Звёзды злодеев

      В окно светила луна. Светила не прямо, а так… искоса, на излёте. Ровно и хватало этого света для того, чтоб обозреть обстановку. Ну в смысле, если б кому-то другому пришло в голову обозревать её среди ночи, обитателям-то комнаты флегматичное бледное светило для этого не обязательно. Пикетт, урод, первые месяцы в школе любить стебать на тему, не воют ли они на эту самую луну… Ничего, потом отучился…       Так что сон не шёл не из-за света, и не из-за не улёгшегося адреналина. Очередная серия нудного философского сериала «почему птицы спят сидя, а Уортингтон нет» была в самом разгаре. Уже сочинение по этой теме писать можно (не приведи господь, конечно, такие темы сочинений).       Получается, у Уортингтона – шесть конечностей. Вроде бы очевидный факт, такой же очевидный, как частично раздвоенная пясть у их кровной линии, а как взрывает мозг. Ну да, одно дело на биологии слышать, что крыло это тоже конечность, и другое дело, когда это Уортингтон. Шесть конечностей… ну жесть же.       Наверное, люди потому и додумались изображать ангелов так. С шестью конечностями, ага. Так-то мысль человеческая в мечтах о полёте и другими путями шла – оперение на руках, Дедал и Икар, все дела… Но сложно ж сделать так, чтоб конечность была и хватательной, и полётной. Хотя, вон у рукокрылых получается же. Но рукокрылые преимущественно ночные создания, на роль ангелов почему-то не подошли. А почему? Вроде, ангелы в священных писаниях и по ночам ходили по тем или иным надобностям. Ну и птицы тоже бывают ночными. Совы вон… так себе ангелы-то… Почему предметом вожделения людей стали именно пернатые крылья? Потому что вниз головой спать не очень бы хотелось? Ну Уортингтону вон однако же не многим легче…       – Ты чего там ёрзаешь? – раздалось сверху, - дрочишь, что ли?       Жаль, запустить в него чем-нибудь физически неисполнимо, а лезть туда наверх, чтоб накостылять, влом. Надо завести какую-нибудь спицу, в жопу его тыкать…       – А что, нельзя? – огрызнулся, - семнадцать лет скоро, самое время дрочить, не?       – Да почему нельзя – дрочи на здоровье. На кого хоть?       – Скотт, твою мать, и из каких же соображений я тебе должен ответить?       – И твою заодно, - в том же тоне ответили сверху, - старшие братья ж это во всём пример, должен я знать, насколько дикий ты извращенец, или нет?       – Пошёл ты знаешь, куда?       Интересно, конечно, чего он сам-то не спит. Тоже спросить, на кого дрочит?       Скотт не спал по иной, менее внятной и уважительной причине. Ему было как-то не по себе. Нет, ничего странного после грандиозного провала его такой дерзкой и гениальной затеи, тут логично маленько взгрустнуть. Но дело было не только в этом. Что-то беспокоило его, свербело на границе сознания, и никак не получалось вытащить это что-то на поверхность, осмотреть и осмыслить. Что-то было не так. Но где, с чем… Сложно всё на стыке человеческого и звериного, да…       Да, думалось, глядя на безмятежно позёвывающего бывшего директора, не подойдёшь же прямо спросить, что за срочные дела не дали ему выспаться. Тем более что и нынешняя директор тут как тут, нарисовалась. Так что лучше вообще мимикрировать под обои.       – Видали новое расписание? – мрачно вопросил Алмонд, - фифе часы дали. По биологии.       – Так уж и дали, - проворчал Чарли, ковыряя вилкой одну и ту же противную спагеттину, которую с дурацкого упрямства хотелось именно наколоть на острый зубчик, - эта сама возьмёт всё, что надо.       – И как МакКой уступил-то… - послышался слева голос Пикетта.       – А чего б не уступил? Так-то, он давно уже зашивается. А физика всё-таки более его профиль…       Алмонд махнул приглашающе рукой, Чарли обернулся – неподалёку от их столика кружила с подносом Эшли, выбирая, куда присесть.       – А я точно не помешаю? А то вы тут что-то обсуждали…       – Мне лично симпатичные девчонки никогда не мешали, - Алмонд как-то даже слегка грудь выпятил, - за остальных, конечно, не отвечаю. А говорим о том, что тут всех касается, и тебя тоже – новой директрисе.       – А я что? – Эшли аккуратно присела с краю, рядом с Пикеттом было немного пустого места.       – Ну как – что. Человечка в мутантской школе. Вопиющее нарушение протокола. Вдруг мы все как начнём применять на тебе свои способности!       – Никакие протоколы не нарушены, - фыркнула соседствующая с Алмондом Жаба, - школа когда-то как совместная планировалась. Ну, в том далёком когда-то, в которое нам всем уже не вернуться. Другое дело, что нахрен оно надо. Родителей мутантов мы практически не видим, в общем случае они в принципе пытаются забыть, что у них есть дети. А эти сворачивали бы кровь регулярно. Даже не по вопросу безопасности, а так… вообще. Да, херня, что совместное обучение мутантов с немутантами практикуется в тысячах школ Америки, но ничего с этим делать не будут, потому что путнего ничего не сделаешь. Да и пока это нарушает наши права, а не их – это вообще не проблема.       – Да может, и хорошо, что не будут? – снова буркнул Чарли, - что они бы там придумали? Что-то иное, чем учреждение казарменного типа?       – Не гунди, - ласково оскалился Алмонд, - учреждение казарменного типа пришло сюда.       – А… - Эшли облизнула губы, - я, может быть, не в кассу скажу, но почему вы так сразу против неё настроены? Она же к работе пока не приступала, так? С чего вы решили, что она такой уж монстр? Ну то есть, все директоры немного, знаете… В моей школе была такая директриса! Никакой мутации, просто змея. И сколько слышала, других в принципе не бывает. Профпригодность такая, вот.       – Был в этой школе мировой директор, - Жаба отобрала у Алмонда схваченный им по рассеянности надкушенный ею кусок хлеба и отвесила смертничку подзатыльник, - во, кстати, видели вопрос безопасности? …тоже в невозвратном далеко. Ну не так чтоб она себя совсем не проявила. Во-первых, начнём с того, что она из этих…       – Да понимаю, - пожала плечами Эшли, вернувшись к дроблению котлеты, - от них мороз по коже у всех, не только у вас. Но в конце концов, она же, ну… одна из вас. Не может же это быть совсем не значимым фактором? Может быть, она потому и пошла… не то что сюда, а для начала к ним? Потому что это способ… ну, хорошо устроиться, если ты мутант. Никто не посмеет на тебя наезжать. А в дальнейшем, используя такое положение, можно чем-то помочь другим мутантам. Невозможно что ли такое?       – Вот это наивность, - хохотнула Жаба, забыв, что хотела сказать «во-вторых».       – Не, так-то соображение интересное, - хмыкнул Скотт, - хотя честно, я б на такое не пошёл. Не выдержал просто.       – Ну, скоро и узнаем, насколько она няшка. Хотя, ты – не факт. Так или иначе, тебя вернут родителям, потому что удерживать несовершеннолетнего без согласия родителей или опекунов незаконно и бла-бла…       – Жаба, ну!       – Что? Всего лишь правда. Тут никакие соглашения и положения в нос уже не ткнёшь, потому что она не мутант, и родителям на это соглашаться незачем, потому что она не мутант, а если с родителями реально что-то не так, то её по суду заберут в приют, обычный, человеческий, но точно не к нам, потому что, опять же, она не мутант.       – Жаба, - окончательно вспылил Алмонд, - ты не могла б не говорить так, словно Эшли тут нет?       – Ну я ж не могу всё время обращаться к ней! А сам сейчас что делаешь?       – Да не, она так-то права. Хотя мне хотелось бы остаться. Мне кажется, вы классные. Программа тут, правда, сложная, я, наверное, за год столько над книгами не сидела, как тут за пару дней.       – Ага, классные… Только у кого-то тут расизм по отношению к людям, да?       – Слушай, Джез, на, доешь кусок? Умереть не умрёшь, но заткнёшься на то время, пока откачивают. Нормально я к людям отношусь, у меня были друзья-люди.       – Алмонд, ты вообще с каких пор таким человеколюбивым стал? Ты забыл, как сам сюда попал?       – Сюда все примерно одним образом попали, кроме тех, кто здесь и родился.       – Точно. И в общем у них есть некоторые основания для этого самого обратного расизма. Отношение к кому-либо, Алмонд – это вопрос совести, по крайней мере, до тех пор, пока это отношение, а не действие. Ты же разницу между отношением и действием усваиваешь? Действие можно не совершать, а отношение это дело вкуса, характера и жизненного опыта, и это по щелчку пальцев не изменишь. Легко уважать чьё-то право любить кого-либо, сложнее уважать право не любить.       – Ты где таких слов богомерзких набрался? – искренне изумился Скотт.       – На уроках Уортингтона, - огрызнулся старший брат, - вам он пока имущественное право даёт, а нам вот темы уже посложнее.       – Тогда избавлю себя от продолжения, - Скотт забросил в рот последний кусок круассана, опрокинул остатки сока и принялся выбираться из-за стола, - мне это всё ещё предстоит в дальнейшем, не буду портить свежесть впечатлений.       – Самое лучшее, как думается лично мне, - улыбнулся Уортингтон, - это рассказать, под большим-пребольшим секретом, паре наиболее горячих ребяток. И всё, и наблюдать за цепной реакцией больших секретов. Здесь тебе и постепенность, не позволяющая развиться панике и балагану, и доверие сообщаемой информации, и некоторая гарантия, что это не будут обсуждать во всё горло в уши всевозможных незваных гостей – секрет всё-таки.       – И новые красочные подробности, - не удержалась Шторм, - от которых у меня поседеют последние волосы. Нет, вариант так себе. Во-первых, потому, что даже расчёт на непременное выбалтывание военных тайн может и не оправдаться – моя, например, насколько я её знаю, доверенный ей секрет будет самым банальным образом хранить. Если ты ей что-то расскажешь именно с таким посылом – можешь не сомневаться, об этом не узнаю даже я. Серьёзность и гиперответственность Анх иногда немного пугают.       – Аналогично, - кивнул Росомаха, - по крайней мере, со старшим. За среднего я б ручаться не стал… причём ни в ту, ни в другую сторону в равной мере. А Джона попросту остановит соображение, что ему никто не поверит.       МакКой покачал головой. Что и говорить, детишки умели все эти годы держать в тайне их тренировки, в том числе от менее вызывающих доверие сверстников. А поведать то, что нужно без лишнего шума разнести по школе, откровенному сплетнику – это вызвать, ну, некоторое недоумение.       – Хорошо, возможно, нам нужно отложить этот вопрос...       – До следующего покушения? – не удержался Росомаха.       – И такое не исключено, Логан. Но вообще-то покушения на ближайшее время тоже откладываются. Мне придётся ненадолго покинуть не только вас... Что хорошо в этой работе и статусе, как я успел понять — свободный график - это работает в обе стороны. Можно целую ночь просидеть, можно целый день не появляться.       – Решать проблему с Эшли Джордан? - по тону было понятно, ни в какое положительное решение не верится.       – Очень надеюсь, что по пути удастся и это, но вообще-то командировка масштабнее. Нет, Логан, тебе собираться не надо, я б с огромным удовольствием вообще ни без кого школу не оставлял. Но без помощи Алекса я, боюсь, не обойдусь.       – Санта-Мария?       Не то чтоб учителя-люди не считались достойными доверия, доверие-то годами безупречной работы они заслужили. Скорее, никто не рассматривал их как способных помочь — с ерундой и так как-нибудь справимся, а в серьёзные проблемы не имеющих способностей втравливать просто бессмысленно.       – А другого переводчика для поездки в Мексику я за вечер, боюсь, не найду.       Выражения всех устремлённых на него взглядов были сейчас примерно одинаковы, становилось ясно, что без самых общих объяснений его из кабинета просто не выпустят. Ксавьер положил на стол две распечатки газетных вырезок, в содержании которых не уловил бы связи абсолютно никто — одна на испанском, о территориальных спорах некоего сеньора Трехо — предпринимателя, с некой сеньоритой Медина — рыбачкой, вторая — семнадцатилетней давности, о дерзком побеге из тюрьмы некоего Джеймса Мердока...       В коридоре Скотт наконец настиг свою цель — Айшу Нурмухамммад.       – Надеюсь, ты никуда сейчас не спешишь. Потому что у меня разговор на миллион баксов, которых у меня, к сожалению, нет... Где мы можем перетереть без лишних ушей?       Лично с его точки зрения, портил Айшу не большой нос и не густые, жёсткие, норовящие срастись брови, а вечно настороженное выражение лица. Свою раздражающую всех, начиная со старшего братца, самодовольную лыбу он носил сознательно, гордо и старался менять на что-либо иное как можно реже. Бесит многих, да. Что поделаешь, жизнь вообще бесячая штука.       Из ближайших сейчас свободным оказался кабинет истории. Скотт скользнул взглядом по череде президентских портретов на стенах, вздрогнул, вспомнив, как отец застал его за попыткой прилепить Бушу-старшему пиратскую повязку на глаз. Нет, их фанты после этого не стали менее жестокими, просто попадались они теперь реже, во всяком случае, он. Айша села за ближайший стол, скрестив руки на груди.       – Ну?       Он собрался с духом. Видит бог, иногда и ему это требуется.       – В общем, мне требуется твой дар.       За дверью было тихо — кажется, здесь сейчас толочься некому, все рванули в столовую, перед сдвоенной химией требовалось подкрепиться всем, включая саму Уилсон. Он вообще-то тоже не отказался бы, если б не более важные проблемы сейчас.       – Это даже занятно, Гиена. Что вы такое задумали, что не можете обойтись своей обычной компанией?       Прозвищем своим Скотт гордился и даже немного досадовал, что выбрал его не сам — но, впрочем, должны же иногда гениальные идеи приходить ещё в чьи-то головы, кроме его. Мало кто мог догадаться, но он испытывал некоторую слабость к тому, кто как его произносит. Вот Айша произнесла очень интересно — словно некий ранг, осведомлённость о котором она показывала.       – Ничего такого. Он мне нужен для себя самого. Вот ты можешь внушить человеку что захочешь... В смысле, заставить его сделать что ты захочешь, так? Короче... Ты можешь меня загипнотизировать? Ну, наверняка ты слышала о такой штуке, как регрессивный гипноз, так вот — подобная херня в твоих возможностях?       Что ещё здорово — время на ахи и удивления она тратить не стала, хотя вопросов, это очевидно, у неё море.       – По правде — не знаю. Никогда не пробовала. До сих пор никто сам не просил его загипнотизировать, уж не знаю, почему.       – Ладно, попробовать ты готова?       Айша прищурилась.       – А ты? Не боишься, что я тебя заставлю сделать что-нибудь такое, о чём ты пожалеешь?       – Можно подумать, без моего позволения ты это не могла б. Никто тебя даже не заподозрил бы — я регулярно творю что-нибудь такое, о чём по идее надо потом жалеть.       – Ну, раз ты такой рисковый — какие проблемы вообще, в крайнем случае у нас ничего не получится и разойдёмся лечить разочарование.       Место, говоря откровенно, одно из самых неудачных из возможных. Для облегчения вхождения в гипнотический транс человек должен устроиться как можно удобнее. Но в библиотеку с её кресло-мешками сейчас соваться нечего и думать, там наверняка хоть кто-то есть, в спальню, хоть свою, хоть Айшину — вообще сомнительная идея, ворвётся кто — может, Азилю Нурмухаммаду сразу звонить и не кинется, таких уродов тут всё-таки нет, но сплетен и больных фантазий точно не оберёшься.       Регрессивный гипноз, ворчал как-то отец, копаясь в недрах кладовки, должен предоставляться каждому живущему наряду со всеми конституционно закреплёнными правами. Жить без такой хозяйственно необходимой штуки совершенно невозможно. Так вот вернулся в памяти в нужный период — и точно выяснил, куда положил эти сраные запчасти. Скотт в тот момент благодарил всех росомашьих богов, что ничего такого Конституция пока не предоставляет — лишнее отцу знать, что это не он эти запчасти неведомо куда забесил...       14 лет — неподходящий возраст, чтоб жаловаться на память, но увы, есть то, что вспомнить совершенно невозможно — потому что вспомнить можно только то, на что обратил внимание, на чём споткнулся глаз или какой-то другой орган чувств.       Это состояние накатывало на него мягко, постепенно, какое-то время ему казалось, что ничего не происходит, он точно так же сам пытался заставить себя вернуться в ту ночь, как сейчас под методичными и серьёзными командами Айши. Пока в один момент не понял — он действительно видит, он действительно стоит сейчас в объятом мраком маккойском кабинете, прекрасно понимая, что на самом деле сидит в пустом кабинете напротив сосредоточенно сдвинувшей брови одноклассницы. От этого осознания захотелось восторженно взвизгнуть — кажется, странное и невозможное желание в состоянии гипноза, но впрочем, он ведь этого не сделал.       Айша никогда подобным не занималась, но довольно хорошо знала, о чём речь, и действовала, можно сказать, профессионально — задавала вопросы так, чтоб по возможности никак не исказить извлекаемую из глубин памяти информацию.       – Что ты видишь вокруг себя, Скотт?       Он дотошно перечислял обстановку директорского кабинета, стараясь не обращать внимания на заворочавшееся в груди разочарование — пока ни один предмет, ни одна деталь даже отдалённо не звякнули в унисон этому тревожному звону, не показали, что он где-то близко к тому, что его беспокоит.       – Что находится за этой дверью, Скотт?       На самом деле, конечно, он этого не знает — в спальне МакКоя он никогда не был, максимум, что иногда захватывал его взор — это округлая складка длинной голубой шторы.       – За ней спит доктор МакКой.       Вот оно! Вот оно, звякнуло! Скотт почувствовал, как участилось дыхание, как распускавшееся было разочарование сменилось другим чувством — лёгкой пока ещё паникой, что вот сейчас он разволнуется и утратит необходимый для гипноза настрой, проснётся.       Зачем, зачем Айша спросила это? Она сама не смогла потом это объяснить.       – Сейчас?       – Да! - он распахнул глаза, белый потолок, карусель президентских физиономий, затёкшая от жестковатого стула задница — всё это навалилось, вызывая ощутимое головокружение, но это было ничто в сравнении с тем, что он вытащил оттуда, из смазанных темнотой и адреналином воспоминаний, - чёрт бы меня побрал, Айша, я слышал его дыхание! Либо в его спальне, непонятно, почему, спал не он, либо... кто же тогда сидел за его компьютером?       На лице Айши отражение его шока удивительным образом уживалось с удовлетворением от того, что поставленная цель была достигнута.       – Я даже не знаю, который вариант занимательнее и имеет больше далеко идущих следствий... но надеюсь, что узнаю. Рада, что помогла тебе, Гиена, - она поднялась из-за стола, - теперь подойди.       С долей исследовательского интереса оценивая движения не подчиняющихся ему ног, которые, тем не менее, он ощущал более чем полностью, Скотт подошёл, неловко покачнулся и прижался губами к губам Айши, благодаря каблукам примерно равняющейся ему по росту.       – Дааа, как-то даже отстаёт от имиджа.       – Ну и сволочь же ты, Айша, - выдохнул он, вернув контроль над губами и прочим телом снова.       Та приподняла брови в деланном удивлении.       – А что? Чтоб ты знал, я не шучу никаких шуток над теми, кто мне ничего не сделал. Но если человек говорит, что ничего не боится — чего б нет?       – Да то, что я и так тебя поцеловал бы. Вполне добровольно.       В ушах всё ещё звучали прощальные напутствия Уортингтона, что если они попадутся, не важно, по какую сторону границы, будет определённо плохо, так что лучше не попадаться. Дрейк снова буркнул, конечно, что от АНБшных корочек должна быть польза, и возражать ему не хотелось. Может быть, незаконное пересечение границы «неопознанным транспортом» и удастся оправдать некими расплывчатыми интересами национальной безопасности, и не такое ими оправдывали, но вот не вредно ли самой конторе будет узнать о том, что джет снова летает? То-то и оно, что вредно.       Александр Санта-Мария не задавался резонными вопросами, почему всё же не воспользоваться обычными авиалиниями. Раз не воспользовались — причины есть. Его мысли были вообще о другом. О том, что с учителями-людьми складывается странное положение — нет, недоверием это и с большой обиды не назовёшь. Скорее — их берегут. Как детей малых, а где-то, может, и больше. И о лёгкой досаде, что вопрос с Эшли Джордан планируется решать уже на обратном пути. Ведь, по его мнению, это вопрос более простой. Отношение к нему было взаимоувязано с первой обдумываемой мыслью — какие такие вообще проблемы с тем, чтоб оставить в школе человеческого детёныша, если два человека-учителя в ней работают давно и вполне благополучно? Если на то пошло, после всего пережитого не какими-то телекинетиками её пугать. Нет, он не склонен был слепо верить её рассказам, тем более что лично он их не слышал. Подростки способны присочинить, ещё как способны. Часто — потому, что настоящую причину не находят достаточно убедительной. Что-то там всё равно есть, и было бы любопытно узнать, что именно.       Было и то, о чём Санта-Мария старался не думать, ну, не слишком «громко». Это отношение к сидящему за штурвалом человеку с красными воспалёнными глазами, заставляющими размышлять, спал ли он в эту ночь вообще. То, из-за чего учителя-люди остаются в стороне, в неком внешнем круге — это вовсе не отсутствие способностей. Бывший директор и прочие верили, что обрели в этой эффектной оболочке своего трагически погибшего наставника, а он не то чтоб не верил — но вера, которая требовалась от него, была всё-таки иной. Он не был знаком с покойным профессором — читал некоторые его статьи, видел выступления, но на момент известных событий он был ещё старшеклассником, в его частной школе ни одного мутанта не было, вопрос был для него столь же абстрактным, как глобальное потепление. Он знал профессора как историческую личность, а не человека. Его никто не спрашивал, легко ли ему отождествить лицо на портрете с этим лицом в обрамлении рыжих кудрей, почему-то считалось, что для него и Ривза это должно быть легче. У Ривза, возможно, никаких проблем действительно не было, он был глобально поглощён в жизни двумя темами — музыкой и своим сыном, если бы профессор вернулся в облике зелёного гуманоида, он тоже только рассеянно кивнул бы. Размышлять, допускаются ли к службе в АНБ трансгендеры, действительно не самое продуктивное занятие сейчас. Где-то далеко внизу под пузом металлической птицы плещутся волны Мексиканского залива, и если их сейчас собьют... Шарящие по чёрной воде щупы прожекторов воображению рисовались хорошо, а прочие перспективы — не очень.       – Александр, - голос слева заставил его вздрогнуть от неожиданности, - вы ведь по образованию юрист. Почему вы ограничиваетесь преподаванием французского?       Пожатие плечами вышло не таким беспечным, как он надеялся.       – Хотя бы потому, что квалификация Уоррена выше моей.       – Однако практического опыта за его плечами куда меньше. Нет слов, справляется он блестяще, но если вспомнить, что настоящим своим призванием он считает литературу, и к тому же на нём пилотаж — было б попросту справедливым перераспределить нагрузку более адекватно.       – Я согласен, что нагрузка у меня крайне невелика...       – У Вагнера такая же, вы же понимаете, что не в этом дело. И если на то пошло, мы скорее пожертвовали бы французским. Уверен, вам говорили об этом и до меня.       Санта-Мария мрачно кивнул. Говорили, конечно. И сложно отрицать, что его отговорки были обтекаемы и малоубедительны.       Пелена облаков у побережья кончилась, внизу виднелись редкие огни Техаса.       – В моей юридической практике более чем солидный перерыв.       – В сравнении с Уортингтоном? Если говорить откровенно — его единственное преимущество состоит в более престижном учебном заведении. Да, если б у нас был кандидат с богатейшей практикой и огромным желанием учить детей-мутантов — вопроса бы вообще не стояло. Но у нас есть один — который учился юриспруденции без особой любви к ней, и второй — пришедший к нам после того, как получил «волчий билет» за защиту независимого профсоюза.       Человек молчал, созерцая ночную тьму над мерцающей скромной новогодней гирляндой приборной панелью. В этом неверном свете его смуглое лицо казалось более молодым, чем было на самом деле.       – ...или в этом и дело? Вы не можете простить себе того, что то дело вы проиграли? И теперь не хотите, чтобы ваше имя хоть как-то было связано...       – Тогда бы я отказался с вами лететь, разве нет?       Ксавьер улыбнулся и плавно повёл самолёт на снижение. Мы действительно пересекли государственную границу незамеченными, мелькнуло в голове то ли с облегчением, то ли с ещё большей тревогой — не огребут ли они неприятностей уже на месте. Всё-таки штат назначения по уровню законопослушности отнюдь не в топе, а как бы даже не наоборот. У кое-кого тут право на применение оружия и много на что ещё, но когда никакой совместной операции с местными силами правопорядка не планировалось, от этих прав толку немного.       – Вряд ли вы на самом деле полагаете, что я пригласил вас в качестве адвоката для сеньориты Медина.       – Да, насколько я понял, дела её плохи, и вряд ли американский юрист без всякого опыта разрешения имущественных споров их поправит.       Внизу уже виднелась россыпь прибрежных огней Рио-Гранде — густой сетью справа, по периметру Фалькона, и реже и сиротливей — ниже по течению.       – Стоило жить, чтоб узнать, что и в таких местах возможны какие-то территориальные споры*, - проворчал Санта-Мария, когда выпущенное джетом шасси ткнулось в звонкий мелкий гравий.       Было ещё темно, но где-то далеко над Мексиканским заливом разгоралось ало-оранжевое зарево. Ночь кончается, у катеров береговой охраны, не выловивших из воды никакого нарушителя, сейчас пересмена, а в окна школы уже стучатся первые лучи. Но это где-то там, а здесь за кустами креозота колышется жирная тьма — какая бывает только в полупустыне.       – Бюрократические казусы, доставшиеся нам в наследство от лет столь давних, что даже я не помню, - улыбнулся Ксавьер, глуша мотор, - вы действительно никогда не сталкивались с такими примерами, Александр? Как обсуждения мирного договора между Россией и Японией, смешные для телезрителя, не понимающего, какой мирный договор для стран, которые не воюют? Но когда-то давно — давно и для вас, и для меня — они воевали. Просто они забыли заключить мирный договор, понимаете? Или в тот момент это было слишком сложно. Прошло более ста лет, и каждому очередному поколению поднимать этот вопрос было слишком больно и сложно, в таком виде он и дошёл до наших дней. И всё ещё сложнее там, где несколько раз перекраивались государственные границы и менялись этносы... Неточность формулировок в документе двухсотлетней давности внезапно замечают в дне сегодняшнем, и обычно это не означает ничего хорошего.       Ветер, играющий болтающимися за плечами широкополыми шляпами, пах близкой рекой и подвяленными дневным солнцем травами, в покрытых сетью трещин камнях что-то шуршало, словно они прямо сейчас продолжали разрушаться.       – Это я понимаю, - Санта-Мария застегнул под горло ветровку — спустя несколько часов она станет постылым грузом в руке, но сейчас без неё было бы зябко, - сам не имел дела с такими примерами, но немало слышал. Время предельной дотошности и запутанности формулировок ломает жизнь более скучно, но капитально. Хотя древняя наивность и примитивность договоров — это не более чем иллюзия, что всё можно повернуть в свою пользу. Точнее, не иллюзия это для тех, кто имеет рычаги для поворачивания, мистер Ксавьер. В конечном счёте скучно и банально побеждает тот, у кого есть деньги.       Никаких возражений не прозвучало. Они молча шли в сторону ало-оранжевого зарева — идти совсем недалеко, тут, в общем, никакой проблемы не было с выбором места для посадки, единственно — всё же стоило поберечься от возможных глаз, а то можно было сесть и ближе к деревне. Светало всё несомненнее — как на проявляемой плёнке, проступали каменистый рельеф, эпичные, словно прямиком из вестернов, силуэты кактусов, редкие облака на небе. Периодически дорогу перебегало что-то мелкое, шустрое, не позволяющее себя толком рассмотреть. А чему-то более крупному и разумному жить в этих краях лет сто было незачем. Но поди ж ты, какой оптимизм вселяет в некоторых двуногих без перьев отсрочка кончины старушки Рио-Гранде.       – Вариант не становится подходящим от того, что он единственный, - вздохнул Санта-Мария, вытряхивая из своего ботинка очередной настырный камешек, - я сейчас представил, что, если бы я был провожатым в полном смысле. Мы давным-давно заблудились бы, а спрашивать дорогу у ящериц мои языковые познания не позволяют точно. Боже, храни спутниковую навигацию.       – Я прекрасно знаю, что ваша семья происходит из мест юго-западнее этих, - Ксавьер вернул телефон в карман, - а в забытых богом деревушках говорят не на испанском из учебников, а на диалектах. Но это всё равно больше, чем есть у меня.       – Прогулка по исторической родине оставляет чувство удовлетворения некоего морального долга, которого я никогда на себя не брал, но не позволяет понять, зачем этому сеньору Трехо втемяшилось лезть в такое место, откуда все нормальные люди бегут. Река длиннее, чем монолог киношного злодея, и на ней явно найдутся более подходящие места для этого самого рыбохозяйства.       – Потому что из подходящих мест это к нему — ближайшее, потому что когда-то, когда Техас ещё не был частью Америки, его предки владели землёй здесь, это было давно, потребовалось, полагаю, много всевозможных бумаг, но это явно предпочтительнее, чем вкладываться в долгосрочную аренду или тем более покупку, когда ещё не знаешь, выгорит ли твоё дело. И на своей земле действовать вольготнее, чем на муниципальной.       Бюрократический казус, да. Одна из тех вещей, которых формально быть вообще не может, однако они встречаются тут и там с печальной регулярностью. Предки Трехо жили здесь ещё во времена колониальные — всё равно сложно понять, зачем, да, водохранилищ тогда ещё не было, и вода по территории Тамаулипаска распределялась более равномерно, но думается, аграрным раем здесь не пахло и тогда. Видимо, такие уж были времена — сначала захватить, потом думать, зачем. Есть домыслы, что это положение у природного рубежа владельцы использовали самым логичным образом, за скромную мзду переправляя кого надо в какую ему надо сторону, но это только домыслы, тем более что во время очередных военных действий они эти края покинули. И, видимо, во время реформ 17 года их просто не смогли разыскать, а может, и не очень-то искали — всё внимание было сосредоточено на более плодородных районах, основные баталии разворачивались там. К тому времени индейская деревня, вытесненная с прежнего места фермерами, здесь уже была. Эхидо это всё-таки назвать нельзя было, выращивали здесь столько, сколько едва хватало себе на прокорм, и основным своим родом занятий жители вполне оправданно считали рыбный промысел. Но землю за ними закрепили по принципу эхидо, и права предков Трэхо даже и не нарушали в общем-то — одной границей граница их владений и была. Всё казалось нормальным на тот момент — Трехо вдоль берега Рио-Гранде, деревня — вдоль берега Рио-Эль-Аламо. Что этот угол, образованный двумя реками, однажды станет спорной территорией, никому и в дурном сне тогда присниться не могло.       – Если б ещё сеньорита Медина не сидела на этой земле, как некий прыщ, да.       Ксавьер кивнул.       – Старинная красота формулировок, иногда до стадии «от ручья на запад до трёх сосен» - кто бы думал о том, что эти сосны однажды истлеют, да и ручьи пересыхают. За прошедшие десятилетия рисунок обеих рек изменился, это вполне позволяет занять чужую территорию, искренне думая, что она твоя. На самом деле невозможно установить с уверенностью, пересекаются ли их территории, а спорить, которое право правее — то, которое старше, или то, которое относится к существующему сейчас государству, можно долго, но долго спорить не будут. Всё же, несмотря на свой скептицизм, вы ознакомились с материалами дела, и я благодарен вам за это. И мне придётся попросить вас ещё об одной услуге, ввиду моего незнания языка. Оставить этот вопрос на самотёк мы тоже не можем...       Санта-Мария пожал плечами. Судя по рельефу вокруг, всё более обогащающемуся растительностью, довольно скоро он получит разъяснение странному интересу к этому делу...       – Свежей прессы у нас ещё нет, - Росомаха возвёл на робко присевшую у стола Эшли взгляд уполномоченного по делам несовершеннолетних, - по правде, она у нас вообще нечасто бывает. Хвала прогрессу, это больше не обязательно — ещё очень давно, по некоторым веским причинам, я взял на себя обязанность просматривать по утрам новостные порталы. И так же давно меня сумели убедить не рубить с плеча, даже если очень хочется. Поэтому я хочу послушать, - он развернул экран к ней, - твои объяснения.       Эшли прищурилась, вчитываясь в мелкий шрифт полицейской сводки, рука Росомахи любезно крутанула колесо мыши — вверх, на фотографию. Ту самую, с пачки молока. Под заголовком, нижней строчкой которого было «опознан матерью». Она побледнела. У неё и так довольно бледная кожа, но можно поклясться, она побледнела.       – Доктор МакКой любому желающему может любезно объяснить, что микрочастица способна находиться в двух местах одновременно и даже в разных состояниях. Но я не доктор МакКой, а ты не микрочастица, Эшли. Этому должно быть более примитивное и очень скверное объяснение — и ты должна понимать, генетическая экспертиза прояснит, которая Эшли Джордан настоящая — та, что сидит передо мной или та, которую выловили из Делавэра. Назови мне хоть одну причину, почему я не должен позвонить в полицию прямо сейчас.       Вообще-то такая причина была — то, что они несколько дней занимались укрывательством несовершеннолетнего. Но маловероятно, что она прибегнет к такому аргументу — это всю её игру сведёт на нет. Это кроме того, что существовала небольшая вероятность, что она не играла. Можно ли доверять этому опознанию на все 100%? История знала до чёрта ошибочных идентификаций, и возводить пресловутое материнское чутьё в абсолют тоже нежизнеспособная наивность — в конце концов, можно ли отметать начисто вариант, что Сибил Джордан было удобно объявить свою дочь мёртвой? Если верить тому, что рассказывала вот эта, живая Джордан — то именно так ей и следовало поступить, мертвеца уже никогда не спросят о некоторой семейной грязи, а настоящий ребёнок не посмеет всплыть в эфире, возможно, никогда. Но чьему чутью Росомаха привык доверять, так это своему. И оно настойчиво твердило, что с ночной гостьей что-то не так. Что именно — он не знал, а натеоретизировать много что можно, но не нужно. Все что-то скрывают, не все невинные или поганые секретики вот так щекотят обоняние зверя, который не может назвать словом, что он чует, только уверен, что что-то нехорошее.       – Пожалуйста, не надо полицию, мистер Хоулетт...       – Не сомневался, что услышу это. А теперь хочу услышать всё-таки — почему. И увидеть тебя без личины.       Она пытается держаться, но даже склонив голову, продолжает чувствовать его взгляд и ёжиться под ним. Из-за столешницы её руки не видны, но можно не сомневаться, они стиснуты до онемения. Это вряд ли может увидеть обычный человеческий глаз — по её телу словно проходит рябь, она волнуется, и иллюзия ускользает из-под её контроля.       – Я не убивала её, если вы это хотите сказать!       Он не смог бы это объяснить — как среди равных по невероятности объяснений он нашёл верное, но он это сделал, и в сердце зверя теплилась скромная гордость тем, что вспомнил, идентифицировал.       – А почему я не должен этого говорить? Разве не логично, что ты назвалась этим именем именно потому, что знала, что его обладательница тебя не раскроет?       – Ничего я не знала! Взяла то, что очень запомнилось из новостей... Если её опознали... Если вы думаете, что я убила... неужели я не повредила бы ей лицо, а сидела и ждала, когда найдут тело?       – Звучит неподходяще для невинной овечки.       – А я и не она. Но говорить ужасные вещи — это одно, а делать — это другое. Я много чем нагрешила, но я не убийца, мистер Хоулетт.       – Если хочешь, чтобы тебе верили — для начала перестань лгать. Итак, как ты выглядишь и зовёшься на самом деле?       Словно капнули чернилами в воду — ожившие пряди волос закручиваются в кудри, по ним разливается гораздо более густой, обсидиановой черноты пигмент, кожа тоже становится значительно темнее.       – Радда. Радда Зобар. Как видите, я очень слабый метаморф, меняюсь в пределах своего возраста и комплекции. Насколько всё было бы проще, если б я могла стать кем-то вроде вас.       Он кивнул. Одинаковые по типу мутации различаются по силе, мелкие Вагнеры способны принять облик кого угодно, но пока их сдерживает малая масса тела. И у них эта проблема решится с возрастом, а вот этой девушке повезло меньше.       – Возможно, но я б сказал, это поспешное суждение. Так, может, объяснишь свою логику — приходить в мутантскую школу под видом человека? Зачем был нужен этот маскарад?       – А самому догадаться, мистер Хоулетт? Я нелегальный мигрант, это ещё хуже, чем просто мутант. Для таких, как я, места нет нигде, кроме как в лагере для депортируемых, откуда я и сбежала. Потому что страна, из которой меня привезли родители, не признаёт нас за своих граждан, и вообще ни одна страна не согласна нас принять. И потому что моя родня тоже не очень рада мне с той поры, как поняла, что среди неё родилось. Вы тут так много говорите о предубеждении против мутантов у ваших образованных, цивилизованных сограждан, а моё племя живёт суевериями не по пятницам, тринадцатого, а всю жизнь.       Черты лица у неё грубоваты, но кто-то наверняка сказал бы, что она красивее — внешность Эшли Джордан более заурядная, блёклая. Действительно неплохой вариант для того, кто хотел бы спрятаться, а что это лицо смотрит с пачек молока — что ж, если ей нужна была легенда, она должна и как-то объяснить, зачем нужна.       – Ты довольно хорошо говоришь на английском.       – Я живу здесь уже 5 лет, и если хочешь жить — изучение языка идёт немного быстрее. Документов у меня нет, так что приходилось работать во всяких забегаловках, а там нужно уметь понимать индивидов, которые уже лыка не вяжут. И коллег. Там кто мексиканцы, кто арабы, общий язык только английский. И местные из тех, кто не может работать официально. Не знаю, может быть, где-нибудь я даже встречала эту Эшли — кто там называет настоящие имена? И волосы красят, и всё такое. Там бывали такие девочки, они рассказывали, почему сбежали — примерно такое, какое я рассказывала тут вам. Так что я полагала, что не очень и навру — если она вообще жива, то у неё какая-то такая история. Девочки, искавшие от добра добра, обычно кончают плохо и быстро — не туда лезут, не тем доверяют, в неблагополучных семьях получаются более живучие — потому что с детства знают, насколько жизнь не Диснейленд. Вот я решила, что сначала посмотрю, каковы вы в реальной жизни, а не по слухам, а потом уж буду вываливать всю подноготную. Может, жизнь у меня и не сахар, но она мне всё-таки дорога.       – И какова твоя оценка?       Она смотрела в сторону — видимо, несмотря на гордые речи, всё-таки чувствовала стыд.       – Я хотела бы остаться. Не знаю, возможно ли это — с моим положением всё сложно, сложнее, чем просто получить разрешение от родителей, которые и рады бы избавиться от своего ребёнка. Если это реально — через вас получить вид на жительство или что-то подобное... Если нет — хотя бы скажите заранее, чтоб я могла уйти, буду жить как жила. Буду вспоминать эти дни как нечто лучшее в моей жизни.       – Не могу обещать никаких чудес по щелчку пальцев, но думаю, что-то сделать возможно. Что-то всегда возможно сделать, Радда — и мы сделаем, если ты пообещаешь больше не лгать. Мы здесь собрались не для того, чтоб жить, не доверяя друг другу — мне пришлось это усвоить, а я попал сюда, будучи несколько старше, чем ты. Поэтому давай так — сейчас у нас как раз урок истории, и на нём я представлю тебя ребятам под настоящим именем. И в дальнейшем, раз больше тебе не нужно соблюдать свою тайну, можно будет поселить тебя с кем-нибудь...       – Вот с этим вы всё же не торопитесь, мистер Хоулетт, - несмотря на следующие слова, её улыбка была уже куда сердечнее, - сначала стоит спросить этого кого-нибудь. Мало кто хотел бы соседствовать с цыганами, мы воруем и торгуем наркотой. Им нужно время убедиться, что я не такая. Тем более что не настолько и не такая — воровала, случалось. Как-то надо было жить.       – Главное — что ты сделала шаг к тому, чтобы жить по-другому.       Она поднялась.       – Спасибо вам, мистер Хоулетт, вы добрый человек, - услышав его смешок, она обернулась у дверей, - конечно, добрый. Принимать тех, кто безобидный и приятный — это ещё не доброта, это просто нормальность, дать шанс кому-то вроде меня — надо иметь душу пошире.       По дороге Санта-Мария сказал, что визит в глубокую провинцию равняется путешествию во времени, и только тут он убедился, до какой степени. Такие рыбацкие хижины можно увидеть на старинных фотографиях, в исторических фильмах, в реальной жизни 21 века им уже делать нечего. В деревне есть электричество и телефон, в принципе есть. В доме священника — единственном здесь, что действительно похож на дом, потому что там же располагается школа для 16 в настоящее время деревенских детей. Прочим — не нужно. Кому звонить-то? Родственникам в городах? У некоторых тут дети уехали, да. Ну так вот, одного хватит, часто-то звонить и нечего, только сердце растравлять. Врача вызвать? А мы тут не болеем. А если и случается что серьёзное — вот, одного хватает. Телевизор смотреть? Да некогда, мы тут не бездельники. Тут с рассвета до заката всех дел не переделаешь — кормятся обитатели последних 6 жилых домов почти исключительно натуральным хозяйством, кому и присылают деньги — их получить и потратить тоже целый процесс, до ближайшего города почти как до луны. Священник ездит за всем потребным для церкви и школы, вот и берёт заодно, кому что нужно.       Дом сеньориты Медина стоит на отшибе, на углу, где в Рио-Гранде вливается такой же тощий приток. И ему действительно около ста лет — построен точной копией предыдущего, смытого наводнением, этот вот пока не смыло — какие наводнения-то были все последующие десятилетия... На каменисто-глинистом берегу прямо шкала, можно увидеть отметины, докуда доходила вода в какие годы. Есть, слава богу, и те отметки, что под водой теперь — последние полтора десятилетия пополнела река, есть и что-то хорошее в этом вашем изменении климата. Вот и рыбы стало больше, а сеньорита Медина и в более сухие годы не бросала своего семейного дела. Сейчас ей около 60, но руки так же сильны и сноровисты — вон они, под крышей террасы, сушатся рыбные ожерелья. И сама сеньорита похожа на стены её дома, на деревья, окружающие спуск к воде — кожа тёмная, почти коричневая, в морщинах, словно в трещинах, но седины в иссиня-чёрных волосах почти нет. Она встретила их на террасе — сидела в кресле-качалке, курила, рядом лежали рыболовная сеть, мотки лески, большие ножницы. Если и удивлена и смущена она была неожиданным визитом, то ничего подобного не отразилось на величавом, как древние изваяния, лице. Вынесла гостям чаю и молока — молоко не совсем остыло ещё, от своей козы, вынесла показать какие-то бумаги. Не сказать, чтоб интерес представительных гостей к её делу порождал в ней прилив оптимизма, но и ожидаемой подозрительности они не встретили тоже. Говорил, понятное дело, преимущественно Санта-Мария — Ксавьер через него задавал уточняющие вопросы. Некоторые из них хозяйка понимала и сама, что вызывало лёгкое удивление у Санта-Марии (может, и сказывается близость границы, да ведь места глухие, у них тут сношения с прочим миром происходят по особым случаям вроде этого) и никакого — у Ксавьера.       Эуфрасия Медина не надеется, что прямо всерьёз выиграет это дело, но сопротивляться намерена до последнего. Упрямства ей не занимать. Может, и доброе дело затеял этот сеньор Трехо — разводить-то рыбу, всё же шибко за всё прошедшее столетие её поголовье снизилось — Санта-Марии рассказывать не надо, он семейную историю помнит, эту реку его дед и бабка когда-то перешли вброд, какая уж тут форель... Дело-то доброе, продолжает сеньорита Медина, а сам сеньор Трехо — едва ли. Река через весь континент идёт, чего ж ему втемяшилось именно здесь своё рыбохозяйство строить? Потому что его земля? А наша тогда где же? Потому что сэкономить хочет? А экономят люди всегда на ком-то другом. Кажется, что ж такого — переселить глупую старуху на другую сторону деревни, ей-то самой чем этот пятачок земли так втемяшился, разве тем, что в этом доме и она, и отец её выросли? Да она б, может, и ушла, иногда и уходить приходится, вон как сеньор Санта-Мария с женой и маленьким сыном когда-то ушли за эту реку — и разве не нашли там счастья? Кто-то и горе ещё большее находит, конечно, а кто-то и наоборот, это кому как везёт. Так когда-то и Лусио ушёл, вместе со всей семьёй, звал и её с собой, а она звала его остаться — она одна у родителей выжила из детей, куда б она от них? Вот ему-то вряд ли улыбнулась удача, много она ему тогда, по молодой горячности, наговорила, теперь-то стыдно, что говорить... Но никто не будет спорить, что молодым уходить куда легче — рюкзак за плечи и пошли, а к старости уже пускаешь корни, прикипаешь к каждому углу в доме, нехитрым грядкам, причалу, который прадед ставил, а она ребёнком ещё помогала отцу чинить, да вот хоть этим отметкам от воды... А что же с деревней будет? Вроде как, говорят, один только этот участок на землю Трехо залазит, подвинься, Эуфрасия Медина, ближе к соседям — на опустевший ещё в давние времена участок деда Начо или дальше, на участок, оставленный семьёй Лусио, и живи себе спокойно. Да бывает ли такое, что дашь хищнику откусить от твоего обеда, так он только кусок и откусит? Она, может, женщина тёмная, ничего в бизнесе не понимает, зато вот что понимает — что если получит сеньор Трехо вот этот жалкий кусок, где её дом стоит — то получит доступ к обеим рекам, с них обеих сможет забирать воду. И как бы он там всяким чиновникам ни разливался соловьём — вот здесь они, эти реки, и закончатся. А деревня — дешёвая рабочая сила для сеньора Трехо, а может, и бесплатная — взамен будет позволять и им немножко рыбки поесть. Этого они пока не понимают, вот Пабло так и говорит — работа будет, молодёжи уезжать не надо, хорошо же. А это с какой стороны посмотреть. Там, в городах, такой молодёжи как мошки у берега, но и работа разная есть, не понравится один хозяин — уйдёшь к другому, а то так и вернёшься в родную деревню, жить, как деды жили. А здесь куда пойдут? Чем меньше человеческое поселение, тем большую власть там обретает человек при деньгах и положении, власть почти божескую. Если сейчас сеньорита Медина смирится — кто и когда посмеет перечить сеньору Трехо? Тут всё будет так, как он скажет. Ладно, она старуха, а вот девчонки как? Кто оградит их от нового хозяина, его родственников и подручных? Известно, кем всегда были для богачей крестьянки и рыбачки. У Луиса шестеро детей, из них четыре девчонки, он-то понимает. Только не верит, что что-нибудь можно сделать. А у Карлоса все пятеро мальчишки, а сестра выходит замуж в другую деревню, так вот он говорит — чудаковатая старуха хочет им всем неприятностей. Там, в городах, сроду и не помнят, что такие деревни существуют, так вот если кто-то вспомнил — может, не надо с ним ссориться?       – А что священник, отец Сантьяго?       А что он... Говорит, всё в руках божьих. Оно, конечно, верно, но ведь божьи руки без наших ни сеть не закинут, ни козу не подоят. Здесь ли говорить про христианское смирение — тут вся жизнь им полна, и с погодой смиряться приходится, и с колебаниями уровня в реке. Так уж хоть такого стихийного бедствия нам не надо.       – Печально, что, помимо самой проблемы, вы одна против неё, сеньорита Медина.       – Привычно, - она начала отвечать, не дослушав до конца перевод Санта-Марии, видимо, здесь она также всё понимала, - с тех пор, как мои родители переселились в горнюю обитель, я со всем справлялась сама. Пока в руках есть сила и голова ясная — так и будет. А когда станет иначе — значит, всё, пожила, хватит.       – Вы сильная женщина, сеньорита Медина, а сильные люди часто одиноки. Однако так было не всегда, - Ксавьер кожей чувствовал, как Санта-Мария запнулся, прежде чем перевести следующую фразу, - я имею в виду вашего мужа.       И можно поклясться, на какой-то миг что-то мелькнуло в глазах старой рыбачки — отличное от неизбывной невозмутимости, но сложно сказать, тревога ли или напротив, удовлетворение, ведь чего-то такого она и ожидала от странных гостей — настолько кратким был этот эффект.       – Мужа? Откуда ж он у меня взялся бы, сеньорита? Я никуда не выезжаю, а здесь Лусио был единственным, с кем мы были достаточно дальней роднёй.       – Как и всё в вашей жизни — дала река. Да, официально вы не были замужем, и мы понимаем, почему. Почему вы довольно хорошо, для глухой вымирающей деревни, знаете английский, почему вас устраивала жизнь на отшибе. И мы здесь не для того, чтоб взыскивать старые счета, уверяю.       Эуфрасия Медина прикрыла глаза.       – Не думайте, что я не понимала, зачем люди из страны Хайме пожаловали на мой порог. Казалось бы, много времени прошло... а так ли много? Иной раз кажется — вчера это всё было. Ну, Хайме вы уже ничем навредить не можете всё равно. Да, его принесла река. В ту ночь — своего воскресения...       И дальше Санта-Мария не успевал переводить — слишком много времени требовалось на то, чтоб справиться с удивлением.       О побеге Джеймса Мердока писали на удивление мало — наверное, потому, что было стыдно. Даровитый мошенник снова всех обставил — сбежал из одной из самых охраняемых тюрем, будучи, между прочим, уже лишённым своего дара. Сбежал не один — в компании заключённых-людей, признавших его безусловным лидером, из самого, вроде как, антимутантски настроенного корпуса тюрьмы. И никого из них так и не поймали. Было только предположение, что они двинулись к мексиканской границе.       Мердок действительно перевёл свой отряд через границу в диком, сложнопроходимом районе, где сроду не было постов — потому что даже привычным ко многому пограничникам на него не хватало ни моральных, ни физических сил. Никто и мысли не допускал, что кто-то может пройти здесь. Но эти — прошли. И может быть, уже никогда у Джимми не было б оснований сомневаться в своей звезде, но им неоткуда было знать, что именно тогда, из-за продолжительных дождей на западе, Фалькон сбросил воду. За этот сброс кто-то вроде даже получил по шапке — много сбросили, какой-то блокпост смыло, у кого-то ниже по течению сооружения не выдержали... Поток протащил его до слияния с Эль-Аламо, где выбросил на песчаную отмель. Там его утром и нашла Эуфрасия Медина, спозаранку вышедшая проверить, уцелела ли её лодка в ночном катаклизме. Что и говорить, полуживого — вода хлестала им обо все встречные преграды. Ноги он потерял — Эуфрасия показывала, вот посюда правую, вот посюда левую. Сломанная рука, к счастью, хорошо срослась. Глаза оба уцелели, голову не разбил, шею не сломал — не иначе, господь уберёг, дёшево взял с бесшабашного. Что случилось с его товарищами — он уже не узнал. Может быть, ему одному повезло выжить. Может быть — они тоже где-то выплыли и, конечно, о них не услышишь, если ты сбежал из тюрьмы, то не будешь собирать народ поведать о своём чудесном спасении.       Да, она сама всё — и зашивала, и шину накладывала, кое-чего есть в аптечке всё-таки. До больниц отсюда — можно и по дороге сдохнуть, да и понимала уж как-нибудь, что нельзя этому улову в места официальные. Да, понимала. С детства знала, какая нужда обычно приводит с севера, хоть в этих краях такие гости были редкостью. Ну вот не смогла стонущего калеку сдать полиции, вроде и не наивная девчонка была, чтоб кого ни попадя жалеть — а не смогла. Пусть уж сначала в себя придёт и расскажет, в чём перед своей страной провинился. Он и рассказал. Он всё рассказал...       – Да, так и остался здесь. По-вашему Джимми, а по-нашему Хайме. Испанский-то он хорошо знал, выговор, конечно, не наш, звучало чудно. Немного и меня вот английскому научил. Помогать мне всё время рвался... Ну, какой с него на таких ногах помощник? Колодки я ему выточила потом, по дому кое-как передвигаться, по дому и возился, да по двору сколько-то. Тут и помогал. Рыболова с него уже никогда б не получилось, а почистить, приготовить, починить, что сломалось... Руки-то у него золотые были...       – И вас не пугало, кто он есть? Понятно, мутантом он быть перестал. Но преступником в целом остался.       Старая рыбачка усмехнулась.       – Не так уж легко меня напугать, сеньор. Помню, мне лет 10 было, шла я копать ямы под столбы для вон того навеса, а на пути — змея. Поднялась и вот так головой водит, для прыжка собирается. Я сама не поняла, как я размахнулась и лопатой её саданула. Испугаться не успела, а потом-то уже чего пугаться, змея мёртвая. Их здесь много, но в деревню заползают редко. А вот в церковь, бывает, идёшь — штуки три по дороге встретишь. На солнышке греются... И с чего бы мне бояться Хайме? Если он что утаил от меня — за это с него спрашивать только господу, но я его знала как хорошего, доброго человека. По мне так, люди вроде Трехо поопаснее и змей, и мутантов, знаете.       – Но не все тут думают как вы, - Ксавьер наклонился вперёд, уже привычно отмахиваясь от упавшего на лицо рыжего локона, - не только проигрыша вы боитесь, точнее — не только за себя... Вы не привыкли никого звать на помощь, но этой сетью невозможно работать в одиночку.       Голос Эуфрасии был таким же ровным, но полуулыбка сжалась в жёсткую ниточку, то же выражение приобрёл прищур глаз.       – Собираетесь отнять у меня сына?       Ксавьеру пришлось дождаться паузы в отчаянных оправданиях-увещеваниях Санта-Марии — ему было непросто, учитывая, что минуту назад он и не знал ни о каком сыне.       – Мы собираемся всего лишь предложить помощь, сеньорита Медина, в вашей власти от неё отказаться. Сеньор Трехо мог бы относиться несерьёзно к вашему упрямству и даже к угрозам вашего сына, но вы-то знаете, что эти угрозы не пустой звук. Он действительно может перетопить сеньора Трехо вместе с подельниками без всякой помощи деревенских, и тому, возможно, было кому рассказать, почему. Ваши соседи не слишком хотят господства приезжего бизнесмена, но ещё меньше они хотели бы, чтоб сюда нагрянула полиция. Вы живёте от них в отдалении, здороваетесь при встрече и не обсуждаете, что они за глаза называют вас ведьмой. Ведьмой в деревне стать не сложно — достаточно жить на отшибе, быть самостоятельной и гордой, а если ещё и родить ребёнка без брака... Но в статусе ведьмы можно года прожить без особой печали, ведьма в деревне, если честно, даже нужна — чтоб было, кем детей непослушных пугать. Но сын ведьмы — это немного другое дело, он уже нечистая сила, даже если выглядит как человек.       Санта-Мария внутренне ругался на свою несообразительность. Да, вот зачем им потребовалось лететь на джете. Потому что они забирают нового ученика. Забирают тихо, быстро, здесь привыкли жить без внимания полиции и властей, и здесь точно не самое удачное место, чтоб родиться мутантом. Выгонять Эуфрасию с побоями и улюлюканьем 17 лет назад было некому — её родители были уже мертвы, и сама была не сопливая девчонка, единственная хозяйка в своём доме. Но коситься — косились, потому как из деревни, в самом деле, Эуфрасия не уезжала, а здесь кто женатые, кто родня, кто в сыновья ей годится, всё одно скандал, и потому как о Хайме своём она ничего так и не рассказала, как ни допытывались. Ну и детки пока маленькие — все ангелочки, в каком бы грехе прижиты ни были, а вот когда вырастают, и обнаруживают пугающую простых смертных силу... Не благодарны почему-то люди таким защитникам от наглых пришельцев. Не благодарны, напуганы. Сын рыбачки для них и сам — пришелец, так что их бы устроило, чтоб он исчез, не мутил без того взбаламученную воду.       Граница — вот она, но никогда сроду она не манила женщину, плюнувшую вслед уходящему Лусио. Она не привыкла бежать от проблем, можно не сомневаться, и сына таким воспитала. Санта-Мария говорил не как переводчик, а как человек, работающий в этой школе 10 лет, может быть, и это для недоверчивой старой мексиканки не будет убедительным, но так требовала его совесть. Он по дороге много высказал новому директору на тему того, что обошёлся бы без экскурсии в личный ад — чувство бессилия от столкновения с проблемами, которые он не в состоянии решить, а забыть не сможет. Если хотя бы для этого мальчика они смогут что-то сделать...       – По крайней мере, вы можете позволить ему самому решить?       Мало ли, что кажется разумным нам. Вон Карлосу или как его там кажется разумным не ссориться с серьёзными людьми при деньгах, а деревенской ведьме покажется разумным отпустить единственного сына с какими-то иностранцами, которых она знать не знает? Можно сказать, что, если даже сейчас всё обойдётся — однажды к вопросу придётся вернуться. Когда юноша получит отказ в руке любимой девушки, когда прямо услышит, что никто здесь не хочет принимать его в семью. Когда не стерпит обиды и судить это будут иначе, чем от обычного человека. Или когда — капризы изменений климата вещь ненадёжная — река снова обмелеет, и детям и внукам тех, кто сейчас держится за свою землю, всё же придётся уходить.       Что может быть решающим аргументом? Возможность получить образование — что открывает дополнительные дороги в жизни, и с образованием можно ловить рыбу в балансирующей на грани умирания реке, а вот стать учителем, юристом или врачом без него не получится? Безопасность, хотя бы от змей, голода, который на этой не слишком щедрой земле всегда где-то рядом, и сеньора Трехо? Возможность побыть среди своих?       – Что ж, - сеньорита Медина поднялась, отворила дверь в дом, - познакомься с гостями, Чучо.       Рослый, крепко сбитый парень, обернувшийся от кухонного стола, был таким же тёмным, как мать, и таким же непроницаемо-настороженным. Только глаза — приглядевшись, можно было заметить — были светлыми.       – Хесус, значит, - усмехнулся Санта-Мария, - ну, как же ещё звать мальчика, отец которого — тайна...       Обратный путь был сложнее — в гору, немного другим маршрутом. Каменистую возвышенность, поросшую редким корявым кустарником, венчала старая и тоже какая-то корявая церковь, вероятно, самое древнее здание в деревне, потому что сюда вода точно не добиралась. У крайней из торчащих из серой земли, как зубы из вылизанной солнцем оголённой челюсти, каменной плиты сидели мальчишки, играя в какую-то непостижимую игру с щепками и камушками и опасливо косясь в сторону церковных дверей — не покажется ли отец Сантьяго, не шуганёт ли их, не место на кладбище играм. Странную процессию они, конечно, проводили взглядами, но не подошли, ничего не спросили. На простом деревянном кресте ничего не было написано. Сеньорита Медина опустила перед ним нарванный у дома пучок чего-то цветущего, похлопала морщинистой ладонью по рассохшемуся дереву.       – Вот так, Хайме, и нам с тобой пришла пора проститься. Ну да ты на меня не в обиде — на небесах или в аду, всё равно встретимся.       Санта-Мария гадал, было ли это изначальным планом — предложить и старой Эуфрасии отправиться вместе с сыном, или категоричность юноши была такой действенной, прежде он не участвовал в переговорах с семьями будущих учеников, но за эти 10 лет он не слышал, чтоб кто-то действительно отказался. Сомневались, колебались, но в итоге соглашались все. Наверное, потому, что ситуации всегда были такие, из которых не было иного выхода — либо здоровью и жизни ребёнка угрожала опасность, либо сам ребёнок успел совершить что-то, из-за чего АНБ уже потирало лапки, либо дар этого ребёнка был таким, что окружающим приходилось признать — сами дальше не справятся. Мы слишком часто приходим тогда, когда всё уже хуже некуда, зло и тоскливо сказала как-то миссис Вагнер, не упустив и вспомнить, кто когда-то сказал ей это.       Солнце неспешно ползло себе к западу, и они ползли за ним следом — было крайне жарко, и это они ещё пересидели основной солнцепёк, сеньорита Медина заявила, что куда-то дёргаться без обеда тон дурной, и пока они с сыном решали всякие хозяйственные вопросы, гости тоже решали некоторые вопросы — иного плана. Осмыслением того, что под диктовку Ксавьера составлял-переводил, Санта-Мария занялся уже позже, во время последовавшего телефонного разговора — собеседник весьма достойно владел английским, его помощь не требовалась. И по окончании его не сразу нашёл слова.       – Вы... - «серьёзно?», «думаете, это так работает?», «с самого начала планировали что-то подобное?» - он не знал, что выбрать.       – Мексика многое взяла от Америки, но в отношении регулирования земельных прав всё немного иначе. Муниципалитеты и у нас нередко обязывали кого-то продавать землю — например, при прокладке железных дорог, строительстве аэропортов. Это бывает несправедливо — государство имеет привычку платить по минимуму, и вряд ли сеньор Трехо будет этой компенсацией доволен, но и рыночная цена таких земель невелика. И едва ли много б нашлось желающих её купить. И сослаться можно на природоохранные соображения, на близость государственной границы... шатко, потому что множеству предприятий аналогичные обстоятельства не мешают работать, но это возможно. Суд может даже аннулировать право собственности, ссылаясь на длительное непользование, примеры подобного рода были. Правда, и обратные были тоже. Но чего сеньор Трехо не получит точно — это разрешения на свой проект. А без него ему эта земля... какое-то подходящее острое выражение я недавно слышал...       – Вы. Дали. Взятку?!       Ксавьер печально вздохнул.       – Из всех... не самых благовидных действий, которые я мог совершить в этой ситуации, это, по крайней мере, наиболее... человеческое? Муниципалитет может инициировать эту экспроприацию по соображениям общественной пользы, а может и не инициировать. Может вспомнить о прекращении права собственности по причине длительного непользования, а может не вспомнить. Конечно, формально морально правильным было б оставить всё как есть, пустить на самотёк — может быть, предприятие Трехо действительно принесло бы немалую экономическую пользу (но наверное, в первую очередь ему), может быть, жители деревни раскаялись бы в своём отношении к сеньорите Медина. Но я считаю неправильным вместе с ними наказывать и их детей, и жителей ниже по течению, и флору и фауну, в конце концов, тоже. Уже ничто не сделает эту реку той, какой она была, когда получила своё имя, но пусть она живёт ещё хотя бы столько же, сколько память о Хайме, любимом муже Эуфрасии.       Сборы не были долгими — что там собирать, два чемодана. Немного вещей, смешные и важные фамильные ценности преимущественно религиозного толка, Санта-Мария улыбнулся, увидев, что сеньорита Медина аккуратно свернула и упаковала и снасть, но улыбка была мимолётной. Снасть — душа рыбака. Это козу можно оставить Хуаните — хозяйка она заботливая, да и коза покладистая... Поди, будет и там, куда выбраться порыбачить. Куда — будет, а когда — не факт, усмехается Эуфрасия. Благо, не после Чучо толпы детей-то бояться...       Наверное, он действительно хорошо объяснил, почему это будет правильным для Чучо, но он не смог бы так объяснить, почему это будет правильным для всех. Потому что хотя как-то хозяйственные задачи между взрослыми и старшими из детей распределять удавалось — было бы и естественным, и разумным передать их тому, кто справится с ними лучше. А кто может лучше, чем человек, в одиночку сначала заботившийся о больных родителях, потом ухаживавший за едва не погибшим калекой, потом воспитавший ребёнка — не имея почти ничего, кроме скудных природных ресурсов и собственных рук.       Да, это правильно. Так же правильно, как передать предмет тому, кто к нему более способен...       17 лет назад, август       В этот раз с первыми трелями будильника она чуть менее быстро и нервно отстранилась и поднялась, чтобы включить торшер и выкатить из угла стойку капельницы. Но уже сделав шаг в сторону кухни (холодильника, ампул), она обернулась, неловко теребя волосы, которые только что наскоро перехватила резинкой.       – Сэр, встаньте ненадолго, пожалуй, я поменяю постель сейчас. Не лежать же вам и дальше на этом.       Он поднялся, на автомате застёгивая порядком измятую пижаму.       – Мина, ну вот теперь, после всего, что произошло, ты всё равно не можешь без этого официоза?       Она вперила взор в свои пальцы, перебегающие по длинной стороне прямоугольника свежего пододеяльника.       – Простите, сэр, видимо, не могу, хотя и понимаю, что это может казаться странным. Но вы должны бы это понимать. Субординация не стирается за одну ночь, а величие не стирается тремя шприцами.       Решив, что споры всё о том же можно отложить и на завтрак, он только махнул рукой – лучше, пока она хлопочет здесь, самому сходить тогда поставить грешную кашу, продуктивнее будет.       Хотя бы скромными кулинарными возможностями Мина себе мозги не утюжит, философское отношение выработалось на базе, закрепилось в подполье — с голоду не умер никто, а всё прочее от лукавого. То, что вкусно — либо дорого, либо вредно, и испортить при приготовлении обиднее. Миссис Крамер, помнится, отбивалась от критики какой-то подружки прогрессивным соображением «ребёнок научится, когда научится», когда ему самому будет надо. Подружка была сторонницей мнения, что к самому важному (а попробуйте кто-нибудь сказать, что умение готовить — это не самое важное для девочки) следует приучать чем раньше, тем лучше, чтоб кроха хотя бы сидела в эпицентре кухонного священнодействия и трогала всю эту утварь, но для Кесси Крамер, ввиду некоторых событий в прошлом, это было немыслимо. Зачем приобщать к кулинарии ребёнка, который ещё не способен понять, что это такое? Чтобы, не дай бог, он подавился насадкой от шприца для крема? Девочка, подрастая, будет сама тянуться ко всему женскому, потому что это её природное. Девочка, правда, так и не потянулась, ограничиваясь чем-то быстрым и несложным, что вызывало у матери лёгкую печаль, но тут уже благодушно отмахивался отец — сейчас многие мужчины вообще предпочитают кафешки или готовое с доставкой, времена меняются, у молодёжи другие ценности.       В подвале того, что осталось от больницы, а после в проклятой деревне о ценностях и женских ремёслах не было ни разговоров, ни мыслей. Оказалось, те, кто хочет выжить, умеют всё — приготовить пожрать, постирать шмотки, махать топором и молотком, а вот сервировка стола на 12 персон к навыкам выживания не относится. Хрупкой девочке не место там по другой причине, пару раз, в общем, и озвученной... а где хрупкой девочке место, огрызалась Мина, в тюрьме? А то с ролью хоть скромной студенточки, хоть примерной домохозяюшки не сложилось что-то.       Зато теперь сложилось с ролью сиделки, и спрашивать, место ли ей здесь, надо не её, только вот поздно и бессмысленно. Как спрашивать, чего он ожидал, когда уходил с ней — как будто там могли быть ещё какие-то варианты. Но два раза до этого он выбрал то, что выбрал.       Когда он возвращался, то столкнулся в проходе с Миной, несущей ворох постельного белья в ванную. Вторым заходом, уже уложив его под капельницу, она прихватила свою одежду и отправилась в душ.       Однажды она спросила его, думал ли он о том, как в этом корсете мыться — спросила с таким беспечным смехом, словно речь шла про кого-то другого. Всё остальное время она изображала, что этой темы в жизни вообще не существует. Что ж, он с ней своими размышлениями тоже не делился.       Была такая вероятность, что он не надел бы на неё этот корсет, что отправил бы её... куда-нибудь, главное — подальше от базы? Небольшая, но была. Если б Мистик и Алекс не морочили ему голову, если б остальные не заняли благодушную позицию «сопляком больше, сопляком меньше», если б хоть одна светлая голова додумалась до этой маккойской проверки — и может быть, только тогда и можно было ещё повернуть в другую сторону, за ней ещё не было ничего серьёзного — кроме богатейших свидетельских показаний хотя бы относительно своих друзей, но и этим можно было пренебречь. Хотя бы иллюзия возможности «соскочить» тогда ещё была. Теперь же только и остаётся говорить себе, что деятели, от которых удалось ускользнуть в том ущелье, вернуться к тихой человеческой жизни ей всё равно не дали бы, и что философия «в хозяйстве пригодится» себя оправдала. И второй свой выбор на поле неожиданно выигранной битвы он объяснял тем более подробно — не иметь же в виду какие-то соображения элементарной благодарности. Чисто формально — уйти, не оглядываясь, было ещё возможно. Но это уже не имеет значения сейчас, имеет значение, что те два сделанных выбора предопределили третий и привели их сюда. Самое время спросить себя, жалеет ли он о чём-то из этого списка.       Неустроенный быт, между тем, внёс новые коррективы в планы – из ванной Мина вышла мрачная, как грозовая туча.       – Просто отлично. Ни раньше, ни позже он порваться, конечно, не мог.       – Кто?       – Шланг стиралки, кто ж ещё. Если б порвалась моя мочалка, я б, пожалуй, переживала куда меньше.       – Ну, не то чтоб это было неожиданностью. Он достойно держался.       – Но можно, не сейчас? – Мина бросилась к ящику стола, где в маленькой уплощенной шкатулочке хранила невеликие накопления, - неизвестно, чего ещё может потребовать эта чёртова крыша, это кроме того, что каким-то образом, не знаю пока, каким, нам бы в ближайшей перспективе сдать анализы, курс корректировать пора, но… Но на руках я это тоже не отстираю… А до аванса ещё как до Китая раком…       – Ко мне снова вряд ли прислушаются, но я всё же предложу сэкономить на некоторых безнадёжных проектах, и я сейчас совсем не крышу имею в виду…       Мина обернулась, держа куцый веер мятых купюр воинственно, как блефующий карточный игрок.       – Сэр, ну вот теперь, после всего, что произошло, вы всё равно не можете без этих похоронных мотивов?       – А что произошло, Мина? Вот эта двухминутка похоронного, действительно, мотива внушает тебе такой безудержный оптимизм? Это не то, что нужно молодой чувственной девушке.       — Неловко было б напоминать, сэр, что вам есть с чем сравнивать, а мне — нет, и что мы много говорили о том, что мне нужно. Если бы это было дольше, не уверена, что моё сердце это выдержало бы.       Что ж, успехом было уже убедить её, что если она паче чаянья не успеет вернуться (магазинчик мистера Худи через две улицы, 10 минут быстрым шагом), то отсоединить иглу сам он сможет. Не о чем беспокоиться.       Мина не вернулась через 20 минут, и через 40 тоже. Пришла через полтора часа, когда он уже вернул стойку капельницы на прежнее место и, смочив тряпку, вытирал пыль на полках над столом. Дело действительно нудное, а главное — неблагодарное, через пару дней будет абсолютно то же самое. Издержки жары, пыль взвивается в воздух от малейшего движения и несётся туда, где её меньше всего рады видеть. Пришла мрачнее, чем уходила — искомого шланга не удалось найти нигде. В целом городе нет проклятого шланга для проклятой стиралки.       Мест, где можно было надеяться его найти, в городе три. И три-то, вроде бы, много на такую дыру... У Худи лавочка маленькая, зато многопрофильная — всё от цветочных горшков до мотокультиваторов. И ввиду многопрофильности, в любое время очередь — кто за гвоздями, кто за потравой от тли. А вот шлангов у них нет. И не было никогда. Смесители — есть, фасонные части есть, и целая стиралка вот есть. Может, мисс Тельман, вам уж, извините, не играть в Христа, пытаясь воскресить этого Лазаря, да её и купить? Благо, и скидка хорошая — потому как модель позапрошлогодняя. Увы, покачала головой Мина, даже с очень хорошей скидкой — роскошь эта ей пока недоступная. Вот, может быть, через годик...       В мастерской Перкинса — тоже многопрофильной, Перкинс с сыновьями чинили всё от фонариков до компьютеров — обычно можно было найти абсолютно что угодно. Правда, бывшее в употреблении и чаще всего этим употреблением сильно травмированное... Но вот шланга для стиральной машины не было. Шлангов от пылесосов — даже несколько на выбор, не надо, нет? В принципе, изрёк, поскрёбывая щетину, старший Перкинс, то, чего нет в готовом виде, можно и самому спроворить — чай, не высокая технология. Взять отрез поливочного шланга, поновее, покрепче... Только фасонные части все подобрать, потому что с этим вот, мисс Тельман, уж извините, он вам всё одно долго не прослужит. Но это не раньше, чем завтра, сегодня вон две газонокосилки на повестке дня, и возни с ними не на 5 минут, не одна вы тут доисторическое старьё всё никак на почётную пенсию спровадить не решаетесь...       Размышляя, во что может обойтись сей хенд-мейд (но всё же явно меньше, чем эта самая новая-старая у Худи), Мина решила всё же наведаться и в собственно сантехнический. Он, конечно, в честь выходных был закрыт, но мистер Крейг жил через дорогу, и несмотря на уже слегка подобающее для выходного дня состояние, с готовностью пошёл посмотреть, может ли чем помочь. Вдвоём с Миной они обшарили весь невеликий склад и вынуждены были признать — чего нет, того нет. То есть, конечно, есть... но короткие. Сильно короткие. Машинку так переставить не получится просто. В общем, придётся завтра после работы заскочить к Перкинсу потолковать... И если этот вариант тоже окажется дохлым — останется идти на поклон к шефу, просить нужную сумму в счёт зарплаты. В чём-то шеф Ли, может, и плюшевый, но есть у него железное правило — денег вперёд не давать, с большей частью работников это было б крайне опрометчиво. Станет ли он делать для неё исключение? Даже при всём понимании, что в загул безвозвратно она не свинтит — как бы остальные не восприняли как прецедент.       Ладно, прямо сейчас всё равно ничего не сделаешь.       Позавтракали (под Минино ворчание, что поздно, надо было начинать без неё), произвели все необходимые замеры и записи. Составили даже нечто вроде графика работ — пекло, несмотря на довольно раннее время, уже знатно, а ремонт крыши — это звучит коротко и просто аж до отвращения, но один только подъём наверх чёртовых листов и ящика с инструментами занял пару часов и отнял, думается, пару лет жизни. Лестница была столь же стара, как и весь дом, в прошлый раз у неё сломалось две ступеньки, в этот раз ещё одна, пришлось копаться в груде разобранных старых стропил, выбирая кусок покрепче, чтоб выпилить новую. В принципе, здравое зерно в той мысли, что новая нужна вся лестница, было... в мысли, что новый нужно бы целый дом, здравый целый мешок, а толку-то.       Чердак не даром второе, после ванной, место действия фильмов ужасов. Призрак последнего жильца здесь, конечно, не задержался, хотя от него и следовало, по законам жанра, этого ожидать — это не называют смертью «от естественных причин», при том, что, казалось бы, засыпая пьяным в дрезину с недокуренной сигаретой, превратиться в обугленный труп более чем естественно. Хвала бдительным соседям за быструю локализацию пожара, но спальня по сей день остаётся нежилой, несмотря на то, что весёленькие обои агентство поклеило. Вверх ногами. Прямо на голые стены. Прогоревший потолок был забран куском оргалита — первое время, наверное, вполне убедительно, но поскольку крыша была плохой уже тогда, до настоящего времени оргалит, практически, не дожил. Как и обои, теперь висящие траурно приспущенными флагами. Мина пару раз покушалась, во имя священного разграничения личного пространства, переселиться в эту аварийную спальню, но не смогла протащить в дверной проём умирающий диван, была обсыпана гнилой трухой сверху и махнула рукой.       А здесь она навела инвентаризацию в первые же дни, в поисках того, что может хоть как-то пригодиться. Из зловещего — несколько кукол таких старых и грязных, что в качестве реквизита для чего-то малобюджетного их, пожалуй, можно б было использовать. Два узла какого-то затхлого тряпья, ящик насмерть заржавевших инструментов. Останки велосипеда. Почему всё это лежит здесь, а не на свалке — вопрос хороший. Свет мистер Грин сюда провёл (раньше он тут был, но поскольку шёл от той же коробки, что и в спальню, то после пожара не работал, а потом протечки крыши добили патрон лампы), но лампочки перегорали всё равно часто. Но сейчас перспектива переломать ноги о лаги не грозила — в многочисленные прорехи щедро светило солнышко. Как говорит напарник Тед, решаем проблемы по мере поступления (денег и материалов) — сейчас главное закрыть эту примерно четверть крыши, потому что если зальёт проводку — можно последовать за предыдущим обитателем. Технология вроде простая — первым делом обвязаться верёвкой, второй конец которой с паническим усердием обмотан и завязан на ближайшую балку. Затягивала со всей дури, вряд ли потом развязать получится. Вторым делом — осторожно перебирая лапками по обрешётке, поскидывать листы старого покрытия, где они есть — благо, для этого и усилия не нужны, держались на соплях. И вот теперь — самое главное, ещё более осторожно перебирая лапками, подтащить к нужному месту новый лист и, придерживая его ногами, локтями, всей собой, достать из висящего на шее мешка шуруповёрт. Отдача у него, извинялся мистер Худи, ощутимая такая, лучше б двумя руками держать-то. Но если двумя, то самой держаться придётся зубами. Начинать надо снизу, и остаётся надеяться, правильно она там рассчитала со свесами...       Самое время, в общем, вспомнить эти рассуждения, что когда-нибудь от преодоления страха высоты будет жизнь зависеть. Вполне себе зависит. Проводка и так хреноватая, мистер Грин пробки заменил и в коробках чего-то наковырял, но по-доброму, сказал, тут всё менять надо, а это пока не светит, стиралка ещё эта чёртова... Так что лучшее, что можно сделать — чтоб нигде и ничего не текло. Напарник Тед говорит, остальные щели можно пока брезентом закрыть или ещё какой-то хернёй, у него у друга в гараже лежит, всё равно нахрен не нужная, привезёт, но это не сейчас, друг укатил в Джорджию на месяц что ли... В крайнем случае, законопатить чем. Зимовать в подвале было действительно не так страшно.       Что ж, первый лист лёг вроде хорошо, если и со вторым так же гладко всё пройдёт — после третьего можно будет спуститься, вынуть из холодильника бутылку с водой и формочки со льдом, как-то отсрочить тепловой удар. Неизвестно, что будет труднее — развязать страховку или уговорить себя вернуться сюда, что-то все шутки про ад и сковородки уже не смешными кажутся, солнце стоит прямо над головой, пот льёт натуральными, а вовсе не метафорическими ручьями, и эти чёртовы листы раскаляются, кажется, моментально.       Спускаться пришлось уже после второго — во-первых, потому, что очередной лист выскользнул из рук и с грохотом рухнул вниз, во-вторых — потому, что за этим грохотом последовала команда на технологический перерыв. Пока следующим листом не прилетело по многострадальным огурцам или любимому папе по голове. Пришлось спуститься, принять прохладный душ, получить леща за попытку отправиться сразу назад (так отлично рассчитано было — три ряда, два перерыва) и полчаса лежать с пакетом льда, потягивая холодный чай. Усовершенствовать страховку, пропустив верёвку под лямкой корсета, вслух помечтать о настоящей, с карабинами и прочими серьёзными приблудами, получить закономерный вопрос, не собралась ли она из мусорщика переквалифицироваться в промышленного альпиниста, со своей-то акрофобией? Да, акрофобия — это, что спорить, аргумент. Но вот получают промышленные альпинисты больше. Можно б было... О том, что можно б было — мечтала уже перетаскивая сверзившийся лист обратно на чердак. Пора нагонять собственный график.       Было и смешно, и неловко от внезапной мысли, что она убегает туда от возможности обсуждения произошедшего. Мысль дикая, но чего только в напечённой голове не родится. Убегает в работу от самих размышлений о подобном обсуждении... Да, почему бы нет. Зачем даже начинать тему о соответствии реальности ожидаемому с тем, у кого и ожиданий никаких не было. Потому что говоря, что жизнь не роман, можно вспомнить, что в романах все эти обсуждения, даже если не доходят до «это было ошибкой, давай сделаем вид, что ничего не было», призванные, наверное, добавить реалистичности, скорее существуют для того, чтоб стереть впечатления от прочитанного выше. Сделать вид, что ничего не было — ещё ладно, но только, ради бога, не говорить об этом. Впрочем, не думать проблематично — тело, гм, напоминает. На внутренней стороне бедра, наверное, будут синяки...       С высоты, практически, второго этажа окрестности особо не поозираешь, а под палящим солнцем сильно-то и не хочется, солнце, переползшее наконец за зенит, превращает слуховые окошки соседей в слепящие софиты. Две стороны крыши не слишком различаются состоянием, зато различаются открывающимися видами — с другой стороны за зарослями сирени и ещё какого-то неведомого кустарника, доломавшего символический в этой части забор, начинаются кленовые заросли, плавно сползающие в овражек, в конце которого, на северо-восток — небольшое болотце, в прошлом месяце, прогуливаясь, они дошли до него. Там на самом раскидистом, замысловато изогнутом клёне — детский домик, по виду очень старый. Наверняка собиравшиеся в нём когда-то уже вырастили своих детей... А чуть дальше, недалеко до выхода на дорогу — остов автобуса, того же возраста или старше — несколько молодых деревьев пропустили ветви через пустые проёмы окон. Там тоже, судя по разрисованным стенам и валяющимся кое-где в трухе палой листвы фишкам, играли дети... Иногда ветер, кажется, доносит сюда эти запахи — прелой листвы, сырости в зарослях, подогретой солнцем болотной грязи и старого костровища с подкопчёнными камнями и старыми покрышками вокруг. Когда они отдыхали там перед обратной дорогой, обсуждая что-то совершенно бытовое-повседневное, она поймала себя на размышлении: как часто в жизни ей хотелось сказать «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»? Это был один из таких моментов.       Несмотря на недавний отдых, работать становилось всё тяжелее. Жар склонен накапливаться — и в воздухе, и в теле. Несколько саморезов из-за пляшущих перед глазами цветных пятен улетело вниз, благо, это не столь критичная потеря, нижний ряд был закончен, теперь второй, с нахлёстом на первый... Это было самое подходящее время, чтобы разрядился шуруповёрт. Что ж, пока он заряжается, можно перекусить, полить огород...       На втором саморезе второго листа произошло то, чего в принципе стоило ожидать — с левой руки слетела перчатка. На это, может, и можно б было плюнуть, если б недопривинченный лист не был раскалён как сковородка и если б эта самая перчатка не повисла так удачно на загнувшемся уголке листа нижнего ряда. Проблема, собственно, была одна: чтоб подцепить её, нужно было практически повиснуть на страховке, сейчас закреплённой выше, и вытянуть руку. Мягко говоря, нервно, но усталость от жары не оставляла сил даже на обычный страх, во всяком случае, мысль отвязываться и спускаться на поиски другого комплекта была страшнее. В тот момент, когда её пальцы поддели край прорезиненной материи, она уже затылком почувствовала, поняла, что произошло. Это ощущение догоняло её, как обломок балки на другом конце верёвки, как нечто именно настолько естественное и катастрофическое - хорошо, что за время, через которое встретишься с землёй, не успеешь даже осознать этого... И следующим, таким же ошеломительным в своей немыслимости здесь и сейчас, её оглушило почти забытым ощущением — рывка за корсет. Вместо падения пришлось осознавать это — скользнувший вниз, сорвавшийся с единственного самореза лист металлопрофиля бережно, как сказочный ковёр-самолёт, скользнул под неё и поплыл вниз...       На всякий случай она даже заперла дверь, хотя едва ли в этом был какой-то практический смысл.       – Мы не можем знать, кто мог видеть. Окна Хансонов обращены сюда, окна Эллисов хотя дальше, но оттуда тоже можно было увидеть. То, что никого не было на улице, хотя и в этом я не уверена...       Она метнулась в комнату — к шкафам, к покоящимся под кроватью чемоданам, но споткнулась о его взгляд. Направленный в дверной проём, на кухню, на лежащую на столе чайную ложку.       Такие моменты заставляли её на какое-то время забыть о сдержанности. И сейчас она прижала ладони к его груди, запрокинув дышащее зноем и отчаяньем лицо:       – Нет, сэр, прошу вас, не надо об этом даже думать, не сейчас. И не когда-либо вообще. Сможете, я это не думаю, я знаю. То, что произошло один раз — произойдёт и снова. Не сейчас, завтра, через месяц — не имеет значения, имеет значение, что это уже случилось. Сейчас надо беспокоиться о другом...       Ей так нестерпимо даже думать о том, что для неё — история, покрытая толстым слоем музейной пыли, об этом действительно лучше не говорить — не ему, а ей не напоминать, каким страшным был этот вопрос, сможет ли он повторить. Он почти никогда не пытался выяснить, как много ей известно — с её дотошностью и своеобразным отношением Мистик и Провидца, балансирующим иногда на грани полной бесчеловечности, к её чувствам — можно предположить, всё. Поводов побить себе по рукам за это самое вторжение в личное пространство у неё всегда будет в избытке.       – Я мог травмировать тебя или даже убить, - его голос спокоен и снисходителен, как всегда, когда нужно подчеркнуть всю серьёзность обсуждаемого, - то, что случается как-то само, неподконтрольно — чаще бывает трагедией, чем чудом.       – Любой почтенный отец семейства, усаживая домочадцев в машину для загородной поездки, должен иметь в виду, что может их убить — не справившись с управлением на трассе. Не то чтоб очень уж многие делали это намеренно, думаю, вы понимаете. Я не хочу думать о том, сколько раз могла убить я вас, если б где-то ошиблась, или где-то при составлении курса вкралась ошибка, и не хочу, чтоб думали сейчас об этом вы. Ничего страшного не произошло, мы оба живы, а сейчас необходимо позаботиться о том, чтоб так и было дальше.       И метнулась сперва к ноутбуку — отправить сообщение Провидцу, все протоколы для всяких внештатных ситуаций у них были разработаны ещё давно, со всеми нужными мерами предосторожности, и пока она вытаскивала чемоданы, упаковывая в них необходимый минимум вещей, от него пришло подтверждение, что сообщение принято. Ноутбук будет упакован в числе последних, и сабля пока что тоже пусть побудет под рукой... Оставалось надеяться, наблюдая, как она свинчивает стойку капельницы и плотным рядком укладывает рядом с рубашками и футболками флакончики из ванной, что пустить эту саблю в ход случая не представится, по крайней мере, не в самое ближайшее время.       Вот прошёл уже час — за который Мина прошлась деловитым ураганом по всему дому и собрала всё, кроме последней очереди — а к ним никто не постучался, и факельного шествия по пустынным знойным улицам не наблюдается. В конце концов, по телевизору в этот злосчастный момент могло идти что-то более интересное, чем очередная битва Рэйчел Тельман с крышей, да и люди всё-таки склонны, видя что-то необъяснимое, невозможное, искать этому «правдоподобные объяснения» хотя бы в ключе перегрева головы, даже если другие объяснения уже известны. Но ни о каком отбое тревоги и речи идти, разумеется, не может. Под последними закатными лучами Мина раскладывала на видных местах и снабжала лаконичными стикерами всякие одолженные вещи, зрелище было странное и трогательное. Свет зажигать, конечно, не стали, хотя пока и не знали, сколько придётся сидеть — ясно, что отвлечься чтением как-то не получится. Ужинали уже в полумраке, сожалея о не собранных патиссонах и отслеживая перемигивания зелёных чёрточек на совином табло. За это время пришло только одно сообщение, такое же лаконичное - «Подъезжаю к городу».       Стук в дверь раздался ближе к полуночи. Свет настенного торшера в коридоре до того тусклый — можно, наверное, и саблю в Мининых руках не сразу рассмотреть... Вслед за лязгом засова раздался приглушённый взвизг:       – Пиро!!!       И, кажется, судя по звукам, Мина расцеловывала гостя в обе щёки.       Он всё-таки изменился за эти месяцы — отросшие волосы выкрашены в рыжий, загар какой-то нездешний, и на ветровке пятна машинного масла, и из кармана, кажется, торчит водительская рация, но всё это замечалось во вторую очередь за обалдело-счастливой улыбкой.       – Здравствуйте, сэр! Просто глазам не верится... Когда Провидец сообщил... Это ж слава богу, я на обочине стоял! Прикольно, конечно, с выбором места... Твоя идея, Черепаха?       – Ага. По такой в общем-то дурацкой мысли, что в местечке под названием Хармони меня никто не додумается искать. Даже если это Хармони Западной Виргинии**... Я что-то не слышала мотора, ты, надеюсь, не на велосипеде?       Таким сейчас мог быть Бадди — мысль глупая не только потому, что если б был Бадди — не было б её, и она не могла б знать, каким он был бы. Это было аксиомой, не позволявшей мысли «у меня мог быть брат» не то что развиться, а даже зародиться, да и никогда она не страдала из-за отсутствия в её жизни брата. Но насколько она представляла отношение к брату — это было именно про Пиро.       – Оставил на въезде, решил сначала разведать. Я на свои права в целом даже похож, но номера-то Арканзаса, в маленьких городках в глаза бросается... Ну, вот так получилось, был неподалёку. Много ездить приходится. Деньги нужны так-сяк, да и связи тоже... Мне всё-таки ещё девушку из тюрьмы вытаскивать. Так что у вас по вещам? У меня не фургон, правда, но багажник достойный...