеленевших бляхах под водой, сети водорослей превращались то ли в неразборчивый почерк, то ли в клубки проводов. Лица — почти никогда, он явно не любил вспоминать лица, ни своё, ни чьё-либо ещё. Всё символами — иногда, кажется, подбираемыми им с прилежанием и упорством маньяка, иногда родившимися само собой. Всё вперемешку — воспоминания давно прошедших лет рядом с эхом хлынувшей в проклятые стены воды, смывающей всю боль, все кошмары…       Действительно, что спрашивать, почему море. Другая база — та, о которой он знает — это островная база.       — Я просто хочу тебя поддержать.       Бессмысленные, в общем-то, слова. Они падают на камни пеной, подхватываются волной, она насмешливо размазывает их о камень, переставляя слоги, выпячивая отдельные звуки, словно пузыри, выпускаемые рыбой. Ну да, с чего б ему верить. Ещё б сказала, в самом деле, что вообще не за этим приходила.       — Или тебе нравится?       Нет уж, подумала Мина, это слишком даже для меня.       — Странный вопрос для того, кто может внушить даже будто мне нравится. Не могу не спросить — почему не внушишь?       Он пожал плечами.       — Мне нравится так. Я же сказал –я хочу знать, какая ты на самом деле.       Ну, это распространённая фишка и у менее травмированных — «на самом деле» это с усердием, достойным лучшего применения, выводить из себя, вызывая страх и ненависть. Только отрицательные эмоции для них — настоящие и достойные доверия.       — И именно поэтому теперь я у тебя такая? — Мина опустила взгляд на почти-свою фигуру.       — А что, непохоже? — ухмыльнулся он, — ну, я ведь не могу знать, какая ты на самом деле.       — Комбинезон у меня, конечно, не слишком обтягивающий…       Не спрашивать, опять же, озабоченный он, что ли. Во-первых, может, и озабоченный, почему нет-то. Во-вторых — можно уже и самой представить, что на это можно ответить. Нагота синоним откровенности и всё такое. И не спрашивать, чего ж сам не следует этому принципу — нет, спасибо, не надо, пусть всё останется так.       — Ты же не стесняешься? — продолжает петь этот издеватель, — тебе нечего стесняться, ты красивая. Наверное, совсем не мне нужно это говорить, да?       Нет уж, подумала Мина, это слишком даже для тебя. Определённо, об этом он ничего знать не может — и слава богу, это ему точно лишнее.       Она остановилась, поражённая внезапно осознанным, довольно жутким ощущением. Ноги перестали чувствовать воду и камни. Совершенно. Словно под ступнями ничего не было. Это ощущение было именно таким, каким должно быть у человека, просто лежащего на кушетке. Под ногами которого нет ничего. Видимо, он понял её замешательство, потому что дурашливо ухмыльнулся — и ноги снова захлестнул жгучий холод.       — Я забыл. Виноват, забыл. Знаю, это очень плохо.       Слова здесь имеют не только звук. Иногда видеоряд, иногда запах, вкус, ощущение. У этих — запах сырости, сырой, замшелой земли с тонкой ноткой мертвечины, горьковатый привкус тухлятины, ощущение паники, отвращения, бессильного гнева. Ну что ж, даже такой гнев это уже неплохо… В общем, оба понимают, о чём это «плохо». Что не услышал из их с Провидцем разговоров — то понимает сам, всё равно понимает, даже в таком состоянии. Его сила огромна и была безупречно отточена многими годами, когда он не занимался по сути ничем иным, кроме внушения кому-либо иллюзий. Не бывало деталей больших или малых, о которых он мог бы забыть. Но ему всё сложнее сосредоточиться, держать картинку цельной. Смерть пожирает все его бесчисленные иллюзорные миры.       — Мне нужно идти, но я ещё приду.       — Не придёшь. Следующий раз может быть тем, когда всё закончится. В какой момент надо будет просыпаться? Что будет, если ты будешь здесь, когда я… я погружу тебя в смерть, да?       Действительно интересный вопрос, внутренне усмехнулась Мина. И если б не было в жизни других дел, она ответила бы, что это вообще-то очень интересно. Много ли на свете людей, кто знает, как выглядит смерть изнутри? Опасные для жизни травмы, тяжёлые вирусные интоксикации, клиническая смерть… Это ж всё не считается, раз человек остался жив? А считается, если ты останешься жив и вообще была не твоя смерть?       — Ничего страшного не случится. Всё под контролем.       — Тебе интересно, да? Интересно увидеть, как я исчезну? А если я утащу тебя с собой, не боишься?       Теперь они оба как будто висели посреди очень хаотично представленного пространства — обрывки моря, неба, камней, ветра, страха и тоски, словно наскоро и впопыхах сшитые грубыми нитками. Наверное, это хорошая иллюстрация к понятию «спутанность сознания»…       — Всем страшно умирать, Джейсон. Особенно когда всё было вот так коротко и несправедливо. Но хотя меня никто не смог бы упрекнуть в религиозности, я просто не могу поверить, что человек, всё, чем он на самом деле был, его «я», его личность — может действительно исчезнуть. Уйти из всех пределов, где мы можем услышать хоть слабое эхо — но не исчезнуть, нет.       — Это всё глупые утешения.       — Да, наверное. Но это не про рай или ад, а про… про то, что всё не может быть таким несправедливым и нелепым.       — Уже не изменишь.       — Но ты можешь больше не думать об этом. Всё, что было — это больше не твои заботы, всё, что осталось — осталось нашим заботам. Я тоже не изменю того, что уже было, но изменить то, что будет — надеюсь, могу, я не могу быть с тобой рядом всё время, но могу приходить и столько, сколько ты меня слышишь, говорить, что не все тебя бросили и не все винят тебя…       Хаос немного распадается, расправляется, небо на месте неба и море на месте моря, но всё равно лоскутные, грубо прошитые смертной тоской и злостью, и за ними, как за полупрозрачным пологом, колышутся тени. Они остаются на песчаном пригорке — медленно осыпающемся, как будто горка сахара растворяется в горячем чае. Видимо, символ утекающего времени. Но сколько-то его у нас ещё есть…       Она обняла его и прижала к себе — он позволил это (гм, а позволил, или заставил? Невозможно теперь отрешиться от этой мысли), его тело так же подрагивало, угрожая рассыпаться, как и песчаный пригорок, как и весь мир вокруг.       –Не ты виноват, что родился таким –такие гены подарили тебе родители. Они должны были понимать — ребёнок это не только походы в Диснейленд и фотографии в шапочке и мантии выпускника. Они должны были понимать — слишком большая сила у слишком юного, неопытного существа неизбежно кружит голову. Тем более подростковый возраст, гормональные бури, протесты… Да, я знаю, многое из того, что ты делал, было ужасно. Большая часть — это было ужасно. Я не говорю, что всё это нужно забыть и простить. Но ни один ребёнок не рождается с моралью, с пониманием, что хорошо, что плохо. Этому учатся. Твои родители в начале своей жизни тоже едва ли были подарками. И если ты не видел граней, через которые не следует переступать — это потому, что они не научили тебя…       Когда он умер, и она сидела у себя в комнате, пытаясь справиться с этим странным, горьким ощущением освобождения — тогда она по-настоящему и познакомилась с Пиро. Он зашёл к ней с пивом, почему-то решив, что она не додумается взять его сама. В итоге пива получилось много, а откровенных разговоров и того больше. Надо, в конце концов, с кем-то иногда… С Алексом откровенных разговоров не было — какие разговоры с телепатом-то. Довольно того, что он знал, понимал очень многое, это действительно очень поддерживало. И вот она, стараясь как-то незаметно вытереть слёзы, уверяла, что нет-нет, совсем не помешал, пока он искал какое-то подобие открывашки, потому что-то, что принёс он, было с традиционными, суровыми крышечками.       То есть, начал он, с собственной точки зрения, совершенно по-дурацки — спросил, что она слушает. Наверное, он ожидал какого-то иного ответа, но она была в тот момент слишком не в себе, чтобы об этом думать. Она просто отсоединила наушники и прибавила на старом, кассетном ещё плеере, талантом Множителя однако же живом и бодром, громкость. Пиро невольно поморщился.       — На немецком что-то?       — Ага. Ну, не жду, что тебе понравится. Во-первых, песня старше нас обоих вместе взятых, во-вторых… ну, вообще специфично. Однако это именно то, что сейчас прямо для меня.       — О чём там? — спросил наконец Пиро, потерявший надежду разобрать что-то кроме слова «смерть».       — Называется «Легенда о мёртвом солдате»*. Там… ну вот, послушай, — она начала с того места, на котором они остановились:       Врач осмотрел, простукал труп       И вывод сделал свой:       Хотя солдат на речи скуп,       Но в общем годен в строй.       И взяли солдата с собой они.       Ночь была голубой.       И если б не каски, были б видны       Звёзды над головой.       В прогнившую глотку влили шнапс,       Качается голова.       Ведут его сёстры по сторонам,       И впереди — вдова.       А так как солдат изрядно вонял —       Шёл впереди поп,       Который кадилом вокруг махал,       Солдат не вонял чтоб.       — Твою ж мать. От неё и так мороз по коже, а это я ещё перевода не знал.       Мина заглотнула поднимающийся из узкого горлышка дымок, а потом сделала первый мелкий глоток.       — Погоди, там дальше:       Трубы играют чиндра-ра-ра,       Реет имперский флаг…       И выправку снова солдат обрёл,       И бравый гусиный шаг.       Два санитара шагали за ним.       Зорко следили они:       Как бы мертвец не рассыпался в прах —       Боже сохрани!       Они чёрно-бело-красный стяг       Несли, чтоб сквозь дым и пыль       Никто из людей не мог рассмотреть       За флагами эту гниль.       — Стивен Кинг, короче, отдыхает…       — И Эдгар По, и кто там пугал читателя какими-то вымыслами, когда вполне достаточно реальности. Ты понимаешь, о чём это? Цвет стяга — нюанс, который можно заменить, даже не сбив ритма. Это происходит везде, по обе стороны любого океана. Это про него, про Джейсона. Про него и про всех, кого убивают и продолжают заставлять служить даже мёртвыми. Изуродованными куклами, разлагающимися зомби… У меня была подруга… Лучшая подруга, практически часть моего «я». В той, прежней жизни, конечно… А ведь могла и в новой, сколько я приучала себя не возвращаться снова и снова к этой мысли. Но её у меня отняли. Попала в лапы военных и… когда я увидела её снова, это была уже не она. Когда я смотрела на этого… с одной стороны я думала о том, что рада, что с ней не произошло всего этого. То есть, я догадывалась, насколько хуже всё бывает, но увидеть своими-то глазами — совсем другое дело. С другой… вот именно, что с ней не было и четверти того. Может, и чувства оставленности, безысходности, бессилия должно хватить, может. Это правда, я не была в её положении. Хотя тогда, в гостях у мистера Бейгла, я не очень рассчитывала, что мне придут на помощь. Это было действительно неразумно… это было безумным. Я каждую минуту думала — а на сколько меня хватит, когда я сломаюсь… И вот глядя на него, я понимала, что любой, пережив то, что он пережил, стал бы тем, чем он стал. Вот за них, за мёртвых солдат, я и пью. И за уже упокоенных, и за ещё не отомщённых.       Пиро с громким чмоком отсоединился от бутылки.       –Знаешь, если б меня, конечно, кто-нибудь спрашивал, я б сказал, до чего ж меня мутит от присутствия тут этого типчика. И не только потому, что это как сидеть рядом с ядерной бомбой. Есть такой неприятный для всякого мутанта вопрос — кто ты без своей силы? Не хотел, а думал об этом иногда. А увидев его, подумал — когда остаётся одна сила, но уже нет личности, вот это куда поганей.       Мина кивнула, снова украдкой вытерев мокрую щёку.       — А это, хочешь спорь, хочешь нет — вообще самое поганое. Узнать, что смерть, даже самая мучительная, не самое ужасное, что бывает в жизни. Гораздо ужаснее — лишиться своей личности, воли, самосознания. Стать безропотным орудием в руках сильного и абсолютно аморального. «И снова солдат, как учили его, умер, как герой…»       Сделали ещё по глотку. Не смотрели друг на друга — и так чувствовали, что озноб по коже в принципе одинаковый.       –Так вот, мне ещё было интересно, почему к нему приставили тебя. Кого не жалко, что ли? Ну, смешно, но я не сразу узнал, что ты не мутант.       — Ну, как-то сразу по дороге с базы это была не самая актуальная тема разговора, а потом… надо было, наверное, выделить обязанного объяснять моё здесь нахождение, но как-то не подумали. Ну, вроде должно хватить того объяснения, что сперва думали, что мутант, ошибка тестирования, редкий дефект псевдохолинэстеразы…       — Да, Мистик говорила об этом. То есть, понятно, что это ответ, который не ответ, мне вообще показалось, что она говорит это больше не для меня, а для Медузы, которая как раз была рядом, говорит как-то так, чтоб её позлить. Это при том, что Медуза вроде как твоя подруга, с которой вы вместе сюда прибыли… Я просто понял, что чего-то глобально не понимаю, и никто не разбежался мне объяснять, особенно Медуза, хотя и делает всячески вид, что имеет какой-то свой взгляд…       — Как будто она действительно могла б что-то знать, — хмыкнула Мина, созерцая пенистую кромку в тёмном стекле. Хмель на морально растрёпанный организм ложится ой как хорошо, мягко, но катастрофично. Перед прикрытыми глазами сразу встают перекатывающиеся волны, играющие костями невиданных рыб и шепчущие на сотню голосов, но всегда о смерти.       — Я было подумал, что это обычное… ну… вряд ли мне показалось, что я ей как-то не нравлюсь, а два и два сложить несложно, я её бешу потому, что у меня способность, схожая с погибшим Вулканом. Но она же уже давно с Джаггернаутом…       Однако мысли из волн этого мёртвого моря выныривают удивительно скоро и складно.       — Ты подумал, что мы не поделили Вулкана? Это было б да, просто и понятно… господи, как же это было б просто и понятно.       — Что, точнее, он предпочёл тебя, уже зная, что ты не мутант, и поэтому ты тут вообще осталась. Ну, я как-то и сам понимаю, что это глупости. Он, конечно, был сильнее меня и всё такое, но не до той степени, чтоб условия ставить…       А ещё перед глазами стояли камни. Камни в неряшливых космах тины — то путы, то провода, то сети трещин на давно не крашенных стенах камеры, то чёрные ручейки крови, вплетающиеся в такой же узор трещин плитки. Он показывал снова и снова в разном цвете, с разных ракурсов — «это могло быть и с тобой». Нет, Джейсон, не могло. Додумались бы они однажды до этого анализа — а зачем, скажи на милость, им возиться с человеком?       — А вот тут ты не совсем прав. Условие мы как раз поставили сразу… Медуза не говорила что ли? Вообще, тут существует два разных вопроса — почему я здесь, в чём мой резон, и почему меня здесь терпят, в чём их резон. Как ни соблазнительно, один ответ на два вопроса не дашь. На второй — я раньше знала… Но это было до этого анализа, на псевдохолинэстеразу, до гибели Керка… Это уже не актуально. Я приемлемый заменитель. Могу вести вертолёт, если Мистик занята чем-то более значительным, могу стрелять, если более результативные стрелки на других объектах, и могу что-то приготовить, если всем остальным не до того. И могу нянчиться с умирающим галлюциногеном, потому что меня, если что, действительно не жалко.       — Медузе явно не нравится, когда вместо ответа на первый вопрос дают на второй, да и мне, честно говоря, тоже.       — Медуза потому и бесится, что не понимает, нутром-то чувствует, что что-то от неё ускользает, но увы, есть то, что ей знать просто вредно. Спасибо, и так знает тут кое-кто… Хотя она сама влюблена в человека старше её, но не настолько же. Я уж пощажу её психику.       Пиро ухмыльнулся, откидываясь на кровать, подпирая рукой голову — поддерживать сидячее положение тела становилось уже как-то влом, Мина-то опиралась о стену в изголовье.       — А… Ну не знаю, что тут такого запредельного для понимания. Хотя может, я так говорю потому, что у меня лично та же проблема…       Мина отфыркнулась от попавшей в нос пены и обратила в сторону собеседника вздёрнутую бровь.       — Да? Мистик уже в курсе? Предложила пойти обрадовать Магнето или так, помочь в меру своих нескромных способностей?       — Что?       — Что?       Запили секундное замешательство очередным синхронным глотком.       — Кажется, мы друг друга как-то не так поняли.       — Да нет, кажется, это у меня слова вперёд мыслей. Ёрничать — это, оказывается, заразно… Ну, а что делать-то ещё?       Пиро помолчал, облизывая губы.       — Ну да, это как-то…       –Слишком дико и смешно?       — Это действительно многое объясняет. Наверное, я буду не первый, когда спрошу, почему ты… ну…       — Потому что снисходительные отповеди не показаны при моей и так шаткой самооценке. А ты? Я, знаешь, могла проспать и что-то более эпичное.       — А я это… намекнул, так скажем. Всё-таки мы, мужчины, устроены куда примитивнее, и качественно скрывать такие вещи не умеем… Надеюсь, ты не восприняла это как-то особенно пошло? Я имею в виду, когда женщина старше тебя раза в три, она видит тебя насквозь, с этим приходится просто смириться. Короче, я считаю, нам нужно поднять тост за влюблённых сопляков, которых не воспринимают всерьёз.       — Согласна.