Звёзды злодеев

      После каждой комиссии Шторм хотя бы один день шипела на Росомаху за его «неподобающий стариковский пессимизм» — каждый раз, стоя на крыльце и провожая злым прищуром АНБшную машину, он говорил, что в следующий раз эти ребятки приготовят им такую пакость, в сравнении с которой всё прочее померкнет. Зачем портить настрой закономерной всеобщей радости от того, что недорогие гости наконец-то уехали, оставив всего три страницы совершенно бессмысленных придирок, над которыми МакКой ещё месяц будет ломать голову. Тем более что кто как, а она его всем сердцем понимала, те пару раз, когда удавалось Росомаху заблаговременно под тем или иным жизненноважным предлогом куда-нибудь услать, она боялась одного — что не росомашьи когти, так нечаянно шарахнувшая молния чью-то пошедшую в гору карьеру таки оборвёт.       Но в этот раз, пришлось признать, пророчества сбылись в полном объёме…       Некоторой компенсацией эффекта снега на голову служила Нора Гарсиа, чей дар незаметности здесь был как нельзя кстати — не привлекая внимания комиссии, она успевала выяснить имена-звания, найти на фигурантов какую-то самую общую информацию и сообщить её МакКою и Ороро – провернуть такое за неделю до самого события, конечно, вообще бесценно б было, но и так помогало выстроить хоть какую-то стратегию разговора. Сейчас Нора успела максимально заблаговременно — комиссия, в этот раз более чем скромная по составу, нетерпеливо прохаживалась вокруг автомобиля, ожидая, пока мистер Уортингтон, оказавшийся к воротам ближайшим, найдёт ключи, которые он понятия не имеет, где. Ну да, приезд комиссии ведь всегда неожиданность. Вот если б они предупредили о своём приезде заранее — он бы, разумеется, держал их под рукой. И даже какую ни есть торжественную встречу организовал бы. Честное и благообразное лицо учителя литературы и права могло выбесить кого угодно, и ярость эта была бесплодна — Уортингтон-младший всё ещё был сыном своего отца.       Комиссия на первый взгляд поражала своим минимализмом — всего трое. Двое — обычные свирепые шкафы, скромность интеллектуального и морального багажа компенсирующие служебным рвением. Зато вот третий… Третий поражал на второй взгляд и намертво. Потому что даже строгая военная форма не могла уничтожить единодушного мнения, что место этому эффектному созданию на обложке «Плейбоя», на подиуме, на яхте фигуранта списка «Форбс», но только не здесь. Чармед Фэнтези Гарфилд прекрасно знала, какую реакцию вызывает у окружающих, и привыкла к этому как к повседневности, если что-то её и смущало, так момент представления — своего вычурного имени она немного стеснялась. Что поделаешь, мистер и миссис Гарфилд менее всего могли предполагать для своей очаровательной дочурки военную карьеру. Да вот матери-природе было угодно не останавливаться на том, чтоб одарить её густыми огненно-рыжими локонами и роскошным бюстом…       Увидев посеревшее лицо МакКоя, Нора испугалась, как бы вакансия директора не освободилась прямо сейчас.       — Телепат?! Так… Росомаху — куда-нибудь. Группе — фильм… такой, чтоб… ты понимаешь. Мне — пистолет с двумя патронами. Шучу.       Нора понимала. Дело в том, что боевая подготовка, так старательно выискиваемая каждой комиссией, в школе на самом деле велась. Росомаха сразу сказал, и никто не горел желанием с ним спорить, что покуда райских ясель, где волк пасётся вместе с ягнёнком, он вокруг не наблюдает, ребята должны уметь защищаться, и в том числе да, с применением способностей — тем более что у некоторых это единственный способ защиты, не все тут отличаются богатырским здоровьем и телосложением. Увы, понятно, что ввиду требований мало-мальской конспирации приходилось выбирать в группу ребят, способных эту конспирацию соблюдать, некоторое время приглядываться к кандидатам, а так же помухлевать со всеми планами здания, предоставляемыми комиссии, убирая с них все намёки на бункер и вход в него. Но вот конспирация в мыслях — к этому жизнь не готовила…       Впрочем, это как сказать, ворчал себе под нос МакКой, наводя на столе подобающий пейзаж для встречи «ой, мы вас не ждали, так бы хоть прибраться успел» из бумаг, которые будут недорогим гостям менее всего интересны, тот, кто провёл большую часть жизни с одним телепатом, некоторую подготовку всё же имеет. Уж он направить свои мысли по максимально далёкому от опасного руслу сумеет. Росомаха вот не сумеет, сроду не умел и сейчас за пять минут не научится, поэтому пусть будет… где-нибудь. Отсутствие одного преподавателя, именно в данный момент поехавшего в город за энергосберегающими лампочками, как-нибудь переживут. Они и так видят его реже всех, должны уже привыкнуть как к части школьных традиций. Вот всю группу одновременно никуда не денешь, инструктировать их, чтоб не думали о нелегальных занятиях, бесполезно, лучший способ провалиться менее чем за три минуты. Вот показать им какой-нибудь фильм, имеется в виду, не из учебной программы — будут думать о фильме… Не железобетонная гарантия, конечно, но хоть какая-то.       Забегая вперёд — даже в этом нехитром деле не получилось без накладок. Нора, которой нужно было успеть слишком много всего, перепоручила организацию киносеанса Сиду Торнтону, а тот, поскольку торопился на свидание с Валери (отменить планы такого рода не смогли бы и 3 тысячи таких комиссий) сунул в проигрыватель первое, что попалось под руку. Оказалось — «Сумерки»…       К тому времени, как Нора снова заглянула в гостиную, там не заметили б не то что её появления, не то что высокой гостьи, а, пожалуй, и восставшего из мёртвых и жонглирующего вилками Магнето. Фильм был остановлен на просмотре более двух третей, и, кажется, уже довольно давно. На диване шёл жаркий научный диспут — Фэн и Сара спорили о том, какая мутация могла б быть более всего схожа по своим проявлениям с вампиризмом и какие локусы могли б быть ею затронуты, Мэл отдельно интересовал аспект возможности передачи этой способности — имеет ли он что-то родственное с бывшими способностями миссис Хоулетт, Анх пыталась призвать сокурсниц к здравомыслию — такая мутация вообще невозможна, и горячилась больше всех. Поодаль Чарли Хоулетт опять прижал к стенке Джезайю Алмонда, обещая на сей-то раз немного дополнительных отверстий в нём проделать за то, что назвал Джейкоба псиной. Джезайя поигрывал зарождающимся между пальцами файерболлом — но был всё же в более проигрышном положении, потому что, во-первых, файерболлы получались у него сильно неодинаковыми и контролировал он их мощь пока плохо, во-вторых, если вдруг на сей раз получится лучший из возможных — разрушений он принесёт больше, чем могут когти Хоулетта, соответственно, и взбучку от миссис Вагнер он получит внушительней. На них никто внимания не обращал — этому противостоянию было столько же, сколько и знакомству, если они до сих пор друг друга не поубивали, то в ближайшие пять минут ничего не изменится. Тим предпочитал растаскивать вытянутыми руками — ну, пытаться растаскивать, по крайней мере — телекинетиков, сцепившихся из-за того, что оба нашли Валери Фор очень похожей на Беллу, только с точки зрения одного это было позитивной характеристикой, а с точки зрения другого — совсем наоборот.       — Не правда ли, интересно бывает наблюдать проблемы отцов и детей уже с иной позиции? — прозвучал над ухом голос Уортингтона, — в моё время этот фильм принято было… ну в общем, не принято было сознаваться в интересе к нему. А здесь, пожалуй, надо бояться не того, что уважаемая комиссия выбесит Росомаху или Шторм, а того, что помешает культурной программе их детей.       — Как в целом диспозиция?       — Ну, знаю только по двоим… которые попроще. Один в ангаре. И это надолго, возможно, до конца визита. Тоже культурная программа.       Нора кивнула — это, видимо, имелся в виду первый лейтенант Колни, он был в составе уже трёх комиссий и ездил, похоже, полюбоваться на джет. Просто походить вокруг него с важным видом, залезть внутрь, вдохновенно поводя крупным носом, в очередной раз побеседовать с невозмутимым, как английский дворецкий, механиком Силом. Самым большим желанием Колни, да разве только его, было прибрать джет к своим хозяйственным лапам — да вот незадача, основным пилотом джета всегда был доктор МакКой, в компьютере стоит настроенная на него биометрия, а после того, как с доктором МакКоем кое-что случилось, джет, в общем, увы, вообще больше не летает. Люди Х не теряют надежды придумать, что делать с этой проблемой, но задача-то, сами понимаете, не из простых. На самом деле на джете стояла резервная система, хоть и с урезанными возможностями, но Колни об этом знать было не обязательно. В конце концов, в последние годы нужды в таких вот прямо вооружённых вылетах действительно не было…       — Ну, второй где-то обходит территорию. Надеюсь, не заблудился бедняга.       Нора хотела озвучить очевидный факт, что лично её больше всего беспокоит третье лицо несвятой троицы, но отвлеклась — в этот самый миг мимо дивана со спорщиками неуклюже прокрались два средних размеров волка. Попытались прокрасться…       — А ну, куда! — рявкнула Анх так, что вздрогнули даже очень увлечённый Чарли и двое в дверях, — что за цирк?       Волки поджали хвосты и уши. Человеческая речь через звериную гортань звучала довольно глючно, неразборчиво.       — Анх, ну ты ж утверждала, что человек не может превратиться в животное потому, что не освоится с непривычным телосложением… Ну эксперимент ради науки же…       — Крайне своевременный! И куда ж вы в таком случае попёрлись, вам здесь зрителей мало? Так, на счёт три не примете подобающий для школы, а не зоопарка, облик — я иду за строгачами!       — Где ты возьмёшь строгачи? — один из волков от неожиданно замер посреди метаморфозы и почесал почти человеческой рукой за ещё волчьим ухом.       — Надо — найду! Вообще давно пора было озаботиться этим вопросом!       Алмонд буркнул что-то в ключе, что полностью согласен, уже на втором Хоулетте стоило подумать, а лучше на первом. А теперь их в школе трое! Ну, на эту тему уже даже учителям как-то надоело ёрничать…       В этот момент к гостиной и вырулил тот самый второй, решивший, видимо, что обхода довольно обширной территории с него на сегодня хватит и в парке он ничего интереснее белок и целующихся Сида и Валери не найдёт, завалиться на урок к Дрейку и сорвать этот самый урок и то продуктивнее будет. Но оторопеть при виде недоволков не успел, просто потому, что не заметил их за фигурой Уортингтона, как раз переодевшегося в свою обычную одежду, ввиду соображения, что общаться с комиссией ему уже вряд ли придётся, а вот урок у средних классов уже через 15 минут. Надо признать, люди, в своей извечной мечте о крыльях, крайне редко задумываются, а как с этими крыльями жить. Так вот — одна большая проблема это одежда. Нет, с нижней частью тела всё в порядке — брюки и туфли сидят на крылатых так же, как на бескрылых и ничем их крылатости не мешают. А вот с рубашками, футболками, свитерами, пиджаками и прочим подобным возникают некоторые сложности — не только потому, что с полётами эти предметы одежды несовместимы, но и — многие из них просто не налазят на крылья. Поэтому для взаимодействий с кем-то из остального, окружающего школу мира Уортингтон использовал модифицированную рубашку, спина которой была не сплошной, а застёгивалась на шее и пояснице, и мешковатый не застёгивающийся плащ — не то чтоб он что-то скрывал, кончики главных маховых перьев из-под него вполне себе торчали, но солидный горб на спине смущал обывателя почему-то меньше. А вот комфортнее всего крылатому, как оказалось, в чём-то подобном одеянию ангелов на картинах художников Возрождения, и единственной проблемой было не спутать после стирки одежду Уортингтона и шторы из директорской спальни.       Капитану Брайсону было почти 40, у него было два диплома, три боевые награды и наградной пистолет, полученный лично из рук директора (правда, рассказывать, за что именно он его получил, запрещено было ещё как минимум 30 лет). Но вырос он когда-то в глубоко верующей, можно сказать — фанатично религиозной семье, а это не то, что забывается до конца. Поэтому рухнул на колени он чисто рефлекторно. Нора дёрнулась было и растерянно затопталась на месте — то ли броситься поднимать человека, то ли сделать вид, что ничего не произошло, Уортингтон набрал в грудь побольше воздуха, чтобы изречь благовест архангела Гавриила (тоже рефлекторно, конечно же), но Брайсон уже вскочил.       — Споткнулся! Вы не пробовали складки на коврах своевременно расправлять? Ноги переломать можно!       — Я непременно доложу об этом директору, — важно кивнул Уортингтон, — благодарю вас, что обратили внимание на эту дыру в безопасности, капитан!       И удалился. Нора растерянно засеменила следом. Чарли, уже подскочивший к дверям, проводил их задумчивым взглядом.       — Нет, правда, как он спит?       — Сходи да проверь! — отозвался сзади Алмонд.       — Чего?       — Чего слышал! Ночью сходи да посмотри! Можно подумать, он дверь запирает! Или слабо?       — Слышь, тупик эволюции, ты бессмертный что ли?       — Я — нет, а вот ты вроде да! так чего ссышь?       Даже Анх отвлеклась от цветистого распекания братьев…       Однако вопреки всем ожиданиям, майора Гарфилд так и не заинтересовали ни мысли учеников, ни ангар, ни даже финансовые документы школы. Когда она со скоростью и неумолимостью экспресса прибыла в директорский кабинет, МакКой, услышав первые её слова, тоже подумал не о нелегальных тренировках, не о резервной системе джета и не о тех моментах в бюджете, о которых комиссии лучше всё так же не знать. Он подумал о том, что ну хоть одно-то чудо в своей многотрудной жизни он заслужил — чтобы он сейчас ослышался.       — Ма-ма-майор… Но это невозможно!       Майор оперлась кончиками пальцев о столешницу, старого директора окутало лёгкое облако духов стоимостью, сопоставимой со всей обстановкой кабинета, и чарующая зелень смеющихся глаз.       — Я надеюсь, это сейчас формула недоумения, мистер МакКой? Я похожа на человека, желающего невозможного? Я приехала для того, чтоб получить доступ к Церебро, и я получу его, как только вы немного придёте в себя.       Пожилой мужчина захлопал глазами даже совершенно не притворно.       — Мы не использовали Церебро 18 лет, с тех пор, как… как…       — Разумеется, мистер МакКой, — её голос снизился до ласкового интимного полушёпота, — потеряв обоих телепатов вашей команды, вы не могли её использовать. Не нужно объяснять мне очевидные вещи, это плохой способ протянуть время. Поскольку я как раз телепатка, я могу и намерена опробовать Церебро. Этот вопрос мы прояснили, какой ещё остался? Если речь о том, что ключ от Церебро лежит у вас ещё дальше, чем ключ от ворот, то ничего страшного, я подожду, пока вы его найдёте, но вы же понимаете — в ваших интересах сократить это ожидание.       — Там биометрия, — печально вздохнул директор, — настроенная на покойного профессора…       — И об этом я тоже знаю. Как и о том, что в этой школе есть минимум два телепортёра, для которых это не преграда. И минимум один из них был внутри Церебро и способен перенести нас внутрь со сведением сопутствующих телепортации рисков к минимуму. Понимаете, работа у меня такая — знать всё.       Старик глубоко вздохнул, глядя куда-то поверх головы майора Гарфилд и радуясь единственно тому, что при этом разговоре не присутствует больше никто из команды. Покушение на Церебро — это нечто большее, чем ежегодные настырные шастанья по школе, с проверкой ученических файлов и оставлением «жучков», перед которыми потом ученики по его заданию особенно громко и старательно разучивали вслух учебные материалы.       — Мы не использовали Церебро, вы слышите меня? — попытался надавить голосом он, — не входили, не трогали… Мы не можем гарантировать безопасность…       — Как мило, что вы беспокоитесь за меня, мистер МакКой, но это уже не ваша забота и тоже не достойный внимания аргумент. Итак, наши препирательства закончены и вы наконец сообщите мистеру Вагнеру, что мы ждём его здесь либо сразу возле Церебро, или вы намерены пересмотреть наше сотрудничество?       Много ли изменится, если с майором Гарфилд произойдёт… гм… какой-нибудь несчастный случай? Возможно, что и многое — всё-таки, похоже, телепаты появляются на свет по-прежнему не слишком часто, раз военные ждали столько лет, чтобы наложить лапу на святая святых этой школы. Только вот к лучшему ли? Каковы будут масштабы мести? Профессор, конечно, придумал бы что-нибудь, чтоб и овцы были целы, и волки получили хороший урок, который, впрочем, уймёт волчью натуру ненадолго, но нет здесь профессора, а его преемник, хоть убей, не был таким же выдающимся стратегом, он мог только честно признать, что его загнали в угол.       В конце концов, они не могут действительно отнять Церебро. Разобрать и собрать её снова где-нибудь в штаб-квартире, так, чтоб работала — им не хватит уверенности в своих способностях. Оба строителя Церебро уже мертвы, те, кто однажды создал работающий дубликат — тоже. Разумеется, они могут выбрать хождение Магомета к горе, то есть этих комиссий сюда по всякому очередному требованию «национальной безопасности». Что ж, значит, после проводов недорогих гостей надо будет думать над реализацией принципа «так не доставайся же ты никому»…       Курт Вагнер был выдернут прямо с урока, проинструктировать его толком уже не успели, но и нужды в том не было — мысли Змея были заняты в наименьшей степени тайнами школы. Сперва его голова была полна сокрушений о прискорбном понимании девятилетками применения модальных глаголов, потом — ошеломления и печали: эта женщина прекрасна, как ангел, что она делает на такой работе?       — Моя работа, мистер Вагнер — это безопасность нашей страны. Возможно, вы менее близко принимаете её интересы, поскольку вы эмигрант, но мои предки тоже были эмигрантами, а я родилась в Америке и служу ей всеми своими способностями, общечеловеческими и нет. У вас тоже есть дети, мистер Вагнер, подумайте о них — в какой стране вы хотите видеть их жизнь, сильной и безопасной или раздираемой смутой и мятежами? Я такой же мутант и такая же американка и патриот, как ваши дети, разве нет? Так с чего ж вам меня бояться? Бояться нужно тем, кому есть, что скрывать, вы ведь не такой?       Американский патриотизм, вздохнул про себя МакКой (и уже как-то плевать, слышит она сейчас или нет). Чем больше благородного блеска и пафоса в словах, тем большую подлость и жестокость они прикрывают. Никто не платит столько за «безопасность Америки», как её же собственные граждане — просто в силу того, что они её граждане, они беззащитны перед ней так же, как дети перед родной матерью. Мы придумали много слов… Со словами о доверии, добросовестности и прозрачности АНБ прослушивала личные разговоры и читала переписку, с теми же словами налагает лапу на самое мощное средство слежения из когда-либо существовавших. Со словами о мирном сне американских детей спецслужбы отнимали у этих детей родителей, задававших неудобные вопросы, с этими же словами творили и творят то, из чего и малая часть лишит и ребёнка, и старика сна навсегда. Мы придумали слова для дискриминации во имя равенства, насилия во имя мира, угроз во имя безопасности…       Курт прикрыл глаза, сосредотачиваясь, сухо попросил майора встать немного вот так, а директора вот так, протянул обоим лапы.       — Вы могли и не убеждать меня, что все эти годы не были здесь, — мурлыкнула женщина, открыв невольно прикрытые глаза, — этот слой пыли красноречивее вас. Что ж, по крайней мере, здесь есть вентиляция… Вы можете идти, мистер Вагнер. Я понимаю, что вам тяжело находиться рядом со мной, хоть это и совершенно неправильно. Но в конце концов, когда я шла на эту службу, я понимала, что редко буду слышать слова благодарности — наша работа не видна рядовым гражданам, вы узнаёте лишь о малой доле того, что мы от вас отвели. Да, о том, что изнутри Церебро может открыть любой, я тоже знаю. Ступайте.       Конечно, знает, подумал рассеянно МакКой, наблюдая, как она обходит пульт, что только не облизываясь хищно, пришлось предусмотреть такую опцию на случай чего-то подобного той диверсии Мистик… Он смотрел, как майор Гарфилд усаживается в кресло, как осматривает и ощупывает обод шлема, аккуратно смахивая с него многолетнюю пыль, и поток своих мыслей уже даже не пытался контролировать.       Сколько б ты ни говорил, что прожил трудную, но насыщенную жизнь, как бы искренне ты это ни говорил — бултыхаясь беспомощно в нахлынувших воспоминаниях, чувствуя, что глаза слезятся совсем не от поднявшейся в воздух пыли, ты не можешь не сожалеть о молодости. Лучше быть маленьким щенком, чем старой райской птицей, сказал когда-то классик, только став старой райской птицей, это понимаешь. Когда вспоминаешь, как дни сливались с ночами в сумасшедшей гонке, в калейдоскопе разговоров, смеха, алкоголя, открытий, достижений и надежд. Как неохотно откладывал паяльник — дать остыть уже собранному, дать себе не упомнить какую по счёту чашку кофе — и снова за работу, как порхали под потолком эти чудовищные плиты — словно подброшенные вверх ворохи листвы, как горели глаза… Сколько энергии и веры было в голосах, которые никогда больше не зазвучат. Да, ты не напрасно прожил свою жизнь, тебе есть, чем гордиться, но всё же сейчас ты просто беспомощный старик, который просто стоит и смотрит, как красивая хищница из АНБ надевает на себя этот обруч — приветствуйте свою новую королеву… И ничего нельзя сделать, только думать о том, что ты прожил хорошую жизнь и тебе есть, что вспомнить. Вспомнить, как кучка юных одарённых энергичных идиотов мечтала послужить своей стране. Думать, что если б можно было всё вернуть… Старость должна учить с мудрой улыбкой вспоминать об ошибках юности, но она учит только напяливать эту мудрую улыбку, которую вечером в полумраке своей комнаты можно сбросить, как пиджак, и сидеть, кусать губы, качать головой… Может быть, он всё же нашёл бы слова — для гордой Рейвен, не старевшей ни телом, ни душой, неизбывно полной юношеского максимализма, для безумного Эрика, опускавшего с небес на землю мечтателей и патриотов? Мы придумали много слов для лжи. Для того, чтоб сказать, что наши доблестные спецслужбы — это совсем не то, что их коварные спецслужбы, что наши крайние меры — это совсем не то же самое, что их любые преступления во имя власти. И если сказать «лагерь для перемещённых лиц» — это будет совсем не то же, что концлагерь, и если сказать «превентивные меры» — это будет не то же самое, что бессудные и бесследные исчезновения людей, страх вместо безопасности. И наши эксперименты (пытки) над мутантами — тоже гражданами нашей великой страны — не то же самое, что происходящее где-то там, за океаном. Зачем даже пытаться лгать себе, он и сейчас не нашёл слов для ослепительной захватчицы с издевательски ласковым голосом. Она пошла тем путём, каким пошли когда-то они, только прошла по нему дальше. Что изменится, если сейчас погрузить эти сморщенные дрожащие руки в сочные рыжие локоны, обхватить эту одарённую головку в самом драгоценном обруче на свете — и сделать резкое, глубокое круговое движение? Может, это и будет вершиной жизни, полной величайших достижений — и величайших потерь?       Он очнулся, осознав, что слишком долго майор Гарфилд сидит неподвижно, никак не комментируя, ничего не спрашивая, даже не меняя положения тела. Он коснулся её плеча… Майор Гарфилд неловко повалилась на подлокотник кресла.       Близнецы Марко пропустили практически всю суету — пока боевая группа в гостиной спорила, кто лучше — Джейкоб или Эдвард, а директор МакКой в своём кабинете пытался вести спор, который заведомо проигрывал, у них был добрососедски обеспеченный Джейсоном Мерсером и Сюзи Бернс сеанс связи с домом. И не сказать, чтоб это было исключительно счастьем — жизнь не приучила их к тому, чтоб слышать искажённый телефонной связью голос матери и не иметь возможности её обнять. Как вообще люди разъезжаются, живут в других городах, довольствуясь вот такими созвонами? Нет, не такими, конечно, без всяких этих мер предосторожностей — дети, вроде как, в школе вполне официально, в розыске не находятся, но тем, кто не совсем ещё успокоился на сей счёт, лучше поменьше знать, когда и как они связываются с родителями. Без этого мучительного напряжения всех нервов с обеих сторон, от которого, кажется, и потрескивают в трубке разряды, хоть Джей и считает, что это телефон у него плохой — несколько раз по забывчивости с ним в кармане нырял, только благодаря директору, храни его господь, всё ещё работает.       Мать храбрится. Всё хорошо, всё спокойно, и отец в порядке — курей кормит, утром корову доил… Нет, ну как «всё спокойно» — гриссоновские средние вчера-позавчера опять с кем-то в городе подрались, ну так это обычное дело же, вот если б не дрались больше недели — это б да, это было б аномалией. Комната для дяди Кайла готова уже, вчера кровать втаскивали. Рози по целым дням проводит здесь — действительно чудесная девушка, ну да, гением её не назовёшь, это верно, но очень добрая, сроду ни кому не откажет в помощи, а много ль тут, в хозяйстве, надо мудрости? Ронни Люси тоже приводил, но только пару раз — видать, неловко ему всё же тут и со своими семейными планами вклиниваться. Если честно, кажется, он просто боится, как Люси уживётся со всеми. А чего, спрашивается, бояться? А какие варианты? Уходить обоим в семью Люси? С родной-то фермы? Дед что? О господи, будто с дедом бы действительно что-то случилось! Мать увлечённо стрекочет про последние подвиги Ма Муркинс («Вот такая крыса, представляешь?! Вот и не шути шутки про ядерные отходы…») и Изольды («Я уж думала, я из ума выживать начинаю, приснился мне этот куст! Потом две веточки разглядела… Сорняки этой гурманке, видите ли, не так вкусны…»), потому что с детьми надо говорить не о проблемах и страхах, а о чём-то привычном, простом, надёжном, за что хочется держаться. И они аналогично говорят о комнате и соседях (а что, с соседями повезло, ну, с Жабой лучше строго делить канцелярские принадлежности, даже тому, кто сроду не грыз карандаши, просто на всякий случай, а Джей, у него, кстати, вполне закономерное прозвище Сом, для рыбы довольно разговорчив, но при том совсем не навязчив), об уроках и учителях (в какой ещё школе в одном педсоставе могли собраться ангел и бес?) — это тоже лучше, когда хочется ныть, что всё бы отдал, чтоб просто вернуться в безмятежное прошлое, чтоб всё было как всегда — куры, козы, противные Гриссоны и дружественные Бернсы, и скоро убирать картофель… Потому что ну что за бред, что ты отдашь? То, что действительно ценно — и отдавать нельзя. Если б родители так не считали — они б тоже не были собой. И потому что как бы ни ныла эта память рук, требующая сейчас не авторучек и клавиатуры, а инструментов (а школа — что школа? Своим чередом…) — все ж тут прекрасно помнят, что не было никакой безмятежности. И может, это и не было лучшим выходом, но другого не было на тот момент.       И получается такая обоюдная неискренность в разговоре, и от этого тоже больно, но лучше пусть будет больно так, чем тому, за кого сам тревожишься, усугублять и подпитывать тревоги. Ну, в общем-то, расспрашивать о городских новостях им нет нужды — Урсула у своих узнает, и пока что всё вроде тихо и спокойно, Том работает, никто им жить не мешает, и почти верится, что в городе всё успокоилось с их отъездом… Если только не думать, что Урсулины тоже не хотят её волновать.       Лимит установили в полчаса, проговорили чуть дольше — много ли наговоришься и за час, но с чужими деньгами меру надо знать, сколько б Джей ни храбрился, что вот это вообще не проблема, куда ему особо звонить, он преимущественно внутри школы смсится, ну ещё с парой ребят из города. А там они и своими обзаведутся, это тоже не проблема. Не такие вещи здесь вообще за проблему считаются…       Просто сидели рядом и молчали. Мине очень хотелось взять брата за руку, но она не стала этого делать — опять начнёт психовать на тему всё более недопустимой близости между ними, пусть уж психует по более подобающим поводам. Очень хотелось сказать, что справятся они там, блин, и с уборкой урожая, и с подготовкой к этой чёртовой свадьбе, и без них справятся, но прекрасно понимала, что вопрос не в этом, что ему просто хочется быть там, и участвовать в этом, во всех делах семьи, приятных или неприятных, просто делить с ними всё, как это было всегда. И ей тоже. И вообще никакие жесты и никакие слова сейчас всё равно не будут достаточны.       Такими вот сосредоточенно молчащими их и застал вернувшийся Сом. Точнее — ворвавшийся, с круглыми глазами, Сом.       — Вы б знали, что пропускаете! Директор майоршу, похоже, убил!       — Чего?!       — За что купил, за то и продаю, — Сом с чувством плюхнулся на свою кровать, сидя теперь прямо напротив них, — Ник видел, как он вытаскивал её из Церебро. Волоком, то есть. А Ник сочинять не станет. О мотивах, то есть, ничего не знаю, но все мы тут можем догадываться. Однажды-то нервы даже у МакКоя не выдержат. Так что ждём… чего-то.       — Да уж, — пробормотал Сэм.       Кожа у Сома бледная с отчётливым серым оттенком, издали кажется ещё более серой из-за тонкой сеточки рисунка. Он хмуро почёсывал перепонку между указательным и средним пальцами, ждать неизвестно чего, но явно ничего хорошего, ему точно не нравилось.       — Ну, — пожала плечами Мина, — думаю, если наша помощь понадобится — нам сообщат. В смысле, он не убивал бы её, если б не знал, что с этим делать дальше, так? Взрослый человек, дольше нас на свете живёт. Раза в три так.       Сом прищурился.       — Нравится мне, как ты говоришь.       — А как должна? — ощерилась Мина, — для исповедования ненасильственных методов борьбы я здесь слишком мало времени провела. Так что если это была такая проверка на вшивость, то я её не прошла, потому что не собиралась. Я дочь своих родителей, у вашей Гарсиа спрашивайте, понимала ли она, кого сюда тащила. Стираю в порошок я, кстати, не только за счёт превосходящей физической силы, но и за счёт воздействия на некие точки напряжения, которые есть в каждой конструкции. Однажды я так разрушила рог коровы… Но пойти предложить свою помощь в разрушении… гм, свидетельств преступления и не подумаю. Соблазнительная мысль — прикрыть школу такими удобными фигурами, но во мне для этого критически маловато жертвенности.       — Так, так, полегче! — замахал руками Сом, — ты серьёзно подозреваешь МакКоя в чём-нибудь подобном?       — Не знаю. Откуда мне знать. Но почему, в конце концов, нет? Вот представь, ты директор мутантской школы, задолбанный проверками, которые поставили своей целью найти повод запустить в неё обе лапы по плечи, а значит, они этот повод найдут. И вот одна такая очередная проверяющая, я так понимаю, нашла. Ну в общем, видимо, узнала что-то, что ей знать категорически не полагалось. Твои бы какие действия были?       — Ну, если б у меня было достаточно ума и опыта, чтоб быть директором, я б, наверное, придумал.       — Ну вот и весь разговор.       Сом обиженно отвернулся.       — Нормально вообще учиться у тех и среди тех, от кого ожидаешь подстав?       — Привыкла. 10 лет так проучилась.       — Что, серьёзно, нет разницы? Ну типа есть такая мелочь — мы тут свои, мутанты.       — А вот это, Джей, ещё время покажет, кто кому свой.       Тот помолчал, потом бросил взгляд исподлобья.       — Нормально так, самой ставить себя в оппозицию, а потом говорить, что вас мир не берёт. Только знаешь, Мина, мои родители не воевали против твоих. Я вообще ничего о тех событиях не знаю… Ну, не более, чем все вообще. Конечно, я понимаю, что вы проиграли… То есть, они проиграли… 18 лет назад, ноябрь       Саблезубого Множитель называл получленом команды — за манеру то появляться, то исчезать, не предупреждая, как надолго, и многие за ним это выражение подхватили. Саблезубый огрызался, объясняться и извиняться было не в его манере. Ну, Магнето его ценил и таким, полагая, видимо, что поздно мальчика воспитывать, понемногу смирились и остальные, просто не возлагая на данного субъекта особо серьёзных надежд. Однако сейчас именно Саблезубый пришёл на выручку — когда Алекс получил последнюю сводку с места событий, весьма краткую, с ещё более краткой директивой, а выручка понадобилась не только с вытаскиванием с базы чего возможно…       Эта ночь потом вставала в памяти смазанным тёмным пятном — у них двоих, по крайней мере, Саблезубый впечатлениями не делился. Саблезубый был за рулём, гнал в своей манере, Алекс, пытаясь зафиксировать бьющуюся в истерике Мину на кушетке, поминутно орал, что тут не все бессмертные, Мина орала, что раз они, два мудака, прибыли к шапочному разбору — могли б хотя бы не позориться, спасая с поля боя — её, а с водительского места отгавкивались в обычной манере — Саблезубый за свою долгую жизнь видел слишком много истерик, чтоб они его как-то впечатляли. Дважды останавливались, чтоб поменять номера — в этой части Саблезубый был виртуоз. Мина этого уже не засекла. Когда они наконец прибыли на место, она была без сознания, Алекс выносил её из фургона на руках.       Когда-то здесь был, ну, практически город. Но причудливые, коварные для обывателя финансовые потоки изменили своё русло — и походя размыли, как след на песке, все мечты и планы когда-то обосновавшихся здесь и открывших своё дело. Иначе легла карта — значимости дорог, планов промышленников и застройщиков. Целлюлозно-бумажный завод загнулся, не родившись, лесопильня ещё работала, но практически на нужды пары ближайших населённых пунктов, заправка и пара магазинов были основными местами работы, большая часть неуклонно сокращающегося населения жило на пособия, в благодарность за них и почитало своим визитом избирательные участки — единственная форма патриотизма, возможная здесь. Кому нужны такие богом проклятые чёртовы дыры? Только тем, кому нужно лечь на дно. Местные об этом, кстати, знали, и умели ничего не видеть — инстинкт самосохранения не пропьёшь, понимали, что как ни велика награда за ту или иную заезжую голову, она не будет быстрее, чем ножик под рёбра.       Они, впрочем, всё равно предпочитали быть благоразумными и не мозолить глаза — бережёного бог бережёт. Обильно заваленный мусором фундамент на окраине был когда-то, кажется, больницей. А может — моргом. Во всяком случае, подвал имел шикарный, очень добротный. Только подвал и уцелел, и теперь служил пристанищем для эвакуированного с базы скарба — распределял приоритеты Алекс грамотно, вытащив медицинское оборудование, компьютеры и небольшой, стоявший без дела но, к счастью, рабочий генератор. Всё остальное — дело наживное. Вода в здании была, но Саблезубый перебрал на три раза весь запас матерных выражений, пока выводил, с помощью найденного на свалке и украденного с каких-то складов, отвод в помещение, назначенное санузлом, и загрустил, чувствуя, что его не хватает. Трубы были ОЧЕНЬ ржавые. С выдержанностью и деликатностью натуры Саблезубого такое лучше вообще не трогать. Вентиль задвижки повернулся только после того, как по нему шарахнули здесь же найденным издохшим аккумулятором — ну, уж что под руку подвернулось. Звук был такой, что должен был, по всей логике, созвать сюда всех жителей не только живых, но и усопших, поэтому Алекс, от греха, утащил горе-мастера вниз пересидеть опасность. Кто-то наверху действительно ходил, пинал битые бутылки и что-то неразборчиво бормотал, но вниз не полез — то ли тоже по соображениям безопасности, то ли потому, что вход в подвал ещё нужно было обнаружить за двумя остовами грузовиков, помнящих как минимум президента Трумена. Алексу спокойней не стало — потом эту грёбаную задвижку ещё поворачивать обратно… Три метра нечаянно переломанной разводки пришлось менять — увы, на только чуть менее ржавые. Саблезубый в подробностях описывал, в каких именно половых сношениях он состоял с этими трубами, с уплотнителем, с чугунной ванной, на которой эмаль осталась только по бортам и которую он с удовольствием надел бы Алексу на башку, если б мог поднять её один, с тринадцатью обнаруженными на этой свалке разной степени разбитости унитазами и вообще с канализацией. Особенно с канализацией. В итоге оставалось надеяться, что слабое журчание воды — течь в двух местах, как ни латай — не слишком хорошо слышно сверху, а если слышно — то не привлечёт внимания, и что к запаху канализации — да, она тоже дала течь — удастся притерпеться. В остальном апартаменты сказочные, гоготал Саблезубый, глотая пиво и чокаясь с коленом раковины. Ну да, нужду справлять придётся во вмурованную в пол половину трубы, врезанную в канализационную, и сливать ведёрком — и то верно, целому унитазу что на свалке делать? Ну да, один из кранов ванны придётся поворачивать плоскогубцами. Ну да, надо б всё же сделать здесь ещё одну лампочку, с одной тут всё-таки, политкорректно выражаясь, светло, как в жопе у скинхеда. Но жить можно, в местах похуже жили. Алекс не имел столь богатого опыта, но готов был согласиться с Саблезубым сразу после того, как они разживутся генератором помощнее — этот тянет либо медицинскую аппаратуру, либо всё остальное. А лучше, чтоб работало и то, и то…       Мина была без сознания все те первые сутки, когда они отсиживались после первого набата задвижки. Саблезубый, уговорив первую бутылку пива, поинтересовался, какого органа — она ведь не ранена, готовый даже услышать, что, мол, сотрясение мозга после его не слишком бережной езды — пару раз, когда они чудом разминулись со встречными фурами, пассажиры действительно немного полетали по фургону.       — Нейротоксин, — ответил Алекс, не отрываясь от монтажа энцефалографа — подключать его пока некуда, и может, вообще неразумно его собирать, но как-то спокойнее, когда руки и голова чем-то конструктивным заняты.       — В смысле? Ей же не тово… не действует, — Саблезубый бросил вдумчивый взгляд на табло инфузомата, оно задорно подмигнуло, но понятней не стало.       — В смысле — не действует? — Алекс раздражённо хлопнул книжицей-схемой о коленку, — не действует так, как на нас. Но любое постороннее вещество в организме, особенно в таком количестве… Много я сейчас даже выяснить не могу, но полагаю, это либо анафилактический, либо болевой шок. В любом случае, суммарную дозу адреналина я уже ввёл, а глюкокортикоидов у меня всё равно недостаточно… А с анальгетиками у её псевдохолинэстеразы свои отношения.       — А как-то человеческим языком можно?       — Человеческим языком — всё, что мог, я уже сделал. Теперь могу только гонять физраствор, пока кровь не очистится. Одного такого шприца достаточно, чтоб лишить любого из нас силы. Я не считал, сколько их попало в неё, но там, где она лежала, ими было усеяно всё, как снегом. Она же, между стрельбой, ещё вызывала огонь на себя. Ненормальная… В её организме нет белков, связывающихся с этим веществом, и оно просто тусит в её крови и путается под ногами у нормальных веществ, пытаясь вступить с ними в хоть какую-нибудь реакцию. Какие реакции получаются — не могу сказать, мне не на чем делать анализ. Но судя по показателям — ничего хорошего.       — Так… — звероморф снова глубокомысленно постучал когтем по стеклу инфузомата, — а если переливание крови? Ну, этого-то добра у меня полно, хоть полностью заменить. Какая у неё группа?       — Ты б протрезвел сначала, — дружелюбно оскалился Алекс, — у тебя там половина из этого добра — алкоголь.       — Ты охренел? Это первая бутылка!       — Ага, первая с утра, ещё скажи, что ты сюда трезвым явился…       — Так, в сраку иди, трезвенник-девственник, про вред алкоголя он мне будет заяснять. Алкоголь, чтоб ты, моль медицинская, знал, лучшее средство от всякой дряни. Я как-никак дольше твоего на свете живу…       — Аргумент… — проворчал Алекс, вытирая пот под налобным фонарём.       — Так какая группа-то? Да сиди, сам сделаю!       — Давай, поломай мне инфузомат, животное!       — Да в сраку твой инфузомат вместе с тобой! Система есть? — Саблезубый, не дожидаясь ответа, метнулся к холодильнику, на 90% забитый препаратами и на 10% — каким-то продуктовым шлаком из попутной забегаловки, — во, годится… В Ираке мы, помнится, и не из такого говна варганили… А это тут чего набрано? Ты ей что ли что-то ввести забыл, лекарь хренов? Ба, это ж это… Изучать что ли оставил?       Алекс обернулся.       — Изучать у меня вон в контейнере несколько. Эти она просила оставить. Так что положь на место.       — Оставить? Зачем?       — Вот очнётся — спросишь.       Когда Мина первый раз очнулась, Саблезубый был в отъезде — с длиннющим и многообразным списком покупок. Ну, как — покупок? Что возможно спереть, Саблезубый, конечно, сопрёт, просто из спортивного интереса. Но и кредиток, и нала, заверил Алекса, достаточно. А интересоваться источниками нехер, не налоговая. Алекс хмыкнул — он подозревал, конечно, что получлен тоже на что-то живёт, но полагал, что деньги у него не задерживаются. Ну, большая часть счетов Братства заморожено ФБР, а два оставшихся, подконтрольных лично Алексу, наверняка тоже под наблюдением, и лично ему вывести с них что-то и не спалиться не хватит ума, да и стоили б те суммы того гемора. На глюкокортикоиды, скажем так, хватило бы, на новый генератор уже нет. А готовиться к зиме приходится, и в слишком экстремальных условиях. Это чудо, что снег ещё не лёг. На снегу невозможно не оставлять следов…       Мина не задумывалась в этот момент, где она и что на календаре. Она поводила вокруг мутным, безжизненным взглядом — тело болело, душа, наверное, тоже, насколько может болеть то, по чему прошлись танковыми гусеницами. Готовила ли она себя когда-то к проигрышу?       Алекс рассказывал ей всё, о чём она не спрашивала. Что апартаменты, конечно, не чета прежним, но если Саблезубый говорит, что здесь перезимовать можно — то так и есть, уж он кое-что понимает в выживании, что вот сейчас она придёт в себя и поможет им в решении проблем насущных, а потом и проблем глобальных — пока они остаются живыми, здоровыми и непойманными, они могут что-то сделать, что-то придумать, и придумают, и сделают. Всему своё время. Мина смотрела в тёмный потолок — на этом участке Алекс протёр его мокрой тряпкой, чтоб хоть немного снять многолетнюю грязь, и её разводы на древней, посеревшей, местами вспучившейся побелке складывались в фантасмагорические пейзажи, пронизанные безысходностью, как всё её исколотое иглами тело. Было, наверное, чертовски холодно, она была накрыта шубой Саблезубого (он заверил, что себе другую достанет, да и простуды ему что ли бояться) и не чувствовала ни её веса, ни вкуса поднесённого Алексом кофе, которое сперва не хотела пить.       — Давай-давай, у тебя давление трупа.       Это, положим, было для красного словца, после всего влитого-вколотого оно практически стабилизировалось. Но Мина об этом не знала, да и не хотела знать. Она не хотела вообще ничего, даже сказать Алексу, что хочет умереть. Всё-таки чтоб умереть, тоже надо предпринять какие-то действия, правильно было б, если б она навсегда уснула там, на проклятом острове, а теперь всё неправильно, и мысли тоже неправильные, тёмные и тоскливые, как потолок, и больные, как обезображенные синяками руки… Она уснула обратно, Алекс аккуратно отсоединил и отправил отдохнуть инфузомат, решив, что теперь уже опасность миновала. Во сне она перевернулась на бок и свернулась калачиком, в такой позе себя обнаружила, когда проснулась снова — вокруг было тихо, темно, Алекса было не видно и не слышно, она некоторое время лежала, вслушиваясь — в далёкое журчание воды и гудение каких-то агрегатов, в ещё более далёкое завывание ветра и своё дыхание. «А может, я умерла? Мы под землёй — наверное, да, я умерла. В склепах, правда, лежат только аристократы, а в обычной могиле должно быть тесновато… И не может быть Алекса. Зачем Алекс забрал мой труп с острова? Ну, он врач, мало ли… на органы разберёт… Или Алекс мне только кажется? Сам же говорил, что предсмертные глюки кажутся очень долгими, с целую жизнь. Тогда, с Джейсоном… Может быть, я ещё там, в последнем сне Джейсона? Как невозможно долго он тянется… Надо уснуть снова. Нельзя позволять себе поверить в эту реальность. Джейсона здесь больше нет, а так и меня не станет. Но когда я очнусь, я буду дома, в настоящем, здоровом мире…»       Окончательно она проснулась от шума — Саблезубый с грохотом и матами перегонял в угол холодильник. Второй, огромный, специально для медпрепаратов. Свет показался с непривычки ослепительным — на потолке красовалось два огромных светодиодных светильника. Она села на кушетке, шуба неловко соскользнула на пол. Саблезубый вогнал холодильник в угол, обнаружил, что тут неудобно открывать дверцы, и погнал его в другой угол, Алекс поспешно убрал с его дороги коробку с инструментами и бросился к пациентке. Мина послушно протянула руку — преимущественно уже жёлтую, только на локтевых сгибах ещё сиреневело после капельниц. Саблезубый размотал шнур, не достал им до розетки, опять всё проклял, перегнал холодильник уже на третье место, где он наконец встал идеально, и метнулся в соседнюю комнату.       Жизнь в основном была сосредоточена в трёх помещениях — в одном всё медицинское и Мина на кушетке, в смежном — продуктовый холодильник, компьютер и лежанки Саблезубого и Алекса, по другую сторону, в изолированном — санузел. Его дверь — металлическую, которую сначала ещё пришлось навесить, а до этого долго отчищать петли от ржавчины и какой-то липкой дряни — утеплили останками роскошного когда-то дивана, на внешнюю стену приторочили что-то, сильно напоминающее резиновые машинные коврики, но было всё равно студёно. Один из генераторов стоял там, но на обогрев работал очень плохо — это был первый, маломощный. От него и так вывели всё освещение. Второй стоял в медблоке (медсарае, как называл это Алекс) в углу между дверью в коридор и проходом в жилую, от него работали медицинская аппаратура, компьютер и обогреватель, который гоняли туда-сюда. На пол постелили дорожку из пенки, пенкой же обили дверь в коридор — учитывая её состояние, это был ещё и скрепляющий материал, но сменить её сейчас было просто не на что — двери подходящего формата и при том целой здесь больше не было. Выходить в коридор же приходилось подобающе настроившись, как во внешний космос, Алекс бурчал, что можно было и не тратиться на холодильники, там, за дверью — вполне себе холодильник.       Саблезубый вернулся с глубокой миской дымящейся похлёбки.       — Ну, раз очнулась — самое время пожрать. Дядя Саблезубый приготовил отличное азу.       — Ага, — подтвердил Алекс, — утверждает, что не этих собак туда настрелял, которые тут недавно выли. То есть, надеюсь, что это были не волки…       — В следующий раз из твоих яиц приготовлю, гондон! Вон твои собаки, как выли, так и воют.       Мина ничего не слышала, но не удивлялась этому — у звероморфа-то слух острее. Кроме холодильника и генератора, Саблезубый привёз некоторый запас продуктов — преимущественно круп и полуфабрикатов, некоторый запас лампочек (а так же некоторое количество розеток и плафонов, теперь смотрящихся на почерневших стенах крайне сюрреалистично), недостающие медпрепараты, недостающие инструменты (пару отвёрток в первый акт ремонта он таки поломал, а шуруповёрт просто приказал долго жить), кое-какую одежду, несколько одеял и газеты. Газеты… их рвали друг у друга из рук, Саблезубый-то тоже не успел почитать. Мине то хотелось рвать их в мелкий клок, то просто кидаться на стены и выть. Алекс в процессе чтения как-то незаметно принял у товарища стакан «какой-то бурды», потом и Мина приняла.       — Вот, три издания, во всех трёх разные цифры убитых и раненых.       — Не посчитали…       — Не договорились…       — И ни в одном полного списка. Ну, а кого это волнует, в самом деле… Да и понятно, интереснее говорить о тех, кто выжил и задержан. На полгода теперь разговоров.       — Когда суд? — бесцветными губами спросила Мина.       — Смеёшься? Такие процессы быстро не проходят. Сейчас у них расследование будет минимум на месяц, грандиозный раздел пирога — кому сколько лавров, премий, кому и как по этому поводу пропиариться, кому и сколько добавить полномочий… Потом с самим судом столько же, плюс я сожру свою шубу, если суд будет всего один. Процесс века вообще-то, от него каждый возьмёт по максимуму.       — Он прав, — кивнул Алекс, — эта пьеса в один акт не уместится. Это хорошо, они не захватили компьютеры… Базу-то они нашли, кто б сомневался. К январю надо разжиться нормальным модемом, наблюдать…       — Наблюдать?! — Мина хлопнула стаканом о контейнер, рядом с которым сидела, — наблюдать? Я думала — что-то делать!       — А вот тут вообще права девчонка, должен сказать.       Алекс устало потёр виски:       — Делать, делать… Что вы предлагаете делать вот сейчас? Маленьким гордым отрядом, бомжующим в самой глубокой заднице Америки… ладно, Саблезубый, принято, не самой? Разве что, на радость им, тоже попасться? У нас нет сколько-нибудь подробных сведений, нет плана, у нас есть, конечно, кое-какое оружие, но нет рук, которые могут его держать. Они нашли базу, ты слышала? И прекрасно поняли, что от них кое-что уплыло. Что кто-то от них ускользнул, и едва ли это был один человек. Они ищут нас, Мина. У них нет ничего на меня, в этом мне относительно повезло, но светиться мне можно только при весомых шансах на успех. Внешность, знаешь ли, приметная… Возможно, кому-то ещё удалось ускользнуть. Они могут предпринять попытки найти нас — или мы их — когда станет чуть спокойнее. Мы должны переждать, залечь на дно. Потому что те, кто всё-таки остался на свободе, вне сомнения, поступили именно так, сейчас мы просто никого не соберём. Глупо делать этим уродам такие шикарные подарки… Мы должны быть точны и действенны, как скальпель, Мина.       — И сокрушительны, как кувалда, — буркнул Саблезубый.       — Почему ты думаешь, что кто-то ещё ускользнул?       — Потому что думать, что мы последние — я просто не в силах.       Так проходил ноябрь. Завывал ветрами где-то наверху, сыпал снежной крупой в вентиляционные отверстия. До декабря они вообще не высовывали носа, благо, запасов хватало. Развлекали себя как могли: тренировки в вольном стиле в «холодильне» — наименее захламлённом из подвальных помещений, просмотр всякой фигни — сколько-то дисков прихватил ещё Алекс с базы, сколько-то притащил потом Саблезубый, вялотекущее облагораживание жилища — медсарай, совместными усилиями, был отмыт «почти дочиста», на очереди была жилая комната. Вольная натура Саблезубого для затворничества была не создана, и периодами он становился капризным, как беременная женщина, но держал себя в руках — жизнь научила понимать, когда не надо искушать судьбу. В конце концов, не ему одному тут порой хочется выть, как те самые собаки. Собак, кстати, они не раз ещё слышали, а в конце ноября и увидели — Алекс увидел, шествуя утром в санузел, в коридоре четвероногую тень. Нашли проход в подвал и закономерно решили разведать, не переселиться ли им туда, где теплее и вкусно пахнет. Через два дня он смог рассмотреть собак получше — чепрачная оказалась хорошо беременной, её более крупная и более осторожно держащаяся товарка в сравнении с ней смотрелась скелетом, а ещё через три дня подстрелил беременную дротиком со снотворным и при ассистентской помощи Мины стерилизовал — будущая стая по соседству ну совершенно никому не улыбалась. Саблезубый блажил весь оставшийся день, но в итоге лучше всех с этими собаками и наладил контакт — да, даже со второй, оказавшейся стерилизованной и более того, чипированной. Алекс с помощью непостижимых техномагических приёмов сумел считать информацию с чипа, с великим трудом — модем в подвальном помещении ловил так, что Саблезубого к компьютеру просто не пускали — пробил информацию. Чип был зарегистрирован в соседнем штате, хозяева собаки были мертвы 5 лет как, как она попала сюда — теперь, наверное, никто, кроме неё, не смог бы рассказать. Откуда взялась вторая — тем более не установить. Ну, связываться с приютом сейчас как-то не с руки, хай живут тут, хоть немного и раздражает необходимость выпускать их в туалет, запуская дыхание могильного холода из «внешнего космоса». Тем более собачки мало-помалу дичиться вообще перестали — тут, наверное, преимущественно заслуга Саблезубого, который быстро стал у них за своего.       — Ну, каждому нужна по-настоящему родная душа, — говорил Алекс аппарату узи, кивая на обнимающего чепрачную за шею и что-то нежно ей шепчущего звероморфа. Узи показало, что почки Мины перенесли выпавшее на их долю лучше, чем он боялся. Ну, а цистит ввиду непростых жилищных условий не у неё одной — благо, он подобного ожидал, и лекарств хватит на всех. На неё, на него, на собаку…       Мина потом думала, что если б она в тот период имела силы на какие-то живые человеческие эмоции, она б всё равно не удивлялась ничему. Эти собаки тут были так же неизбежны, как пушистая изморозь по контуру дверей и цепочки крысиных следов вокруг составленных в коридоре ближе к лазу наружу мусорных пакетов. Они должны были просто материализоваться здесь с их дыханием, фоном их мыслей в полном соответствии со средневековым представлением о заводящихся из грязи мышах. Потому что, говорил Саблезубый, с каким-то родительским умилением скармливая крупной сушёное мясо из пивной закуски, в каждой порядочной американской семье должна быть собака. А их осколочек могучей ещё совсем недавно армии, ютящийся теперь на помойке, как те же крысы, те же собаки — это почти семья. Вообще хороший вопрос, кто кого завёл, мы собак или собаки нас, так-то у собак, ворчал Алекс, спотыкаясь о недогрызенные кости, неоспоримо меньше проблем — они не находятся в федеральном розыске…