Звёзды злодеев

      Что-то хотел такое изречь Санта-Мария, о том, что это задача — вернуться к преподаванию через столько-то лет, но задача посильная. Не смог подобрать идеальных слов, потом одёрнул себя — каких лет, для него их не было. Санта-Мария прав и не прав — для них всех-то эти годы были, для всего мира были. За несколько дней не вникнешь во все перемены в политической и общественной жизни, а в учебной, методической сфере — придётся. Благо, Хэнк предоставил всё. Вообще всё, все планы уроков, методички и презентации за все годы. Он предоставил бы, наверное, и ещё что-нибудь, если б это были конфеты, извергаемые фокусником из карманов. Но вынужден был топтаться вокруг с виноватым видом — очень хотелось помочь ещё чем-то, укрепить в мысли, что, в самом деле, прочитать обо всех открытиях и исследованиях этого периода намного легче, чем было — совершить их. Тем более что на уроках глубоко погружаться в эти дебри и не требуется, это всё ещё среднее образование, а не высшее. Хоть и, добавляет Уортингтон, с наворотами.       Они умненькие ребята, основное уже знают и так. Айерсу ещё Скотт, помнится, дал ответ на хрестоматийный вопрос «почему все обезьяны не превратились в людей», языком не академическим, но по содержанию-то верно. То, что детям интересно, что не является для них никак не касающейся их жизни абстракцией, они сами узнают и постигают удивительно быстро. Эволюция, вроде бы, касается всех, но тут уже всяк упражняется в остроумии, кого считать исключением и почему. Но приходится жить с тем фактом, что одни с младшей школы толкутся под рукой у Хэнка, пока их мягко, но неумолимо не выдворяют из лаборатории, и знают, на каких полках в библиотеке что стоит, а другие прибывают из провинциальных школ, где могут полагать, что будущим работникам заправок и пиццерий биология в целом не первостепенной важности предмет. Эти Марко, например. Хэнк упоминал, что в их школе, формально религиозной не являющейся, фактически исполнял обязанности директора священник. Это само по себе ни о чём не говорит, истово религиозный Змей разбирается в предмете посредственно, но эволюцию отрицать и не помышляет, у него и она к вящей славе божьей, а вот Санта-Мария об уроках биологии в своей школе отзывался сдержанно-неприязненно. Дети приходят к нам разные, разные не только по характеру и способностям — и мутантским, и общечеловеческим, разные у них семейные истории, багаж знаний и мировоззренческих установок, разная социально-культурная среда. Это он когда-то объяснял Ороро, Логану, это они уже без него сумели объяснить Уортингтону и учителям-людям.       У дверей кабинета вышла навстречу девочка с резким, решительным лицом, выдающим происхождение с Ближнего Востока. Из средней группы, увезённой Алексом на экскурсию.       — А я отпросилась. Музеи я и сама посмотрю как-нибудь, если захочу. Не настолько это интересно, если честно. А вот эволюция — это интересно. Разрешите присутствовать? Из старших Зобар к экскурсионной группе присоседилась, вот получится, что поменялись.       Что сказать? Про Айшу Нурмухаммад что Хэнк, что Ороро сказали — себе на уме. И это можно понять, зная в общих чертах историю девочки. Кивнул с видимым безразличием. Ну, дерзкая малютка, Ороро непременно б что-то сказала о том, что никакие изменения в учебных планах ей на подпись вроде не давали, но он-то не Ороро, ему такие слова на язык не идут. Потому что она ведь уже здесь, попусту болтаться по школе вариант не лучше. И потому что очевидно, что эволюция ей очень интересна. Просто как нечто запретное в её консервативной, ортодоксальной семье. При всей внешней дерзости, чего Айше остро не хватает, это уверенности в своём завтрашнем дне. Она любого в этой школе способна заставить плясать под свою дудку (кроме, возможно, немногих предположительно иммунных к гипнозу), но на тех, кто сейчас не рядом с ней, она не имеет влияния. Если дядя всё-таки дожмёт мать, и её заберут из школы… Надо будет встретиться с Азилем Нурмухаммадом. В конце концов, у него есть собственные дети, пусть будет добр отстать от племянницы. А если детей спрашивать — так не одной Айше в их понимании здесь сейчас не место, и не в первую очередь ей. Это такой фон, разлитый в воздухе. Не однородная мысль, не всеобщая — хотя бы кому-то здесь точно всё равно, кто урок отведёт, лишь бы понять достаточно, чтоб тему потом сдать. Кому-то даже не терпится узнать — как-то фифа себя покажет. Кто-то как бы незаметно сидит в телефоне, даже располагающий уровень бесстрашия… а не, по делу сидит, спешно проверяет свою память касаемо каких-то фактов. Кто-то, как габаритный рыжий парень в первом ряду, преувеличенно внимательно взирает на голограмму «родословного древа» человечества, думая при этом о своём. Конкретно — о девушке, сидящей через проход от него. Нет, об эволюции немного тоже. У него прямо море благодарности к эволюционным механизмам, подарившим высшим формам жизни такую чудесно развитую нервную систему, с таким широким спектром удовольствий. К некоему лучшему в этом спектре всё по ходу дела и идёт, вчера они так целовались, так целовались… Если б не эти дни у Сары, то вчера, возможно, всё б и случилось. Эти дни — тоже неплохой эволюционный механизм. Обычно парней раздражает, а Тим вон был даже благодарен за эту передышку для моральной подготовки. Всё-таки он чисто внешне ну настолько не голливудская звезда, что облажаться в этом плане права не имеет. Если девчонка при настолько не сексуальной тушке его хочет (хочет ведь, да!), то она не должна быть разочарована. Предлагал же Сид какую-то брошюру-мануал, вот чего застеснялся брать… от смазанного образа содержания этой брошюры Ксавьер поперхнулся. Нет, а что… Дети растут. Дети уже не такие уж дети, без пяти минут молодые люди. Этот самый Сид сейчас взирает на преподавателя так подобострастно именно потому, что в мыслях лезет сидящей рядом девушке под футболку. Тим пробивающийся на верхней губе пушок сбривает тихо, пока никто не видит, с глубокой неприязнью — тот случай, когда эти первые гордые усишки смотрелись бы настолько убого, что самому обладателю очевидно, при его-то внешности Винни-Пуха. Все проходят через период отчаянного неприятия своего тела, и обычно он совпадает с периодом, когда грандиозная туса гормонов начинает наводить в этом теле свои, новые порядки, у Тима всё проходит ещё довольно мягко. Спасибо Саре. Думающей сейчас примерно о том же самом. Совсем уж конкретно — о том, как должны проявляться особенности Резины в… в этом вот. Ну, он меняет пропорции любых частей своего тела… вообще любых? «Вообще», — не удержался Ксавьер, снабжая эту мысль нужными оттенками — да, он сможет идеально подстроиться под твои анатомические и физиологические особенности, быть может, не сразу, но с твоей помощью — обязательно сможет. Для него очень важно, чтоб тебе было хорошо, он тебя любит. Тебе не о чем беспокоиться. Сара вскинула на преподавательницу счастливый взгляд повлажневших глаз и успокоенно переключилась на тему лекции. Внушённое ощущение уверенности позволило отодвинуть все эти предвкушения на потом. Сидящая рядом Фэн посмотрела на соседку удивлённо — она мыслей, естественно, не слышала, но поняла, что что-то произошло. Некое эхо настроения Сары Ксавьер передал Тиму, что позволило и ему, блаженно вздохнув, воззриться на линии и пунктиры, связующие всякие почти-уже-человеческие останки с более искренним интересом.       Часть нормальной педагогической работы, когда ты телепат, что поделать. Учитель без особых способностей тоже не имеет иллюзий, что все эти юные одарённые головёнки сейчас учёбой заняты, хорошо, если хотя бы некоторые заняты (здесь — целый Хесус Медина, долго сомневавшийся, идти ли ему вообще — по плохому знанию языка половину ведь не поймёт. Вот теперь сидит, ловит каждое слово, параллельно поглядывая в найденный накануне учебник на испанском). Но учителю, не одарённому телепатией, всё же немного легче в силу незнания подробностей. Рядом с Тимом сидит юный Марко, и его мысли имеют сходное направление — в них царит образ дочери Шторм и Змея, сидящей вне поля его видимости, чему он сейчас даже рад, потому что иначе все жалкие потуги к самодисциплине прахом бы пошли. Между этими двоими определённо что-то назревает, но это что-то по крайней мере более однозначное и… безвредное, если можно так сказать, чем то, что встаёт смутными тенями на заднем плане. О чём они довольно успешно стараются не думать, но эхо звучит. И связано это определённо с рыжеволосой фигурой, в который раз преодолевающей расстояние от окна до стены и обратно. Что ж, стоит ли этому удивляться…       — …в основе всех этих искажений лежит непонимание, что это вообще такое. Во-первых, медленные темпы. Мы можем в собственной жизни увидеть появление новых признаков — любой из здесь присутствующих может увидеть, но мы не можем понаблюдать отбор и закрепление. Слишком малый срок нам отпущен.       — Не ну не всем… — пробормотал Пикетт, покосившись на соседа через проход. Сзади раздались смешки.       — Сожалею, но и Чарли едва ли удастся. Чем высокоорганизованнее форма жизни, тем больше времени для этого требуется. В существовании эволюции у бактерий можно убедиться за пару десятилетий — когда лекарство, которое боготворила твоя бабушка, уже не помогает тебе. Смена поколений у одноклеточных и внеклеточных форм жизни — это дни, иногда и часы. Смена поколений у нас — вечность в сравнении с ними. Примитивность микроорганизмов и стала их преимуществом, позволившим им не только дожить до наших времён, но и занять абсолютно все существующие экологические ниши — ни одного самого труднодоступного и неуютного для обитания уголка планеты пока не удалось найти, где б нас уже не поджидали успевшие туда раньше нас наши невидимые без микроскопа друзья.       Пикетт кивнул — об этом ещё МакКой говорил, когда они обсуждали строение этих самых бактерий. Быстрая смена поколений позволяет менять конфигурацию оболочки, чтоб делать её устойчивее ко всяким агрессивным факторам, да и дополнительные всякие приблуды отращивать и совершенствовать. При таком распорядке — чего не научиться выживать хоть в вечной мерзлоте, хоть в горячих серных источниках. Да и вообще, чем сложнее конструкция — тем проще её поломать. Это хоть по телефонам понять можно. Древним кирпичом мистера Вагнера можно грецкие орехи колоть, ничего ему не сделается, а на смартфон посмотрел не так — и у него вагон глюков. Нихера не мы цари природы, говорил потом, впечатлённый, Пикетт. Цари природы — вот эти все козявки. Мы передохнем — возможно, что и сами себе в этом поможем — а они будут пировать на наших трупах.       А что до старшего росомашонка — то он разве что неким краем сознания просто отметил, что о нём речь зашла. За внутренним проговариванием рассуждений по теме — о том, что судя по фотографии скелета в энциклопедии, у мамонтов ключичные кости были, вот нахрена они им, вроде им сложные движения верхних конечностей не требовались — прячется что-то ещё. Что-то, что он очень не хотел бы обнаружить перед преподавателем, которого — дорого отдал бы, чтоб не видеть перед собой. И как намекнуть бедняге, что преподаватель в его интимные тайны и не помышлял лезть, ибо прилагает все усилия не слышать и тех из интимных тайн, которые не слишком успешно прячут… Нет, дети не стали испорченнее. Соблазнительно для всякого давно освоившегося в категории взрослых так считать, но — не стали. Он-то прекрасно помнит, как работалось со старшей группой, один участник которой теперь сам преподаватель. И Бобби, это правда, изо всех сил держался в рамках почти целомудренности — он просто представлял себе несбыточное, как Мари гладит его голой рукой. Но заодно представлял себе, что скрывается за ухмылкой Джонни, поглядывающего на тот же объект, и был недалёк от истины. Интерес Джонни был, впрочем, не сказать, что любовным — его также будоражило невозможное, только его возбуждал риск как таковой. Ведь если быстро разорвать контакт — можно отделаться слабостью и тахикардией… для секса маловато, но для своеобразного удовольствия сродни ему — вполне. А Мари в это время пыталась не раздевать мысленно Логана. И вот тут сидит её первенец, названный, боже мой, в его честь, и размышляет о причудливых эволюционных путях, в которых атавизмы — а гены, создающие особенности звероморфов, они ведь атавистические, как ни крути — перестают быть таковыми, приобретают новое звучание. Вот у птиц — клоака, а у Уортингтона… ОЙ. Ксавьер порадовался, что его лица Чарли не видел, может надеяться, что мысль эта осталась незамеченной. Боже, Чарли, ты у своих родителей можешь спросить — они тоже думали о преподавателях всякое. Куда более всякое. Иногда такое всякое… грешно сказать, будучи парализованным, находиться в этом мыслеморе было несколько легче. Если б одной Мари дело ограничивалось. Кое-кто из девочек, например, был полностью солидарен с Логаном в том, что Джин и Скотт так себе пара, а кое-кто из парней просто размышлял, неужели Циклоп и трахается в очках — чисто по пытливости юного ума размышляли, не предполагая какой-либо своей роли…       — С недавних пор критикам, требующим образования новых видов непосредственно на их глазах, стало можно указать на нас. Это, конечно, не совсем верно…       — Маловато нас для этого, — буркнул кто-то слева.       — Не только в этом дело. Видообразование в принципе сложный и длительный процесс…       Справа пробормотали, что, мол, с людьми-то мы всё ещё скрещиваемся и вполне результативно, значит, не отдельный вид пока, сзади возразили, что волки с собаками скрещиваются тоже, но виды разные. Отлично, понемногу ребята втягиваются, сдерживать вопросы и комментарии становится всё сложнее. Было опасение, что весь урок так и пройдёт в форме монолога при гробовом молчании — для кого-то, может, мечта, но не для него. И если теперь хоть пара человек не держится за единую общую мысль просто пересидеть как-то, и поскорее б это кончилось…       — Второе распространённое заблуждение — это понимание эволюции как исключительно усложнения и совершенствования. Эволюция — это приспособление. Мы не совершенство, мы — и какой угодно другой вид — таковы, какими у нас получается выживать, воспроизводить себя, занимать свою эволюционную нишу. Мы обладаем теми признаками, которые достаточны для этого, и потому живём. Это предполагает не всегда приобретение чего-то, иногда и утрату. В процессе достижения приемлемых — не идеальных! — параметров мы избавились от излишнего волосяного покрова, хвостов, существенно уменьшили роль обонятельных луковиц в нашей жизни, отдельные виды птиц, не лишившись крыльев полностью, по назначению их не используют — их образ жизни этого не требует, а некоторые из паразитических видов отказались вообще от всего «лишнего», не участвующего в пищеварении и размножении — в чужом кишечнике ни глаза, ни уши не нужны. Это и мешает какому-нибудь червяку уступить требованиям какого-нибудь «критика» теории эволюции и развиться во что-то более сложное и симпатичное — его и так всё устраивает. Такой, какой есть, он адаптирован к той среде, в которой существует, сравнительно успешно борется за жизнь и воспроизводит себя.       — А если среда изменится? — спрашивает Айша.       — Если изменится очень значимо — изменится и червяк. Точнее, в этой изменившейся среде будут существовать те из его потомков, кто будет обладать достаточными признаками, преимущественными в сравнении с прежними, уже недостаточными. Так же, как это и было до сих пор. Виды, населяющие землю — это виды, приспособившиеся к среде. Те, кто не приспособились — если изменения наступили слишком стремительные и кардинальные — вымерли.       — Как динозавры?       — Не только. Из вымерших видов мы имеем представление о малой части — тех, кто оставил после себя прилично сохранившиеся останки.       Айша кивает. Кажется, какие-то такие «аргументы» она ранее и слышала — раз у обезьян, как мы видим, рождаются обезьяны, у волков — волки, у змей — змеи, значит, никакого видообразования нет. Человек — существо нетерпеливое, сложно ему примириться с процессами, не охватываемыми его краткой жизнью. И уж если суют ему под нос такую неприглядную правду — родство с неразумными тварями — то подавай прямо вагон доказательств. Да доказательств, судя по этой вот схеме, сколько надо. Учитывая, что эти самые останки, которым не какая-то вшивая пара тысяч лет, а много, много больше — это очень уж большая удача. Ничему на этом свете не подобает быть вечным, падальщики, черви и бактерии об этом со всей ответственностью заботятся. Не считаясь с нескромными пожеланиями дальних потомков этих останков. А Чарли не понимает, почему мало как доказательств атавизмов-то, ещё и приобретающих в наше время столь интересное, свежее звучание. И тут ведь тоже всё логично — общий предок у нас есть с обезьянами, есть с остальными млекопитающими — более дальний, и с птицами — ещё более дальний. И обо всех них хранится память в наших генах, и в своей индивидуальной жизни от зачатия до рождения мы проходим тот же путь развития жизни на планете — начиная с одноклеточной стадии.       — Ну да, от каких-нибудь древних медуз вообще ничего не остаётся. Хорошо иметь скелет.       — А вмёрзнуть вместе с ним в ледник или в болоте законсервироваться — ещё лучше.       Сид вздыхает — он в детстве обожал динозавров и очень жалел, что никакого хоть самого мелкого не заведёт в качестве домашнего питомца. Отец ему потом объяснил доступно для его уровня: «Если б они сейчас были — то нас бы не было, дружок. Они б нас всех сожрали». Звучало грустно, но, увы, убедительно. Потом уже в школе объяснили, что не в этом только дело, климат стал для них неподходящий, что-то ещё. Сейчас вот тоже об изменениях климата говорят. Как бы тово… следом за динозаврами-то. Тем, может, тоже казалось, что ерунда сперва-то. А сидящий за ним парень-пирокинетик думает о том, что если выбирать тут наиболее приспособительную способность, то вот номинант на первое место. Круто, конечно, уметь пуляться фаерболами или летать, но уметь усваивать более широкий спектр органики — пожалуй, круче. Сам Сид своей способности не то чтоб стыдится, но и хвастаться не любит. И демонстрировать не любит. Если есть сочный ломоть бекона или кусок запеканки — любой нормальный человек, а он всё-таки нормальный — предпочтёт усваивать их. Вот если нет даже тарелки овсянки на воде — тогда да, можно закусить чем-то деревянным, хлопчатобумажным, каучуковым…       — …И эта не идеальная, но оптимальная конституция наводит наблюдателя на логичную мысль — это не может быть случайным. В геометрии пчелиных сот, аэродинамике крыльев и согласованной работе нейрогуморальных систем видится направленная воля, рука творца. Всё верно, случайной многообразная сложность жизни вовсе не является. Случайности возникновения новых признаков сопутствует закономерность их отбора, закрепления и распространения в популяции. Мы видим готовый результат процесса, протекавшего миллионы лет, а черновики нам обычно никто не показывает. Из-за непостижимых для воображения масштабов, из-за непонимания характера процесса нам начинает казаться, что у развития жизни была цель…       Ну, результат готовым называть всё же неправильно, хмыкает под нос Лиам Пикетт. Мы тут живые свидетельства, что есть, куда. Творец, как же, усмехается Мэделайн Уэст. Если б он существовал, мог бы как-то соизволить наконец компенсировать своим творениям баги из-за прямоходячести.       — Это просто легче, — пожимает плечами Айша, — не надо думать. Там, где ты чего-то не понял, просто воткнул боженьку с его грандиозными замыслами, которые нам всё равно не по уму, и порядок. Да и обидно, наверное, принять, что ты не шедевр, а череда случайностей.       О господи, вздыхает Чарли Хоулетт, ладно б, большинство этих обижающихся не были самым что ни на есть примером случайностей. Даже если их родители когда-то ложились в постель с лозунгом «пора делать наследников», механизмов, позволяющих контролировать и отслеживать встречи яйцеклеток со сперматозоидами, эволюция нам не дала (тоже к вопросу о совершенстве, которого нет). Их вот в семье целых четыре случайности, и ими хотя бы родители довольны, а кто-то потом годами выслушивает, что родился крайне некстати и к тому же не того пола.       — Говоря о мудрости природы, мы должны понимать, что называем мудростью благодушную жестокость. У природы нет цели, нет воли, нет благосклонности к кому-либо из своих частей. Все эти понятия — наше изобретение. Когда мы слышим, что мы цари природы, когда сами себя называем вершиной эволюции, мы должны понимать — не красота и изящество наших тел возвели нас на этот пьедестал…       Примерно половина собравшихся продолжает думать о том, что красота и изящество тел это, конечно, не главное, но как всё же хорошо, что они есть. Парень с длинным носом, похожим на комариный хоботок, тоскливо оглаживает взглядом сидящую впереди белокурую девушку. Ничего такого-эдакого не представляет — не верит в саму возможность. Её сосед, по её же поводу, представляет всё, но так, больше для тренировки ума, чем с какими-то далеко идущими настроеньями. Красивую девчонку чего не представлять несколько менее одетой? В мыслях юного Марко всплывает образ сестры — именно всплывает, в ванне, в шапке пены, и раньше, чем получается удивиться этому — снова заслоняется образом Анх. Через какое время будет реально поговорить с тобой по душам, Сэмюэль? Сказать, что подглядывать за моющейся сестрой — это, конечно, не достохвальный поступок, но бывает в жизни многих, это проходит, это перерастается… Серые глаза вдруг пересеклись с зелёными, Ксавьер отвернулся с раздосадовавшей его поспешностью — показалось, конечно, показалось…       «До чего идиотская это формула, про «не думать о белой обезьяне», — думает девушка с длинными русыми волосами, — вот ни разу не сложно. Белая обезьяна… они бывают вообще белыми? Ну если только нас всех таковыми и считать. Понятно, зачем Пикетт сел с Мэй — рядом с её формами сложно помышлять о чём-то кроме них. Жаба с соседкой — видимо, по той же причине…»       Валери размышляет, почему же так — она видит звуковые волны, но излучение мыслей хоть и видит — это на грани её возможностей, они, выражаясь примитивным языком, совсем уж прозрачные — расшифровать не в силах. А если попытаться? Можно понять, что очень беспокойные мысли у Хоулетта — частая нервная пульсация, у Мины Марко, у Айерса… У Айерса они действительно более чем беспокойные, это правда! Мэделайн Уэст, то и дело заталкивающая подальше образ соседки с приоткрытыми в восторге губами, справляется куда лучше. И у мисс Гарфилд, кстати, тоже очень нервные мысли. До чего ж интересно, о чём она думает…       О том, в какую сторону смотреть, чтоб не ввести ни себя, ни кого другого в неловкость!       — Энди, прошу тебя, прекрати!       «Заморозить» их, стереть память об этом мгновении? Это б можно. Он-то всё равно будет помнить это фиаско. Нет, не получится сделать вид, что ты как бы просто проснулся утром и обнаружил, что прошло почти 20 лет, но для тебя-то — словно закрыл и открыл глаза. Не просто, совсем не просто. Нет, не дети другие, он другой. Тело другое, это, кто бы мог подумать, значимо!       Встал, красный, как рак, молчит, стиснув зубы — сил выдавить из себя какое-то там «извините» нет, как за такое извиняться, какими словами?       — Нет, Энди, ты неправильно понял. Я хочу сказать… просто не кричи мне в голову, пожалуйста, здесь и так слишком… Я имею в виду, то, как ты пытался спрятать, погасить свои мысли — это получалось более…       Это как делают музыку погромче, чтоб она заглушила стоны и скрип кровати, услужливо подсказывает сам Энди — всё так же молча.       — Да, именно. Ты делаешь эту музыку слишком громкой, и учитывая, что она иногда обрывается…       Слышно то, что не сдерживали, зная, что музыка достаточно громкая, да. Эти хаотичные чередования в конце концов уничтожат любую вырабатываемую годами невозмутимость.       — Мысли сложно контролировать, Энди, я это знаю, я понимаю, что ты здравомыслящий парень и помнишь, что ты на уроке, и искренне пытаешься держать себя в рамках, но это не всегда возможно… Я не обижаюсь, поверь. Глупо обижаться на мысли. К тому же естественные для парня твоего возраста.       Проклятье. Почему, действительно, он готовил себя ко всему — и к закрытости, враждебности, волнам с трудом сдерживаемой ненависти, и к обычным мыслям, не связанным с предметом, а связанным, чаще всего, с кем-то из симпатичных сокурсников (хотя вот Валери продолжает размышлять, как бы так настроиться, чтоб декодировать волны мыслей, а параллельно вспоминает разные занимательные истории с форума любителей необъяснимых явлений). Но только не к тому, что эти мысли могут быть направлены и на него. А теперь на него, кроме мыслей, направлено ещё несколько взглядов, горящих единым интересом — с чем это таким бедолага спалился, и нельзя ли это на весь класс транслировать? Ну так, чисто из просветительских соображений? То есть, все догадываются, какие такие естественные мысли, немного охреневают от такого поворота и просто хотят знать, насколько там всё… разнузданно. По пунцовому лицу мисс Гарфилд судя — достаточно. Это как же надо берега потерять, чтоб при ней упражняться в фантазиях о ней же, думает Сид даже как-то уважительно. Странно, думает Мэделайн, не привыкла она что ли к подобному. Да у неё уже все эти сюжеты с собой в главной роли должны зевоту вызывать. Валери думает о том, что мисс Гарфилд, наверняка, чего-то такого хотела избежать — её и так нельзя было упрекнуть в легкомысленном имидже, работа всё-таки обязывает, а тут задрапировалась наглухо, никакого макияжа… Не помогло вот. Правильно говорят, парни озабоченные. А с точки зрения парня-пирокинетика так гораздо симпатичнее — лицо, оказывается, приятное такое, вовсе не стервозное. Вообще давно пора было появиться какому-то такому объекту, думает Фэн. Девчонкам жизнь даже варианты для романтических настроений дала — Дрейк, Санта-Мария, Уортингтон, все симпатичные-холостые. А парням на кого дро… вздыхать? На Салли Уилсон? В каких-то других обстоятельствах, в каких никто не видел, младшая паучиха, может быть, даже обольстительна, а на уроках она внушает трепет и может служить для подавления эрекции, если оная вдруг возникнет. Конечно, крайне подозрительной потенциально опасной тварью она быть не перестала, но сейчас к ней как-то даже уважение и сочувствие — долго она, похоже, держалась, тут, пожалуй, задумаешься, легко ли живётся на свете телепатам…       Хесус Медина смотрит на происходящее с улыбкой — тут для понимания происходящего знания языка достаточно, да и житейской логики тоже. А что странного в том, чтоб влюбиться в учительницу? Он бы, может, и сам влюбился, будь она чуть помладше или он чуть постарше. В жизни его маленькой семьи, как-никак, эта женщина сыграла благую роль. «Сеньорита Гарфилд добрая, — сказал он убеждённо на расспросы новых сокурсников, — это видно».       Скотт как бы невзначай поравнялся с Раддой.       — Что-то, уж прости, не выглядит так, как будто тебе очень хотелось здесь побывать.       Цыганка улыбнулась улыбкой сфинкса.       — Если я не бегаю по залу, поскуливая и лапая стекло — это не значит, что мне не интересно, Гиена.       Скотт разом поморщился (кажется, или это намёк на младшего, ведущего себя, это правда, ни хрена не солидно?) и хмыкнул довольно — это произношение прозвища ему тоже понравилось. Такое… дружеское, приятное.       — Ай, да ладно. Просто хотелось оказаться подальше от оба мы понимаем, кого. Вряд ли к нашему возвращению она куда-то испарится, но хоть немного отодвинуть эти приятные перспективы…       — Понятно, кому нравится, когда его мысли могут прочитать. Хотя я вот сомневаюсь, что наши мысли для неё имеют какой-то серьёзный интерес. Мы кто? Мы никто, сопляки, и в головах у нас обычная соплячья ерунда. Узнать, кто у кого списывал, кто реально готовился, а кто только умную морду делает — и всё. Ладно там взрослые, другие учителя, я имею в виду, они по крайней мере в прошлом были важными фигурами, вот в их головах, наверное, много интересного, да.       — В моей тоже, — буркнул Скотт, — но это правда, смотря кому. Ну это хорошо, что ты её… не то чтоб не боишься…       Радда пожала плечами.       — Она обещала обеспечить мне документы. Это не её круг обязанностей, но у неё есть определённые связи, влияние, ты понимаешь. Думаю, это говорит о ней как о не совсем плохом человеке — чего проще отправить меня отсюда нафиг. На депортацию. Сложно с ходу решить, куда депортировать, но главное ведь переложить эту проблему со своих плеч. Она ж этого почему-то не сделала.       Хотелось сказать, что вряд ли по доброте душевной, наверное, просто полезно иметь такой задел на будущее — человека, который тебе обязан кое-чем важным. Но вместо этого спросил:       — А тебе нравится Америка? Я имею в виду, ты её видела… с разных сторон. Не только витрины и небоскрёбы.       — Витрины и небоскрёбы мне как раз параллельны, да. Нравится. Она разная, и это здорово. В разных штатах разный климат, разные законы и порядки… как лоскутное одеяло, но это и прекрасно. На изучение можно всю жизнь потратить. Разные племена, разные культуры, в то же время объединённые чем-то общим… про плавильный котёл наций это очень хорошо сказано. Я думаю, это место — начало глобального объединения человечества, когда важно не то, откуда ты произошёл, а к чему ты идёшь.       — Ну, хорошо, что ты так оптимистично смотришь на вещи. В смысле, я не хочу сказать, что я — пессимистично… — Скотт привычно нашарил глазами Джона — а, всё в порядке, в его сторону уже движется сухопарая музейная работница, явно заподозрив, что во имя выпендрёжа перед девчонками он вот-вот выхватит у макета вождя копьё и приступит к демонстрациям на соседнем макете, — а твои… у тебя ведь должно быть много братьев-сестёр, ну я так слышал, у цыган в семьях по многу детей, никто из них не мутанты, только ты? Или никто из них не вступился, не уговаривал тебя остаться? Ай, лучше мне не вдаваться в расспросы, они у меня едва ли тактичными получатся. Валери сказала, тактичность — это такая программа, которая на моё железо не встаёт. Но может быть, сама расскажешь о себе что-нибудь, что захочешь?       Джонатан Хоулетт сейчас в красках, лицах и пантомиме пересказывал девчонкам Хан разные слышанные индейские истории не по причине заинтересованности в ком-либо из них персонально, оформленных симпатий он вообще пока не имел, а в целом ради поддержания семейной репутации и ради того, что отчего ж не помочь хорошему человеку.       Дело в том, что Урсула Ахмеди, проходя вместе с ним вдоль шеренги макетов, думала о том представителе их возрастной группы, которого сейчас с ними нет. Да, логично… вывести Ника в тёмных очках, допустим, можно было, а тут свет неяркий, рассеянный, не самый для него дискомфортный. Но смысл? Большинство экспонатов за стеклом, а какие и нет — к ним всё равно нельзя прикасаться. Он максимум в общих чертах оценил бы их силуэты, но не цвета одежд, головных уборов, ритуальной раскраски. Урсула думала о том, насколько ж зрительный канал у человека превалирует над остальными. Мы можем полагать, что слух, обоняние, осязание тоже много значат — много, но не настолько. Благодаря зрению мы получаем информацию не только о величине и расположении предметов в пространстве, но первично и об их фактуре, строении, назначении. Иногда мы обоняем аромат цветов раньше, чем увидим их или поймём, который это из населяющих клумбу пахнет настолько сильно, но почти наверняка мы представляем себе прохладную ласку воды или тёплую мягкость постели благодаря тому, что видим их, оцениваем зрительно. Также и оцениваем настроение человека по выражению его лица раньше, чем он произнесёт хоть слово. Понятно, что экспонаты трогать нельзя. Некоторым тут тысячи лет, они уже сделали человечеству огромное одолжение, что дожили до этих дней сравнительно целыми. Если каждый будет их лапать — вот этого им не пережить точно. Но если б хоть иногда, в порядке исключения для Ника Ривза. Разве он виноват, что просто смотря — много не увидит?       Ещё Урсула думала о том, что тут не поможет и её способность. Она может создавать зрительные образы, даже очень сложные зрительные образы, но их Ник вообще не увидит — они как голограммы, прозрачны для него так же, как воздух. Она не сможет показать ему всё то, что тут увидела.       Ещё она думала о том, что её дяде Куго единожды в жизни удалась тактильная иллюзия. Значит, в принципе-то это возможно… главное самой иметь представление о нужных образах. Потому-то она и попросила Джона отвлечь всеобщее внимание на себя — Джон, конечно, не Гиена, но он младший брат Гиены, ему это тоже близко. Нарушать правила нехорошо, но если не ради баловства, а чтоб помочь — это ведь хоть немного извиняет? В момент, когда вроде бы все смотрели точно на Джона, она быстро — ясно, что времени немного — провела ладонями по роскошному головному убору, одежде, ожерелью, замысловатой штуковине ритуального назначения, которую она словесно описать точно не смогла бы. Сумеет ли зафиксировать, запомнить? Вот это — перо, крупное, крепкое, наверное, маховое орлиное. Вот это — мех… разный, разных животных, и затвердевшие, как тонкая проволока, жилки, сшивающие куски. Вот кость, вот дерево, вот похожие на дерево морщины кожи рук и лица — здесь, конечно, искусственно воссозданные, но она знает настоящую фактуру — лицо и руки отца. Да и Ник знает, хоть его отец несколько и моложе…       — Прямо прикольно, — хихикнула Холли, — Гиена ведёт себя почти прилично, выпендривается меньшой. У них делегация полномочий, что ли. Интересно, сюда б Гиену того периода, когда они играли в индейцев… Помнишь те времена? Мы как раз только приехали. Говорят, если не у каждого поколения, так через одно бывают игры в индейцев. Интересно, почему.       — Тут и думать нечего, — пожал плечами Сом, — это… история, героика, экзотика ещё в какой-то мере. В смысле, сами ж мы не индейцы, за немногими исключениями. Многим хочется простой жизни, близкой к природе, в которой всё понятно — где свои, где чужие, как жить. Ну и ещё у белых комплекс вины перед индейцами…       — Да уж пожалуй!       — Ага, есть, за что. Только идеализировать, представляя индейцев кроткими мучениками, тоже не надо. Всё вот это оружие они не для красоты носили, между собой месились тоже будь здоров. Клан на клан, иногда по причинам, для нас туманным. Но в основном по общечеловеческим — территорию делили или мстили тем, кто им прошлый раз навалял… Да и вообще чем заняться, если не воевать. Видеоигр не было, интернета тоже. Это как комплимент обычно говорят — что кто-то был отважным воином, а отвага это что? Если ты идёшь в бой, зная, что тебе просто подзатыльников надают, это много смелости требует? А вот если скальп снимут или потроха выпустят — немного иное дело. Близость к природе это не только некая бесхитростность. В природе гуманности нет вообще. Волк охотится на зайца, коршун жрёт всяких мелких птенчиков. В то же время заяц, упав на спину, может неплохо напинать волку, а мама птенчиков, войдя в раж, проредить перья и коршуну… Постоянная борьба, постоянное соревнование, кто сильнее. Пороховые ружья и пушки это сила, конечно, превосходящая. Но и отравленные стрелы это не так чтоб совсем фигня. Ну, тогда везде воевали, всем доставалось… Сейчас, конечно, тоже, но всё равно уже меньше.       Спорить не хотелось. Впрочем, спорила с Сомом, который был ей вроде старшего брата, Холли вообще редко.       — Это да. И сейчас же наши способности рассматривают с той стороны, как их в военных целях применить можно. Хотя я не представляю, как вот, например, твои…       — Шутишь? Хорошие водолазы всегда в цене.       Холли удручённо шмыгнула длинным носом.       — Действительно, что это я… Думаешь, когда-нибудь станет иначе?       — Думаю, станет. Только мы не доживём.       — Ну, не знаю, на каком конце картинка будет хуже качеством — на том или на этом. Нет, повторяю, мне не жалко, но может, лучше в компьютерный класс?       Мина снова помотала головой. Очевидно же — компьютерный класс для учёбы, а не всякой личной болтовни. Туда в любое время суток может кто-нибудь заявиться. С Жабой делиться — это одно, а со всей школой — как-то пока рано.       — Ладно, и зачем нам простые пути. Я на твой всё же тоже что-нибудь установлю… чисто в пику Алмонду… Нет, в этом он прав, вот зачем было выбирать такого динозавра?       Ответа не последовало — а что нового скажешь, всё было сказано тогда, опять же при Жабе. Потому что просто невозможно выбрать какой-то навороченный девайс, неспособный разве что готовить хозяину блинчики, просто вот в дар. От школы ученикам, да, тут у многих так — кому родители не обеспечили эти предметы первой, оказывается, необходимости. Нет, даже под соусом вот недавно (в августе, ага) прошедшего дня рождения. Тем более ДВА таких подарка, раздельно им с Сэмом. Умом-то это понятно, но если б в каталоге было что-то ещё более скромное… Или если б они хоть не предоставляли ей этого невыносимого выбора!       — Я вообще не думала, что вживую встречу человека, не имевшего мобильного телефона. Хотя понятно, почему у вас так было, но теперь-то это, блин, не роскошь, а средство общения.       Ну, МакКой, листая этот же каталог, изумлялся чуть меньше, не столь дикарски — у него тут, в недрах этой милой цитадели, и покруче штуки найдутся — но всё же изумлялся. В его время телефоны были телефонами, а тут и камера, и плеер, и книжки читать можно, и давление мерить. И ведь они всё тоньше становятся, того гляди, очередное поколение телефонов ученики будут между листами тетрадок терять.       У Жабы телефон весьма такой средненький, зато, говорит, объём памяти какой надо, да плюс карты памяти — мы ж не только жаба, мы немного и хомяк, всё ценное должно быть в кладовочке, ну и программы… вот, листая, обнаружила, что когда-то, уже не вспомнить, за какой надобностью, установила Скайп. Когда-то, за надобностью по имени Люси, Скайп установил и Ронни, запустился он, правда, с их-то интернетной немощью, ровно один раз… Но логин Мина помнила. Списались, убедились, что и комп, и аккаунт покуда живы, назначили дату сеанса… Вдоволь поизмывавшись сначала продолжительной загрузкой, потом гуканьем соединения, экран размером чуть поменьше водительского удостоверения явил им физиономию Ронни. Хорошо, когда знаешь кого-то много лет, а то только и было б понятно — человек, белый, вроде бы мужского пола.       — У, какая зернистость! — крякнула Жаба, отодвигая телефон в вытянутой руке, — а фильтр сепия, видимо, от электрического света. Ну, чувак, ты мою великую красоту тоже вряд ли сможешь оценить, но ты тут и не для этого. В общем, болтайте, как сумеете — гарнитуры у меня, извиняйте, нет.       Жаба уползла на кровать и углубилась в книжку — она порывалась так-то свалить побродить пока, но Мина не пустила — если тут что пойдёт не так, ей что делать? Побоку все объяснения про «вот кнопочка с трубочкой, а остальное зависит от того, чего там тебе гороскоп на сегодня обещал».       Нет, это не из-за тусклой и заторможенно-рваной передачи изображения, это Ронни и правда выглядит усталым. Видимо, сегодня его смена была. Удивительно, как быстро можно сбить этот внутренний календарь их очерёдности. Хотя его и некоторые там семейные события могли сбить. Тепло поздоровался, спросил, чего нового — и размазанным пятном вытек за пределы видимости, уступая место цветастому пятну, проскользнувшему до этого на фоне — это мама убирала из кадра что-то, чему в таком щемящем торжественном моменте не место, Ронни вещи раскидал, что ли.       — Ой, доченька, что-то совсем плохо тебя видно… Ронни говорит, к новому году новый, хороший компьютер купит, этому уж всё, никакой реанимации, только отпевание. Слышишь, как гудит? Ронни его и не включает почти, говорит, даже коровам слышно, не говоря уж отцу за стенкой. Отец говорит, ничего не слышит, а что ворочается — так это потому что живой пока. У вас там темно? Или этот агрегат так серо показывает?       — Да это потому что моё влияние, — тихо хрюкнули с кровати, — нормальная жабья серость. Мне-то обычно видеосвязь не требуется, я и не проверяла, какая она тут…       — А Сэм где? Чего не показывается, поросёнок? В смысле — нет его?       — Ну в смысле он взрослый парень, мама, живём мы раздельно и дёргать я его не стала, может, и не получится ничего…       Врать таким образом удивительно легко — именно это мама и должна слышать. Что они не рассчитывали, что оба не вполне годящихся для видеосвязи агрегата будут к ним милостивы, поэтому чего зря обнадёживать, Ронни-то тоже позвал сестру только когда пошёл вызов. Лучше об этом, чем правду — что и не пошла б звать Сэма, потому что он, поди, с Анх.       — Да, вот и мы тоже вдвоём только дома. Мужики в полях — да, и папаша твой тоже, отлегло от жопы у полудурка, кроме Кайла, он у Бернсов с Рози вместе. Яблочная программа. Нас всех за годы задолбало, а ей в новинку, радуется, как дитя. Ну она вообще такая… её ж там постоянно шпыняли в хвост и в гриву, так теперь если долго ничего не делает, ей не по себе. Нет, хорошая девушка… и Кайла то ли любит уже? Прямо вот… наверное, так в прошлом, со всеми этими насильственными браками, бывало, распорядились, что вот тебе муж — и полюбила. Куда, дескать, деваться. А и правда, куда? Можно и без замужа обойтись, когда ты молодая, здоровая и как бы это сказать, способная на что-то. А Рози что? Куда-то на работу устроится? Куда? Посудомоек и посноровистее её навалом. Отец вчера не сдержался, говорит, двоякое чувство такое. Вроде как помогаем девке, а вроде как соучастие в преступлении. Да ведь это преступление… его ж, понимаешь, доказать ещё надо, мало ли, что кто понимает, а кто догадывается. Вот мы пойдём, заявим — вот кто нас слушать станет? А Рози — она ж формально дееспособная, но по факту-то дура. Пара месяцев — и она сама уверует, что ребёнок у неё от Кайла, даром что они и не спали с ним. Она вообще точно понимает, откуда дети берутся? Ну вот что из животика — понимает, а как это связано с мужиками разными там… Так что может, пусть так и будет? Кайл её не обидит, мы тоже, бита не будет, и даже, по-своему, счастлива. Ей, бедняге, для счастья много не надо. Вон Бернсы доверили джем по баночкам разливать, так увлекательно! Сюзи тоже, прямо мои мысли озвучила. С одной стороны, говорит, фермерская жизнь — это лучше нет. Свежий воздух, всё натуральное, ну, работа постоянная — так и это тоже хорошо, от праздности человек дуреет. И хотя всё равно и соседи, и инспекции, и скупщики, но в основном живёшь своим гнездом и никто лишний к тебе не лезет. А с другой стороны — вот ладно мы и вы, нормальные люди, хорошие, а кого окружают… не очень хорошие люди? И кого позовёшь на помощь, и куда побежишь? Тут кричи не кричи, никто не услышит…       Это Мина знала, эти разговоры и при ней уже были. О существовании Рози не все соседи-то знали, а какие и знали, думали, давно уж вышла замуж и уехала куда-то. Значит, с вероятностью, это кто-то из своих. Родственников. О таком и думать-то сложно, не то чтоб прямо в лоб спросить. Кто-то из братьев, родных или двоюродных? Пока только и сошлись на том, что вряд ли это сам папаша, какой ни сомнительный моральный образец, но это уж с ним как-то не вяжется, да и с чего-то втемяшил он себе, что это от разговора с Кайлом у его дочурки такая проблема образовалась. И не Бен, он там вообще, кажется, самый нормальный, не заматерел ещё. Завести б такого врага, кому можно пожелать таких родственников, говорит дед. Впрочем, чем дальше, тем понятнее, что вот теперь зато Гриссоны отстанут. Вот прямо именно отстанут, может, даже смотреть в орейлевскую сторону лишний раз не будут, они и раньше вон как успешно делали вид, что никакой дочери у них нет, а теперь она и не Гриссон будет, по светским раутам же её тут явно не затаскают. Всё равно дома торчать будет, главное что не у них дома.       — Да притерпимся к ней, что говорить… Хотя сложно порой. Очень уж она… На дурачков обижаться грех, а как вести себя — не знаешь. Узнала, сколько мне лет — «О, так вы молодая такая, может, и у вас ещё ребёночек родится, моему чтоб играть было с кем». Вот и что, так ей и ответить: мол, никак, дорогая, стерильна я, шибко уж роды были незабываемые — Мина крошка едва-едва до 4 кг не дотянула? Не уверена, что она вообще поймёт, а если поймёт, так нафиг беднягу так пугать, роды один хрен не визит в спа-салон, так что лучше пусть пока держится мыслей, как здорово, что малышок у неё будет. Настрадаться ещё успеет. Ладно, о наших тут делах говорить три часа можно, да всё на один лад. Лучше расскажи, как вы там живёте-поживаете, что там метла ваша новая, сильно сурово метёт?       — Ну мам! Мне вот интересно, как у вас там…       — А мне — нет! Как у нас — я знаю, каждый день вижу. Так почему Сэм-то не с тобой? Девушка, поди, появилась? У Сэма, «у кого»! Нет, если у тебя — то тоже выкладывай. Ничего-ничего, раз получилось так, что приватно так беседуем, вот хоть посплетничаем всласть. Ну или про нового директора давай. А то только и сказала, что кого-то там вам поставили. Я, правда, и старого только синемордым помню… Один хрен отец разорётся, что без него говорили, так хоть будет, какими рассказами его развлечь. Не последний раз, дай бог, беседуем. Комп, конечно, сдохнет, но не завтра ж он это сделает. В следующий раз от нас звонок запустим, а то дорого это, всё от вас-то… Вот на той неделе дожди обещали, всё равно работы никакие, кроме как тут, в доме, не поделаешь, так все тут будут. У вас как погода? Пригодилась куртка-то? Так, ну этого ещё не выдумывай! Ты её пока не переросла, а я уже не дорасту. А мне дед с Ронни новую, если хочешь знать, купили, да такую, что хорошо, что ты не видела, от зависти б умерла. На день рождения, оказывается, купили, а я прибиралась — ну вот и нашла раньше времени. Это ж откуда у нас, говорю, красотища такая? Вот нельзя мне ничего заранее брать, я всё найду. Но в ноябре другие траты будут, что и говорить… Грустно вообще в ноябре родиться, дожди, грязь, слякоть, да кто ж о таких вещах в День святого Валентина думает. Так что там у Сэма-то? Далеко у них всё зашло? 17 лет назад, ноябрь       Ноябрь — времечко малосимпатичное, снаружи редкий день не происходит чёрте что в виде резких, злых порывов ледяного ветра, бросающего в лицо дождь с крупинками снега, палую листву, мелкие веточки, да иногда и крупные тоже. В такой день хорошо сидеть в сухости, тепле и радоваться, что это не ты гнал внедорожник по грязище и весьма скорбной видимости. Но тяжело нам — тяжело и врагу, в который раз заявил Саблезубый, встряхиваясь, как промокшая собака. Отличная погодка, бодрящая. Самая та, чтоб гостинчик доставить, который давно надо бы. Зато ни один патрульный шакал носу не показал, хоть танк перегоняй. С Саблезубым, внезапно, прибыл Чип Кросби — собственно, это от него гостинчик был, Саблезубый занимался вопросами крупнее — вертушка у них к новому году будет, а если как надо всё пойдёт, то не одна. Чип эти два ящика довёз до схрона в лесу, там свою машину оставил, а сюда уже на саблезубовской добирались, чтоб тачкой с номерами другого штата сильно не светить.       — Скромно, конечно, — Чип пошевелил стружку в ящике любовно, словно кудри красавицы, — но извините, не таких масштабов и улов был. Это мне шериф выделил от конфиската, за то, что помог ему в одном дельце деликатного свойства, ну, а я вот с вами делюсь, как всё же и вы ко мне добры были.       О доброте тут, понятно, речь о саблезубовской, это он тогда помог Чипу разобраться с какими-то его врагами, ну, Саблезубому месилово всегда не в труд, а в радость, да и обосноваться на новом месте вроде как он Чипу помог. Да ещё, наверное, было тут то соображение, что с некоторыми знакомцами лучше расставаться на сколько возможно мажорной ноте, если с прицелом, что навсегда — то чтоб они новой мирной-оседлой жизни ничем не помешали, а если с этой новой жизнью не задастся — так полезные связи.       — Что, как Сальма?       Чип опустил руку с ворохом стружки и промасленной бумаги.       — И ты туда же. Этот мне в дороге мозг ложечкой выел — как она кушает да как она какает. Нормально она! Понятно, что собака не юная и бездомной жизнью пожила, да и после Хильды нервно, но ничего, не разваливается вроде. Оставил её там пока… ну, как бы в зоогостинице, с настоящими-то зоогостиницами там напряг. Нормальный чувак. То есть, не совсем, вообще дурачок, но с собаками как ладит — это просто магия какая-то. У него их пятеро, вот такой шибздик мелкий и четверо побольше. Он, видимо, собачий язык знает, больше не знаю, что думать. Сальма так-то не злобная, но девка серьёзная, с кем попало не лижется, а к этому сразу ластиться начала. А, шибздик этот у него это просто кадр, ему его тётка родная подогнала, она уехала куда-то, оставила племянничка смотреть за домом и за шибздиком. Вот он раньше, говорят, кидался вообще на всё, что на собак других, что на людей, что на машины, встретил бы медведя — и на него б пошёл. Но этот с ним как-то поработал, теперь не кидается, но всё равно явно не понимает, что он такое. У него, ну, Джефа-то, собаки все приучены помогать как-то, пакеты с продуктами таскать, например. Так хватается за пакет овчар, Малыш — и этот тоже, я как первый раз увидел — думал, обоссусь от смеха. Ему ж чтобы этот пакет поднять, надо взлететь… Вот как-то у них это с размером вообще не соотносится, а. У других соседей наоборот туша мало не с меня размером, мастиф или кто, вот что-то не спросил, сейчас же поди разбери, навыводили всякого… Ну башка вот такая, брылы слюнявые. Так там наоборот нежный как барышня, Сальму увидел — испугался…       — Я смотрю, ты там полезные знакомства полным ходом заводишь, — захохотал Саблезубый, — бабу б себе лучше завёл, а!       — Да иди ты. Бабу завести — это посложнее, чем собаку. Тут и с собаками-то гемора столько… Бабу если заводить, так, чтоб на постоянку — это такую, которой всё рассказать можно. Потому что нахрена мне в доме человек, которому я не доверяю? А это какая нормальная не начнёт бочком-бочком к выходу пробираться? А этих надувных кукол, которым кажется, что мужик-бандит это что-то крутое, мне по молодости вот так хватило. Мне надо такую, чтоб усвоила, что я завязал, понимаешь? И ради которой стоит завязать. Ну, приглядывался там к одной, почтальонше. Но у неё сынок десятилетка, а это дело такое… 10 лет вроде и ничего ещё, но я вот уже в этом возрасте противный был. Это у детей норма, отчимов и мачех не принимать, просто по детской паскудности. А матери ребёнок, который из неё вылез, всё равно дороже, да это и правильно, один мужик её уже кинул. Так что сложно тут всё, не делаются такие вещи быстро.       Мина, естественно, вспомнила о Санни, у которой всё было иначе, но там понятно — её отчим её же дядя, так и так одна семья. Но там вообще история почти сказочная.       А быстро много какие вещи не делаются. Но вот у них хотя бы есть эти два ящика «спасибо, вроде не говна», как ласково выразился Саблезубый, и кое-чего по мелочи ребята натащили, и в оружейную хоть уже не тоскливо заходить. Кое-что Чип притащил и «для души», тоже из конфиската перепало или сам взял — не уточнял, просто успешную доставку отметить же надо, да и просто встречу, возможно, последнюю. Прошли в КЦ, где как раз Венди и Стефани помогали Алексу расставлять закуски, каким-то образом умудряясь переговариваться и слышать друг друга, хотя в кухонной отсечке надрывно гудела вытяжка, а поодаль у одного из мониторов бурно спорили Пиро и Мистик, Магнето, кажется, их фоном пускал, как радио, хотя ругались они практически у него над головой.       — … Да не дурак, понимает, что не всё тут чисто, но умеет не задавать лишних для него самого вопросов, потому что формально-то чисто. Его дело какое — отгрузить товар мне, строго говоря, не его дело, куда он дальше. Деньги свои он получает аккуратно, прекрасно знает, что мог бы скорее жене не доверять, чем мне. Мы с ним мало что сколько лет в одной связке работаем, я его задницу в старших классах прикрывала, мы тогда нормально так развлекались…       — Ну, однако же ты от него кое-что скрываешь.       — Так для его же блага, меньше знает — меньше скажет на допросе.       — … Я тебе говорю, мне в два раза меньшего хватало для успешной операции. А зачем я вообще тебе это говорю, тебя кто спрашивает-то, выкидыш?       — Раньше, может, и хватало, но тут случай немного особый…       — Они все особые.       — Теперь, когда источник неизвестно где, любое место хранения более чем литрового запаса будет охраняться как швейцарский банк. И вообще будет забавно, если ты снова напорешься на такой же шприц, правда?       — Вот именно что, дебил, когда какой-то ресурс осознаётся как конечный, им уже не швыряются как на Алькатрасе. Они в Огайо хороший урок по этой теме получили.       Переместились к столу, не прекращая тех же разговоров. Венди рассказывала о людях, с которыми работает — давнем деловом партнёре Ральфе, на продукции его фирмы тут полбазы держится, его брате Мартине, который у неё и менеджер, и монтажник, и водитель, многофункциональный работник (приходится), и секретарше Лиззи, которая мастерски умеет изображать тупую блондинку — то есть, она и есть блондинка, но не тупая, отнюдь, спасибо, боже, что эта хитрая змея нам не враг.       — Вот Мартин — он… не то чтоб дурак, мозги у этого мужика вообще-то есть. Просто работают альтернативно. Периодически их затмевает зависть к брату, у которого всё будто само круто получается, и Марти встревает в очередную историю. Последний раз вот встрял капитально, в тюрьму не сел и слава богу, но выплачивать пострадавшим от их с дружками «гениальной» схемы будет теперь лет 10. Потому и ишачит за десятерых, он бы и за уборщицу у нас работал, но не держим, клининг вызываем. Чувствую себя какой-то белой плантаторкой, но куда деваться — деньги ему реально нужны, и притом он должен их именно зарабатывать, там всё через официальные инстанции идёт. Ну и ещё, говорит Ральф, ему нужно не оставлять времени ввязаться в какую-то новую авантюру.       — Вот ты ему жизнь окончательно под откос и пустишь.       — Не пущу, если всё не вскроется, а как бы оно вскрылось, посвящённых мало и интересу болтать лишнего у них нет. А со стороны кому оно надо — интересоваться, что у нас за заказы. Какие вообще преступные схемы могут быть с электрикой, ну сами подумайте.       Пиро с Мистик говорили о плане атаки на очередной склад нейротоксина — ну приличия требуют, в конце концов. За этот проклятый год силами разрозненных радикальных мутантских группировок таких атак с десяток-то наберётся. Разной степени успешности, но главное — что они были. Депрессия конца того года, начала этого постепенно сходила на нет. Потому что как бы там ни делали убедительные морды — информация просачивается. Что вменяемый искусственный аналог так синтезировать и не удалось — самый перспективный образец оставался стабильным три минуты, консерванты растягивали этот срок до получаса, но потом нужно было срочно производить разделение, начиналась денатурация белка, которая в лучшем случае делала препарат бесполезным. Тысячи долларов в трубу, да. Что и исходное сырьё ограниченно стабильно — переживает длительную заморозку, но нагрев уже на градус выше нормальной температуры человеческой крови вызывает опять же денатурацию — по итогам исследований-то знали… Но нужных выводов, парадоксально, не сделали. Итог — невнятность инструкций привела к гибели нескольких партий продукции, отправленной в некоторые весьма тёплые страны, компании очень не хотелось международного скандала, пришлось отправить новые партии, уже с подробными инструкциями, ещё тысячи долларов в трубу. То, что в Нью-Йорке несколько пациентов укололись почём зря, потому что как раз страдали гриппом — это уже даже мелочи, это с грехом напополам разрулили. То, что в погоне за показателями в паре городишек укололи заключённых и пациентов психиатрических клиник, тоже чуть не привело к масштабному скандалу и некоторых финансовых потерь стоило… Но больше всё-таки беспокоили эти нападения на пункты распространения сыворотки. Да, в двух случаях ущерб был минимален, нападавшим пришлось срочно сматываться, в одном случае их ещё и задержали — да уж, что они надеялись суметь натворить силами всего троих весьма слабых мутантов? Но главное — сама брошенная в воздух идея, сама эта дерзость. Сопляков на камеру стыдили чиновные лица: какой смысл в этом вандализме, чего вы хотели добиться, а, дети? Если вы не хотите принимать сыворотку — что ж, вас никто и не собирался заставлять, но как насчёт того, что есть мутанты, желающие этого укола? Вы готовы лишить ваших собратьев права выбора, так вас надо понимать? Сопляки — два парня и девушка — реагировали наилучшим образом, молчали и смеялись. Такие ребята нам определённо нужны, решила Мистик. Акция в Нью-Мексико была самой тихой и эффективной, именно так выразились СМИ. Она даже нападением в строгом смысле не была, радикалы каким-то образом сумели затаиться в здании с вечера. И просто выключили холодильники. Вероятно, они планировали и поколотить ампулы, но их спугнула сработавшая на движение сигнализация. Но это не важно, остальное за них доделала образцово жаркая погода. А это было всё, что выделено данному штату вообще. И кстати, хоть и сохранились записи камер — никого из этих опознать и поймать не сумели. Такие ребята нам тоже пригодились бы, усмехалась Мистик, только как их найти-то. А в Огайо получилось вообще весело, там даже была засада, только и это не помогло. Охрана расстреляла боезапас нейротоксина по человеческой части нападавших, которые были в доле за ради кассы — кою и получили вполне успешно, поскольку обычного оружия у охраны в силу ограниченности мышления не имелось, а вот у бандитов оно было. А мутантская часть, соответственно, от души там повандалила. Очень продуктивное вышло сотрудничество. Тогда вдруг вспомнили, как от души, со всей щедростью заливали Алькатрас нейроингибитором — тогда казалось, что всё правильно, на окончательном решении мутантского вопроса не экономят, да и чего экономить, его хоть залейся. Начали понемногу ругаться, спихивая друг на друга вину за такое недальновидное расточительство. Эванс-то, между прочим, исчез в неизвестном направлении. Ксавьеровы наследнички нагло так в лицо улыбались — а чо, вот захотел и покинул школу, мы разве вправе удерживать? Жи-ирный такой намёк. Сразу помешать его забрать, понятно, не смогли — некому было мешать, из сотрудников половина погибла, из выживших на ногах и в рассудке тоже была половина. А потом поднимать эту тему не знали, с какого конца. Как-то придётся отвечать, какого хрена держали фактически в плену 13летнего мальчишку. Не, плен плену рознь, апартаменты не в пример комфортабельнее страйкеровских застенков, но и Джеймс Эванс — не Джейсон Страйкер и даже не Росомаха, им добропорядочного обывателя пугать не получится.       В общем, чем дальше, тем увлекательнее становился поиск виноватых, потому что выходило, что виноваты — все. Не одни только мутанты-экстремисты, с ними-то хоть всё понятно. Военные, которые провели эту операцию настолько блестяще, что равной ей по финансовым и человеческим потерям за последние пять лет ещё поискать. И ладно там солдаты и случайные гражданские, их кто считает вообще, но некоторые учёные кадры просто некем было вот так с ходу заменить. Компания, поторопившаяся с релизом чудо-средства, считая, что у них всё в кармане, и выручка, и мировая слава, и всяческая поддержка со всех сторон. Тут и СМИ, и собственные пиарщики медвежьих услуг наоказывали, и не предъявишь им за это — старались ребята и на тот момент за эти старания всячески были нахвалены. Ну, правительство — оно всегда виновато. Навешало на себя экспортных обязательств, потому что быстрая прибыль это всегда лакомо, а роль спасителей человечества ещё лакомей. И теперь виноватило тоже всех, начиная лично со старшего Уортингтона, за задержки этих поставок. И нахер их не пошлёшь, потому что грантов на это дело было выделено сопоставимо с бюджетом какой-нибудь мелкой среднепаршивой страны…       Саблезубый сразу придвинул в единоличное пользование блюдо свиных рулетов.       — У тебя харя-то не треснет? — ласково поинтересовалась Венди.       Очевидно же, что не треснет. Звероморфы, аналогично хищным животным, могут не жрать довольно долго, но очень подобное не любят. Потребность-то в калориях высокая — постоянно шустрые обменные процессы и практически совершенную регенерацию надо соответствующе обслуживать.       — А чего? Шефу нельзя — у него религия, тебе нельзя — у тебя печень, Черепахе нельзя — потолстеет. Одноглазый пока готовил — нажрался. А остальным и прочего всего хватит.       — Ты как это жрёшь? — изумилась Стефани, — там же жир!       Саблезубый с набитым ртом прочавкал что-то в ключе «и отличный жир, но делиться не буду, нет, самому только-только впритык». Чип, не переставая ржать, разлил свой съедобный гостинчик — первую из бутылок, то есть — в какую кто подставил тару. Теперь пришёл черёд возмущаться подошедшей Лили:       — Это что, водка? Ты мне, шакал морально контуженный, чем девочку спаиваешь?       Чип вздрогнул — не сразу дошло, что Лили и не в курсе, что подогнал это дело он, тем более Саблезубый сразу и отозвался, в своей манере:       — Ох ну святое дерьмо! Нормальная водка. Получше той пали, которую ты, помнится, при мне пила!       — Во-первых, то я, во-вторых, не ты ли тогда эту паль и притащил? Провидец, я ж правильно помню, есть у нас там что-то для девочек более подходящее?       Параллельно Мистик с Пиро доругивались всё о том же, доругивались вполне конструктивно, потому что с самим фактом, что акции нужны, никто спорить и не собирался, и с тем, что долго тянуть с этим вопросом не получится — тоже. Инициативную молодёжь поддерживать надо, сейчас как раз самое для этого время, пока эти ещё редкие огонёчки не сгасли. Может, и рано провозглашать своё триумфальное возвращение, но потом может быть поздно. Так что всё как обычно — выбор объекта и состав группы. Ну и вполне добродушный хохот по поводу того, что от совместной работы с Пиро Мистик не очень и отмазывалась, потому как, хорошо сказал Саблезубый, человек он, может, и бесячий, но огнемёт-то хороший. Смеялись вообще много, то Венди вспоминала какие-то комичные истории о муже, о коллегах и подчинённых, то Чип — из новой своей жизни, про собак и местных фриков, ещё непонятно, кто смешнее, попутно, впрочем, выдёргивали друг у друга распечатку плана, обильно украшенную почеркушками Мистик и Саблезубого, и как ни аккуратничали — жиром всё-таки устряпали. Да и ничего, бодро гаркнула Мистик, всё равно план был дурацкий, есть лучше… Магнето тут же ввернул, что когда протрезвеет, она от авторства этого плана откажется, никаких обид не предполагалось — давняя традиция подколов. В разгар веселья в КЦ сунулась рожа, на которую до сих пор нет-нет кто-нибудь вздрагивал — до того на Росомаху похож, что только смуглый, да и видно, что моложе, выкрикнула что-то громко, но непонятно. Венди пихнула Саблезубого:       — Переведи, насколько помню, его в подсобку напротив комнаты Кувалды и Софит убирали. А, нафиг, проще пойти показать…       Чип проводил выбравшуюся из-за стола Венди — успела уговорить две рюмки, и ей это явно что слону дробина — задумчивым взглядом.       — Вот это женщина… Вот насколько понял, всегда так, как баба-мечта, так ничего не светит. Ну и правильно, может, так бы уж слишком жизнь малиной была. А этот… он что, арабчонок? Что, совсем по-нашему не говорит?       Саблезубый, проглотив полупрожёванное, собирался было ответить, но в дверь снова сунулась голова, на сей раз Вендина:       — Ты чего расселся? Давай, bavо*, твой отпрыск — тебе и гугл-транслейтом работать.       Тот пробурчал, что отпрыск, может, и не его лично, но, действительно, куда деваться. Так что охреневающему Чипу объясняли все понемногу. Нынче у нас тут гибрид зверинца с психдиспансером, а впрочем, оно не всегда ли к тому шло. Мустафа, значит, из саблезубовских ребяток самый вменяемый, а вот этот Энгин — не самый. Парень работящий, старательный и по характеру почти что золото, насколько это возможно у звероморфов, но — дёгтя даже не ложка, а поварёшка, по-английски не говорит. Принципиально. Из родного городишки его забрали семилетним, всех сложностей внешней и внутренней политики ещё не разумеющим, но способным отличить среди узников базы своих — которые совсем свои, курды. Естественно, с собратьями он пытался говорить на родном языке, и естественно, страйкеровских единомышленников это не описать как бесило. Разве что самым неуправляемо-злобным «объектам», кидавшимся сразу, как кто совался в дверь, доставалось больше, чем Энгину. Что сказать, тут все понимали, на какую работу шли, но когда твоему коллеге десятилетний мальчишка перфорирует брюшину — это зрелище даже для многое видавших чересчур бодрящее. Три попытки побега было организовано Энгином, причём одна — когда его уже отсадили в отдельное крыло, вот как? Но чего мальчику было не занимать, так это упрямства. Со своими тюремщиками он перестал говорить вообще, они б подумали даже, что речь у него отнялась по итогам каких-то манипуляций, но учёная часть качала головами — по физиологии всё в порядке, да по камерам видно было иногда, как шевелятся губы — повторяет, чтоб не забыть, весь свой семилетний словарный запас… И теперь у него было так, английский — язык врагов, а с друзьями можно говорить только на своём, на родном, который был запретным на родине, был запретным в плену. Объясняй ни объясняй — так-то он во всём понятливый, вплоть до этого момента. Так что вся база теперь принудительно осваивала курманджи. Саблезубого он, вполне естественно, называл отцом (уж не стал никто вдаваться, что ему-то он, по-видимому, дядя), Мистик, которую ему ещё на записях с судов показывали — бабушкой (и она даже не протестовала!), Магнето — дедушкой, Венди — «тётя-инженер», причём «тётя» там было «по отцу», у них для всех видов тёть разные слова. Сейчас вот он спросил тётю-инженера, где же зеркало, которое он должен повесить в ванной. Прочие ребятки Саблезубого у него были «сводные братья», а остальное население базы — «названные братья и сёстры».       — Это, правду сказать, тема поганая, но куда от неё денешься, — пробормотал Чип, — редко какой мужик может точно знать, сколько у него детей. Кто по молодости член в штанах-то удерживать умеет. У кого потом брезгливость — сама родила, сама и возись, я не при делах, у кого напротив, гордость, эк я умею, в равной мере то и то дурь. А ещё думаю, хорошо, что эта Венди совсем не грузится, что детей не родила. Хуже нет, когда баба виноватит себя за то, что с ней природа сделала, а тем более жизнью рискует. Жизнь — вот главное, что сама жива, а что дети там какие-то…       Да, об этом Венди говорила легко — что совсем недолгое время, когда она была ещё юна, врачи давали вероятность, что она может стать матерью, и ещё меньшее время она как-то переживала, металась и сомневалась. Потому что невозможно думать о размножении, когда недавно схоронил собственную мать, когда на тебе утонувший в депрессии отец, пьющий то алкоголь, то антидепрессанты, но чаще первое, потому что таблетки эти всякие для мужской души более чуждо. Да и не было тогда такого человека, чтоб хотелось с ним детей, встречалась, нравились, но не настолько. Не рожать же просто от безысходности. Дети, может, и утешают, и поддерживают, да не всех. Вот отец её любил, понимал, что нужен ей, но мать любил больше, в ней нуждался сильнее, и Венди не винила его, что так и не справился. Справился он с запоем, а не с жизнью в целом, есть такое понятие — скрытое самоубийство, вот это оно и было. Не намеренно ж люди себе сердечный приступ за рулём делают. Не намеренно, но причины-то они вот, на поверхности. А она да, не позволила себе впасть в ту же депрессию, у них-то была любовь, они просто воссоединились в смерти, но она отдельный человек, ей есть зачем жить и зачем удивлять врачей, а потом встретила Джона, и это врачи могли удивляться, а она нет — какая тут может быть речь о смерти, даже просто о нездоровье, когда, сказала одна подруга, ангелы с небес спускаются посмотреть на сказку, редкую нынче между смертными. Ей одну операцию тогда уже сделали, но небольшая вероятность рождения детей всё же была… Но риски — риски, понятно, тоже большие. А Джон сказал, что это как азартные игры — может, сорвёшь большой куш, а может, потеряешь всё. Джон с друзьями в карты на интерес иногда играл, а денежных ставок сроду не делал и не одобрял такое. Зачем вообще сами эти разговоры о детях, что за глупость, что раз поженились — надо срочно детей делать. Мы ещё молодые. Может, потом усыновим кого-нибудь, доброе дело сделаем. А может, нам и друг друга до самой старости будет довольно, что ж такого, и так живут люди. И так и вышло, было довольно. Не прискучили, не приелись. Иногда сидела с детьми подруг — им, беднягам, от материнского счастья передышка требовалась, в какой-то мере функцию матери выполняла для некоторых подчинённых — до чего беспутные парнишки вырастают порой у девчонок, поторопившихся с этим делом. Да и теперь никаких сожалений, что не откопировала Джона хоть в едином экземпляре, не было. По своему отцу помнила, дети по утрате любимых совсем не компенсация.       Из разговора тревожная нота уже ушла, из мыслей Мины пока нет. Два дня назад отозвала её Лили с вопросом, не надо ли тебе, боже, чего нам всё равно негоже.       — Саблезубый у нас, что и говорить, мужик золотой, со всех сторон… кроме этой. Некоторые вещи всё же Венди надо поручать. Вон, купил… и хрен объяснишь, что не так-то. У Софит на них аллергия, а я тампонами вообще не пользуюсь. Если б мне нравилось в себя что-то пихать, была б гетеро, ха-ха. Тоже не пользуешься? Спросить ещё у Брин, но что-то мне кажется, тоже вряд ли. Запихнём в задницу Саблезубому, как минимум логично.       Лили ушла, а Мина осталась с этим разворачивающимся в груди смутным-нехорошим, как бывало в детстве при первом ощущении — всё-таки простыла, ну, даст теперь жизни мама, да и папа ей поможет. Когда они были, последние месячные? Календарей сроду не вела, было незачем. А в последнее время и события такие, вот совершенно не до этих девичьих глупостей. Точно помнила июньские — протекли на работе, напарник Тед сообщил с деликатностью, для него просто неожиданной. И июльские, потому что для них так удачно хватило закупленного в июне. А дальше? В лесном домике уже не было, нет. Застудилась? Ну не холоднее там, чем было зимой в подвале, но с другой стороны, всякие неблагоприятные факторы и отсроченные последствия имеют. Или надсадилась? Сколько всякого перетаскала, что и говорить. Ну ведь правду, правду говорила — что за чушь такая, теперь девушкам не поднимать ничего тяжелее бутерброда, что ли? За всем этим так живо и весело звучал голос Венди, рассказывавшей, что у неё стабильные месячные были года два после их начала. «Сперва подумала — залетела. А что ещё думать-то было. А мама сказала — проверься. Мама же и успокаивала, как могла. Хотя можно представить, как самой было хреново — знать теперь, что и мне это передала». Нет, ну не может такого быть, нет! Но Венди, когда у неё диагностировали болезнь, была примерно в её возрасте. У неё месячные начались поздно, она на тот момент, по жизнерадостности натуры, даже и не восприняла это как что-то тревожное, начнутся когда начнутся, в 16 это тоже нормально. Да, протестуй ни протестуй, поликистоз и злокачественные новообразования бывают и у совсем юных девушек. Не пивших какие-то плохие гормональные контрацептивы, не практиковавших всякие беспорядочные связи и прочие грехи. У тех, чьи мамы их дурной наследственностью не награждали, вообще по максимуму придерживались здорового образа жизни. Венди в онкоцентрах и на детишек больных насмотрелась. Природа во как жестока. Так почему б и не быть сейчас на базе двум людям с одним диагнозом? Ну или не одним, по-научному это, может, и по-разному зовётся, главное — что итог один. Да, это бред, это чушь, этого не должно быть. Ровно так и думают те, кому рак перечёркивает жизнь в самом её расцвете — да не с чего, так не бывает, я ничем не заслужил. Ещё б узнать, как его заслуживают.       Если б это случилось тогда, в ту проклятую зиму — она б разве что плечами пожала, ну не сдохла на Алькатрасе, сдохнет позже, а теперь вот сдыхать совсем не хочется. Совсем. А мог ли такие отдалённые последствия вызвать нейротоксин? Вот так по логике — не мог, ладно б там какие нервные нарушения, печень, почки, но яичники ему что сделали. Но это думать всё ж логичнее, чем полагать, что депрессией того периода запустила некую программу самоуничтожения, развернувшуюся теперь вот, когда уже не надо. Венди вон никаких программ не запускала, она боролась, она шла по жизни, высоко подняв голову. Ей к 40 годам решили вопрос кардинально — оба яичника долой, заместительная терапия, спасать там уже нечего. Поговорить с Венди? Ну нет. Она ей хоть и не дочка, но она за всех тут по-своему волнуется, переживать будет. Пойти к Алексу? Мину невероятно злило то, что она чувствует — эта нерешительность, этот страх, это трусливое затягивание. Как будто пока она не услышит, что да, в ней завелась болячка — всё ещё не страшно, всё только показалось. Глупо, недостойно. Но заставить себя пока не могла.       — …Он морячок бывший, — продолжал Чип рассказывать про знакомых собачников, — совсем недолго прослужил. Сидел на аппаратуре, сканировал эфир, вот ночью как-то дежурил — поймал странное. Как будто, по координатам так буквально метрах в двух, кто-то песню поёт. А по радарам там ничего. Да что радары, понятно же, что это дичь, не может другой корабль подкрасться так незаметно и возникнуть вот прямо в двух метрах. Вы извините, я, может, что-то не так перескажу, не своим именем назову, он там всякими своими терминами сыпал, а я в этом не понимаю, не моя сфера. Короче, а корабль-то идёт, ну и как бы так получилось, что он прошёл сквозь… ну вот то самое, что пело. Знаете, я б тоже охренел. Он там подорвался, позвал того, сего, разбудил, кто спал, дело-то ночью было… к аппаратуре — там ничего. Записать-то он не догадался. То есть, понятно, да? Комиссовали — не нужны родине такие, кто на ночной вахте до галюнов переутомляется, тем более когда прослужили всего ничего. А кто поверил бы? Вот в запой и ушёл — он вроде как с детства мечтал и вообще обидно, когда говоришь правду, а тебя — шизиком. Может, если б согласился, что да, примерещилось с устатку — помурыжили б и оставили, а он же настаивал. Потому что ну слышал же. Вот его пёс из этого вытащил, сначала просто не до запоя стало, а потом как-то отпустило, свет на этом сраном флоте клином не сошёлся, в жизни много хорошего, вот хоть собаки. А самое смешное знаете, что? Кому-то сказал, а там фрик такой, у каких на любую херню найдётся встречная херня, да ещё убедительная такая — он ему форум показывает, где говорят об этом же, да там ещё кто-то записать всё-таки сумел. Он послушал — да, говорит, оно. Место совсем другое, а призрак тот же. Я, говорит, этот голос из тысячи узнал бы, после такого-то, шутка ли. Песня тоже другая, но опять «Битлы». Хотите послушать? Я для него скачивал, думал, он всё-таки соберётся этим там ткнуть в нос. Но он рукой махнул, место-то другое уже, да и докажи, что это там записывалось, тот, кто записывал, их двое только на катере было, ну и по обмолвкам, были не трезвы, тоже как свидетелям веры мало, и согласятся ли свидетельствовать, а что там где-то на форуме пишут, который, кстати, через неделю загнулся — ну так себе доказательство.       Лили как раз перед этим составила и повесила список целей — крупных объектов распространения сыворотки, с тем, чтоб вычёркивать по мере разгрома, Мистик теперь переписывала — во-первых, возникло предложение раскидать на две команды, соревнование устроить, во-вторых — у кого тут почерк лучше? Под руку зудела Софит, что всё равно мелко, надо на большом листе и ярко, чтобы издалека видать, но когда зазвучала чуть тронутая шорохом помех запись — заткнулись все. Лили и Стефани — просто недоуменно, а Мистик с Магнето переглянулись с одним, очень красочным выражением лица.       — Это же не может..?       — Вот я как раз тоже этот голос из тысячи узнаю! Сколько я этим голосом говорила…       — Когда, говоришь, это было записано? Дата?       — Если это розыгрыш, то прямо отличный. Прямо сами себя переиграли. Так, включи-ка ещё раз…       — Я не уверен в полной мере, но ведь записи найти не проблема…       — Я тебе эту запись сейчас включить могу, без всякой техники! …Там никто не узнал? Вообще никто, никаких предположений?       — Когда я спрашивал, умер ли он, я действительно допускал, что умер, но…       — Если это правда, если, чёрт побери, это правда… ты понимаешь, что это значит?       Мина вот не сразу поняла, что это на самом деле значит. Зато когда поняла… дня на три точно это отодвинуло все малоприятные мысли о собственном здоровье.