Звёзды злодеев

      — Так что всё-таки там было?       Физиономия майора Чапмена очень напоминает какую-то породу собак. Не бульдогов, не, что-то покрупнее. Кане-корсо? В мыслефоне коллег-мужчин здесь смесь лёгкой похоти, опаски и уважения - видимо, норма. Прямо вот откровенно размышлять, что вот он бы так и ещё вот эдак, позволяет себе пока только этот юнец из ребят Коулсона, он пока вообще во многое не въехал. В принципе человек, конечно, контролировать свои мысли не очень способен, но это в основном потому, что подобающего стимула нет. Но у сотрудников Балтиморского отделения он есть, собственно Чапмен, тогда ещё капитан, получив недвусмысленный намёк, что его сексапильной коллеге известно не только о его планах на её задницу, но и о некоторых рабочих моментах, способных очень расстроить генерал-майора и отсрочить появление золотого листика на погонах лет так на пять, если не вообще отправиться по карьерной лестнице кувырком, быстро научился. И более того, научил этому коллег. По крайней мере, тех, с кем был связан общими делами и общими секретами.       — Скажем так, мне немного щёлкнули по носу. Обидно, но поучительно.       — Церебро не признаёт чужих? — как ни дави злорадство, а оно чувствуется.       — Этого я не сказала. Но видишь ли, я не жду, что ты прямо поймёшь, что это такое, я тоже этого не понимала в полной мере, когда туда лезла, просто скажем так, этому, как и этому, — хищный ноготок постучал по монитору, где были развёрнуты рабочие файлы, — нужно учиться.       — Пожалуй… Ну, и что ты планируешь делать? В плане курсов по овладеванию Церебро, я имею в виду. Переселишься туда?       — Иногда твою голову, Майк, посещают прямо-таки гениальные мысли. Именно это я и намерена сделать. Не то чтоб с совсем уж лёгким сердцем мне предстояло вас покинуть, ты знаешь, я вас всех нежно люблю…       — Смелая идея. А в качестве кого? — в мыслях коллеги так и сквозит «слава богу, лишь бы от меня подальше», он почти не сомневается, что добро будет дано, что ж, это хорошо.       — Ну, это уже несущественные детали. Мыслишки есть, детали обсудим уже непосредственно с директором. Планирую переговорить с ним, как только разгребу накопившееся.       Чапмен покинул кабинет, размышляя о том, по какому вдруг случаю ножки Гарфилд сегодня венчают кроссовки, вроде в поля никуда не собиралась, и решится уже сегодня что-то с его командировкой или нет. Ксавьер, для порядку действительно просмотрев всё срочное-текущее, даже похвалив пару молодых дешифровщков за усердие (возникло ощущение, что по ту сторону экрана чуть ли не упали в обморок), перебросившись парой фраз с убегающим в аэропорт Коулсоном, сходил к автомату за кофе, попутно оценив дислокацию всех наличествующих сейчас в офисе кадров и вероятность их приближения к уютному угловому кабинету Гарфилд, и наконец полез в те файлы, которые его действительно интересовали.       Прежде всего - досье Гарфилд. Ну, странно б было, если б в закромах не было досье на каждого из сотрудников, и если б эти сотрудники, каждый в меру способностей, не совали в те досье свои носы. Гарфилд, естественно, точно совала, слабый след об этом в сохранившейся памяти остался, но без чётких подробностей, как и касаемо алгоритма. Ксавьер очень надеялся, что сейчас нигде не ошибётся, по крайней мере, не ошибётся фатально. Как минимум, нужно быть очень внимательным с совершенно незнакомым интерфейсом, дай бог, если его хотя бы не презентовали как «интуитивно понятный»…       Ну, по большому счёту расширенная версия личного дела. Родилась в Сан-Диего, Калифорния, в 92 году, единственная дочь в семье, мать - Джулия Элиза Джонс, 70 г.р., родилась и выросла в Фресно… это где вообще? А… здесь ещё куча сведений, которые едва ли кому-то когда-то пригодились - семья и школьные годы матери, фото с ленточкой королевы выпускного бала, фото машины брата, на которой тот разбился через два дня после этого выпускного… С колледжем королева выпускного обломилась, но в конечном счёте уютно устроилась в турагентстве, где и познакомилась с Лайонеллом Гарфилдом, на тот момент 30-летним представителем фирмы-производителя кондиционеров в командировке. Он что? Родился в Новом Орлеане, в 16 лет переехал с родителями и сестрой в Майами… Здесь тоже то и сё о школьных и студенческих годах, два ареста за вождение в пьяном виде и один секс-скандал в стенах колледжа, приписывал себе слишком много любовных побед… Ссылка на сестру, давно уже миссис Роу… С двоюродными братом и сёстрами майор Гарфилд не общалась никогда, способностей ни у них, ни у годовалой племянницы, ни, кажется, вообще у кого-либо из родни не обнаружено, но с ненавязчивого наблюдения их на всякий случай не снимают. Далее, в Сан-Диего юная Гарфилд прожила года полтора, после чего семья переселилась в Филадельфию, где фирма отца открыла представительство, контакты с семьёй матери после этого ограничивались открытками по праздникам, контакты с семьёй отца, впрочем, были не более обильными, мать с рождения дочери и до 13 её лет наслаждалась счастливой ролью домохозяйки, помощь ей не требовалась. Несколько кратких ссылок на краткие ни к чему не обязывающие интрижки отца на работе, супруга о них не знала, хотя возможно, догадывалась, краткий обзор круга общения супруги - в основном такие же мамочки-домохозяйки. Церковь, прихожанами которой являлись Гарфилды по большим семейным праздникам, и где маленькая Чармед Фэнтези некоторое время пела в хоре, пока родители не решили, что это будет сложно совмещать с учёбой (если точнее - религия вызывала у их дитя явственный здоровый скепсис, и что-то такое она сказала почтенной матроне, этим хором руководившей, что та тактично попросила родителей больше их чадо сюда не приводить). Вступительный тест маленькой Чармед Фэнтези в школу - лучший из когда-либо получавшихся в этой школе… Фото нового дома, в который семья переехала, когда дочь пошла во 2 класс… Бесчисленные результаты школьных соревнований, кубок по плаванью, смешной и солидный, фотографии из летнего языкового лагеря…       Типичная семья среднего класса, просто хоть агитки с них пиши. А в 13 лет - что? Правильно, гениальная новаторская инициатива самого мирного штата по повальному тестированию на отклонения от стандартного генотипа. Первый значительный скандал родителей - мать была против сдачи этого теста, не то чтоб из соображений, что было, что скрывать, а не нравились ей всякие такие тесты в принципе. Чем-то, полагала она, при взятии этих анализов заражают наших детей. За годы домохозяйства она напиталась вообще множеством своеобразных идей, и теперь очень жалела, например, что в своё время, когда ещё была молодой современной девушкой, прививала свою малышку. Благо, господь оградил, никак это на ней не отразилось, никогда серьёзно не болела и интеллект не пострадал, совсем даже нет. Но рисковать больше не следует. Отец же считал, что чего точно не следует - это отрываться от коллектива, поголовно это тестирование прошедшего, и давать основание соседям и школьной публике подозревать, что они семья мутанта. Тест девочка всё же сдала, и - дальше следовал закономерный грандиозный скандал, с попыткой педсостава и одноклассников списать все ошеломительные успехи Чармед Фэнтези на её способности, угрозы со стороны наиболее несдержанных, первые антидепрессанты и психотерапевты матери, первая практически открытая измена отца, и в эту тоже стандартную американскую семейную драму влетели, как рыцари в плащах, агенты АНБ, с предложением забрать девочку под своё отеческое крыло, родине нужна такая талантливая поросль. Мать моментально осушила слёзы, отец словно стал выше на полторы головы, соседи разом заткнулись - секретность секретностью, но все как-то поняли, насколько эта машина не принадлежала коммивояжёрам и насколько не к бабушке в Фресно резко переехала девочка, тем более что та бабушка уже год как судилась со страховой компанией, чего-то намудрившей в документах и не желающей выплачивать ей компенсацию за утонувшего на рыбалке супруга, и ей было вот вообще не до проблемной внучки. И другой бабушке тоже - у сестры Лайонелла Гарфилда, несмотря на довольно юный возраст, был на подходе второй ребёнок. Здоровый ребёнок, подчеркнула мать в том телефонном разговоре, не мутант. Это к вопросу о том, что она когда-то была против этого брака. Против она была вообще-то потому, что Джулия Элиза недостаточно почтительно на семейном ужине в честь знакомства отозвалась о супе будущей свекрови и авторе её любимых психологических книжек, но кого это теперь волновало. Главное - что Джулия Элиза-то, верная убеждениям, тест не сдавала, а значит - эта гадость однозначно с её стороны. После вмешательства АНБ старшая Гарфилд сменила гнев на милость, но было в общем-то поздно, счастливый семейный фасад рассыпался, как карточный домик, любовницы, антидепрессанты, развод через три месяца, судорожные попытки найти работу у одной, запой и понижение в должности у другого… Ксавьер опустил лицо в ладони, составляя отдельный счёт к судьбе за то, что всё это читает. И неизбежно вспоминает, сравнивает с историей Джин…       Разве он не был тогда такой же героической фигурой в плаще для семьи Грей? Был, вне сомнения, был, это была одна из лучших ролей в его жизни. Вот только он не спас Джин. Не оправдал ожидания, не уберёг. И с этими, АНБшными, рыцарями произошла та же история, они обещали дать Чармед Фэнтези Гарфилд всё и они, пожалуй, дали. Это всё - осталось, а её больше нет. И есть ли хоть одна живая душа, способная это понять? Не родственники - за все годы мать один раз попыталась связаться с дочерью, не смогла внятно объяснить, чего хотела, была хладнокровно отшита. Не друзья - кажется, их у юного дарования не было, при всех этих фотографиях со смехом и объятьями это представляется совершенно ясным. С адаптацией на новом месте, в интернате Форт-Мида, у неё проблем не было, училась по-прежнему хорошо, в Университет Вашингтона поступила легко, без нервов, по направлению от конторы, с сокурсниками общалась приятельски и с большинством из них контактов не сохранила. Не любовники… Наши доблестные спецслужбы истинные наместники бога на земле, в том плане, что знают о тебе всё самое сокровенное, болезненное и грязное, и бережно хранят его даже тогда, когда ты сам этого уже не помнишь, и если они приходят к заключению, что, по-видимому, никаких любовных отношений наша героиня не имела - значит, скорее всего, так оно и есть. Никаких подростковых влюблённостей, никаких бойфрендов. Флирт - о, этого сколько угодно. Два её сокурсника пару месяцев считали один другого её парнем, пока случайно не выяснили, что заблуждение у них общее. Роман с преподавателем так же существовал преимущественно в голове жены преподавателя. Так же строились и отношения с коллегами — да, мисс Гарфилд прекрасно знала, что нравится мужчинам, многое для этого делала, пользовалась интересом одних, смеялась над интересом других, не замечала - третьих, но благосклонности, более серьёзной, чем совместный ужин, часто оплаченный каждый за себя, не проявляла ни к кому.       Ксавьер почесал подбородок. Почему? Что было причиной? Такая феноменальная осторожность, ввиду понимания (можно не сомневаться, у неё оно было и тогда, в 13 лет), что личные связи - это слабые места, а в перспективе и компромат? Или её дар, вследствие которого она достаточно рано узнала об окружающих достаточно многое, и ей просто было… не интересно? Все возможные головокружительные романы с собой в качестве главной героини она читала в головах глазеющих на неё представителей противоположного пола, и воплощать их в жизнь не увидела для себя никакого проку? Ответа на этот вопрос в невеликой сохранённой памяти не было, это ж не рабочий функционал. А ответ нужен, всё-таки это часть психологического портрета, от знания которого зависит, как хорошо ему удадутся поставленные задачи…       Да, конечно, она была амбициозна, горда и где-то как-то даже высокомерна, но умело оборачивала это тонкой внешней любезностью, так что большинству окружающих, нравилась им рыжая отличница или нет, просто нечего было ей предъявить. Не бывает, чтоб за школьные годы у одарённых детей не было хоть каких-то конфликтов, были они, конечно, и у Гарфилд, но она была одарена таким образом, чтоб в нужный момент сказать нечто такое, поворачивающее внимание агрессора совсем в иную сторону… В Форт-Миде прекрасно знали, что она такое, и, вероятно, предпочитали не связываться, да и проблемы с дисциплиной в элитной, как ни крути, школе не то чтоб были немыслимы, но гасились в зародыше. Даже выпускной, в жизни каждого взрослеющего американца нужный как нечто такое, что вспоминать стыдно или просто сложно, ничего толком не дал. Королевой бала, как мать когда-то, Чармед Фэнтези не стала, но к этому и не стремилась, произнесла короткую прочувствованную речь, предварительно согласованную с директором, выпила два бокала шампанского, станцевала три танца, один из них - с тренером… Вообще сложно судить, какой уровень разнузданного кутежа и пьяных молодецких демонстраций предполагается в таком месте, но всё, что отчебучила юная Гарфилд - это закусилась с президентом класса, пообещав, что уложит его даже вот так, в вечернем платье и на каблуках. И уложила…       В конце концов, возможно, это досье и неполное, лежит здесь вполне с учётом того, что Гарфилд хватит ума до него добраться и осторожности не спалиться при этом. Возможно, есть что-то ещё… Ну или - у Гарфилд действительно не было слабостей, и заслуженно коллеги видели в ней будущего, чем чёрт не шутит, директора. Желающих костьми лечь, но предотвратить, понятно, было немало, но предотвратила - Церебро.       Ксавьер пробежал глазами досье коллег, какие быстро смог найти - и коллег Гарфилд, и своих, противника нужно знать изнутри, в том числе знать, как выглядишь изнутри его головы. И перешёл наконец к тому, что его интересовало главным образом - восполнению пробелов в истории мутантского вопроса. Некоторые сведенья о произошедшем 16 лет назад у него уже были, теперь предстояло узнать подробности…       Чего никогда не было в школьной библиотеке - так это библиотекаря. Иногда таковую роль исполняла Нора Гарсиа, но у неё слишком редко было на это время. Поэтому в основном ученикам приходилось искать всё нужное им самостоятельно (Нора, добрая душа, развешала по стеллажам и шкафам некоторые ориентиры, рассортировав книги по тематикам, а по алфавиту уж насколько получилось), и когда книга выносилась за пределы библиотеки - записываться в прикованный, просто на всякий случай, цепочкой к столу журнал. Журналы, понятное дело, приходилось менять чаще, чем хотелось бы - ученики порой затевали на страницах стихийную жаркую переписку («Хоулетт, собака, ты эту книгу уже три дня держишь, ты там её переписываешь полностью?» — «Ты полагаешь, он это тут прочитает?» — «А о котором Хоулетте речь? А то у меня к одному тоже есть ряд вопросов» — «А у меня-то сколько…» — «Ой, миссис Вагнер, извините»), а то и упражнялись в изобразительном искусстве.       Чего ещё не было в библиотеке - это классических рядов столов и стульев, попросту пространство не позволяло. Пространства было крайне мало - особенно после того, как поставили несколько дополнительных стеллажей сугубо под нужное количество экземпляров школьных учебников - поэтому ничего удивительного, что большая часть учеников предпочитала брать книги и уходить с ними куда-нибудь. В свою комнату, в одну из гостиных, вообще наружу, на лужайку. Педсостав в целом был не против - пусть хоть на крыше сидят, если там им лучше учится. Единственно, умоляли (ну, Шторм не вполне именно «умоляла») беречь книги, ими ещё пользоваться малышам. Но дети есть дети, в год хотя бы 5 книжек было утоплено, сожжено или тем или иным образом аннигилировано. Поэтому и было введено правило: ценный фонд не выносить из библиотеки… ну хотя бы не выносить из здания. Поскольку одного стола с четырьмя стульями вокруг него на всех не хватило бы, Шторм официально разрешила сидеть на подоконниках (неофициально на этот запрет всё равно плевали многие, в том числе кое-кто из педсостава) и распихала по углам несколько кресло-мешков. На одном из таковых Анх и обнаружила Сэма.       — Похоже, последний Голосовкер у тебя. Как ни крути, придётся нам как-то его поделить.       Уместиться на одном кресло-мешке - задача, конечно, нетривиальная, но Сэм, как мог, подвинулся, чтобы раскрытая книга, лежащая поверх стопки той же тематики, оказалась примерно посередине. Анх бросила взгляд…       — А это тебе вообще зачем? У тебя вроде несколько не по этой части задание.       — Да так, интересу ради. Мина иногда называет меня Посейдоном, решил немного больше почитать о прообразе. Ну и что-то не хочу я так называться, неприятный был парень.       — Среди них приятных и не было, на то они и языческие боги, — Анх, уже сверившаяся с оглавлением, несколько раз раздражённо черканула ручкой, пока всё-таки не заставила её признать, что писать она ещё способна, — а что, обязательно вообще иметь прозвище? Просто Сэм - это некрасиво, или недостаточно торжественно?       Наверное, прозвучало более резко, чем планировалось, и она даже пожалела, что не выбирала выражения более тщательно.       — Ну, может, кто-то и находит это глупым или вульгарным, но традиция, как посмотрю, живая и всепроникающая. В смысле, судя по тому, что я знаком с Драконом и Жабой. А у тебя действительно нет никакого прозвища, и никто никогда не пытался его дать?       Девушка, почти не отрываясь от заполнения листа в объёмистом блокноте, бросила на него взгляд искоса.       — Зигги называют, за воспитательные меры, эбонитовой палкой. Но не в лицо, стоит заметить.       — А у тебя для них, значит, никакого симметричного ответа?       — Нет, они и без прозвища, сами по себе хороши. Дракон называет их Дубль З, ещё некоторые подхватили для удобства…       Сэм выудил из стопки книгу, которую ещё не открывал.       — Как так получилось-то, что их и назвали одинаково?       — Ну вот так. С точки зрения нашего отца Зигмунд и Зигфрид - совершенно разные имена, но вот сокращаются, такая незадача, одинаково. Пока они были маленькие, некоторые ученики долгое время думали, что у меня один брат… — Анх, кажется, заметно колебалась, прежде чем задать вопрос, — а вас у родителей только двое?       — Да. Но с нами рос наш дядя, который ненамного нас старше. Скучно не было. Он бы, наверное, во многом тебя понял. То, что он старший, да ещё и дядя, очень возвеличивало его в собственных глазах.       — Спасибо, до чего ж лестно звучит параллель. Но менять репутацию зануды и заучки как-то поздно, да и чудить тут без меня всегда есть, кому.       Сэм воззрился в торец крайнего стеллажа, истории средних веков, украшенный перекидным календарём с художниками тех времён. Календарь был за 90 год, но кто-то заботливо перекинул на сентябрь, с репродукцией Брейгеля.       — Нет, ну это как-то несерьёзно. Хочешь сказать, что ты и в детстве никогда не бесилась?       Он и боковым зрением видел, как Анх нахмурилась.       — Насколько в детстве? Вообще, если так жить не можешь без таких сведений, можешь спросить Чарли. Я ему однажды нос расквасила…       Сэм присвистнул.       — Однако, ухаживать за тобой вообще небезопасно.       — Не то чтоб все наперебой стремились.       — Серьёзно? Ты, конечно, суровая и опасная, но то соображение, что красивая, должно бы всё-таки перевешивать.       Анх круто развернулась, обрушив пирамиду из книг.       — Ты это сейчас из соображений галантности ввернул, Сэм Марко, или вообще не подумавши брякнул?       — А что, за это по твоему личному кодексу тоже искрой в жопу полагается?       — Ладно, — Жаба в очередной раз отжала тряпку, ещё недавно бывшую её футболкой, но ничего, для жизненно важного дела не жаль, — с подготовительной частью вроде всё, можно переходить к основной.       Мина огляделась. По углам прачечной всё ещё висели медленно оплывающие шапки пены, такое, казалось, только в мультиках бывает. Эта чёртова стиралка прибыла к ним прямиком из мультиков, и лопнувшая труба тут совсем ни при чём.       — Может, всё же позовём взрослых?       Жаба встряхнула экс-футболку, оглядела её каким-то удовлетворённым взглядом и повесила на бортик раковины.       — Есть тут такой неписанный закон - хотя бы пытаться устранить произошедшее своими силами, пусть ахи, охи и вопросы, как так вообще можно было умудриться, останутся неустранимому. Кстати, когда так спрашивают, действительно сложно объяснить, как же так получилось.       — Я и сейчас не понимаю, — вздохнула Мина, вытирая мокрый лоб - чисто рефлекторно, мокрой же рукой это не особо имело смысл. Как и мокрой полой рубашки, да, — дома я справлялась со стиркой вполне достойно.       Распахнутая покалеченная машинка смотрела на неё, кажется, насмешливо. Соседняя, здоровая, меланхолично бултыхала в своём тёмном нутре бельё, полоскание которого было так внезапно и трагически отменено. Два таза для белья, некоторое время назад пытавших пуститься в плаванье по пенным волнам, теперь имели вид севших на мель кораблей.       — Факт в том, что ремонт, с заменой всего, кроме выключателя, требуется всему этому помещению. Эти трубы ещё Магнето, царствие ему небесное, ставил. И факт, что вот сейчас совершенно не до того. Бюджет, знаешь ли, не резиновый. Приоритетно всегда наше содержание, тут всего нескольким как-то помогают из дома, это в целом погоды не делает. Второе - это закупка всякой учебной и медицинской херни. Третье - это преподам всё-таки тоже надо что-то на жизнь выделять… Ну, а там уж что останется и на что вспомнится вообще. Вот кухню 5 лет назад капитально ремонтировали - назрело… Не хочу даже знать, в какую копеечку это влетело.       Мина снова вздохнула, оглядев невеликий ряд из трёх стиральных машин, возраст которых сложно было предположить, потому что модели были ей вообще незнакомы. Ну, из жизненного опыта она была знакома с тремя - их домашней, Бернсовской и машинкой в доме Люси. По каталогам, которые любила листать Сюзи - ещё с некоторыми. Эти были какие-то другие, не особо навороченные по функциям, зато огромные. Раньше, сказала Жаба, их было пять… Напротив ряда машинок стоял ряд из трёх сушильных шкафов, ныне не использующихся. Нет, сломаны они вроде не были. Просто однажды в процессе игры в прятки одного ребёнка там захлопнуло. И запустился процесс… Починить дверцу-то не особо многого бы стоило, но педсостав решил, что лучше сушить бельё по старинке, на верёвках. Во избежание. У следующего приключенца может не оказаться такой удачной способности, позволяющей открыть дверь с одного хорошего толчка…       Жаба прошлёпала босыми ногами к занимающему всю третью стену шкафу, Мина - нечего делать - за ней.       — Здесь есть всё, — мурлыкнула Жаба, привставая на цыпочки, её живот под завязанной узлом рубашкой студенисто колыхнулся, на миг из-под кромки туго стянутой ткани мелькнул край розового шрама. Мина подумала, что при случае как-нибудь спросит о нём.       — Ну вот, — в руки ей лёг тяжёлый патрубок, — я же знала, что что-то подобное здесь должно быть. Здесь, блин, всё есть, ну, кроме новых труб, конечно, по метражу бы не влезли…       — Хорошо, что я не оторвала и саму трубу.       — Да уж, тогда нам было бы печальнее, — Жаба, обнимая инструменты и коробочки с манжетами и уплотнителем, макушкой пихнула дверцу шкафа в направлении закрытия, — и воняло б тут отнюдь не кондиционером… Хорошо, что раструб там нормальный, крепкий. Вот что мешало светлым головам поставить нормальные сливные шланги? Их и прочищать удобнее бы было. А, ну светлые головы вообще не думали о таких мелочах… Чо там вообще прочищать в сливе стиралки? Не могут же туда уплыть женские трусы… Вообще по идее да, не могут, как они покинули барабан - это вопрос, на который я реально хотела бы получить ответ.       Мина аккуратно (ну да, аккуратно, насколько это применимо к использованию нечеловеческой всё-таки силы) освободила выпускную трубку машинки от останков шайбы.       — Так и так потоп однажды случился бы, — философски вздохнула Жаба, — прокладка всё.       В общем, как она и предсказывала, всей возни было-то на десять минут с учётом уговоров Мины не бояться затянуть шайбу потуже «Я уже одну вон…» — «Ай, снаряд два раза в одну воронку не падает, и вообще эта труба только случая ждала, чтоб развалиться».       — Ну, не молодцы ли мы? Натуральные молодцы. Сейчас дождёмся, пока это чёртово бельё дополощется, и пойдём - я к своему чёртову Овидию, ты к своему чёртову Вергилию. Чтоб они Уортингтону снились в непристойном виде.       — Чем он тебе так не нравится? — рассмеялась Мина.       — Кто, Уортингтон? Да не, нравится. Замечательно ехидная местами сволочь. Отдельные его перлы народ потом долго помнит…       — Не, Овидий.       — Ну, тем, что бесхарактерный тюфяк, например. Мне как-то сложно оценить поэтический талант его пресмыканий перед Августом. Ну должна хоть какая-то гордость быть.       — Он был слишком добродушный человек. Ни разу не бунтарь.       — Вот и зря.       Мина опасливо глянула на замершую машинку, но та, видимо, только взяла передышку перед финальным рыком, и принялась колошматить бельё с прежней энергией.       — Ну, вот мои родители были бунтарями, и к чему это привело? — как можно более ровно-беспечно произнесла Мина, не поворачиваясь к соседке.       — К появлению вас с братцем, к примеру. Будь они тихими законопослушными мальчиком и девочкой - не то что не встретились бы, но и не факт, что были б живы. Не ко всем среда так щадяща, как, к примеру, ко мне. Мои родители вообще сразу понимали, что у них родилось, не удивлялись и не предъявляли счетов в небесную канцелярию, считая, что тесное общение с веществами, изменяющими сознание и состояние здоровья не в лучшую сторону по молодости лет и не обязано было проходить даром. И вариант отказаться от меня расценили как неконструктивный - всё же проще «особенному» ребёнку в кругу тех, кто к его особенностям хоть как-то готов, чем среди чужих людей. Школу эту, кстати, наметили сразу, но сперва как-то рассудили, что младенца отдавать это всё же чересчур, да и думали, что это баснословных бабок стоит, вот собирались подкопить… Ну, где они и где накопления, конечно… Но к тому моменту, когда я съела с подружкой на двоих яблочко и её увезли на скорой, они уже знали, что для обеспечения моего будущего продавать почку не нужно. Не скрывают, что им стало легче, когда я переселилась сюда. Но пишут письма, интересуются, как жизнь… Мне повезло, в общем, со всех сторон. А сколько ребятишек сюда просто не доехало? Ну, кого из утробы выпилили, когда такой скрининг появился - тем ещё повезло. Но учитывая стоимость того скрининга, везунчиков не очень много. Ну и вот когда ты ещё даже не помышлял об истреблении человечества, да и вообще у тебя мутация из серии «боженька тоже умеет угорать», а тебя уже все гнобят - озвереть можно, я считаю. Даже нужно. Примерно как когда ты писал фривольные стишки, между прочим, очень нравящиеся народу, а тебя ссылают, куда ворон костей не носил.       Ночь в принципе такое время, когда любой шёпот кажется оглушительным, а такой шёпот и должен таковым казаться.       — А чего выжидать? Чего? Как раз самое то время успокоиться, выдохнуть и отоспаться сном праведника. Короче, приятель, не дури. Понятно, что хочешь отмазаться, но не выйдет. Уговор был? Был. Давай, вперёд.       Чарли и сам понимал, что он именно пытается отмазаться, неуклюже и совершенно неубедительно. То есть, может быть, он и смог бы убедить алчно поблёскивающих глазами одноклассников перенести сию рискованную миссию на завтрашнюю ночь, а лучше послезавтрашнюю, когда нервяк, обычно мало совместимый с глубоким безмятежным сном, преподов точно отпустит, но сможет ли он убедить себя? В том, что это именно рациональные доводы, а не трусливое желание оттянуть риск?       — А если он проснётся? Вот ты всё время с этой темы съезжаешь, а давай-ка этот вариант немного рассмотрим - если проснётся? Что мне делать, вот можно пошаговую инструкцию?       В темноте лица мастера файерболлов, конечно, не видно, но можно не сомневаться, что на нём написано «это будут твои проблемы».       — Колыбельную ему спой! Поздно идти на попятную, Чарли, поздно! Ты у нас мужик или уже нет?       — Парни, — шёпот Сары всегда был крайне неудачным по своим качествам, так и грозящим перейти в голос, — в сущности, довод-то не ерундовый. Я, то есть, тоже умираю от любопытства и всё такое… но инстинкт самосохранения это базовый инстинкт, а стремление к познанию уже глубоко вторично, лучше уж умереть в неведенье, как именно спит Уортингтон и что именно он с нами сделает, когда проснётся.       — А я думал, это я на уроках МакКоя футболил гениталии. Этологи давно уже доказали, что инстинктов в строгом смысле у человека нет…       Короче, войдут эти упыри в его положение, как же…       — Ой, блин, ну давайте, я схожу.       Нет, только не это, только не Скотт. Когда Скотт говорит что-то подобное - это ещё хуже, чем Алмонд. В общем, велика школа, а отступать некуда. Лиам прошептал ещё что-то ободряющее в том ключе, что у звероморфа и ночное виденье получше, чем у них всех (ну, за исключением Скотта, понятно), и двигаться бесшумно его учить не надо. Спасибо, теперь бы самому во всё это уверовать.       Спальни преподов находились преимущественно в правом крыле третьего этажа, за исключением спальни МакКоя, соседствующей с его кабинетом и соединённой с ним внутренней дверью. Другая дверь из кабинета вела в лабораторию. Так что - сами они могут надеяться, что их в этой тёмной нише совсем не видно, но на самом деле она не такова размерами, чтоб в ней смогли убедительно спрятаться пятеро. Если как раз сейчас Шторм выведет из спальни малая нужда - ещё неизвестно, кто на своей шкуре будет оперативно проверять, правы там эти этологи или нет. А если нелёгкая вынесет отца? Нет, об этом лучше не думать точно.       Дверь, увы, поддалась. Ну, с другой стороны, не то чтоб он так уж хотел опробовать в деле Сарину пилочку, которая, как уверяла хозяйка, к простейшим дверным замкам подходит отличнейше. «К шпингалетам не подходит вообще ничего. Если когда-нибудь двинусь мозгом настолько, чтоб стать преподом - амбарный замок буду вешать».       «Вы ж не дети малые» — сказала Сара, когда ещё действительно пыталась их отговорить, когда Лиам ещё не заразил и её этим групповым сумасшествием. Ну, как сказать… Вообще-то страшно было так, как должно бы лет в 5, но в 5 и даже в 10, когда он крался в темноте на кухню за конфетами, так сердце не колотилось. Ну, мать наорёт, ну, отец подзатыльников надаёт… Неприятно, но переживаемо. Кто будет лезть в бутылку из-за каких-то конфет. А не, в те же 10 лет было дело и посерьёзнее. Чёртова кассета, которая, согласно ожиданий от её содержания, могла обернуться знатной взбучкой. И чёртов Скотт, хорошо хоть, его вытянувшаяся рожа, когда увидел, что на кассете записи боксёрских матчей, как-то компенсировала… Но да, он же и крайним остался, не ту, видите ли, кассету взял… В темноте, в родительской антресоли, когда эти самые родители спят менее чем в двух метрах, ему как раз было до того, чтоб пристально изучать каракули на бумажной наклейке…       А эта чёртова рыбалка и вовсе была всего два года назад, воспоминания ещё свежи. И опять Скотт, его идея. А выкрасть из отцовского шкафа удочки, ночью выбраться из дома и вдвоём дойти до озера - это, скажем прямо, не то же самое, что спереть несколько конфет из припрятанных для завтрашних гостей. Тут можно схлопотать такую выволочку… Ещё неизвестно, от кого больше - от отца или от матери. Скотт, скотина, опять же всю дорогу вещал, что риск делает любое удовольствие слаще - ну да, когда авантюра благополучно завершается, пожалуй, действительно так кажется…       Окно выходит не на лунную сторону, да и наполовину зашторено, так что не будь он звероморфом - затею уже можно б было считать провалившейся. Нет, она и так провалиться ещё может - кровать стоит у дальней стены, с этого ракурса её загораживает высокий, увенчанный полками компьютерный стол. Да, это что угодно, но не «возвращение в детство». К 10 своим годам он, слава богу, наизусть знал, где что в доме может скрипнуть, брякнуть, покачнуться невовремя. Карту мог бы нарисовать. Вот какого б чёрта этому столу не стоять с противоположной стороны. Этого вполне хватило б, всё и отсюда было б видно. Вздохнув, Чарльз сделал шаг. Не услышал его - и немного приободрился. Ну действительно, когда он благополучно выберется отсюда, он будет вполне горд собой и где-то в глубине души благодарен тем, кто не позволил ему технично слиться… Где-то очень в глубине, конечно, там же, где и ответ, почему он до сих пор не убил этого чёртова Скотта, тем более что его затеи кончались провалом чаще, чем при его самоуверенности это должно б было быть.       Быть старшим братом это вообще проклятье - мало того, что ты как бы по умолчанию отвечаешь за этих выродков, которых ты, между прочим, не просил рожать, ты просто по факту больше прожил и уже знаешь, что испытывать судьбу не только весело, но и чревато. Впрочем, и от своей сути далеко не уйдёшь тоже. Меньше б его это бесило, если б одна сторона его существа - та, что необходима для выживания в патовых ситуациях и которая наступление этих ситуаций нередко обеспечивает - не пребывала в таком неудержимом возбуждении. Звероморф может быть приличным мальчиком, может, говорила мать. Пока на ногах стоит ещё не очень уверенно. А вот как начал ходить и тем более бегать - всё, запасайся валерьянкой, в конце концов, ты сама это выбрала, претензии кидать некому. Да, хорошо б было, если б этой стороны в нём не было. Совсем, ни капельки. Просто послал бы Скотта нахрен, ну, то есть, самого в эту чёртову спальню чёртова Уортингтона. Нет, может, и не послал бы, зачем говорить даже самому себе то, в чём вовсе не уверен. Если звероморфа так легко взять на слабо, почему чистого человека должно быть сложнее? В конце концов, эти вон там, приятного бонуса бессмертия не имеющие, тоже рискуют получить молнией под задницу. Хоть какое-то утешение, да.       Если ты в таких мелочах рисковать не готов, говорил падлюка Скотт, то как ты вообще жить дальше собираешься? Что будет, когда жизнь потребует от тебя риска для чего-то важного? И ирония в том, что вот сейчас это работает. Что-то должно работать… Чем-то надо самого себя подбадривать, кроме того соображения, что другой на его месте давно б споткнулся и загремел в этой темнотище, как Уортингтон вообще…       Чарльз застыл, охваченный первым в своей жизни настоящим ужасом. Уортингтон - тоже звероморф. Не то чтоб он действительно как-то забыл об этом, но видовые различия реально застили глаза и мозги тоже. Глубокого взаимопонимания и дружбы между птероморфами, аниморфами и прочими, может, и не было, но оснований для пренебрежительного отношения не было тоже - свои преимущества найдутся у каждого, и ещё вопрос, чьи круче. Практически ни одного звероморфа нельзя генетически возвести к какому-то одному виду животных, говорил МакКой, ну, кому рассказывал, в их генокоде можно найти что-то от псовых, что-то от виверровых, и немного даже от медвежьих. Так вот - зрение многих птиц острее человеческого, и хотя крылья у Уортингтона лебединые, ничто не мешает его глазам иметь качества глаз ночных хищников, сов или ястребов. И сейчас он, категорически не спящий, полулежал и смотрел прямо на непрошенного гостя. Чарльз не мог бы сказать - то ли он успел уловить отблеск того весьма скудного света, что здесь всё-таки был, в этих глазах, то ли почувствовал их взгляд своим звериным чутьём, не идеально, как выяснилось, работающим. А в следующий момент зажёгся ночник у кровати - мягким, призрачным зеленовато-золотым светом, но сейчас он был сопоставим с хорошим софитом. Чарли щурился и думал о том, что выражение «как нашкодивший щенок» звучит ни хрена не смешно.       — Ну? — прозвучало откуда-то со стороны софита.       Он потёр глаза тыльной стороной руки, пытаясь поскорее примирить их с резкой сменой освещения и размышляя, насколько смешно и жалко это выглядит и насколько это меньшая из его проблем. Что сказать, дать дёру - поздно, затягивать молчание до бесконечности или надеяться, что учитель сочтёт его сновидением и уснёт обратно - глупо.       — Хоулетт, не тратьте своё и моё время, вам это не поможет. Пока я размышляю, кого первым мне поднять с одра - вашего отца, директора или миссис Вагнер, у вас ещё есть шанс как-то меня умилостивить. К примеру, поведав, какая неотложная причина привела вас в мою спальню в… — Уортингтон, видимо, сверился с часами, — четвёртом часу утра. Что-то мне с трудом верится, что вы не могли уснуть, не поделившись со мной впечатлением, которое произвела на вас античная поэзия.       — М-мистер Уортингтон, не надо никого будить, пожалуйста…       Скотт, сволочь, обязательно скажет, что уж он бы придумал, что наболтать. Находясь не здесь, вообще не проблема придумать что-то гениальнейшее и остроумнейшее. А вот он, чувствующий себя так, словно это его застали полуголым, не нашёл иного варианта, кроме как сказать правду. Правда, говорит директор МакКой, лучше уже тем, что не приходится запоминать, кому что наврал. Ну ладно, полуправду. О ждущих в коридоре друзьях-товарищах решил не упоминать, и так достаточно паршиво, упасть в преподавательских глазах ещё ниже успеет как-нибудь потом.       Уортингтон скомкал подушку и прижал её к раскрасневшемуся от хохота лицу.       — Как я сплю? — фыркнул он, отдышавшись, — вы пришли, чтоб увидеть, как я сплю? Нет, МакКой определённо должен бы одобрить такую… естественнонаучную любознательность… Хорошо я сплю, Хоулетт, хорошо. Адаптировался за столько-то лет. Никакие ваши старания - а вы, видит бог, в этом плане талантливей год от года - не могут отнять у меня священное право на здоровый сон. Здоровый, но чуткий, Хоулетт, имейте в виду…       Глаза к свету уже вполне привыкли, и долго держать взгляд виновато опущенным в пол Чарли тоже не мог - выучки не было, родители во время воспитательных сцен всегда требовали смотреть в глаза.       — Простите, сэр. Я надеялся, что буду достаточно осторожным, чтобы не разбудить вас…       — Я всё же надеюсь, ни вы, ни кто-либо ещё - не будете. Не люблю, когда меня застают врасплох. Никто не любит. Да, Хоулетт, крылья - это не во всём удобная вещь. Спать на спине с ними невозможно. На боку - ещё можно, но не слишком удобно. А сидя, как птицы, не позволяет человеческая часть физиологии. Могли бы и сами догадаться.       Аниморф как бы невзначай посматривал на полуприкрытую левым крылом грудь ангела, вспоминая, что, кажется, только у людей и птиц есть такая штука, как ключичная кость, и пытаясь вспомнить, какие там кости у птиц воздухоносные, и если это ещё какие-то, кроме собственно костей крыльев, то неужели такую аномалию у Уортингтона не заметили ещё в раннем детстве.       — Всё равно, крылья - это очень здорово… Сэр, — в конце концов, раз уж он всё равно здесь и самым позорным образом попался, пропадать - так с музыкой, — а это правда, что раньше вы их ненавидели?       Лицо птероморфа стало очень серьёзным.       — Я по-настоящему завидую мутантам, никогда не ненавидевшим свою мутацию.       Вот так парой фраз разговор, и без того не обещавший быть лёгкой приятной беседой, поворачивается в какое-то совсем уж печальное и рискованное русло. Но и остановиться Чарли уже не мог.       — Да, сэр, понимаю. Но понимаю, если речь идёт о чём-то таком… тяжёлом для самого человека и для всех. Ну, как… как то, что было у нашей матери. Или вон у Жа… Мэл. Но крылья, сэр… Разве человечество с пещерных времён не завидовало способности птиц летать, не обожествляло эту способность, не мечтало её обрести? Столько сказок и легенд…       — Если уж мы говорим о фольклоре, Хоулетт, то ты мог заметить, что победа над смертью тоже была заветной мечтой человечества, но к чьему-либо восстанию из могилы относились обычно прохладно.       Чарли, может, и хотел возразить, что в честь одного такого новое летоисчисление ввели, но не решился - история культур всё-таки поле Уортингтона, никак не его. Как бы не получилось, что сморозил он с умным видом какую-то несусветную глупость.       — Я вообще не жду, что ты поймёшь, ты рождён и воспитан мутантами. Ну, мутантом и бывшим мутантом, но это дела не меняет. Ты с детства знал, кто ты есть, ты воспринимал это как такой же фактор жизни, как то, что ты мальчик, что у тебя чёрные волосы, что тебе столько-то лет. Конечно, ты знал, что относишься к меньшинству, к которому у большинства… сложное отношение. Но всё-таки, всё-таки. Тебя окружали люди, которые знали, кто ты, любили тебя таким и могли объяснить тебе… всё.       — Разве ваши родители не любили вас, сэр? — Чарли вздрогнул, внезапно восприняв пол таким холодным, словно снова он крался той самой проклятой ночью за той самой проклятой кассетой, и проклиная свой язык.       Уортингтон заёрзал - локоть затёк, пора было переменить позу, а сесть в кровати для птероморфа не самая тривиальная задача, нужно удобно переместить крылья.       — Любили, конечно же, любили. Я единственный сын и наследник, если ты не в курсе. В этом-то и была самая большая проблема. Я далёк от того, чтоб идеализировать твою семью или чью-либо ещё, везде свои проблемы есть. Но ты должен уже знать, любовь не всегда согревает, защищает и созидает. Иногда она калечит - и я не веду сейчас речь о болезненной зависимости или скрытом и явном насилии. Родители рожают своих детей, чтоб видеть своё продолжение на земле. Из поколения в поколение повторяется, что дети не являются копией родителей, и не должны являться, тогда не было бы никакого развития. Но понимая и принимая это отличие, родители хотят, чтоб их детям было хорошо. Чтоб они были здоровы, успешны, счастливы.       — Счастливы их счастьем, да, понимаю. По этой теме у многих найдётся, что рассказать… Практически у всех.       Теперь растрёпанные волосы Уортингтона бросают тень на его лицо, отчего глаза его кажутся больше и печальнее.       — Мой отец понимал, что я не его копия. Что меня больше влечёт литература, чем юриспруденция. Он мог с этим смириться, но не мог сделать вид, что не хотел бы иного. Но я, я не мог принять. Мне хотелось быть похожим на своего отца. Быть достойным его, приносить ему радость и гордость. Потому что… потому что естественно бунтовать и скандалить, когда твои родители глухи или жестоки, или чего-то тебе не дали. Но мои мне дали всё, о чём только можно было мечтать. И о крыльях я не мечтал, да, в голову не пришло бы. Мне не претило смотреть на себя их глазами, я хотел этого…       — И всё-таки, — Чарли вздёрнул подбородок, — эти глаза были слепы. Они бросили вас один на один с проблемой, которая была слишком велика для вас. Быть может, она была велика и для них, но родители они, а не вы. При всей своей любви, заботе и гордости как-то ведь они посеяли в вас сомнение, что вы будете принят… со всем, что отличает вас от них? Ежедневно любуясь на ваши успехи, как-то ведь они умудрялись не замечать ваших нечеловеческих мук? Как вы вообще выжили… — Чарли смешался, не в силах подобрать слова и, в этой наступившей паузе, начиная осознавать, что говорит и насколько переходит все рамки субординации, но учитель, кажется, понял, о чём он.       — Ускоренная регенерация - знакомое тебе, полагаю, явление. Правда, оно же подтачивало моё душевное равновесие. Не так больно было спиливать эти чёртовы крылья, как уже знать, что это только временная мера, что это не сделает меня нормальным, ни один чёртов раз не окажется эффективнее предыдущего. Поэтому я в итоге однажды и спалился, да, это неизбежно должно было произойти…       Бегущие по коже мурашки были всё нестерпимее, Чарли зябко потирал то одну, то другую ступню о голень.       — Как же вы… преодолели это, сэр? Как вы отказались от…       Ладно и гладко прилежащие друг к другу перья матово сияли в свете лампы, было совершенно невыносимо не то что говорить, а даже думать о том, что этой божественной красоты могло не быть. Что она могла перестать быть. Это как убить Санта-Клауса. Чудовищно, нелепо, ничем не оправданно. Ничем.       — Просто… Я увидел небо.       — Небо?       Уортингтон усмехнулся.       — Да, я потом думал, что, может быть, располагайся эта чёртова лаборатория в подвале - всё могло получиться. Но 20 этаж… Не каждая птица пролетает за этим окном. И я почувствовал… ведь я никогда уже там не буду. Никогда не брошусь вот в это ослепительно-голубое. Откажусь, не воспользовавшись, не почувствовав, и птицы с небес будут смотреть на меня с недоумением… даже птицы этого не поймут. Наверное, да… Нужно было посильнее оторвать меня от земли, поднять на как можно большую высоту, чтобы я увидел, осознал. Вспомнил, кто я такой.       И наконец получилось перевести дух, и холод вроде как отступил. Как хорошо, что обошлось… Что этого ужасного, кощунственного всё-таки не случилось. Наверное, ещё многих можно понять в этом решении, как маму. Но Уортингтон - он должен был отказаться. Как хорошо, что он отказался.       — Сэр, простите, ради бога…       — Что такое, Хоулетт? Твоё любопытство ещё не вполне удовлетворено?       — По правде говоря, да. Понимаете, я думал… ну… я пытался представить… если можно, я хотел бы увидеть, как они растут. То есть, то место, где они соединяются с телом. Это сложно представить, глядя только на птиц.       Позже он много думал о том, что если б он не был совершенно выбит из колеи, попавшись вот так постыдно и глупо - он никогда не произнёс бы этих слов. Но если раз сглупил - то почему не сглупить ещё, прямо сейчас хуже о тебе думать уже не будут. Между собой-то они совершенно естественно хвастались, у кого что есть и как оно действует - то есть, после того, как человекорожденные окончательно осознавали, что здесь этим принято хвастаться, они тоже как-то втягивались, они принимали эти странные правила общежития, пусть и с некоторыми заминками и пробуксовками. Но одно дело его сверстники и совсем другое - преподаватели. Даже самые молодые преподаватели. Потому что сколько б они ни зубоскалили - за этим зубоскальством несомненно были и уважение, и даже страх. Но в глазах птероморфа запрыгали весёлые бесенята, это он своим звериным зрением видел совершенно чётко. Вероятно, Уортингтону самому хотелось перейти с напряжённой и трагической ноты к чему-то такому, глупо-подростковому.       — На, погляди. Естественно-научный интерес надо поощрять, говорит МакКой. Благо, сам он такового больше не вызывает… В принципе, у меня где-то есть фото. Вагнера просил сфотать, когда стало просто интересно. Знаешь, довольно сложно самому рассматривать собственные лопатки. А уж производить над ними какие-то манипуляции… Но хрен-то я их сейчас быстро найду, да и комп включать… Тупо вообще, когда есть оригинал, да?       — Простите. Я не хотел пугать. Я сейчас уйду. Только не включайте свет!       Урсула опустилась обратно в кресло-мешок - всё произошло очень быстро, в считанные секунды, и вот сейчас, с запозданием, до неё докатился испуг. Просто шарахнувшаяся тень, чьё-то дыхание, грохот стеллажа… Действительно глупо было сидеть без света. Могло быть хуже. Сердечный приступ мог кто-нибудь схватить.       — Нет-нет, лучше пойду я. Библиотека всё-таки не моя собственность, именно мне не следует тут находиться.       Она сразу поняла, кто перед ней. Ник Ривз, летучая мышь. Посещать занятия в обычное время для него было сложно, чтобы не сказать - мучительно, но иногда, предпочтительно в пасмурные дни, он это делал - заходил сдать выполненные работы, взять новое задание, забрать переполненную карту памяти из диктофона, который на уроках включали для него преподаватели или кто-нибудь из одноклассников. Она слышала в общих чертах о его особенностях и не могла представить, как он при этом вообще умудряется учиться. И… зачем, свербела на задворках сознания совсем уж неправильная, нехорошая мысль. Где и кем он сможет работать? Где вообще ему может найтись место, кроме как здесь?       — Да, да, конечно, — он неловко посторонился, — но всё же вы пришли сюда зачем-то, может быть, лучше мне придти позже, когда вы уйдёте. У меня вся ночь впереди. А вам ведь нельзя находиться наедине с кем-то противоположного пола, ещё и ночью.       Уже готовая проскользнуть мимо, она остановилась от этих слов.       — Спасибо. Нечасто кто-то, кто не приходится мне единоверцем, проявляет внимание к моей вере. Доброе внимание, я имею в виду.       — Ну, как я понял, у людей с добрым вниманием вообще сложности. А против мусульман бытует сильное предубеждение. Ну, понятно, есть тому основания, но никому не понравится отвечать за более агрессивных собратьев.       Пропади оно всё пропадом, но чего ей сейчас меньше всего хотелось - это уходить. Ни он, ни она в ночной час не ожидали встретить в библиотеке собеседника (хотя она, если честно, могла ожидать, но она слышала, Ривз старается выбрать время попозже, иногда прямо перед рассветом, чтобы, по возможности, не пересечься с каким-нибудь засидевшимся старшеклассником), но если эта встреча состоялась - зачем-то ведь она была нужна? Люди не встречаются просто так. И в его интонациях меньше всего ожидаемого как будто раздражения к помехе на пути к занятиям. Наверное, ему всё-таки не хватает общения, ввиду того, что оно сильно затруднено разными с большинством учеников режимами. И вдобавок ещё, так сразу разговор коснулся именно того, что занимало сейчас её мысли.       — Отвечает, конечно, каждый сам за свою совесть, — кивнула она, — перед богом. Но пока мы живы, никуда не денешься, мы отвечаем и перед миром друг за друга. И каждому приходится думать, какую репутацию он создаёт своему народу или своей вере. Что может сделать для того, чтоб эту репутацию улучшить.       — Ну уж это вряд ли, — Ник тем временем двинулся к своей цели, стеллажу аудиокниг, — всё было сделано задолго до нас.       Нужно было что-то решать, и Урсула решила.       — Может быть, я могу вам чем-то помочь в занятиях?       Предположение было со всех сторон глупым - в густом мраке (окно в полутора метрах, затянутое газовой шторой, конечно, пропускает сколько-то лунного света, и он немного бликует на полированных и стеклянных поверхностях, только благодаря этому здесь можно как-то ориентироваться) она едва видит силуэт Ривза, неуверенно переминающегося перед стеллажом. Чем она поможет тому, кто с помощью летучемышиной эхолоции ориентируется тут куда лучше её, и в стеллаж, обнаружив её, врезался единственно от неожиданности? Уже помогла, тем, что не включила свет, слишком резкий для его глаз, в редкие визиты на занятия скрытых за тёмными очками.       — Всё-таки, — продолжила она, наверное, больше для успокоения себя, чем для него, — мне кажется, здесь нет тех, кто подумал бы о нас дурное, здесь не такие люди, не разделяющие этих условностей, мы никого не приведём в смущение. А бог получше мирских глаз видит, есть в нас что-то дурное или нет.       — Тогда вам, наверное, лучше включить свет. Без света вы не сможете. На некоторых книгах нет шрифта…       — Но ведь свет вам неприятен?       — Да, неприятен, но первое время, когда включите, он будет неприятен и вам, так ведь? А потом вы привыкнете. А я просто не буду смотреть на лампу.       Поколебавшись, она всё же шагнула к столу, над которым серел венчик торшера. Да, со светом лучше. Со светом их могут заметить, ну хотя бы из окон тех спален, которые выходят на эту сторону, и будет хороший нагоняй (ей, понятно, Нику-то официально разрешено бродить ночами), но в то же время - то, что они не таятся по-серьёзному, по-настоящему - наверное, немного в их пользу?       — Вы совсем не видите при свете?       При включенной лампе она немного лучше разглядела его, чем во время того единственного случая, когда он приходил на урок при ней, чтоб сдать свою работу. Если б не глаза с аномально суженными зрачками - заподозрила б она, что с этим мальчиком что-то не так? Встрёпанные соломенные волосы, редкие веснушки - почему вообще они есть, если он практически не видит солнца? - ямочка на подбородке. Ну да, заподозрила бы, когда увидела, как его уши, крупноватые, пожалуй, и странноватой формы, подрагивают и поворачиваются…       — Я видел бы, может быть, довольно неплохо, если б в раннем моём детстве меня берегли от яркого света, — он объясняет терпеливо и охотно, и от этого и тепло, и больно - как часто тех, кто чем-то болен, угнетает необходимость объяснять свою болезнь, — но никто не знал о моей высокой чувствительности к солнечному свету. Свет обжёг мне сетчатку. Теперь глаза защищаются от разрушительного для них света, видите? Зрачки сужаются даже при таком незначительном свете, как этот. Это хорошо на самом деле. Хуже б было, если б они не сужались уже. Так мне объясняли. Я лучше вижу в сумерках, но всё равно вижу в основном силуэты. Вижу, где источник света, где тень. Ориентируюсь я эхолоцией.       — То есть, вы не видите обычный текст на бумаге, но могли бы видеть? — она села обратно в кресло-мешок, а он опустился на стул перед столом, в полутора метрах от неё.       — Может быть, не знаю. Я не думаю об этом, просто чтобы не расстраиваться. Я не помню своё младенчество - ну, как правило, никто не помнит - но папа говорит, я всё время плакал и прятал лицо от света. Мне больно об этом слышать, жалко папу, ведь он не знал… Я не вижу написанного текста. И не вижу вашего лица. Только силуэты. Форму, благодаря эхолоции. Грустно.       — Ну, не думаю, — она поёжилась, от этого неуместного облегчения, что он не замечает, разглядывает она его или нет, — что нужно извиняться, будто вы этим меня обделили. Мне тоже не представить, что значит ощущать всё на расстоянии. А плохо во всём этом на самом деле только одно - что не всё можно перевести на Брайль или в аудио. Книги ладно, а фильмы, картины… Такая большая библиотека, а аудиокниг один стеллаж.       — О, тут вы не правы, — смущённо улыбнулся он, — здесь очень много всего. Просто они занимают меньше места. Компактны. А грустно на самом деле то, что кто-то скажет - «Посмотри» - на что-то для него важное, а потом впадёт в неловкость от того, что я не вижу это так, как он. Но ведь это нормально, большая часть людей зрячи и они именно смотрят, и для их общения это важно. Потому не так уж плохо, что я живу в основном ночью, когда все спят, не хочу кого-то смущать. А вы здесь зачем? Если сидели без света - значит, не занимались. Случилось что-то плохое? Вас кто-то обидел?       Хотя он держал в руках диск с какой-то аудиокнигой, было уже ясно им обоим, что это время не для учёбы, а для разговоров. Урсула уже имела некоторое представление, что слепые, разговаривая с кем-то, могут не смотреть в лицо - им обращать к чему-то переднюю часть головы вообще ничего не даёт, они поворачиваются ушами. Ник не исключение, у него центры генерации и распознавания ультразвука связаны с ушами.       — Ну если только я сама себя. Как раз думала о том, что одни и те же вещи могут и объединять, и разъединять. Вот хотя бы этот платок.       — Вы имеете в виду, что из-за религии на вас смотрят косо?       Урсула вздохнула.       — Рада б сказать что-то иное, но - да. Можно, конечно, сказать себе, что всё это не важно, понятно ведь, что важнее… Но… дело даже не в том, что обидно. Просто хочется что-то изменить. Хочется, чтоб люди видели то, что так ясно вижу я. Дома, в Хармони, я сталкивалась с непониманием, немного привыкла… Но всё-таки, вот эта история с Айшей… это заставляет меня чувствовать себя совершенно бессильной.       Он кивнул. История настолько не была тайной, что и он что-то должен был об этом слышать. Ну, Азиля Нурмухаммада позавчера слышали, наверное, даже мертвецы на кладбище Салема. И это воспоминание сдавливало грудь острой болью, хоть Уортингтон, не переодетый «для визитов» то ли потому, что был выдернут с урока, то ли сознательно, в порядке психологического оружия, популярно и объяснил скандалисту, что свои децибелы он может адресовать АНБ — именно в их заботливые лапы попадёт Айша, если от неё отступится школа… Разве такие легко успокаиваются? Бог знает, что он может натворить.       — Ужасно так говорить, но нам повезло, что это её дядя. Что её отец умер. Айша говорит, он таким же был. По американским законам всё-таки спрашивают мать, где жить и учиться её ребёнку. Теперь, наверное, он будет давить на неё - на мать Айши, то есть - чтобы она разорвала договор… Он действительно надеется увезти Айшу раньше, чем до неё доберутся военные. Он безумец.       Ник вздохнул. Он не стал говорить чего-то вроде «всё будет хорошо» - слишком очевидно, что это «всё хорошо» малореально.       — Ну, что вы, действительно, можете сделать, если он вообще никого не слушает? Что вы ему скажете?       Она покачала головой ещё горестней.       — Хуже всего то, что мне нечего сказать Айше. Сперва она думала, что у меня какая-то похожая ситуация, ещё более строгие родители. А теперь она смотрит на меня… Нет, не враждебно, но… Так, как будто я нанесла ей удар. Как будто тем, что я ношу платок, я поддерживаю то, от чего она страдала. Но ведь она страдала от того, что её семья слишком жестока, а не потому, что этого действительно хотел бог. Но у меня нет ответа, почему миллионы людей страдают, если бог на самом деле хочет, чтоб они были счастливы. Я просто ношу платок, но получается, я этим поддерживаю терроризм, дискриминацию женщин, насилие, религиозную нетерпимость… Нельзя так просто отмахнуться от этого. От того, что я выгляжу как те люди, которые приезжают на Запад от войны и везут войну с собой. Мне говорят - вот есть же люди, которые носят европейскую одежду, дружат с христианами и атеистами, отправляют детей в колледжи и не считают, что от этого перестали быть мусульманами. Незачем мне это говорить, я и так это знаю. А Айша говорит, что ей просто не хватает смелости сказать, что она не верит, но она этой смелости научится. И я не знаю, что сказать. Сказать её дяде Азилю, что это они, самые близкие люди, отвратили её от веры, а не какая-то подозрительная по их мнению школа? Или ей сказать, что хиджабы, побои и насильственные браки не равны исламу? Для него я ненастоящая мусульманка, для неё - слишком настоящая, поэтому любые мои слова бесплодны. Вот от чего действительно и больно, и страшно.       — Но… вы ведь не виноваты в том, что вы с рождения живёте в Америке, где другие законы, и ваши родители не такие, чтоб причинить вам вред?       Урсула зябко обняла себя за плечи, хотя в библиотеке было вполне тепло.       — Да бессмысленно это говорить, и не в этом вообще дело. На самом деле все родители способны причинить вред, если верят, что это благо. Тут что, не у большинства такие? Какая разница, что для одних это отправка к какому-то старику куда-то в Египет, а для других - укол от мутаций? Какая? Только то, что мы уже давно привыкли считать браки по решению семьи злом, а борьбу с особенностями человека пока ещё не совсем?       — Ну это всё-таки не одно и то же. Особенности бывают разные, иногда такие, которых лучше б не было. Я не про себя даже, я не представляю себе, чтобы я не чувствовал волны, и не хотел бы этого лишиться даже в обмен на обычное человеческое зрение. Но когда особенность становится уродством, беременем, ничего не даёт, а только лишает? Есть ведь люди, с рождения сумасшедшие… тут не подойдёшь с одной меркой. Нам-то хорошо… главное не говорить кому-то другому, что ему-то хорошо, потому что мы не знаем на самом деле, хорошо ли ему.       — Но ведь это правда, — проговорила Урсула тихо, только слух летучей мыши и мог различить, — мне хорошо… Хотя на самом деле - мне совсем не хорошо. Мне паршиво. Именно потому я здесь сижу, а не потому, что всем здесь плевать на какие-то средневековые условности. Потому что мне кажется, что всё рушится, и если даже ни один камень не попадёт по мне - мне будет больно, потому что эти камни должны быть прекрасным зданием, а не грудой обломков. Айша спросила меня - а если б мои родители поступили так со мной? И моя честность лишает меня последнего её доверия. Потому что я сказала, что это б были не мои родители, и я б тогда была не собой, и значит, Я не могла б поступить так или иначе…       — Ну так это правда!       — Да, это правда, но она звучит как «я жила в других условиях и мне тебя не понять». Она звучит так, что только и можно ответить «тебе-то хорошо», что означает «ты мне ничем не поможешь». Я должна как-то оправдаться за тот ужас, что был в её жизни и за то, что его не было в моей, но передо мной сейчас ужас не меньший, только ей я не смогу объяснить этого. Потому что дело даже не в том, что моя мать - американка, и куда-то увезти меня и к чему-то принудить даже через её труп не вышло б, не стоит недооценивать даже труп моей мамочки. Дело в том, что мне действительно хорошо говорить. Если б мои родители выбирали, за кого мне выйти замуж, это б совершенно точно не разрушило мою жизнь. Потому что я просто знаю, что они ничего б не сделали мне во вред, да.       — Это, конечно, прекрасно звучит, а как же любовь?       Она пожала плечами.       — Я б полюбила его. Я не могла б не полюбить того, кого выбрали мои родители, потому что они любят меня и не сделали б меня несчастной. Потому что это нормально, вообще, быть согласными в самых главных вещах. Почему вообще любовь должна быть вопреки родителям или обществу? Да, так часто бывает, но всё же это не обязательно. Но мои родители считают, что выбирать должна я сама, ведь мне жить с этим человеком и тогда, когда их не станет, они просто рассчитывают на мою разумность, а я считаю, что их одобрение важно, ведь моя разумность может мне и отказать. Моя мать когда-то полюбила - моего биологического отца - и ошиблась. Да, она сумела пережить эту ошибку и встать на ноги, но ей хотелось бы, чтоб я в такую ситуацию просто не попадала, а мне хотелось бы не доставлять своей матери переживаний. И я даже не собираюсь говорить, что мать Айши по-своему её любит - хотя это так, хотя сперва она и была согласна на этот брак, всё же потом предпочла отправить её сюда, и теперь главное - чтобы она не переменила решение… Просто у меня всё иначе. У меня не было того, что могло б всерьёз поколебать мою веру, не считать же, что насмешки одноклассников над моим платком, действительно, могли. И теперь я могу только бессильно наблюдать, как теряет веру она, и нет никого, кто мог бы остановить это, и я тоже не такой человек…       Ник сочувственно качал головой, и Урсуле было больно от этого сочувствия, потому что он не мог понять всего. Всего она и не сказала, не могла сказать. Что, по странной иронии, у них с Айшей и способности схожие - это он, конечно, знает. Только она не показывает зрительные иллюзии, она обыкновенный гипнотизёр. Может заставить человека что-то сказать или сделать - надолго, конечно, взять кого-то под свой контроль не получится, сил не хватит, но как-то выживать ей это помогало. Но её отец… Её мать, когда приезжала сюда оформлять Айшины документы, лаконично прокомментировала, что он «умер, потому что был стар». В какой-то мере это соответствует тому, что они узнали позже - да, был, Айша была его самым младшим ребёнком, и вероятно, по возрасту он уже не очень хорошо себя чувствовал, не всегда твёрдо стоял на ногах, однако не мог отказаться от того, чтоб контролировать качество работ по строительству третьего, мансардного этажа (вся огромная семья Нурмухаммад планировала поселиться вместе). Мог он, действительно, просто сорваться однажды вниз? Такое и с более молодыми работниками случается. Но могла Айша приказать ему сброситься вниз? Не подозревает ли что-то такое её дядя, называющий её семейным проклятием? И не подозревает ли что-то такое же даже её мать, не потому ли она переменила изначальное решение, что не хочет потом услышать от той семьи, что отдала им убийцу, или боится, что Айша в сопровождении дядей не доедет живой? И таких мыслей, которые чернее ночи, держать в голове совершенно не хотелось, только и выкинуть никак не получалось… 17 лет назад, март       Чип Кросби степенно макал кусочки хлеба в горячую жижу тушёнки и закусывал этим набранную в какой-то забегаловке картошку в фольге. Стакан водки стоял поодаль, ждал своего часа. Стаканом водки Чип имел обыкновение начинать всякий приём пищи и заканчивать, то есть это был второй из стаканов. То есть, с обыкновением на самом деле получалось когда как, но конкретно сейчас никаких оснований для ограничения в желудочных утехах не было. Несмотря на это, было заметно, что чувствует себя Чип всё-таки не в своей тарелке. Пожалуй, не так просто заставить нервничать 80-килограммового детину, внешний облик которого вполне соответствовал его послужному списку, но обстоятельства способствовали. Может, и рад бы он был найти кого-то, на кого переложить распоряжение главаря, но нет таких, да и главарь не поймёт. Вот и придётся Чипу ближайший месяц провести в маленькой гостеприимной компании мутантов. Компания-то, может, и маленькая, и гостеприимная не совсем уж в переносном смысле, но он-то тут против них будет один. Иметь дело с этой братией раньше ему пару раз случалось (да есть ли на свете такие, кому вообще прямо вот не случалось), но никогда так близко, и никогда ему не предстояло среди них жить.       Но случилось то, что случилось.       Саблезубый сдержанно обещал, что ещё съездит туда-то и тряхнёт там кое-кого, хоть Майк Часовщик, собственно, главарь балтиморской братвы, и клялся-божился, что лично он тут ни при чём, как его информировали, так он ему, Саблезубому, и передал, не упуская ничего, вплоть до междометий. Ну, в принципе-то, и зачем бы Часовщику на такую подставу идти, с учётом, что двое его ребят на операции полегло - это б хрен с ними, не самые ценные были ребята, но в числе-то освобождённых его человек был только один, и тот такой, что и без него б сто лет обошлись, даже и тем выбывшим ни разу не замена. Так что где-то, видимо, на более высоком уровне обставили их всех, информатором, сказал он, уже занимаются, информатор тоже на Библии клянётся, что сам в шоке, но Саблезубый на всякий случай обещал подвезти тому информатору ещё каких-нибудь священных книг, а то что-то не вполне верится. Понятно, тут хоть бы на ком злость сорвать, друг на друга-то уже проорались, дальше орать без толку. Факт есть факт - 12 щей в том автобусе было, из них ни одного мутанта. Две недели подготовки, сутки жопы морозили в засаде, 12 трупов (считая одного из освобождаемых, вот уж свезло бедняге) - и ради чего? Нет, эти гаврики были в основном не в претензии (за исключением одного, который, оказывается, садился-то спецом, весточку кое-кому в Аттику передать, другими путями уже пробовали, тоже не свезло бедняге…). Один хмырь из Майами аж в ноги упал почему-то Мине, клянясь в благодарности по гроб жизни, потому что по всему выходило, что гроб его жизни там, в Аттике, и будет. Это был единственный мало-мальски туз в компании, прочие - два угонщика, три мошенника на кредитках, два зачинщика пьяной поножовщины, в результате которой в паре Нью-Йоркских заведений стало, кстати, немного спокойнее, один алкаш, по пьяному куражу въехавший в полицейскую машину, и даже один брачный аферист. Пабло Боксёр чуть не перестрелял эту публику с психу. Так что на фоне некоторых Мина даже не сильно и психовала. В общем-то, решением вопроса, что теперь делать с разновозрастным, разноранговым и в сложных отношениях между собой и с Балтимором состоящим преступным элементом - пусть решает Часовщик, на то у него голова большая. Вашингтонские ему, может, и кстати пришлись, а майамские, к примеру, нахрен не упали. В то же время, не отпускать же их на все четыре стороны - сдаваться они, конечно, не пойдут, а куда пойдут? Раз уж так им, дуракам, свезло - только сейчас понять, что это не они, а на них засаду готовили, и она б блестяще удалась, если б не пара технических накладок, то лучше судьбу не искушать и лишних зацепок копам не давать.       Вот и поручено было Чипу, как самому на сей счёт мастеровитому, из тех, кто на свободе и под рукой, заняться совместно с ребятами-мутантами изготовлением удостоверений для тех, кто в этом нуждается. Как-то надо жить и делать дела, даже когда копы на пятки наступают. Ну и заодно помочь этим мутантам с перебазированием в другую дыру, с точки зрения Часовщика понадёжнее. Потому что дорожники уже кому надо капнули, это Пит Минога совершенно точно сказал, есть у него там контактики… Саблезубый примелькался. Вообще хороший вопрос, почему Саблезубый, со своей специфической внешностью, ещё не знаком полиции всей Америки, ну да ладно. Важно то, что Саблезубого за что притянуть - всегда есть, хотя бы за какую-нибудь драку в баре, сроду он таких аттракционов не пропускал, а если вместе с ним накроют и всё гнездо… Это, внезапно решил Часовщик, и им невыгодно. Отдуваться за героическую и бессмысленную авантюру придётся всем вместе.       Чип был каким-то разбавленным мулатом, на его довольно светлой коже татуировки выделялись очень ярко. У него было две отсидки за плечами, в обоих ему накидывали за драки с сокамерниками и распространение наркоты и порнушки, про недостачу пальца на левой руке говорили разное - что отрезали, когда попытался кинуть, кого кидать не стоило, что откусил бультерьер какого-то туза, с которым он сцепился врукопашную, что сам на спор отрезал. До сих пор считалось, что боится Чип только Часовщика и ещё пару кадров того же ранга и рода занятий, да и вслух он, пожалуй, не признался бы, но сейчас он точно предпочёл бы быть где угодно, да хоть в тюрьме… Хотя не, в тюрьме сейчас ихнего брата тоже хватает…       Новое место Часовщик выбрал, конечно, на славу, во всю мощь своего больного воображения. Арестовать там кого-либо из них малореально, потому что до лета туда и проехать не получится без вездехода, а лучше танка. Построили эту деревеньку на 5 домов какие-то сектанты, возжелавшие ухода из греховного мира с его электричеством, телевиденьем, алкоголем и сексом, таких в 20 веке много было. Вели тут какое ни есть хозяйство, молились, постились и яро опротестовывали любые попытки муниципалитета привести в порядок дорогу - нам тут чужаков не надо, мы ваш греховный мир покинули и вы в наш не лезьте. Оставалось разводить руками - религиозные права и свободы нужно уважать, нравится нам это или нет. Особенно уважению способствует недосягаемость затерянной среди лесов и болот деревушки.       Век бы верёвочка, конечно, всё одно не вилась, но, на беду, заехали туда раз молодая и поддатая компания на внедорожнике, колесившая по цитадели свобод в поисках приключений. Вырваться удалось двоим, и добравшись до ближайшего полицейского участка, они порассказывали такоооого… Инспектор, благо, был и так седым, легко его не проймёшь, и первым делом, грешно сказать, рука потянулась вызывать ребят из службы заселения в помещения с мягкими стенами, но хоть ребята и дичь несли, но несли складно. Послал патруль, на том же внедорожнике, ребята помолились, за упокой душ патруля, однако сержанты вернулись. Правда, через трое суток и с тем же цветом волос, что и начальник, но вернулись. Последние живые сектанты предпочли самоубийство сдаче - резонно, пожалуй. А освидетельствование и расчистка оставленного ими наследия ещё месяц, что ли, заняли. Саблезубый говорил, по мотивам этой истории потом даже фильм сняли и рвался собратьям по зимовке его показать. В общем, меккой для любителей трешовеньких историй местечко по труднодосягаемости опять же не стало, а вот для пересидки компашки находящихся в федеральном розыске самое то. Если сможем туда добраться, скалился Саблезубый. Да ещё сможем потом оттуда выбраться, пробубнил под нос Чип.       Чем ближе к переезду, тем нервяков становилось больше у всех - болела чепрачная Хильда, умудрилась схватить воспаление лёгких. Годы скиталась - чего-то всё нормально было, а тут вот, на тебе. Саблезубого просто трогать лишний раз боялись - на третьи сутки бдения у лежащей под капельницей собаки он огрызался уже на любой косой взгляд. Благо, Чип был парень сообразительный, и по движению бровей Алекса понял, что с бодрыми сборами сейчас лучше вообще повременить - сроки, может, и поджимают, но легче пережить несколько новых седых волос, чем несколько новых дырок в теле. Так что сядь, Чип, прижми жопу, кроссворды вон поразгадывай, раз уж какого-нибудь навороченного антибиотика с собой припереть не догадался.       Хильда умерла как раз в тот день, который был назначен для переезда. И только на следующий день к сидящему молчаливым страшным истуканом Саблезубому подошла Мина с бутылкой пива.       — Послали кого не жалко, что ли?       Мина в ответ промямлила, что никто её не посылал, просто утешать тут никто не мастак, да и она тоже, Саблезубый всё равно охарактеризовал спутников и по матушке, и по батюшке, откусил с бутылки крышку и отправился искать, во что упаковать собачье тело. Хоронить где-то здесь отказался наотрез, и действительно сделал остановку у широкого перелеска по дороге. С собой взял только Сальму, прочие остались провожать взглядом сутулую фигуру с печальным грузом и плетущуюся следом понурую собаку, волокущую в зубах венок, сплетённый из еловых лап и той самой мишуры.       — Может, оно и глупо, конечно… — пробормотал Чип, — но понять тоже можно, привязываешься и к собаке, бывает. Если так уж говорить, животные получше людей. Говорить не могут - но и нож в спину своими словами не воткнут.       — Мы-то просто вспомним, что все там будем, а он… у него по-другому немного.       Алекс ничего не сказал. Саблезубый вообще не тот человек, что готов к выражению сочувствия, ни сейчас, ни когда-либо, а в пустоту вещать - какой смысл? Вздрогнул, конечно, когда послышался из лесочка далёкий вой - по лицам спутников понял, что не ему одному. Сальма, наверное…       Вообще же если спрашивать Мину, было ли ей страшно отправляться в такое место - то да, было. Через что б ты там уже в жизни ни прошёл и чем бы ни был пуган - изоляция от внешнего мира недаром используется как мера наказания.       — Был подростком, — усмехнулся Эйб, будущий их сосед, которого за некую эпичную заслугу разыскивали теперь не только полиция, но и пара конкурирующих группировок, ввиду чего его, буквально в последний момент, и решили спихнуть им на поруки, — думал, чего так ноют те, кто попадают на необитаемый остров? Это ж мечта, пожить без этих дебилов вокруг… А когда в одиночке посидел - понял…       Упоминание, что Эйб сидел в одиночке, тоже, в общем, не добавляло бодрости духа. В одиночку просто так не садят. Вид у Эйба, конечно, не очень зловещий - лет ему где-то под 50, а телосложение не назовёшь худощавым, пожалуй, даже с жирком, волосы редеют, видимо, поэтому побрился налысо - говорят, помогает. Но улыбочка такая… вот так и хочется попросить, чтоб лучше не улыбался. С такой улыбочкой обычно представляют, как кишки на люстру вешают.       В дороге, правда, больше прочих параноил, что сверху их убежище разгадать как нефиг делать.       — Свежие колеи-то по свёртку и через поля - нисколько не палевно, да! Осталось только транспарант по приезде растянуть: «Эй, мы здесь!»       Может, поэтому периодически машина останавливалась, Саблезубый выходил и лопатой набрасывал снега из сугробов под деревьями на колеи, вблизи б такая маскировка никого не убедила, а с вертолёта будет вполне сердито, а может, так и задумывал изначально. Но дать Эйбу этой лопатой по лысине тоже порой угрожал. Тем более что если б этот хмырь, разглядев попривыкшими глазами сидящую на вещмешке Саблезубого и порыкивающую Сальму, отреагировал ещё более бурно - точно остался б с вещами на обочине, а так заткнули достаточно оперативно, и даже без рукоприкладства.       Так что да, страшно. Для уверенности, что Алекс и Саблезубый являются ей надёжным тылом, она всё-таки недостаточно тупа. Необитаемый остров в море грязи, где она будет заперта с двумя уголовниками… нет, тремя, Саблезубый тоже считается. Алекс, может, какие-то их дурные помыслы на подлёте и изловит, но из каких соображений с нею поделится, а не с ними в долю войдёт? Но кучи вариантов, куда можно отправиться вместо этого острова, у неё хоть как нет. Надо обзавестись документами, надо разработать дальнейшую стратегию - несмотря на все последние обломы, да, потому что если принять эти поджопники судьбы как окончательное её решение, то можно просто покупать верёвку и вешаться в ближайшей заброшке. Надо дожить до весны. До полноценной весны…       — Вот в таких местах люди крышей и едут, — удовлетворённо крякнул Эйб, когда между расступившимися деревцами зачернелись крайние строения сектантской деревеньки. Их, строений, было немного. 5 жилых домов, из которых один пришёл уже в совершенную негодность, два туалета, один курятник, один сарай с инструментами и одно загадочное строение, которое, как позже объяснил Саблезубый, сбив с двери амбарный замок и всё внутри разведав, было баней. Сектантов на момент заселения было 40 человек. Кажется, 8 человек в весьма скромных размеров доме - это как-то лиховато. На самом деле всё было ещё печальнее - центральный дом был особым, служа также храмом, основное его пространство занимали молельное помещение и алтарь. В небольших келейках по обе стороны жили главарь секты с женой и сыном, только они считались достаточно чистыми, чтоб жить при храме. Позже высокое разрешение было также дано ещё одной женщине.       — А кого было больше, баб или мужиков? — Чип спрыгнул в радостно чавкнувшую грязь, обильно продёрнутую сухими космами травы.       — Баб.       — Продуманно.       — Вот уж не спеши с заключением, большинству тех баб было от 40 до 60, так себе малина. Всё дело в том, что бабы как-то больше склонны утешения в религии искать, такова их натура. Однако ж и мужики, как видишь, от этого не свободны.       5 домов, а жить негде, ворчал Эйб, волоча огромный, в половину его размером, моток кабеля. Да уж увы, не разгуляешься. Выбрали один из «женских» домов, как самый дальний от подобия дороги и как самый идеально сохранившийся. Даже окна целы, подумать только.       После входа сразу кухня - махонькая, так ведь, чай, не ресторан. Полкухни печь, возле неё даже немного дров сохранилось. Рядом шкаф со всей невеликой посудой - на каждую жительницу полагалось по миске, кружке и ложке. Для готовки две кастрюли, форма для хлеба, один нож, один половник. Это чисто поужасаться спартанским условиям быта, никто эту посуду наследовать не собирается. В середине - люк в полу, в подпол. Эйб сразу про склад трупов что-то брякнул, но кольцо потянул - это сектанты могли жить без электричества во славу Господа, а нам генератор монтировать, как раз Саблезубый с Чипом его выгружают. За кухней - общая комната, почти целиком занятая длинным столом с двумя массивными уродливыми подсвечниками, напротив - окно, забранное плотной тёмной шторой, по обе стороны - по две двери в келейки жительниц. Келейки как кладовки, три кровати по трём стенам и в середине сундук под вещи. Матрасы и шмотьё сразу вытащили - что моль пожрала, что крысы. Потом вытащили и сундуки, дерьма крысиного там килограммы. Хоть повернуться стало можно. Каждому по комнате хоть как не получилось бы, а из одной комнаты Чип распорядился вытащить все кровати - тут будет лаборатория. Стола не было, стол пришлось сколачивать тут же из обломков одного из сундуков и прочего дерьма, на стены приколотили несколько полок. Ну потому что в гостиной делать это совсем не вариант, сам Чип и жрать и спать посреди всяких реактивов умел и практиковал, а другим бы не позволил. К тому же в келейках окон вообще нет, для проявки, к примеру, самое то. Притащил два стула, остался доволен и пошёл за всяким своим хозяйством. Алекс с Миной вытащили лишние кровати из остальных комнат и теперь ходили, искали всякие сносные доски, чтоб сделать шкафы или полки для шмотья. На улице Саблезубый и Эйб выкладывали по грязи настил - переть холодильник и прочее разное, увязая едва не по колено, вообще не в кайф. На том, что осталось от крыши «храма», сидели какие-то птицы и хриплыми скрипучими голосами обсуждали происходящее, Сальма в долгу не оставалась. Дом-храм хоть и больше по площади, но там вообще не вариант - крышу тогда ещё, кажется, частично разбирали, чтобы добраться до одного из трупов, двери были вынесены при штурме, кто б их обратно ставил… Саблезубый заглянул туда, сказал, что много где, конечно, жил, но здесь - не будет. Да и всё равно там планировка не для жизни, две жилые комнаты всего. Хотя размером малость побольше. Ну и можно б было алтарную часть переоборудовать, если б не крыша, да…       Да, жизнь ожидалась весёлая - чуть не подрались в первый же день. Везение на грани фантастики - воду из системы, когда дом опустел окончательно, кто-то догадался слить, и трубы в одну из морозных зим не порвало. Эйб тут же кинулся искать вёдра - наполнить, с тем, чтоб натопить печь и прогреть дом, Саблезубый напомнил, как кое-кто параноил в дороге, а теперь, видимо, решил привлечь федералов внезапным дымком, так что обогреватели и никаких гвоздей, Эйб парировал, что дизеля-то тоже не залейся… Порешили, что топить иногда будут, выбирая наиболее нелётную погоду. Так-то, ещё надо придумать, как разместить чёртову спутниковую тарелку…       Ладно, с электрикой было немеряно возни, но это всё были решаемые проблемы, которые были решены. Лампочки повесили, розетки прикрутили, и даже рабочее место Чипа уже частично смонтировали. Но что в печень поразило и Чипа, и Эйба - это отсутствие в доме какого-либо подобия санитарных удобств. Мылись прежние обитатели, значит, в бане, и перспектива следовать их примеру не пугала только Саблезубого, которого вообще мало что в жизни пугало, а прочих немного напрягало, ну, то, что в этой бане отсутствуют не только освещение, но и окна. Бросать туда кабель вариант был не очень - метров 7 потребуется, баня стояла на противоположном конце дворика, и стоило ли так задрачивать, если они тут, мягко говоря, не на века.       — Будем с факелами ходить, — заржал Эйб, — и по двое, один моется, другой факел держит. Малютке вот не повезло, кто ей-то факел подержит? Нет, я ни на что не намекаю…       — Вот и не намекай, — оскалился Саблезубый.       Лыба с лица Эйба сползла, когда он рассмотрел ту баню изнутри.       — Это… что… она изнутри не закрывается? Только снаружи?       — Ага-а.       — Что за дичь? Нахрена закрывать баню снаружи?       Саблезубый, который в дороге успел рассказать спутникам не всё, что знал из истории этого места, охотно пояснил. Уход за бренным телом был у богоискателей не особо в чести. Ну то есть понятно, что необходимо, но - ни боже мой не сверх необходимости. Созерцание даже собственной наготы, мол, может зародить греховные мысли… Непонятно, правда, чего тут можно было насозерцать при свече… В целях непозволения пастве отвлекаться от очищения души на очищение тела руководитель сразу установил правило - в баню только через него. Ключ на руки, естественно, не давал - приходил, открывал и дежурил снаружи, чтобы никто другой даже случайно не приблизился и в какой-нибудь грех не впал, а если какие-то неотложные дела дежурить ему мешали - бестрепетно запирал баню, ну, а окон, опять же во избежание подглядывания, нет. Совершенно непонятно, как, с таким режимом, там никто не угорел.       — Маньяк, — изрёк Алекс. Эйб не был столь лаконичен и цензурен.       В принципе, скрёб затылок Чип, горячую воду можно сцеживать из труб, если топить. Но в лохань, предназначенную, видимо, для стирки, лично он не влезет, да и никто не влезет. Ну и холодной воды в доме, конечно, нет. Вода для всех нужд - и умыться из примитивного рукомойника, и приготовить, и посуду помыть - таскалась вёдрами из колодца, покосившийся журавль которого возвышался посреди двора. Отлично просто.       Туалет, правда, был ближе - за домами, на краю перелеска, отделяющего двор от одного из полей. Точнее, туалета было два - мужской и женский, соответственно за женскими домами и за мужскими. Было единодушно решено этими условностями пренебречь. Состояние ближайшего, правда, не внушало совершенно никакого оптимизма - крышу сорвало ветром, внутри был приличный сугроб и доски как-то угрожающе хлябали. Такой смерти не хотелось что-то никому. Ну, даже варианты есть - ходить по двое, обвязываться страховкой, ходить через весь двор до второго туалета или выкопать новый. Четвёртый вариант предложил Чип - использовать в роли туалета сени соседнего дома, где провалился пол. Бросать кабель, опять же, идея, мягко говоря, сомнительная.       — Кой чёрт сортир-то в доме не сделать?       — Шутишь что ли? Это ж осквернение. По Библии сортиры полагалось за поселением делать.       Кажется, Эйб пробормотал под нос что-то вроде того, что в тюрьме-то было б ещё ничего…       В общем, приехали на рассвете, а очухаться смогли только к вечеру. Распаковали быстрый перекусон, добрались и до нахватанных Саблезубым по пути газет… Распаковали по пиву.       — Да, классно они вас обставили, — прокомментировал Чип, и никто на него не вызверился, тем более что сказано это было без злорадства, скорее сочувственно.       Нет, за кого можно было и порадоваться. За новоиспечённую чету Марко, то есть. Их отпускали. Ну не прямо совсем - под домашний арест по сути, и выплатить государству предстояло столько, что О’Рейли, за время судебных разбирательств расставшиеся со всеми сбережениями, встали перед перспективой продавать дом и с вероятностью влезать в долги. Но всё-таки, пожалуй, лучше тюрьмы. И то верно, зачем какой-либо тюрьме так почём зря увеличивать себе статистику смертности…       А прочих развезли ещё до их блестящей акции. Тихо, тайно. Множителя - аж в Техас, Мистик - в Калифорнию, Саймона - в Нью-Йорк. В первую же ночь по прибытии Саймон покончил с собой.