Звёзды злодеев

      — Твои больные идеи, Гиена, нас всех точно однажды загонят в гроб.       У брата на физиономии читалось «Заметьте, не я это сказал», но Скотта сейчас и это не беспокоило. Когда вот настолько втемяшилось — что может беспокоить-то. Раз уж удалось ускользнуть от бдительных родительских очей… чудом каким-то, не иначе… Ну да праздники, особенно такие общешкольных масштабов, тем и хороши, что в грандиозном столпотворении пару маленьких невинных звероморфов можно и проморгать. Раз уж в честь такого повода приехала мама, привезла Викки — на ком сосредоточиться вниманию по крайней мере педсостава, там есть.       — До кого не доходит, повторяю — что-то сделать мы можем только сейчас, пока весь народ сконцентрирован там, внизу. Сам видел, тут даже ночью проходной двор какой-то. А выяснить надо…       Оба телекинетика явно готовились сказать что-то в ключе «лично нам не надо», но их опередил Койот, который был немного в курсе планов брата:       — Скотт, ты бредишь. Недавно использовавшиеся файлы можно посмотреть только какое-то время, то есть, с тех пор открывалось, редактировалось и даже копировалось наверняка дохера всего. Если б ты сразу полез — что-то бы выяснил…       — Братик, ты извини, но идиот у нас всё-таки ты, а не я. Я понимаю, что дело не плёвое. Но способ есть. Придётся, конечно, кое-кого привлечь…       — Что-о? — возопил витавший до этого где-то в своих мыслях Пикетт, — ты кому-то рассказал…?       Скотт запрокинул голову, глубоко вздыхая «послал же господь идиотов». Вот как чуял, что о сеансе у Айши им рассказывать не стоит. В общем-то, он и не готов был пока — последуют закономерные вопросы, на которые он сам бы с удовольствием послушал ответы. Человек не может быть в двух местах одновременно. Нет, иногда может, но в редких случаях, и это не случай доктора МакКоя. Но кто мог спать в директорской спальне, с ведома и одобрения самого владельца? Не в таком возрасте что-то менять в своём образе жизни. Что, кому-то мешали шумные соседи и попросился отоспаться? А где при этом тусовался сам хозяин? Ну, откуда он пришёл, чтоб что-то взять со своего компа, и куда потом ушёл? Понятно, проследить в тот момент не пришло б в голову никому, даже ему.       Равной следовало признать вероятность, что «ненастоящим» был тот МакКой, который бодрствовал. Именно равной — да, он не видел того, кто спал там за дверью, но в то, что бывший директор тихо, не представляя никому, провёл к себе, к примеру, какого-то коллегу с «человеческого» места работы, верилось не больше, чем в то, что зоркое звероморфское зрение могло его обмануть. Обмануться может каждый, даже он — конечно, если тому помогут определённые факторы, и это вовсе не ночная темнота. Всё-таки, он знает как минимум двоих в этой школе, кто, объединив силы, вполне способен стать МакКоем даже при свете дня. Другой вопрос — зачем бы им это было нужно. Ответ, настойчиво твердила ему интуиция, находится в тех самых файлах. Ну, а где больше его искать? Если вариант в лоб спросить, что он делал в ту ночь, не рассматривать…       — Если ты, дорогой друг, вообразил, что наша ночная акция это такая тайна века, за которой готовы охотиться все — то вот что-то сомневаюсь. В этой школе устраивали херню и пограндиознее. То есть, огребли бы мы по самое не балуйся — точнее, главным образом мы с братцем, твой-то папаша, если б ему сообщили, скорее двинул речугу, полную отцовской гордости… А от народа это главным образом стоит скрывать потому, что мы облажались. Точнее, я так думал. Кое-что мы всё-таки нашли, скоро и узнаем, что.       Поскольку компания как раз вырулила в нужный коридор, Айерс уже издали разглядел, кого там Гиена собрался привлечь.       — Фор?! А она что, с каких-то пор в компьютерах соображает?       — Она соображает в них больше меня, это уже неплохо. Всё узнаешь на месте.       В общем понятно, почему оба телекинетика сравнили Валери Фор с героиней «Сумерек», несмотря на то, что волосы её были светлыми. Хотя бы за отрешённое выражение лица, словно она постоянно витала где-то не здесь, и её взаимодействия с окружающей реальностью, иногда вполне бурные, были не всегда прогнозируемы. Причины у неё были. После развода родителей она осталась формально с отцом, а фактически, ввиду разъездной работы отца — с бабушкой, женщиной доброй и заботливой, но едва ли способной ответить ребёнку на некоторые сложные вопросы — вроде «почему у неё всё перепутано», и она слышит и видит как световые, так и звуковые волны, притом некоторые — из недоступного человеку спектра. Начитанная, спасибо оставшейся от дедушки библиотеке и категорической нехватке сверстников, девочка решила, что у неё шизофрения, и боролась в меру детского соображения — не обращать внимания на «то, чего не должно быть», не поддаваться, вести себя так, как будто этого нет. Тогда болезнь не захватит над ней власть, а это, в конце концов, главное. Так она просуществовала до 5 класса — иногда испытывая сомнения, не признать ли неизбежное, что без медикаментозной помощи она не справится, но травмировать отца или бабушку такой страшной правдой она отчаянно не хотела. А там стоявший на замене учитель рассказал о редких и любопытных примерах мутаций — юная Валери долго ходила под впечатлением, размышляя, каково было их обладателям просто уложить подобное в голове, а потом задалась вопросом — не так ли примерно, как и ей.       В силу вышеупомянутых проблем, вливаться в компанию было для Валери задачей сложной, и в прежней школе у неё был только один друг — такой же чудаковатый Вилли, которому было не принципиально, понимает ли она всё то, что он рассказывает, и даже слушает ли. Валери, на самом деле, слушала, как ни сложно ей это было ввиду её особенностей — очень уж звуковые волны у Вилли, колдующего над полуразобранным системником, красивые были. Они до сих пор переписывались, что вызывало тихое бешенство у Сида — очень тихое, впрочем, всё-таки Вилли где-то там, а он — здесь.       Оставшееся до предела слышимости время Скотт яростно шипел на брата и Айерса на предмет не сметь стоять у Фор над душой и поторапливать — сами попробуйте быстро вспомнить то, что слышали несколько лет назад, ну или найти в школе волшебника, который нужную информацию извлечёт моментально, ахалай-махалаем. Поди не дура, самой не упиралось быть застигнутой за копанием в директорском компе. Пикетт-то бухтеть не стал бы, Валери ему нравится. Ну, не так чтоб до умопомрачения, но всё же. Он и не стал, погрузившись в размышления, как Гиене вообще удалось уболтать Валери, не то чтоб пай-девочку, но в каких-то значимых авантюрах сроду не замеченную, на такую помощь. Каким бы самоуверенным говнюком он ни был, три года разницы-то пока что не в его пользу. Скотт, впрочем, и сам не смог бы ответить, как. Как-то. Очень уж надо было. Сейчас его вера в собственную крутость вообще была на критически низкой отметке — всё-таки прав Койот, говоря, что некоторые сперва делают, потом думают. Вот почему он так быстро оборвал этот чёртов сеанс? Почему не дошёл до момента появления МакКоя? Ах да, он же получил ответ! Половину ответа, блин. Четверть. Он мог увидеть-вспомнить что-то, что помогло б ему понять, какой из органов чувств ему тогда врал. А кто под подозрением, кроме вагнерят? Да вот, если на то пошло, в школе есть и кадры, способные внушить наблюдателю и более странное. Можно ли считать, что это не могла быть Айша, раз она помогла ему с этим сеансом? Да вот мало ли. В конце концов, какие его доказательства? Чарли, оставшийся стоять на стрёме, спрашивал себя тем временем, не слишком ли они в последнее время увлеклись искушать судьбу (особенно он, да, мало ему было, когда тупейше попался Уортингтону) и почему ему так настойчиво кажется, что на ознакомлении с этими проклятыми файлами дело не закончится…       — Да в принципе, логично… — поскрёбывал затылок Айерс, наблюдая, как Валери, сосредоточенно хмурясь, что-то набирает в командной строке, — как-то же всякие эти… которые не к ночи будь помянуты… находят даже то, что с компьютера было удалено чёрте когда. Стоило б внимательней к безопасности-то относиться. Хотя с другой стороны, кто б и зачем лез в рабочий комп МакКоя, что там интересного можно найти? Табели успеваемости? Не порнуху, явно…       — Мы вот полезли, — хмыкнул Пикетт ещё до того, как он закончил фразу, — но да, какой компромат можно хранить на компе, регулярно шмонаемом АНБшниками? Что-то мне кажется, когда увидим — мы поймём ещё меньше, чем до этого.       — Ну вот, — девушка одарила замершую у стола троицу сдержанно победной улыбкой, — не настолько это было и сложно. В этот период времени копировалось всего несколько файлов, следующее копирование было уже вечером следующего дня и это явно что-то не то…       — Блин, аудио. Что-то включать не вариант, да? Услышит кто-нибудь…       — Можно ко мне сбросить… — Айерс полез в недра кармана за плеером, имеющим USB-коннектор, — лишь бы МакКой до подобных же действий не додумался, конечно.       Скотт подумал, что эту тему сейчас лучше б было вообще не развивать — если то был не настоящий МакКой, каковы должны быть его действия при обнаружении утечки? Должны ли были они уже понять это? Наверное, об этом и рассуждать рано, не зная, о чём речь.       — Тогда уж и остальное тоже. И всё, валим, пока сюда кто-нибудь не сунулся…       — Меня беспокоит, что я как-то слишком давно не вижу некоторых юных Хоулеттов. Жизненный опыт говорит, что это не к добру.       На груди сомкнулись в замок руки, украшенные браслетами с крупными стеклянными бусинами, ткнулся в плечо нос.       — Признаю, их действительно многовато, чтоб уследить одновременно за всеми. Посредственное утешение, что Джон — здесь, судя по жестам и мимике, он рассказывает девочкам скабрезные анекдоты.       Очень хотелось обернуться и поцеловать этот мягкий трогательный нос, но пока он просто накрыл замок рук ладонью, краем глаза отметив, что застёжка браслета зацепилась за крепление ремешка часов — они всегда так делали.       — Судя по жестам и мимике девочек, едва ли они слышат что-то совсем уж непривычное, наш мальчик в надёжных руках. Сейчас интереснее, какие лица будут у нас, когда выяснится, чем были заняты старшие.       — Логан, ты не драматизируешь? Я не недооцениваю наших детей, но учебный год только начался, они не могли успеть разработать масштабный план по качественному срыву учебного процесса…       — Они его ещё дома начали разрабатывать, уверен. Взрывы у Уилсон ещё могли быть случайностью, но Нора говорит, подозрительно давно не видела одну книжку с занимательной химией… она там очень занимательная, имитацией кровавых следов и призрачного свечения, боюсь, дело не ограничится.       — Я б даже на беглый взгляд не сказала, что отсутствуют только наши. Может быть, у них свидания? Не друг с другом и с коварными замыслами, а в самом что ни на есть романтичном смысле?       Он обернулся — пришлось повозиться, расцепляя часы и браслет.       — Свидания?       — Ну да. Это для нас они — совсем ещё дети, для себя самих — нет.       Оставалось глубокомысленно наморщить лоб — какие там у сыновей сердечные склонности, он знать не знал, от наводящих вопросов они научились ускользать с мастерством ошеломляющим, каждый в своей манере: Чарльз — переводя разговор на дела учебные, а Скотт — энергичной болтовнёй вообще на любые темы, кроме заданной.       — И если так, — Роуг тоже сосредоточенно нахмурилась, — главная проблема — не выбрать то же место. Что мы будем за родители, если помешаем собственным детям?       — Что?       Она привстала на цыпочки и потёрлась лбом о его щетину.       — А разве сейчас не лучший момент, чтоб последовать примеру наших мудрых сыновей и улизнуть? Именинника поздравили, новостями обменялись…       Это правда. Сложно было сдержать улыбку, вспоминая гамму эмоций на этом личике — от смущения до злости на себя за это смущение, когда она говорила с Уортингтоном, потом с Вагнером, потом со старшей Уилсон, снова с Уортингтоном, и всё это время косила в сторону рыжей головы, склонившейся к рассеянно теребящему бантики на коробках МакКою. Как подойти, как начать разговор? Так и не начала, профессор подошёл сам…       –…Побродить по родным школьным коридорам, вспоминая золотые времена, когда ты ещё считал себя взрослым серьёзным дяденькой, способным отбиться от домогательств малолетки.       — Что за внезапный приступ ностальгии? Я ж так, чего доброго, могу подумать, не надумала ли ты вернуться.       — Это-то вопрос непростой… — Роуг оглянулась в сторону преподавательского стола — Викки восседала на коленях МакКоя, с интересом слушая какие-то потешки в исполнении сеньориты Медина (даром что не понимала ни слова) и жуя вяленую рыбёшку — по мнению Роуг жёсткую, как подошва, но для острых зубиков ребёнка это явно не было проблемой, — в продолжение темы угрозы нормальному течению учебного процесса…       — Ну да, лыба у дока какая-то неприлично счастливая. Если оставлять с ним Викки чаще, может наступить прозрение. Кажется, из неё ангел не вырастет тоже.       — Так вот, — её пальцы деловито прокручивали цепочку жетона, — раз наши младшие чада в надёжных руках, можем, конечно, для твоего успокоения поискать старших… В процессе поиска направление мысли может и поменяться…       Тихий хлопок слева одарил слабыми остаточными разрядами, и трогательную картину общения поколений загородило улыбающееся во все 32 лицо Змея.       — Я думаю, это будет вам кстати, — он пропихнул между ними рулон из пледа, из которого торчало горлышко явно винной бутылки, — у меня есть ключи от выхода на крышу! Я мог бы вас перенести, но Ороро не одобрит, да и вы тогда не сможете спуститься сами.       Росомаха попытался вытащить бутылку — глянуть на этикетку, Курт шлёпнул по руке — не пали, у любителей читать лекции «здесь же дети» глаза на затылке, тот не выдержал и расхохотался.       — В кои веки, демон выступает в подобающей роли — искушает. Ты как до этого додумался, вообще?       — Если честно, не совсем я. Уоррен убедил меня, что это хорошая идея.       Означенный Уоррен, вроде бы по уши в беседе с Санта-Марией, как почувствовал, что о нём говорят, обернулся и подмигнул.       — А, не, всё в порядке, подбивает на всякие проказы по-прежнему ангел…       — И что это за херня?       Без преувеличения, Айерс озвучил общую мысль. Скотт так и сяк вертел головой, пытаясь идентифицировать то, что видит. Ясно, что это фотографии места взрыва, изрекла Валери — она как-то увязалась следом, не прогонять же, неловко попросту — и больше, в общем-то, ничего не ясно. Что за помещение, что в нём взорвалось, кто это снимал, зачем эти фотографии лежали на компе МакКоя — оставалось строить теории. Телекинетики немного и поразвлекались этим, гадая, вот это тёмное тут — пятно сажи или обломок какой-то детали. Даже точно сказать, сколько всего помещений запечатлено, не получалось — в кадре кое-где виднелись остатки стены, снесённой практически начисто, непонятные горелые остовы — можно предположить, некоторые перегородки были из дерева.       Тем временем скачался архив с программой, которую искала Валери — на ноуте Хоулеттов такой, конечно, не было, никто из собравшихся о такой вообще не слышал, хотя Валери и утверждала, что ничего экстраординарного в ней нет, одна из множества для сканирования-распознавания. Ноут был стар, тормознут, как выражался Скотт, хуже Чарльза спросонья, обладал малым объёмом памяти и большим ассортиментом глюков, на него старались ничего лишний раз не ставить, да не всё и поставится. Идеальная машина, если хочешь, чтоб дети на ней учились, а не занимались всякой хернёй, по крайней мере, отец семейства полагал именно так. Но тут выбирать не приходится — мало у кого в школе вообще есть ноутбуки, а идти с этим в компьютерный класс — мягко говоря, рискованно.       — Хочешь — деинсталлируешь потом, хотя вообще может ещё пригодиться. Книжки многие через неё читаются. Только когда шрифты какие-то старинные — копирование текста некорректно получается, кодировка…       Скотт зевнул, показывая своё отношение к перспективам близкого знакомства с книжками со старинными шрифтами. Всякие интересные химические и не только приколы он и в удобных форматах способен найти.       — Ладно, что там?       Такого лица у брата Чарльз не мог упомнить со времён той проклятой кассеты.       — И что это за херня?       — Накладные какие-то, — вымучил из себя Чарли, видавший что-то подобное на компе отца, — на детали…       — Детали чего?       Это, ясное дело, был вопрос риторический — даже Айерс, факультативно отирающийся в ангаре на подхвате у Сила, заявил, что в этой матерной номенклатуре ничего не понял. Накладных было три файла мелким шрифтом, можно было последовательно копировать позиции и искать в интернете, что это и для чего служит, на это по самым скромным прикидкам вся ночь и уйдёт, а пока оставалось принять самую вменяемую версию Валери, что из этого собирали ту бомбу, которая так красиво на этих фото рванула. Айерс в ту же пустоту спросил, сколько молока за вредность положено террористам — лично он в гробу видал что-то собирать по такому списку. Пикетт, пробормотав, что фразу про херню надо б, раз уж так, произнести и в третий раз, уже занёс руку перейти к аудиофайлам, когда в дверь постучали.       Открыл Чарли, оказавшийся ближайшим, потому что пошёл к шкафу за заначенными чипсами. За дверью обнаружилась главным образом Жаба, за спиной её в сумраке коридора маячила Мина Марко.       — Как удачно, что вы тут. Не предложишь своему братцу поискать, куда он всё-таки заиграл мой диск с природой Австралии, его уже выучить можно было… О, что это вы такое смотрите? — она бросила взгляд ему за плечо, — артхаус какой-то?       Скотт выразительно зашипел на Пикетта — надо ж ему было зачем-то опять пялиться в эти фотографии именно сейчас, Чарли нервно передёрнул плечами:       — Да так, ничего особенного… Домашку делаем.       Братец потом много ему высказал на тему самого гениального решения из возможных. Не умеешь врать — вообще не берись.       — Ого. И кто это такой психодел задал? — протестующий писк старшего Хоулетта пропал втуне, Жаба уже протиснулась в комнату, Мина — нечего делать — за ней, — тебе, видимо, Гиена? Если б нашей группе — я б, поди, слышала.       — Да не это домашка, — гавкнул тот, взглядом благодаря брата за необходимость теперь выкручиваться, — это просто на плеере у Энди валялось…       Теперь уже глаза Айерса выражали мнение, что дебилизм здесь семейный — нашёл, блин, крайнего.       — Не моё. Плеер не всегда моим был. Сам в шоке.       Плеер у него был уже год, времени обнаружить какие-то непонятные файлы было предостаточно, но Жабе об этом знать не обязательно.       — Вот, пытаемся понять, что это такое, — со светской улыбкой подытожила Валери.       — Гм… похоже на место происшествия. Грандиозного такого происшествия. Взрыва, скорее всего.       — Спасибо, кэп, — не удержался Скотт.       Жаба это мимо ушей пропустила.       — Что-то знакомое… Где-то я видела подобное. Ну-ка, дай-ка…       Пикетт, вздохнув, отошёл, пухлая Жабина рука накрыла мышку, пролистнула несколько раз туда-сюда фотографии, потом перешла к странице поисковика — благо, не закрытой пока, потому что запускался браузер минуты две, что доводило не отличающегося ангельским терпением Скотта до истерики.       — Ну точно. Не помолодел пока склероз. Вот, смотрите.       Скотту и телекинетикам и команда не нужна была, остальные тоже подтянулись поближе. С экрана на них смотрела, немного обрезанная и потерявшая в качестве, одна из этих фотографий, под громким заголовком о «конце мутантской угрозы».       — Историю немного надо знать, ребята.       Айерс присвистнул. Знать-то эту историю, казалось бы, кто ж не знает, но не до стадии опознания газетных публикаций времён, когда все присутствующие в пелёнки гадили (а кого-то и вообще не было).       — Ну, когда я только прибыла сюда, среди старшеклассников ещё было принято обсуждать всякие конспиративные теории… Ты-то должен помнить, Койот.       Означенный Койот фыркнул — его эта тема не слишком интересовала. Постиг злую силу закономерный горький финал — и слава богу. То есть, чисто по-человечески их, конечно, жалко, но наивности верить, что они когда-нибудь могли б измениться столь кардинально, изменить тому, чему следовали годами, у него и в 8 лет не было. Покойный профессор, может, и мог в это верить… ну и что это дало? Его враги, хоть и ненадолго, его пережили. И вероятно, многие из них, кто был ближе в эпицентру, погибли быстро, возможно, они даже не успели ничего понять. О сложностях идентификации горок пепла тогда тоже говорилось много…       — Ага, и вы старались не отставать. Тогда Анх вся такая из себя серьёзная и взрослая не была. Славные времена были, короче, но иногда людям всё-таки надоедает говорить об одном и том же. В общем, ладно, немного прояснилось, ещё б понять, при чём тут эти накладные…       — Какие накладные?       Скотт закатил глаза, но вслух бухтеть не стал — в самом деле, раз уж вообще дошло до такого поворота… может, Жаба и тут что-то подскажет? Главное — как бы потом заставить её забыть всё это. Если разговорчики о фотографиях давно минувших дней ненароком достигнут ушей МакКоя… А если ушей одной проблемы, в решении которой они, кстати говоря, так и не продвинулись ни на шаг? Точнее, ей-то и уши для этого не нужны… Твою ж мать. Надо разработать тактику, о чём бы таком думать в её присутствии, чтоб охота копаться в мозгах отпала, желательно, навсегда.       Жаба долго задумчиво чесала ладонь о щетину на голове, остальная публика, затаив дыхания, ждала вердикта… и была несколько обескуражена началом:       — Ну, что это за хрень — мне, конечно, не понять…       — Да в самом деле, — Скотт решил наконец, что со стихийным увеличением их компании пора как-то заканчивать, — может, они никак с этим вот и не связаны. Мало ли, какие файлы могут лежать рядом… У меня на диске тоже бардак…       Выражение в поднятых на него светлых глазах было каким-то сложноописуемым.       — А вот тут, Гиена, ты, боюсь, ошибаешься.       — Что?       Открытые вкладки грузились ужасающе медленно, несколько из них Жаба в сердцах закрыла.       — Любопытно б было узнать, кому ж этот плеер принадлежал раньше… Нетривиальный должен быть типец.       — Да уж пожалуй, с интересом к это самое… истории.       — Не просто интересом. Короче, искать что-то на вашем ноуте — и у более терпеливого, чем я, нервы откажут, просто поверь на слово: из всех представленных тут фотографий только ещё одна мелькала в прессе.       Валери за спиной ахнула — до неё дошло первой.       — Да-да, напрашивается вопрос — откуда у этого неизвестного дополнительные фотографии, нигде больше не появлявшиеся? Уж я-то знаю, много изучала эту тему… К тому же — оригиналы этих фотографий. В таком разрезе — мне кажется, и эти файлы не случайны. Чему конкретно служит, как работает что из этого — я, конечно, не шарю. Если б вот как-то аккуратно расспросить МакКоя… он же у нас многопрофильный гений… Бьюсь об заклад о двух вещах — во-первых, оформлено это всё на некое подставное лицо, подставную фирму, так что своими силами и быстро концов мы не найдём… Во-вторых — с чем-то из этих деталей что-то капитально не так. Не в том смысле, что они, фактически, украдены… Возможно, производственный брак…       Айерс помотал головой.       — Жаба, прямо приятно, что ты о наших мозгах такого мнения, но может, всё же объяснишь попроще, как тупым? Мы-то, знаешь, так глубоко в эту тему не лезли…       Пухлые губы их сокурсницы искривились в усмешке.       — Да уж если б лезли — и без меня поняли б, что попало вам в руки. Опять же, влом гуглить, а так название не помню, но есть, в общем, дорогой Энди, такой приём — сказать правду, чтоб в неё уже точно никто не верил, считая дезой. Конечно, подать её при этом надо грамотно… Тогда, 16 лет назад, все издания, во всяком случае, считающиеся респектабельными, в голос утверждали одну версию — несчастный случай. Естественно, это не могло не показаться подозрительным, и быстро начали возникать другие версии, среди которых лидировала — спланированная акция АНБ.       — Да уж естественно, — фыркнул Айерс.       — Проще говоря, — кивнула, сцепив руки на животе и откинувшись на спинку кресла, то есть, с самым экспертным видом, Жаба, — сложилась забавная, но нередкая ситуация, когда официально считалось несомненным одно, а неофициально почти столь же несомненным — другое. Но как бы ни сильна была в народе тенденция не доверять официальным СМИ и вообще нашему уважаемому законно избранному правительству — тенденция объявлять всех… сторонников конспиративных теорий, скажем так, брехунами или не совсем психически здоровыми людьми всё же сильнее. Здоровый скептицизм, иногда перерастающий в нездоровый. Любопытное явление. Короче, гипотеза, что взрыв был подстроен, спланирован, тщательно организован под руководством сверху — прозвучала, была рассмотрена, обмусолена, прискучила. Прививка от неё была дана. Понятно, куча фриков до сих пор в неё верит…       Айерс нервно переступил с ноги на ногу. Он бы с удовольствием сел, но на кровати — на нижнем ярусе, то есть, вообще-то на месте брата — вытянулся, раскинув ноги, Скотт, подвинуть его — так ему только дай такое приглашение к драке.       — Вот я ни правительство, ни, боже сохрани, тем более безопасников ни разу не идеализирую, но это тоже… Почему сразу так? Почему как что случается более-менее крупное — так сразу начинается творчество душевнобольных? Ни одна мало-мальская знаменитость, например, не может просто банально умереть своей смертью или погибнуть в самой обыкновенной аварии — они каждый день случаются! — обязательно хоть кто-то скажет, что это убийство, проплаченное правительством, мировым сионизмом, Китаем, Россией, инопланетянами, на худой конец!       Скотт медленно, как-то издевательски захлопал в ладоши.       — Вот ты, дорогой Энди, сейчас продемонстрировал нам иллюстрацию к тому, о чём говорит Жаба. Именно так в конечном итоге и рассуждает здоровое большинство.       — Так, блин… это логично!       Второй Хоулетт рывком сел, подвернув ноги и уперев подбородок на сцепленные руки.       — Чтоб говорить, что логично — надо немного больше знать наверняка. Самую малость… все подробности жизни этих погибших, всю их подноготную и парочку государственных секретов. А пока здоровое большинство таким образом защищается от неприятного открытия, что его водят за нос — эти все, по списку, могут чувствовать себя спокойно. Точнее… В мировой сионизм я лично не верю, Китаю и России по идее своих внутренних проблем хватает… вот инопланетян со счетов не надо сбрасывать, да.       Айерс наконец с облегчением шлёпнулся на освободившийся участок.       — Гиена, блин, что ты несёшь! То есть, тут даже ничего дополнительно знать не надо, всем понятно, какая это была заноза в жопе, но что, это означает, они не могли взорваться сами по себе, без помощи со стороны?       — Наверное, могли, — вернула себе роль лектора Жаба, — но не взорвались. Их взорвали. Путём именно продуманной и тщательно спланированной диверсии, и доказательства где-то вот здесь. Где-то они закупали материалы и детали, и в этом где-то у АНБ были свои люди. Какое-то звено этой несомненно сложной и интересной цепи оказалось гнилым. Они поставили им бракованные детали — и таким образом уничтожили проблему, так сказать, изнутри, тихо и чисто (в своём понимании), не тратясь на масштабные операции с танками и вертолётами и не рискуя жизнями человеческих ребят.       Мина, на которую всё это время почти никто не смотрел, несильно ударила кулаком в стену. Несильно по своим меркам — сверху что-то с тихим шуршанием посыпалось.       — Эй, ты чего?       — Мог бы не задавать тупых вопросов, — Валери, сидевшая на стуле спинкой вперёд, подскочила, — тут у всех разная семейная история.       — Но… — Айерс хотел было возразить, что её-то родителей к тому времени в команде не было, они не погибли там, но махнул рукой. Сколько времени, в самом деле, можно было надеяться не обращаться к опыту тех, кто после Гражданской мирил детей южан и северян? Этих помирили с грехом напополам, сейчас на эту тему можно уже анекдоты сочинять, а тут ещё всё впереди. Как ни просится вопрос, не кажется ли ей, что эти благородные герои на что-то подобное всю дорогу и напрашивались, лучше смолчать, правда. Пусть девушку со сверхчеловеческой силой злит кто-нибудь другой.       — Всё в порядке, не надо меня утешать. Я с этой историей как-то с детства сумела примириться… Просто услышать, что существуют доказательства того, в чём мы вот никогда не сомневались — это…       — Лично мне кажется, — встрял Пикетт, — у кого-то всё-таки воображение разыгралось. Связь этих файлов — это о-очень большое допущение.       Угу, внутренне хмыкнул Чарли. Было б так, если б это действительно были файлы на плеере, оставшиеся от предыдущего хозяина (хотелось бы посмотреть на недоумка, способного посеять такую вещь, жаль, было б нереально — такие недоумки кончаются тоже как-нибудь загадочно и печально), но вот в то, что одновременно скопированы были совершенно случайные друг к другу вещи, уже поверить сложнее… А вслед за этим по спине пробежал холодок — получается, МакКой всё это время знал такое? И… кто ещё из взрослых? Да уж, стоит ли удивляться, что тут окопалось АНБ… Удивляться стоит другому — что никаких грандиозных последствий всё ещё не произошло, и что МакКой, раз уж решил перенести компромат в более безопасное место (а сразу хранить его как подобает — не судьба?) не додумался удалить с компа оригинал. Или…       — Да-а? — задиристо прищурилась тем временем Жаба, — вот даже ради интереса… Я теперь загружу голову вопросом, как всё выяснить за эти детали так, чтоб в процессе на плечо не легла тяжёлая рука. Но можно проще. Там ещё какие-то аудиофайлы. Послушаем? Не может же такого быть, что там как раз переговоры по поводу поставки этих деталей? Наверняка, лёгкая музычка для АНБшного корпоративчика!       Чарли чувствовал, что не одному ему всё более не по себе. Понемногу начинало доходить, что, действительно, они обсуждают, во что они ввязались. Образ вымышленного хозяина плеера, в панике выбросившего опасную вещь и, в самом оптимистичном раскладе, скрывшегося где-то на Аляске, воображению нарисовался отлично, теперь пора примерять его на себя. Но нет. Пусть он прекрасно понимает это выражение в глазах Пикетта и Айерса «чем, господи, я заслужил это узнать, не жилось же мирно», но ближе ему больной азарт в глазах младшего брата. Звероморф — это такая скотина, которая прекрасно понимает, что опасно, и всё же делает это — проникает в спальню преподавателя или в государственные тайны. Трусливо поджимать хвост, моля отмотать время назад и ничего не знать, жить как жил, под зыбкой защитой неведенья — много, в общем, доблестным спецслужбам чести!       — А валяй!       — Может… — попытался было Айерс, и снова махнул рукой. В самом деле, сказал А — говори уж и Б, будто от того, что они остановятся сейчас, что-то капитально изменится. Судя по весу, файлы не слишком длинные, успеется, поди, если что, удалить и на всякий случай форматнуть и ноут, и плеер…       Однако тут их ждало ещё одно разочарование — из динамика раздавалось только неровное шипение.       — А говорят, у АНБ лучшая аппаратура, — нервно усмехнулся Пикетт, у которого всё же не было железных оснований сказать, что Жаба была не права, — это был не лучший день в жизни какого-то слухача, я так понимаю.       — Я что-то слышу, — растерянно пробормотала Валери, — но странное…       — Странное?       — Да. Голоса, и…       — Может, из-за стенки откуда? — Скотт завертел головой и принюхался. Не, всё тихо, похоже, на этаже они всё ещё одни.       Жаба снова прищурилась — на сей раз в монитор.       — Та-ак… Попробуем поиграть с настройками, может, чего вытянем. Кукле б этой АНБшной играть с настройками на такой машине, больше даже не знаю, кому пожелать…       — Одеяло — это, конечно, крайне дальновидно. Красота красотой, романтика романтикой, но просквозить тут может как надо. Костёр-то не разведёшь…       Вообще всё несколько лучше, чем ожидалось — в целом подсохло, но глубокие щели между камнями хранят сырость недавних дождей, листва по углам слиплась в преющие комья. Металлическая рама подставки от бочки смотрится тут теперь не то что нелепо, а попросту безобразно, так и чешутся когти демонтировать её к чёртовой матери. Хотя бы чтоб не напоминала…       — Отвечаю, камень не загорится, так что можно б было и развести. Другое дело, что костёр на крыше — это как-то… Кому сигналим, о чём? Да и вообще, долго ж не просидим, явно. Взрослые люди, родители, которым ещё дитё укладывать…       — Отвечаю, дитё — уложат. У сеньориты Медина не повыкаблучиваешься, младшую группу практически на неё свесили — пока полёт нормальный. Женщина, воспитавшая сына Множителя, по опыту равняется нам всем в совокупности.       Роуг улыбнулась. Младшей группы никогда не бывало много, но она всегда была. И первое время сердце сжималось при одной мысли о пяти-шестилетних детях, от которых, по сути, отказались родители. Но потом она понимала, что в какой-то мере этим детям повезло в сравнении с оказавшимися в той же ситуации подростками. Чем младше человек — тем лабильнее его психика, тем легче ему привыкать к новому. Да, они долго ещё тоскуют и ночами зовут маму, которая на прощание, комкая руки, бормотала, что вряд ли у неё получится навещать и вообще «так будет лучше», да, они не принимали сами, как она когда-то, решения оборвать все прежние связи, но у них их и было гораздо меньше, и они гораздо быстрее, с каждым новым утром всё естественнее, начинают воспринимать это место как дом, взрослых и детей вокруг — как свою семью. Здесь никто не ругает их за проявление их особенностей, здесь могут дать ответы на их вопросы, здесь знают, что делать с тем, что пока что пугает их самих. И сверстники, с которыми прямо сразу, конечно, не устанавливается нежных-доверительных отношений — мутанты тоже могут бояться способностей друг друга, уж она кое-что знает об этом. Но малыши сходятся опять же легче, чем подростки, отягощённые, помимо собственно мутации, уже выработанными к этому возрасту загонами.       Сейчас младшешкольников всего шестеро, они живут все в одной комнате рядом со столовой — она большая, шесть кроватей и один стол, который по мере надобности раскладывался ещё на две величины, помещались прекрасно, было не тесно. Но если иметь в виду ещё и Викки, то расселять всё-таки придётся — семеро это будет уже перебор…       — Не знаю, не знаю, может, краткий инструктаж ей стоило всё же выдать? Всё-таки как по моим наблюдениям, Викки тот случай, когда стереотип о «девочках более тихих и покладистых, чем мальчики» разбивается вдребезги. Но, в конце концов, это была моя инициатива — ненадолго взять отпуск от высокой миссии родительства, ненадолго-то можно… а надолго и не получится. Так, а стаканов, значит, не предусмотрено, из горла будем?       — Нормально, сбрасывать груз солидности — так на всю катушку. Погоди, там же ещё коробки какие-то? Может быть, там… Ну да, по форме не похоже, странно было рассчитывать.       Роуг окончательно развернула и отложила одеяло, поставила пока подальше, чтоб не задеть ногой случайно, бутылку.       — Ох ты ж Змей, заботливый какой! Закуску нам положил.       — С чего Змей, он сказал же — Уортингтона идея, — Росомаха принял переданную ему коробочку, — то есть, пернатый мог, конечно, ограничиться ролью руководителя и вдохновителя… но вот до этого Змей не додумался б точно.       Роуг повела носом.       — Китайское что-то? Эта закусь от нас точно не разбежится? Что это такое и как это едят вообще?       — Ртом, с помощью палочек, вот они как раз. Правда, только один комплект, видимо, чтоб романтичней и интимнее… Что-то овощное, с грибами… нормальными грибами! …а, не, вот второй комплект, всё в порядке. А это что? Конфеты?       — Ага. Хотя бы не с иероглифами, нормальным английским языком. Ассорти, значит, хотя бы часть должны быть вкусные. Полноценный романтический ужин, в общем, только без све…       Заметив, как изменилось лицо жены, Росомаха выхватил из её рук третью, самую маленькую и странно плоскую коробочку — и его лицо, надо думать, стало таким же.       — Будет, будет у малышни новая крутая подушка из кое-чьего кроющего пера. Совсем землю под ногами потерял голубь-переросток…       — Да ладно, — Роуг вроде бы взяла себя в руки, — согласись, вполне уместный по ситуации подарок. Ну попробуй вот сейчас сказать, что нам это совсем не пригодится! Чувак прямо с душой выбирал, старался…       — Я так понимаю, тут с авторством никаких сомнений нет? Змея в этом подозревать действительно как-то…       Роуг кивнула, отводя глаза и демонстрируя на боковом клапане коробочки предупреждение, гелевой ручкой, быть осторожнее с когтями.       — Ну да. Почерк Змея, к сожалению, я так и не научился разбирать. Да и у кого в школе самое стойкое пристрастие к гелевым ручкам, помню… А как аниморфу аниморфа не подстебать-то, тут что и говорить.       — Вы работаете бок о бок, это естественно. А так это камешек-то в мой огород. Ну, мы же оба знаем, что в мой, а Уортингтону позволено не знать, ему вообще много знать…       — Почему это в твой? — дикция Росомахи была невнятной из-за зажатой в зубах пробки.       — Господи, Логан, не делай так больше! А если б ты её… раскусил?       — Спроси потом этого предусмотрительного благодетеля, почему штопор положить не додумался. Ну, за что пьём? За твоё возвращение, надеюсь?       Она, предвкушающе облизнувшись, приняла бутылку.       — Как-то нехорошо, конечно, когда даже не чокнешься… Уф. Ну… кажется, вкусно. Хи-хи, когда я последний раз из горла что-то пила, ты не помнишь? Что-то алкогольное, в смысле… Логан, я правда думала, и ещё буду думать… всё сложно. Да, Викки пора уже вливаться в коллектив, а то такая жизнь её портит… Но это можно и на будущий год, поди, за год она не распоясается критично. И греть голову из-за Бобби действительно хватит, времени, чтобы успокоиться, достаточно было. И профессор… наверное, я так и не уложила это до сих пор в голове.       Он взял бутылку, другой рукой набрасывая одеяло на плечи Роуг поосновательнее и придвигая её к себе ближе. Закат сегодня из таких, какие всегда хочется запечатлеть на фото, но если сделаешь это — потом обычно бываешь разочарован, потому что глупый механизм потерял половину этой буйной палитры, вот здесь же была ещё такая малиновая полоска, а тут, по какой-то непостижимой уму логике — бледно-бирюзовая, казалось бы, что здесь делать этому миражу далёкой речной глади. И век заката слишком недолог, пока сбегаешь за фотоаппаратом, там уже всё совершенно другое. Словно психующий художник мазнёт то так, то так, потом решит, что аляповато, замажет всё ровно сиреневым, а потом окончательно психанув, заливает картину чернилами. Хрен кому объяснишь, зачем это надо — ты этих закатов столько видел, надоесть должны были. Вообще-то нет. Не видел. Обычно не до того было, и память до сих пор не отдала многое, что зажала, не то что закаты какие-то, поважнее вещи. С кем когда-то на эти закаты смотрели, кто теперь только смутными тенями шарашится на грани яви и сна. И это-то как раз не проблема, мечтающие вернуть память потом мечтают потерять её снова, так что и гори они, эти тёмные пятна, приходит иногда пора осознать, что «жить надо настоящим» — это одна из самых мудрых человеческих сентенций. Только вместе с тем приходит и осознание, как быстротечно это настоящее…       — В этом тебя никто не стал бы винить. Если б я был на твоём месте и услышал подобное — решил, что всё, время для старческого маразма пришло. Нам и на своём месте не особо легче было. Теперь у Шторм и Уортингтона любимая тема шуточек — что если б они могли выбирать, куда профессору заселяться, то так и началась бы очередная мутантская война, потому что они в жизни ни в чём не сходились. Профессор делает вид, что ничего об этих циничных шуточках не знает, но получается у него плохо.       Распечатали коробочку с иероглифами, содержимое было ещё даже чуть тёплым, бог знает, когда Уортингтон успел заказать эту хрень, вроде всё время на виду был, и потом держал в термосумке или в микроволновке подогрел. Роуг аж зажмурилась — пахло одуряюще, всё-таки, что ни говори, у востока особые отношения со специями.       — Там же салфетки-то есть? У меня сейчас от этого соуса морда будет как у клоуна. …Так вот понимаешь, Логан, в том и дело. Если я окончательно уложу это в голове — я не смогу уже держаться так отстранённо, чтоб сохранять тайну. Это невозможно. Ты же понимаешь, профессор — это… за столько лет я смирилась, научилась смотреть на мир, в котором его нет. Говорила себе — да, такова жизнь, даже очень хорошие люди не будут жить вечно. Даже те, что всегда защищали, поддерживали, находили ответы на все вопросы. Теперь надо самому всему этому учиться. Без кого угодно можно научиться жить — отца, матери, любимых, детей… Человек, как бы ни заламывал руки, ко всему способен привыкнуть, всё пережить. Но если ему неожиданно вернуть отнятое, казалось бы, навсегда — чёрта с два он это выпустит из своих рук. Я не смогла бы, имея рядом близкого, дорогого человека, делать вид, что он мне чужой. Не смогла б, даже если очень надо. Потому мне страшно, Логан.       — А об этом уже мы с Шторм шутим — делаем ставки, кто сорвётся первым. Смех смехом, а я просто за одно бога благодарю — что решать эту проблему в конечном итоге не мне. Я б не придумал, что тут делать. Это, кстати, тоже бесит. Иногда хочется быть именно тем, кто решит, придумает и избавит всех от головняков.       Её пальцы слегка сжали его запястье.       — Вот, и это тоже. Мне просто не хочется оставлять тебя… со всем этим.       Он улыбнулся.       — То есть ты уже не считаешь полураздельное проживание средством сохранить свежесть чувств и не надоесть друг другу?       — То есть, я тебе не надоела? — убедительно серьёзно спросила она.       — Ну, за аренду у нас оплачено до конца месяца, что-то решать надо быстро. Конечно, стоило б предупреждать Лили более заблаговременно, всё-таки больше 10 лет арендуем, она привыкла на нас рассчитывать и других жильцов так уж быстро не найдёт.       Сделали ещё по глотку, вернулись к коробочке.       — Да может, и найдёт, место-то козырное… Но ты прав, лучше, наверное, оплатить новый квартал, будет время и нам, и ей, что-то как раз прояснится, устаканится… А этих салфеток там много, а? Жаль. Да я вот уже вторую эту… овощину… роняю. Может, не выпендриваться и есть руками? Почему этим китайским снобам было не положить туда простенькую пластиковую вилочку?       — Мари, НЕТ. Это не самый острый соус из возможных, но МакКоевой бочки тут больше нет, мыла и полотенца — и не было, а нам этими руками потом друг друга за разные чувствительные места трогать.       — Думаешь, если я вынесу Уортингтону порицание, что не подумал об этом, нормально будет?       Как не вспомнить, что первый раз поцеловались они примерно в такой же обстановке. То есть, это была не крыша… не совсем крыша, выход вентиляционной шахты. И перекусон, который был с собой, был куда прозаичнее — приувядшие гамбургеры, но, кстати, обеспеченные тоже Уортингтоном. И в целом обстановочка большую часть дороги к романтике не располагала — старые вентшахты вообще не способны к ней располагать, даже если в них не убегаешь от кого-то, а всего лишь прочищаешь, попутно ремонтируя порядком подгнившие деревянные стенки. Два раза чуть не вляпались в дохлятину… На проходе первого участка он ещё беззвучно матерился, что в напарники ему никто, кроме девчонки, с трудом волокущей сумку с инструментами и эмоционально реагирующей на раскачивающиеся в паутине коконы, такие жирные, что поневоле спросишь себя, а точно ли это были обычные земные пауки, не нашлось. Но девчонка, хоть арахнофилии, конечно, в себе так и не открыла, фонарь держала уверенно, гвозди подавала оперативно, мешки с мусором выталкивала в случающиеся по пути отверстия успешно. А потом — холодный ветер и свет, конец пройденного участка. И хотя они понимали вроде бы, что конец участка — это выход наружу, на скат крыши второго этажа, всё равно едва не выпали, когда доползли. Голова немного закружилась от свежего воздуха после затхлости и пылищи, и не хотелось думать, сколько ещё осталось пройти (по скромным прикидкам, работы до вечера), хотелось посидеть немного, насладиться моментом. Сточить эти гамбургеры — ну, хотя бы по одному на рыло, после такой унылой работёнки жрать что-то зверски хочется… Когда глаза после темноты шахт притерпелись, посмотрели друг на друга — долго хохотали, Роуг, отпуская с ветром снятые с рукавов спецовок паучьи тенета, предложила смастерить костюмы ёршика и в них отправлять малышню гулять по вентиляции — всё равно ведь лезут куда ни попадя, так хоть с пользой для дела. А потом достала влажные салфетки и принялась оттирать его ладони, потому что есть настолько грязными руками это точно недопустимо. Ветер с сухим шорохом гонял у откосов круглую снежную крупу, стучал в окна преподавательских спален пожухшими плетями плюща, далеко внизу на чёрной глади фонтана печально дрожали опавшие листья.       Кто-то, наверняка, удивился бы, как может в таких обстоятельствах потянуть целоваться… Кто-то, кто там не был. Он же удивлялся не тому, что прямо тогда у них не зашло дальше — в тесном коробе это проблематично как-то, хотя в жизни бывало всякое, но как они умудрились до этого дальше дойти только через месяц? Ну, этот месяц не был простым, хозяйственные вопросы не соглашаются подождать, пока разрешатся организационные, и крайними они оказывались чаще, чем не оказывались — добровольно, впрочем, чаще, чем после долгих уговоров и эмоционального шантажа. Как это могло не сблизить?       Поэтому да, перед сном (засыпалось в этот месяц особенно тяжело, слишком было, о чём подумать) он читал себе лекции на тему «она соплячка, а ты типа преподаватель», но голос был какой-то чужой, не его точно, и чем дальше, тем больше бесил и провоцировал послать его нахрен. Ну, соплячка… два раза моргнуть — эта соплячка уже бабушка, что даёт эта видимая зрелость, вспомнить, насколько зеленее была трава во времена его юности, ни с кем из зрелых не получится никогда, и не только потому, что какого хрена там вспоминать? Гражданскую? Его прожитые годы не сделали умудрённым жизнью старцем, её не обязаны делать вечным младенцем. Если в её голове ветер и гуляет, то его ветра ему не догнать так же, как её годам — его годы. Возвышаться над этой девочкой с глазами настороженной газели на некую отеческую, покровительственную позицию может казаться педагогически правильным, только вот фальшиво, а к фальши дети относятся куда хуже, чем к курению и мату. И вообще… не было б всех этих самоувещеваний, если б речь шла только о её чувствах, от которых всегда можно б было отмахнуться традиционным взрослым «какие её годы»… 17 лет назад, сентябрь       Осень в этой части штата как-то очень быстро наступила — первая декада сентября, а лес уже точь в точь как с рисунков «Моя любимая осень» из школьного холла. Нет, детализация повыше, техника получше, а вот цвета те же. Берёзы пожелтели уже практически полностью, другие лиственные ещё держатся, но на клёнах, сосредоточившихся преимущественно вдоль дорог и ручьёв, прозелени почти тоже не найдёшь. Лиственницы на открытых и возвышенных участках уже наполовину лысые, выглядят нестерпимо жалко, словно по ним прошёлся пожар. И небо над всем этим именно настолько насыщенно, дерзко синющее — такая милая ухмылка природы над выражением «неестественные цвета».       И погода такая же образцовая — днями тепло, на открытых участках ощутимо припекает, а ночами всё-таки подмораживает, по утрам этот свежий, острый холодок посвёркивает на перилах балкона лёгким конденсатом, в прорехах леса между золотом и тёмной зеленью молочно клубится туман, постепенно расползаясь по низинам и особо густым зарослям, там и таится до следующей ночи. На полянках и пригорках налетающий ветерок кажется совсем по-летнему тёплым, но под густыми кронами то и дело чувствуется прохладное, сырое дыхание осени — иногда так резко и ясно, словно она, эта осень, некой призрачной персонификацией бродит по лесу, может быть, золотит ладошками, как Мидас, новые и новые листики, приминает порядком поседевшую траву, и прошла как раз сейчас мимо.       Осень, в общем, как раз для любования, как раз такая, какая она на картины больше всего и просится — или на фото, у тех, кому кисть в своей руке сейчас и представить смешно. Пейзажи лучшие из возможных сняты с этого самого балкона, а вот в лесу раздолье для макро — паутинка с дрожащими в ней каплями, которые здесь, в тени, солнышко осушило не до конца, покачивающаяся на веточке свежеизготовленная куколка, рисунок коры, складывающийся в подобие картины Мунка, да и просто все эти листочки в разной стадии перемены цвета, всевозможные ягоды, шишки и прочие плоды-семена.       На самом деле многое из этого можно снять и в любом сквере, но не всегда получается — социум рядом, кто-нибудь подбежит посмотреть, что это ты там такое интересное нашёл, может — просто испортит кадр, может — обратит в позорное бегство своими попытками скрасить твоё одиночество. Если мешать некому, то, как следует побродив и поприцеливаясь, можно сделать такие кадры, что покажется, будто это снято в самом настоящем лесу — искусство фотографии, говорил отец, не в том, чтоб передать то, что есть, это при наличии удачи сделает и ребёнок, и обезьяна, а в том, чтоб передать даже то, чего нет, что тебе хочется передать, что в обыкновенных предметах, может быть, ты первый ухитрился увидеть. Но тут ничего выдумывать и не надо, лес несомненен, огромен и величав в своей замысловатой и неподдельной осенней красоте. Можно бродить, думать, что притомился уже всеми этими листиками и мурашами, деловито таскающими в кладовые всё, что плохо лежало, а потом снова увидеть что-то неожиданно милое. Можно думать, что наслаждаешься тишиной и покоем впрок — зная, как они конечны, а потом осознать, что ни тишины, ни покоя тут нет, лес невероятно шумный, и не только потому, что в листве над головой почти непрерывно возится ветер. Какие-то птицы, которых никак не получается разглядеть, прыгают там в ветвях, перекрикиваясь, как сварливые соседки, по стволам носятся вверх-вниз безумными язычками пламени белки, одержимые желанием собрать все грибы, до которых дотянутся их загребущие лапки, пару раз в кустах мелькнула упитанная заячья задница. Кто ж тогда, когда первые доклады по биологии делали, изрёк эту сентенцию, что лес начинается с зайца? Дескать, белки и прочая мелочь в любом парке встречается, белки, кажется, образуются там, где собирается вместе более трёх сосен, а вот если ты видишь зайца — можешь не сомневаться, перед тобой настоящий лес. Хотя зайца увидеть не так-то легко, почему-то не хотят они позировать на пенёчке в ожидании, когда дура с фотоаппаратом резкость отрегулирует.       Там, на другом склоне овражка, в одном месте словно ковш экскаватора копнул — такой резкий, крутой обрыв, и в глинистой земле как будто норы. Этих самых зайцев? Что-то кажется, заячья жопа в такую не пролезет.       — Алекс ворчит, что если нам так нравится бродить, могли б взять корзинки, бродить с пользой для желудков.       Мина подпрыгнула и развернулась, потом опрокинулась на ближайший шершавый лиственничный ствол.       — Извини, не хотел тебя напугать.       — А зря, у вас отлично получается. Это я шучу. Алекс, надеюсь, тоже шутит — я уверенно отличаю совсем немного грибов, так что было б либо слишком мало, либо слишком рискованно. Пусть дождётся Саблезубого, он способен найти еду там, где никто не найдёт. Сам говорил. А я ему грибы лучше принесу на фотографиях, там можно не задаваться вопросом их съедобности.       Магнето кивнул то ли на фотоаппарат, то ли на хвоинки и частички земли, обильно усеивающие куртку Мины.       — Обычная проблема фотографа — целая галерея фотографий абсолютно чего угодно, кроме него самого?       — Не особенно-то и проблема, все возможные фотографии в осенних декорациях у меня были. Отец-фотограф, знаете ли. Хотя нет, одной не было. Это, наверное, какая-то пред-осенняя болезнь, но мне какое-то время тоже хотелось найти большую, большущую кучу опавшей листвы и… даже не фотографироваться в ней, ну нафиг. Просто рухнуть в неё. Возможно, с разбега. Хотя вроде бы и понятно, что это не должно быть похоже на облако, только яркое цветное. Что листья такими красивыми, резными, полноценными бывают преимущественно в Фотошопе, а в жизни в огромном количестве вместе они вряд ли могут собраться. А у нас более-менее крупной кучи листвы было просто не встретить, их своевременно сметали, упаковывали и увозили на утилизацию — потому что в листве накапливаются какие-то канцерогенные вещества, что ли, об этом что-то говорили в начальной школе, но я, честно говоря, не слушала. Но, в общем, найти такую горстку, чтоб обсыпать себя ими и кто-то с телефоном успел это щёлкнуть — без проблем, а вот чтоб бухнуться и валяться там, как счастливый дебил…       — Кажется, там внизу что-то вроде такой кучи и есть.       — Ага. Ничего странного — глубокий лес, кто б здесь следил за канцерогенными веществами. Ветер так удачно дует, что обрывает листву со всего более-менее высоко растущего, и задерживается она как раз здесь. Годами тут, наверное, скапливается, приличная должна быть подушка. На неё, собственно, и смотрю. Хотя бы полюбуюсь. Что-то, когда становишься старше и разумнее, нырять с разбега куда-либо кроме родной-знакомой кроватки уже не хочется, так ведь и покалечиться можно…       Спуск помимо того, что был вообще довольно пологим, щетинился своеобразными ступеньками — выныривающими из земли петлями древесных корней, пучками туго переплетённой сухой травы, мелкими и крупными камнями, поросшими рыжим и бирюзовым лишайником. Корни слегка пружинили под кроссовком, лишайники сухо потрескивали.       — Ну, арматурина под этим великолепием не прячется, а за стекло и бетон, конечно, не отвечаю.       — Значит, просто аккуратно сяду и посижу. Может, и полежу. Моей куртке по итогам дня хуже вряд ли сделаешь.       Солнце уже уползло за верхушки деревьев, и большую часть щедро заваленного листвой дна оврага накрывала тень, но за первую половину дня прогревает неплохо, где-то там, глубже, этот роскошный ворох, конечно, понемногу преет, этот кисло-пряный запах чувствуется сквозь сухую, пыльную теплоту верхнего слоя. В других встреченных оврагах по дну бегут ручьи, сверху кажущиеся чёрными, как смола, через один даже перекинута доска, хотя его перешагнуть никаких трудов не стоит. Здесь или нет никакого ручья, или он настолько дохлый, что его совершенно похоронили под собой отмершая растительность и осыпающаяся сверху почва.       — Когда вот так сидишь, предаёшься умиротворению от единения с природой, главное не начать паниковать, точно ли знаешь, в какой стороне дом. Я помню, конечно, что зашла не слишком далеко и держалась вдоль тропинок, но помню также, что я категорически городской житель. Хоть и из маленького города, но именно городской. Моё самое полноценное столкновение с дикой природой было на той турбазе с инструктором Джейкобсом.       — В школе в походы не ходили?       Мина заложила руки под голову, пытаясь удобно устроить их среди мелких и крупных сухих веток, хаотично армирующих лиственную кучу.       — Наш физрук мистер Ларсон был, по общему мнению, не вполне вменяемым. Дальше школьного стадиона нас с ним предпочитали не отпускать, из опасений, что вернуться мы можем через 30 лет, оборванные, заросшие и с боевыми наградами. Конечно, я не раз бывала за городом с Магдой, точнее, с Магдой и её отцом — на каникулах он иногда брал нас в не очень дальние поездки. Родители это позволяли, чтоб я наглядно посмотрела на работу ветеринара и расхотела им быть. Вообще-то дядя Майк был инспектором, большая часть его работы была с бумагами, бумаги, по мнению моих родителей, должны пугать девушку почему-то меньше… Но иногда он выезжал и в хозяйства, своими глазами что-нибудь оценить-проверить или просто тряхнуть стариной. И мы с Магдой держались золотой середины между тем, чтоб не путаться под ногами и не забрести куда-нибудь, где можно заблудиться и найти себе обременительных приключений. Предвкушали, как Магдин дядя окончательно выкупит ферму, и уж там мы будем зависать каждые выходные, не говоря уж о каникулах — Магдина семья была циничнейшим образом не против направить подростковую дурь в созидательное русло уборки бурьяна и гнилья, а мои надеялись, естественно, что с меня этой дикой романтики на второй день хватит. Но вот так сложилось, что познакомились мы с этой фермой в ночь побега… А теперь там живёт семья Санни, вот интересно жизнь складывается.       — Жалеешь, что не твоя?       Память — не такая сговорчивая штука, от которой можно потребовать чего угодно. В общих чертах вызвать перед мысленным взором эту заброшенную ферму вполне себе получается, и длинный пыльный коридор с поблёкшими — примерно так нехорошо, некрасиво вянут некоторые цветы — обоями, и ту самую люстру, и огонь в печи, лишённой газового баллона. Но детали — детали уже ускользают. Какого цвета была какая-то из этих деталей, и какой фактуры… и была ли вовсе. Два окна было в той гостиной? Кажется, два, и в простенке что-то стояло. А по потолку и стенам расползались чёрно-серые разводы — протекало из-за почти разрушенного второго этажа. Тоже антураж для фильмов ужасов, да, если верить этим смазанным воспоминаниям. Нелегко там должно быть домовитой Санни, которой в таких развалинах как-то создавать комфорт для мужа-инвалида, а уж Джаггернауту, который словно вернулся в детство, когда таким же образом обременял свою мать… И потому хочется представлять всё лучше, чем оно, наверняка, было. Нет, бурьян так и так получается непролазным — Куго шёл, разводя руками крепкие стебли, и вполголоса мечтал о мачете. И рваная рана крыши и второго этажа — её не вытравишь из памяти, хоть она и не сохранила конкретных очертаний. Но может быть, в санузле… может быть, трубы всё же не столь плохи…       — Нет. Думаю, я б не смогла там жить. Если только полностью снести дом и построить другой, а это можно сделать и в любом другом месте. Для меня это навсегда то место, где мы впервые ночевали не дома, совсем, окончательно не дома. Я не видела б там призраков Куго и Керка, потому что не слишком верю в такие вещи, но ожидала б увидеть. Что поверну за угол, а там сидит Керк с пакетом на голове, под которым осветляются волосы. Но для Санни этот дом ещё может быть чем-то большим, и это правильно, потому что мы провели там меньше суток, это не должно делать его навсегда домом-музеем нашей случайной компании.       — Наверняка, нынешнее место обитания ты заслуженно назовёшь более уютным. Но немного жаль о твоих детских мечтах.       — По-настоящему жалеть надо о детских мечтах Магды, вот уж кого кривая увела так увела… Магда любила лошадей. Неплохо разбиралась в породах и мастях, у неё было минимум пять таких… мечт, какую лошадь ей хотелось бы в личное пользование или хотя бы чтоб она жила по соседству, чтоб можно было видеть её достаточно часто. Я — побаивалась, на ферме Маллон меня укусил один злой жеребец. Сквозь рукав не прокусил, но всё же. Вот коз я любила, при всех красочных рассказах, какие у них характеры одна другой хуже. У них такие хитрые морды, как будто постоянно смеющиеся. Почему-то мне кажется, с козами я б поладила. С ними как с кошками, просто надо раз и навсегда понять, что ангелами они не будут, и жить с учётом этого. И куры… куры замечательные. По крайней мере, я видела каких-то исключительно красивых и интересных кур. С таким ярким разноцветным пером, в пятнышко, в крапинку, даже не сразу и поймёшь, что это куры. Одно время я собирала разные пёрышки, впору было как Магде, завести себе такой список желаний, но нет, я не желала. Было б трудно объяснить Бакси, что не следует вести себя с курами так, как привык с двуногими, могут ведь и глаз выклевать. Но всё могло, наверное, быть и так — собственных кур, коз или тем более лошадей я б, пожалуй, всё-таки не завела, но регулярно приезжала б к Магде, у которой всё это бы было, и завела б там себе любимчиков. Я иногда даже думаю об этом, думать так даже легко и приятно…       Думать о чём-то, связанном с Магдой, становится легче, это правда. Постепенно эти мысли становятся светлыми и прохладными, как осеннее небо.       — Но время идёт и многое меняет, меняет и мечты, мои не худшим образом.       — На мечты о победе в войне, которая началась до твоего рождения?       Она повернулась.       — А почему бы нет? Почему б этой войне не закончиться именно при моей жизни? В моей жизни сбылось уже немало прекрасного. Вот, я наконец лежу в куче опавшей листвы и бесстыдно счастлива. Я стану менее счастливой, если мне в ухо или в трусы заползёт какое-нибудь насекомое в надежде там перезимовать, но это тоже переживаемые неприятности.       Он лежал рядом, опираясь на локоть, и был так невозможно прекрасен. Как вековая сосна, стрелой из красного золота устремлённая в небеса, как изумрудно непроглядный океан, баюкающий в своих глубинах опасные и заманчивые тайны, как властно врастающая в толщу земную рудная жила. Жизнь, думалось последние дни, иногда обрекает на счастье так же грубо и бесцеремонно, как на кошмар. Этот домик в лесу такой маленький, да и с чего б ему быть большим, топить тогда замучаешься. И первый этаж представляет собой некое подобие студии, условно разгороженной на две зоны — гостиную со столом и диванами и кухню с печью, а второй — две спальни, между которыми санузел, и спальни эти такие крохотные, что вмещаются там одна кровать и один комод, всё. Алекс спит в гостиной (если спит, постоянно видя его на ногах, пожалуй, заподозришь, что он завязал с этой привычкой), Пиро занимает одну из спаленок, они, соответственно — вторую. Никаких иных вариантов компоновки нет, если хотелось ещё некоторое время погрызть себе мозги на тему «не много ли я себе позволяю» — то увы. Что-то такое сказал с пакостной ухмылой Пиро — мол, очень хотелось бы, чтоб и в его личной жизни спартанские условия послужили катализатором развития отношений, но тут уж как получится.       — Не думай только, что я собираюсь сбивать тебя с этого оптимистичного настроя, нормального для юного, отважного и сильного существа. Для тебя осень — это только время года. За которым, конечно, будет зима, но потом со всей неизбежностью — весна и лето, естественно видеть в ней буйство красок и многообразие удачных кадров, а не увядание и гниение.       — Спасибо литературе за это выражение — «осень жизни», что бы мы без него делали. Весна — юность, осень — старость, увядание, дряхление, дыхание могилы… Осмелюсь заметить, сэр, есть и другой взгляд. Для меня именно осень — жизнь во всей её красоте и богатстве. Это не только яркие краски — это и созревание плодов, которые и есть зародыши новой жизни, это торжественный парад с демонстрацией всех достижений. Осень сияет солнечной энергией с каждого куста, с каждого глянцевого бока яблока, из каждого золотого колоска. Смерти полна весна — из-под снега всякое неприглядное лезет. И всё это, что сейчас такое ослепительное и нарядное, именно к весне становится истлевшим, и земля после схода снега нага вовсе не как младенец, а как скелет. И весне жизни оптимизм и жизнелюбие не так уж и свойственны. Разве дети и подростки не воспринимают категорично и обострённо то, на что у взрослых уже Соломоново кольцо отросло? Лично мой оптимистичный настрой существует благодаря вам и никак иначе. Собственного опыта подъёмов после многих падений у меня не было. Так уж сложилось, что я люблю осень, сэр. Вопреки тому, что на осень должен за годы вырабатываться рефлекс грустной морды — учебный год начинается…       Его рука, выпутав из её волос соломинку, бережно скользнула по щеке. А что тут скажешь, она права, по-настоящему любить жизнь начинаешь, когда она уже почти дожита. С возрастом, говорят, приходит мудрость, но она, как и полагается мудрости, приходит молча. Садится, кивает многозначительно, улыбается понимающе — и молчит. И верх берёт безумная жажда — ещё урвать, сколько получится, последнего этого осеннего тепла перед ледяными ливнями, пряного духа преющей листвы и сентябрьских цветов, кисло-сладкого вкуса дразняще выглядывающих из-под листвы ягод. Вдохнуть поглубже, задержать ладонь на прогретой солнцем коре, под которой токи жизни становятся медленнее — но они-то оживут с весной… Весна тоже полна напоминаний о скоротечности жизни — за день, бывает, дерево одевается зелёным дымом, за день распускаются цветы, за два — отцветают. Но что фиксироваться на этом, когда впереди лето…       Осенью тоже цветут цветы, не хуже весенних, а вот сами они понимают, что они осенние, что к общему празднику опоздали, что блистать им недолго? А если понимают — так что теперь, не расцветать? Если само ложится в ладони солнечное тепло, готовое уверять, что жизнь не кончена и не закончится вообще никогда — в форме ли золотого листа, сверкающей бусины боярышника или скованного металлическим крестом и смущением тела — кто ж откажется?       Это восхищение смущает. Это смущение восхищает. Цветку, вздумавшему расцвести среди подступающего холода и опустошения, кажется, что именно сейчас, после долгого лета, богатого на солнцепёки, грозы, наливающую каждую живую клетку силу — лучшее время. Можно ещё раз ласково повторить, что это безумие — удручённо согласится, но больше искреннего сожаления в сбивчивом бормотании, что джинсы очень удобны для прогулок по лесу, но не сейчас. Что ж, он искренне пытался убедить, отрезвить (ладно, почти искренне — как долго он на самом деле этого хотел?) — и теперь с чистой совестью (почти чистой — сколько в этом было моральных соображений, а сколько вопроса, как это будет выглядеть?) может это безумие разделить. Пусть это выглядит как пошлый анекдот, как попытка отрицания естественных процессов, даже как злоупотребление властью. Мы все тут в образцовые граждане не метили, сказал Провидец, что для нас может быть достаточно ненормальным?       Её движения так робки, неловки — после того, как столько времени исполняла роль сиделки, после всей тяжёлой физической работы, после всей результативной стрельбы — потому что она готовила себя к тому, чтоб быть полезной тем или иным образом, а не к тому, чтоб получить желаемое. И она ничего не говорит о том, что ей нравится или наоборот, и настигает немного пугающее осознание — это потому, что ей нравится всё. Всё, что связано с ним. Её восприятие чисто, как холст, на котором мир может быть нарисован именно таким, полным вечного символизма.       Она не говорит о своей любви — по всё той же проклятой скромности, которая мешала ей переодеваться при нём. Но эта любовь рвётся из её скованной корсетом груди с каждым стоном и с каждым благоговейным касанием кончиков пальцев. Когда что-то так пытаются сдерживать, и оно прорывается в бреши почти безупречной брони — оно приобретает поистине сокрушительную силу. В обжигающем затылок шёпоте на чужом языке она разбирает только своё имя, но разве этого не достаточно…       Шум мотора они слышали ещё загодя на подходе, и как раз вышли на площадку перед домиком одновременно с вырулившим грузовиком. Пиро, у которого процесс колки дров был примерно на середине, протянул первым выпрыгнувшему из кабины Саблезубому руку прямо в верхонке, схлопотал какой-то не слишком лестный комментарий о молокососах, боящихся заноз, равновесно огрызнулся, оба расхохотались.       — Что, сильно мёрзнете тут? — гаркнул звероморф уже в сторону приближающихся от леса фигур, — ну, придётся потерпеть ещё немного. Во все лопатки работаем. Лопаток прибавилось, так что работа спорится. С материалом бы ещё получалось всегда как надо… Вон, загляните интересу ради, и это говно я через пол-штата везу. В смысле, которое в кузове. А то я, ха, тут ещё одно говно привёз — своё же, как не похвастаться.       В это время из кабины выбрался и встал с ним рядом очень смуглый парень в великоватой ветровке, по виду ровесник Пиро, его жёсткие чёрные кудри торчали во все стороны так, что слово расчёска даже на язык не шло. Крупные, жёсткие ногтевые пластины с кожей контрастировали так, что казались золотыми. Как-то, в общем, минимально внимательный взгляд угадывал в нём звероморфа.       — Любите-жалуйте, Мустафа. Это я его так назвал. Там-то у них имён не было, номера…       Разбросанные камни собирать — это для дурака занятие, говорил Саблезубый в прошлый приезд, а вот кое-что другое тоже когда-то разбросанное приходится однажды. Кто ж тогда думал-то. А вот кое-кто спустя время подумал, позаботился, запустил грязные лапы по самые плечи. В благословенной Америке в какой поганый городишко ни заедешь — максимум через полчаса упрёшься в столб, где на застиранном дождём листочке физиономия треплется, такого-то числа последний раз видели, в то-то был одет. А там, на этом сраном Ближнем Востоке, кто пропавшим без вести удивится? Там и теперь, коснись дело, небольшой город с карты исчезнет подчистую. В благословенной Америке, если спросить, будут стыдливо и блудливо отводить глаза, но, в общем, можно дознаться, что некоторый пропавший не совсем человек был, и куда и почему пропал — есть догадки. Страйкер подох, слава богу, но сотрудники-соратники-выкормыши у него остались, и они из мутантского материала тоже больше всего ценят тот, который их покорил своей неубиваемостью. Благо, материала этого мы им... У узкоглазых целые деревни уже кое-где, а сколько, казалось бы, лет прошло-то? Да как вчера было. И если специально не спросить, не поймёшь, где детки, а где внучата, наша братия продукт-то долгопортящийся. И где чья линия — тоже не определишь, да и надо ли. Но к узкоглазым теперь сильно лапы не позапускаешь, у них там свои желающие приобщить вражеское семя на служение родине найдутся. И то Страйкер братца с племянницей вон сознакомил. И ещё кто-то из Вьетнама у него, по свидетельствам, точно был, не выжил просто. А на сраном Ближнем Востоке умыкнуть чего себе в закрома дело святое, там жизнь ничья дорого не стоит. На той чёртовой базе океанической половина оттуда были, половину кончать пришлось — их вывозили щенками совсем, Мустафе вот три, что ли, было, а кого и вовсе там и сделали, а чего, процесс не сложный. Крыша у звероморфов и так с рождения на рессорах покачивается, а после всех обработок — только на цепи держать, кормить с лопаты. Этот вот самый нормальный, даже странно, как он это ухитрился-то. А сколько их всего было — один Аллах и ведает, архивы-то уничтожены.       — Ты б, сукин сын, предупреждал, что ли, — буркнул Пиро, — харч готовить только начали, мясо часа три отмораживалось. Пойду порадую Провидца, что вот теперь всю программу ещё раз и сами пожрём только ночью. Что удобно, правда, раз мне тоже на диван внизу выселяться.       — Да с комнатой не гоношись, спать нам как раз не светит ни шиша, — Саблезубый похлопал по бледно-голубому металлу кабины, — аккурат всю ночь просовокупляемся. Думал, неубиваемая машина, ага. Оно так и было, пока под ней хоть какая ни есть дорога. А если без ремонта до базы двинем — то вот как раз на полпути и убьётся. А вот если с харчем поторопишь, так другом будешь. Мы на заправке перекусили, но это во-первых когда было, во-вторых — дерьмо такое, спасибо, что не продристались, но хоть травой в поле заедай, честное слово. А будет гундеть — скажи, я ему новых порножурналов привёз, а то старые он, поди, выучил.       Мина улыбнулась — от специфического тона общения Провидца и Саблезубого она, оказывается, отвыкнуть не успела. Там, в подвале неведомых развалин он каждый раз, когда Алекс чем-то в его действиях был недоволен, обещал ему привезти гостинец из магазина для взрослых («Говорят, на силиконовые вагины скидки как раз. Или тебе жопу предпочтительнее?»). На Алексовы намёки, чтоб потише при Мининых ушах натуру свою проявлял, отвечал, что Мина друган и всё понимает, на дядю Саблезубого не обижается, потому как под её вкусы гостинцы в других магазинах искать надобно, сантехнических. Но вон в санузле сгон хороший лежит, от ржавчины маленько очистить и сгодится. Мина и не собиралась обижаться, Мина не могла взять в толк, не понимает Алекс что ли, что все грубости звероморфа идут от сложных для него внутренних процессов. Почти всю жизнь было всё просто — есть он и брат и весь остальной мир. Полярности. Брат — то, что должно и будет всегда, остальной мир нужен ровно для того, чтоб было, где и чем существовать. Теперь брат ушёл, отсоединился, возвёл стену. Другими близкими разжился. «Это правильно, конечно, — с тоскливой злостью вещал Саблезубый, — это я как из тех дурных мамаш, которые дитятку под своей юбкой держат и истерики закатывают при одном намёке на какую-нибудь там пассию, даром что инцеста у нормальных людей всё равно принято чураться». Саблезубый таким образом себя убеждал, и получалось, надо сказать. Тоже завёл другие привязанности, осмыслить и принять вот это уже сложнее было. Такая перестройка мировосприятия. Шутка ли, до недавних времён хоть и зубоскалил, сколько, дескать, на планете мест, куда им с братцем лучше не соваться, в порыве благодарности за своё существование детишки толпой замесят, а глубоко до головы эту мысль не допускал. А после этой базы не в себе был долго…       — А вы прошлую-то ночь спали? Дайте угадаю — нет. Ну если про пол-штата не преувеличением было. Так может…       — Нет, Черепашка, не может. Доставить эту херню надо к обеду край, график построили нормальный и выбиваться из него я не хочу. Не развалимся. А вот движок может. И это совсем жопа будет, понятно, поди. Ты не хочешь тут зимовать, а я не хочу, чтоб девки меня за яйца на каком-нибудь суку подвесили.       Мину как раз перспектива зимовки не настолько уж пугала — домик казался ей, вероятно, на фоне предыдущего места обитания, не то что утеплённым, а вообще дворцом. Но Алекс непрозрачно намекнул, что выжить, может, и получится, но если всем собраться на первом этаже под одним одеялом. На втором стены тонкие. Это кроме того, что придётся запастись абсолютно всем месяца на два, потому что дорогу занесёт, и свежие колеи привлекут внимание кого не надо — официально тут никто не живёт.       — Особенно ввиду невозможности добраться до нас, прохлаждающихся тут, пока они вкалывают.       Саблезубый, как раз с ассистентской помощью потомка выгрузивший ящик с запчастями, выпрямился.       — Ну шеф, и вы туда же? Чего вам не прохлаждается спокойно? На вас работы тоже останется, не переживайте. Ну хотите — так гайками нам тут пожонглируйте, пацан вон счастлив будет. Но вообще-то у вас как раз процедуры скоро, не? Всё, идите все, не мешайте мне тут в отцовском поведении практиковаться.       Пиро с улыбкой проводил взглядом выпавший из-под куртки Мины жёлтый листик и решил, раз уж так, вернуться к дровам. Каждому сейчас лучше, в самом деле, заниматься тем, что у него лучше получится. Саблезубому с отпрыском — ремонтом колёсного чудовища, Мине — ремонтом шефа, а ему вот — направить в примитивно-логичное русло энергию белой зависти. Чем до операции по освобождению Мистик меньше времени остаётся — тем самообладанию всё более решительные кранты…