Звёзды злодеев

      В общем, в последующие пару дней разговоров в школе хватало, и педагогические качества фифы оказались не из центральных тем. Ну а что говорить, если в общем-то всё так… нормально? Может, и не высший балл, но вполне достойно. Да, Айерс её вывел из душевного равновесия, но в итоге она всё же взяла себя в руки, все заготовленные презентации – об изменениях строения черепа, о корреляции этих изменений и усложнения орудий труда, о распределении и распространении гаплогрупп – рассмотреть успели, на последней фифа немного увлеклась и перешла с нормального английского на учёную тарабарщину, аж Жаба взмолилась, не вызвать бы кого-нибудь нечаянно. Короче, на всякий случай ещё шёпотом спросил Торнтон Хоулетта, хотя они уже собирались, то есть в кабинете было довольно шумно, какое, говоришь, у неё образование? Похоже, в биологии она всё же тоже кое-чего понимает. Интересно, это личная блажь, которая уже была, и потому ей этот предмет дали, или так оперативненько подготовилась? В любом случае впечатляет. МакКою, может, и не замена… хотя почему, замена. Этот тоже иногда забывал, что рекомбинация и репарация – это ученикам ещё понятно, а дальше уже не очень.       Так что об Айерсе говорили куда больше. Попросту, на эти пару дней Айерс стал звездой, с полным комплектом издержек этой звёздности – некоторой тактичностью за пределами подготовительной группы обладали немногие. Новенькие вот пока не втянулись, да Анх считала себя слишком серьёзной и к тому же нынче сама была не без греха, иногда даже на уроках шушукалась с Сэмом. Объясняла что-то непонятное, не иначе. Да Фэн ограничилась тем, что сурово укорила за такую вопиющую несдержанность – хоть о симпатиях к Гарфилд (нормальных, человеческих!) говорить пока рано, но она всё-таки женщина, вообще ей делает честь, что не дала по морде, другая б на её месте не сдержалась. Или что, кое-кто умудрился забыть, что она телепат? А что, парировал Алмонд, она в зеркало давно не смотрела? Так-то Айерса можно понять. Не оправдать, допустим, но понять-то можно. Тим с Сарой наперебой утешали и уверяли, что все скоро забудут это досадное недоразумение… ну да, как же. Слабо верится. Сид с Бобом просто ходили следом и уговаривали изложить свои разнузданные фантазии, потому что просто несправедливо, что пришлая фифа их теперь знает, а друзья-сокурсники – нет. Сом с Гиеной требовали того же в рамках наставничества подрастающему поколению – пубертат уже тово-этово, непосредственно жарко дышит в затылок, научи, гуру, самое время. А следом ходили Зигги, засранцы, и требовали ни в коем случае не рассказывать, потому что им такое слышать рано, потом Анх всем причастным напинает по всем тем местам, что не вовремя взяли на себя функцию мозга (это выражение они у Анх и подцепили, пользовались теперь с удовольствием). В общем, некое милосердие Энди получал только со стороны Чарли и Лиама, вперёд других просёкших, что было это довольно спонтанной, но спланированной акцией – с тем, чтоб если кто подумает… ну, о том, о чём не следует при враждебных элементах думать, то враждебному элементу категорически не до того будет.       – Закрыл амбразуру грудью, - заржал Скотт, когда услышал, - причём её собственной, ага. Слушай, твоя мамаша точно не была знакома с моим папашей? Ну просто я чего-то подобного от Койота ожидал. Или мог вон как Выдра… Санта-Мария, говорят, всё своё обаяние и дипломатию в ход пустил, чтоб музейные забыли эту премьеру театра одного актёра. Жаль, меня послушать не пустили. Но судя по пересказу, Санта-Марии можно поручать самое безнадёжное дело, так что имей в виду… Если проникнется твоей проблемой – так может, фифа с тобой даже на свидание сходит.       Вечером второго дня общественность немного отвлёк новенький – тут, правда, ничего особенного, тут у кого не способность такая, вреда народному хозяйству некоторого наносящая, у того просто личная одарённость. Здесь совпало то и то. Дело было так – понесли Марко с Алмондом и Торнтоном стирку стирать… Само по себе звучит как начало анекдота, говорил потом Резина, он туда со своей корзиной подкатил уже чуть позже, когда всё было в разгаре.       Каким-то образом в трубах образовалась завоздушенность – ни раньше, ни позже. Торнтон, почесав задницу, не придумал ничего лучше, чем предложить Марко «протолкнуть» воду – ну вроде как, чего стоит протолкнуть что-то через воздух. К чести подоспевшего Резины и Алмонда, они сравнительно быстро сообразили перекрыть вентиль. Правда, радиус сообразительность Алмонда имела ограниченный, и сперва они перекрыли подачу воды на кухню, что вызвало явление как раз дирижировавшей там Шторм, удивительно быстро сообразившей, откуда могут расти ноги у этого внезапного перебоя. Шторм очень много что сказала – благо, Сэм, как ни старался, ликвидировал отнюдь не все последствия. Сформулировала персональную благодарность родителям каждого из фигурантов. Направила Торнтона и Марко к МакКою, писать работу по теме «Почему моя идея была дрянь». Потом к Уилсон, попросить помощи в написании работы для Гарфилд по теме «Эмболия и почему это её считают очень опасной штукой». Велела Алмонду с Фили изучить коммуникации со сдачей экзамена лично ей. Велела сунувшемуся в дверной проём с ворохом спортивных форм Росомахе пойти и собственными золотыми лапами сначала привести в чувства посудомоечную машину, из-за перебоя впавшую в обморок, потом тут всё… Всех, в общем, как ветром выдуло – вода, как известно, прекрасный проводник, Шторм так-то себя неплохо контролирует, но лучше не гневить. Росомаха, вернувшись с кухни, куда, к счастью, вперёд его успел МакКой, своей золотой лапой просто махнул и укатил за новыми трубами – благо, вся смета была уже посчитана, ремонт был запланирован на рождественские каникулы, но вот, процесс приобрёл неожиданное ускорение. Таким образом, стирка отодвинулась на неопределённый срок – следующим утром в прачечной кипела работа, по такому случаю Марко и Торнтон, как наиболее виноватые, были освобождены от литературы и приданы, вместе с Силом, в помощь Росомахе.       А вечером третьего дня, завалившись, как обычно, к Хоулеттам потрындеть и посимулировать выполнение работ по физике и биологии, компания обнаружила вальяжно растянувшуюся на нижнем ярусе Жабу. Мина Марко куда более скромно занимала кресло перед уже включенным ноутбуком.       – Э, я что-то пропустил и нас комнатами поменяли, или что?       – Да не, - Жаба, ухватившись за перекладину верхнего яруса, подтянулась и села по-турецки, - проходите, проходите, не стесняйтесь. У нас от вас тайн нет… ещё б это взаимно было. Скоро и Валери должна подойти. Сожрать есть чего? У вас же всегда что-то приныкано, давайте, не жопьтесь.       Мина освободила кресло и села к Жабе, со стороны окна.       – А выпить тебе случайно не надо? – прищурился Скотт.       – А есть? А то по итогам, может, и тебе понадобится. О, вот и Валери. Давай, заваливайся, падай куда-нибудь…       Чарльз, вздохнув, полез за чипсами и крекером. Не то чтоб по приказанию Жабы, а самому вообще-то хотелось. Звероморфу дай волю, он жрать будет через каждые три часа, вещал отец в детстве, отчитывая за спёртые конфеты, это понятно, но волю надо закалять. Не всегда в жизни будет доступен полный холодильник. Скотт был с ним в принципе согласен, но считал, что пока есть возможность, лучше жрать. И вообще жить по принципу «вдруг война, а я усталый». Жаль, жаль, что всегда доступный полный холодильник это пока нереально. Заполнить бы его колбасой. Копчёной. И конфетами. С нугой. Но пока работаем с тем, что есть. Ну, как работаем? На раздобытки на кухню Скотт его гоняет, как старшего.       – Ничего, что мы вообще-то биологию делать собирались? – начал было Айерс. Смысл, вон Пикетт с откровенным наслаждением отложил тетрадку подальше. А Гиена никакую биологию и не собирался, у него сочинение по немецкому, которое, благо, сдавать не завтра. Поэтому, оценив диспозицию, занял самое козырное, зато законно его, место – вознёсся на верхний ярус. Почесав затылок, Энди устроился на нижнем с краю, с другой стороны от Жабы.       – Ага, особенно ты. У тебя-то с биологией свои отношения. Молчу, молчу. Блистательно ты выступил, явно. Похабно, зато действенно. Не уверена, что даже я сумела б лучше. В общем так, мои хорошие, повестку дня начну издалека, но с нужной буквы. Не далее как позавчера я имела счастливую случайность услышать странное. Буквально обрывок фразы, сказанной МакКоем, кажется, миссис Вагнер. Цитирую практически дословно: «Чарльз докопался до истории с Симонидесом». Интригует? Не то слово. Казалось бы, чего проще было пойти и сразу спросить, до какого такого Симонидеса ты докопался и за коим чёртом… Но это и сейчас не поздно сделать, думаю.       Под взглядами друзей – не смотрела в его сторону только Валери, перелистывая какие-то распечатки – старший росомашонок только ртом растерянно хлопал.       – Не представляю, о чём ты. Ты уверена, что слышала именно это?       – Я, Койот, пока галлюцинациями не страдаю.       Койот покосился на Пикетта, косящегося на Фор, не пожелает ли она занять кресло, но Валери прошла к Мине и они склонились над стопкой распечаток, а Пикетт перебьётся, и забрался в кресло с ногами.       – Ну с чего бы доку говорить обо мне? Тем более что я чего-то там раскопал? Я теперь, блин, школьный сыщик?       – Не ну знаешь, - Гиена сожалеюще ласкал взглядом пакет рыбной соломки, уже материализовавшийся на столе – но не спускаться же, - сколько у нас в школе Чарльзов? Должно б больше, согласен, что ж больше никто память профессора так не увековечил? А то мама промахнулась, самого тупого в семье так назвала…       Чарли швырнул в брата первым, что попалось под руку – попался карандаш, так что впечатляющего эффекта не получилось. Пикетт, осознавший, что, похоже, реально совещание и прямо надолго, тоже принялся мостить задницу – выбрал для этого подоконник. Сейчас, правда, уюта в такой дислокации уже меньше – маленько от окна всё-таки сквозит. Зато тут к Фор поближе, можно запустить глазенапа, что такое она там читает. Ну, по виду – распечатки с каких-то форумов, да кое-где ещё фотки попадаются.       – То есть, имя Симонидеса тебе ни о чём не говорит?       – Да хрен знает! Вроде и знакомое что-то… В нашей школе не учится и не работает, в сенате тоже не заседает, а если футболист какой-нибудь, так мне до форточки, что там у него случилось.       – Футболиста такого не помню, - покачала головой Валери, - если только совсем какой-то паршивый. Я, конечно, могу уточнить у Сида…       Пикетт пробормотал, что про футболистов сейчас Сиду самое то – он в процессе ремонта себе какую-то херню на ногу уронил, Салли Уилсон сказала, правда – симулирует, то есть, синячище будет хороший, но никаких серьёзных повреждений нет.       – А, в том году по литературе проходили…       Жаба закатила глаза.       – Это был Евгенидес.       – Да иди в задницу со своими греками! Они у меня после антички в печёнках сидят!       Мина и Валери о чём-то переговаривались неразличимым шёпотом, то и дело водя пальцами по строчкам на бумаге, Пикетт, поглядывая на них, размышлял сразу о двух вещах – во-первых, кажется или нет, что между Миной и Жабой что-то происходит (они с Айерсом это недавно начали было даже обсуждать, но пришлось прерваться на звонок Гиены, а потом и ещё какие-то дела отвлекли), во-вторых – что же такого привлекательного в Валери, что перекрывает её странноватость. Хотя может быть, в странноватости и дело? В женщине, говорит Айерс, должна быть загадка, главное – чтоб не китайский ребус. Да, с одной стороны странности отпугивают, потому что не знаешь, как себя вести, с другой… хочется разгадать, что ли. Сида, например, если спросить – он вообще не считает Валери странной (и неизменно спрашивает, кого в этой школе можно считать без привета-то), а на взгляд Лиама это говорит только о поверхностности Сида. И сам ведь как-то сказал, что Валери смотрит на него так… не то чтоб пренебрежительно, может быть даже – сочувственно, факт, что мурашки по коже. Как будто знает о нём что-то недоступное, типа того, сколько он проживёт. Один раз такое было, сейчас, наверное, он сам от своих слов открестится…       – Ладно, - протянула Жаба даже как-то удовлетворённо, - отрицательный результат тоже результат. Хорошо, что я подумала – если какой-то Чарльз смог раскопать, то может, и я смогу? Фамилия, положим, не уникально редкая, но и не из топа. И вот, собственно, на это я убила почти два дня своей жизни…       Айерс выхватил добрую половину содержимого пакета соломки и поднял остальное Гиене.       – Вот же человеку делать совершенно нехрен. Мало ли, док о ком-нибудь из коллег говорил. Человеческих коллег, в смысле. Что у них там, не может быть никакого Чарльза и никакого Симонидеса?       Сокурсница покачала бритой головой.       – Чарльзов там, допустим, сколько-то и есть, а с Симонидесами не сложилось. Большинство найденных мной Симонидесов в близком или дальнем родстве между собой и заняты в торговле антиквариатом или ресторанном бизнесе. То и другое одного уровня, такого, не пятизвёздочного. Наверняка историй всяких у них много, но в основном того плана, кто у кого увёл жену или не отдал долг. Но один стоит особняком. Ну то есть не совсем один, имелись брат и сын с той же фамилией, но заинтересовал меня папаша. Уже для начала тем, что это был никакой не грек, а двухметровый негр.       – Экзотические у тебя вкусы, Жаба. То ли растрезвонить, чтоб общество сменило пластинку?       – Очень смешно, Энди, а слово «был» тебя не смущает? Мы с ним одновременно небо коптили что-то около полугода, не дольше. Да и люди меня в личном плане не привлекают, даже будь он ещё живым, в два раза моложе и женщиной.       …А что до первого, то Лиам себя знатоком душ человеческих, конечно, не считал, но вот откровенно – если б такие переглядывания-перехихикивания происходили между существами противоположного пола, то всё б было однозначно. А учитывая особенности Жабы, которые она особо-то не скрывает… То есть, Жабу тут вполне понять можно. Мина Марко, может, и не сногсшибательная красотка, но вполне. Сложнее понять Мину Марко. Жаба, допустим, отличный друган и мозг команды при выполнении самостоятельных, но чтоб воспринять её как сексуальный объект, надо год прожить на необитаемом острове. Лучше два. На вкус и цвет, конечно, но…       – А, так он был человек? Не тянет на сенсацию, извини.       Жаба кивнула с самым загадочным видом.       – Стопроцентный. Обыкновенный до жути. Баптист, примерный семьянин, голосовал за демократов, не воевал – в сопливой юности играл в баскетбол, получил травму, накрывшую его планы на армию, впрочем, сильно, кажется, не горевал. Имел небольшой, но прочный бизнес по электрооборудованию – всякому, от розетки до трансформатора. Или не знаю, до чего, они реализовывали продукцию не только собственных цехов, но и розницу для некоторых фирм покрупнее. Прайсов за давностью лет не найдёшь уже, только отдельные упоминания – о закупках для местной школы там, к примеру… И родители, и брат, и дети – все тоже люди. Казалось бы, как его занесло-то в такое дело… Видимо, просто деньги лишними не бывают. Всё-таки трое детей, всем нужно образование, хороший старт в жизни, да и собственные родители не молодеют.       Айерс оторвался от созерцания, довольно тупого и механического, переданной Валери распечатки фотографии. Негр как негр, что он должен был увидеть на этой фотографии?       – Какое ещё дело?!       – Его постоянной компанией-партнёром была одна фирмочка по монтажу этого самого электрооборудования, тоже, опять же, от дачного домика до цеха, ну и в целом отделке – навесные потолки, кабель-каналы для приличной упаковки всего этого добра. Возглавляла эту фирмочку его одноклассница. Тоже человек. А вот замужем она была за мутантом. Уже интереснее?       Скотт демонстративно зевнул.       – Бывает, что сказать.       Айерс с чистой совестью передал фотку негра Койоту и принял следующую передачу – тут парное фото, типичное такое. Оба белые, русые, загорелые, оба лучатся от счастья, как реклама страховой компании. Если мужик мутант, то по нему это не заметно. Не по этому фото точно.       – И этот муж скоропостижно скончался в тот год… когда, в общем, тут тоже много кого потеряли. А вдова и её школьный друг последовали за ним в год уже того события, которое запечатлено на ваших интересных фоточках.       Айерс, ворочая набитыми щеками, как хомяк, фыркнул.       – И? Вдова недолго погоревала для приличия и перевела делового партнёра в полового, а ревнивый муж вернулся из могилы? Извини мой цинизм, но думаю, и в тот, и в другой год ещё много кто умер, даже от вообще не связанных причин. Раку, к примеру, плевать, что там за памятные даты на календаре, каждый год столько народу дохнет, несмотря на все изобретения и навороченные технологии…       Жаба наградила его учительски-покровительственной улыбкой.       – О, это точно. Венди Райт, - она ткнула в женскую половину фото в его руках, - как раз от рака и умерла. К этому давно шло, конечно, проблемы у неё начались, когда ей было 20 или даже 19, наследственность. Но тогда удалось забороть, вон сколько проскрипела… Я, видишь ли, нашла её блог, который она вела, когда лежала в больнице. На него много где ссылки есть, от местного онкоцентра до всяких околопсихологических группок, где любят обсасывать чужие трагедии за неимением собственных… Да, вот я тоже понимаю, что каждый год куча народу отправляется на тот свет, кто внезапно, кто запланированно. Даже в эту минуту где-то кто-то умирает, и наверняка не один такой бедолага. Но всё же такое количество совпадений мне показалось интересным. Во-первых, даты… Да, любого из этих немолодых, но весьма ещё бодрых людей могло накрыть обломками во время очередного месилова добра со злом, но нет. У одного причина смерти – отёк лёгких, другую доконал рак, на сей раз желудка и поджелудочной, но так бывает, третий разбился на машине. Но может быть, есть что-то не случайное в том, что оба руководителя фирм, которые тесные партнёры, скончались с разницей что-то около месяца?       Скотт, спустив сверху ручищу, взял оба фото и теперь созерцал попеременно, оценивая вероятность Айерсовской теории, и пришёл к заключению, что вероятность процента два. Слишком уж типажи разные. Бывают, конечно, бабы разносторонних вкусов, но не настолько же. Хотя, хрен знает. Романы и со скуки заводят, и из жажды разнообразия. Но если они со школы знакомы и раньше не сошлись – с чего б много лет спустя? И главное – зачем им тут про эту рядовую мелодраму хоть что-то знать?       – Согласен, подозрительно. Но если разбиваться на машине неудобные фигуры или зажившиеся богатые родственнички страсть как любят, то вызвать рак… Не, средства есть, МакКой говорил. В смысле, в принципе-то канцерогенов в наше время дохрена и больше, но вот так, чтоб направленно, и достаточно агрессивную форму… Я так понял, и стоят эти средства… нормально так. А речь не о концерне с влиянием на половину Америки, из пушки по воробьям продуктивнее будет. А кто выгодополучатель?       Жаба повела плечами.       – Ну, у Венди Райт прямых наследников не осталось, впрочем, и наследовать было особо нечего – кроме, собственно, фирмы, она после некоторых перипетий отошла брату Симонидеса, работавшему под её началом, часть активов была оформлена на него. Фирма Симонидеса-старшего – соответственно, его сыну…       Валери передала следующую распечатку – видимо, с этим самым братом. Портретное сходство есть, только несколько моложе, физиономия потолще, шевелюра побогаче…       – А!       – Чего – а? Ты, конечно, весь такой циник, я человек проще, доверчивее, судя по тому, что я прочитала – сын точно вне подозрений, смерть отца он переживал очень тяжело, его даже в психушку на какое-то время клали.       Айерс вздохнул, всеми силами показывая, как велики его терпение и смирение – вот, до сих пор не спросил, зачем ему всё это знать.       – Ладно, если не переигрывал, то молодчина. Ну и там вроде трое детей упоминалось?       – А вот брат да, фигура поинтереснее. У Венди Райт он работал лет пять, взят, это даже особо не скрывали, после слёзных уговоров брата, то есть Симонидеса-одноклассника, а до этого успел побывать под следствием по поводу мошенничества. Следствие, правда, установило, что виноват Мартин Симонидес единственно в том, что дурак, сам только тогда осознал, что дело не совсем чистое, не особо законное. Но выплат на него навешали – мама не горюй, конечно.       Скотт, как раз выхвативший и это фото, довольно крякнул.       – Ну круто, а почему братец его к себе и не трудоустроил? Не доверял, что ли? Жаба забрала у него фотки, у Валери – маркер, и на белых полях над и под фотографиями подписала имена и род занятий.       – Вот я тоже задалась этим вопросом. И как поняла, единого мнения и тогда не было. Вроде – потому, что по его профилю, он как раз монтажник. Окна, потолочные и стеновые панели, вот такое всё. А вроде потому, что там больше было возможности заработать, а у него ж выплаты. Кнопки есть, а? Или хоть скотч? Сделаем солидно, расследование у нас или что. О, вот так круть, - она отошла от стены и полюбовалась получившимся – три фотки, слабо колыхаемые потоком воздуха, были приколоты в ряд, от Ральфа Симонидеса к Венди Райт через Мартина Симонидеса тянулась по нижнему белому полю жирная чёрная стрелка с подписью «реализация» - после чего вернулась на кровать, - ну и к слову, работал мужик реально много и ответственно, практически жил на работе. Плюс кажется, в ту пору у сына с дядей отношения не очень были, вместе навели б психологический дискомфорт в коллективе… Как бы то ни было, Марти и на новом месте умудрился найти проблем, острая потребность в деньгах и врождённая туповатость вкупе с приобретённой замотанностью тому способствуют. Подробности я пока не раскопала, но предполагаю, они и не столь существенны. К весне того года против него было три иска… а к осени эти иски испарились. Здорово, правда? В течение месяца после гибели брата и чуть более после смерти начальницы. Вообще я хоть человек и доверчивый, но не до такой степени, чтоб не понимать, что мир бизнеса жесток и мрачен и всё такое. Вряд ли бывают такие фирмы, в которых ну всё-превсё чисто и непорочно, все где-то мухлюют, мелкие по-мелкому, крупные по-крупному, без этого в нашем несовершенном мире долго на плаву не продержишься. И соответственно, этот мухлёж становится оружием или компроматом, где надо… К этим, правда, что к «Эс Электрикс», что к «Лаки Хоум», особых претензий не было… до того злополучного года, опять же. Не того полёта птицы, чтоб кому-то оно было надо. Формальных поводов не давали – зарплату платили аккуратно, увольняли строго за косяки, свои косяки, если где допускали, признавали и переделывали, короче, всё скромно и респектабельно. А той же весной вдруг откуда ни возьмись – куча вопросов, кто-то раскопал адреса, по которым доставлялась электрическая-электронная байда, а адреса-то, оказалось, не существуют, а заказчик, оказалось, три года как покойник, а его бухгалтер не мог быть с ним знаком, потому что 10 лет уже живёт в Индии в кришнаитской секте… Вот в таком духе. Деньги реальные, контактные данные фиктивные, кто покупал оборудование…       – Террористы? – хохотнул сверху Скотт.       – Ты не поверишь..! В общем-то, Симонидес с полным правом мог отгавкиваться, что без соответствующего решения суда коммерческая тайна наше всё, клиент платящий – клиент надёжный, а жить он при этом вправе хоть на Луне, или вообще брехня, не было у него таких клиентов… В смысле, у Ральфа Симонидеса их и не было, я про второго, работавшего в фирме, которая как посредник поставляла продукцию первого неведомо куда. Но продлились все эти разборки удивительно недолго, в мае иски, в июне даже публикации в паре местных газет, а в июле автомобиль Ральфа Симонидеса пробует себя в художественной гимнастике. Казалось бы, такая внезапная смерть одного из фигурантов должна была утроить ажиотаж? Ан нет, всё стихло прямо-таки моментально. Но, к слову, с начала августа абсолютно всем СМИ стало не до всяких там бизнесменов средней руки… В дыме такого пожарища можно укрыть и куда больше странных историй.       Валери тем временем прикрепила под фотографиями своеобразный календарь с перечисленными Жабой событиями: май – иски, июнь – смерть Венди Райт, июль – смерть Ральфа Симонидеса, август…       Пикетт, как раз вернувшийся на подоконник после того, как подобрал кинутый Айерсом пакет чипсов (мазила!) и размышлявший, попытаться угостить Фор или она его пошлёт, потряс головой.       – Так, что-то я уже запутался, куда ты вообще разговор выводишь. Если, вроде как, они работали на террористов… я правильно понимаю, на каких именно? – то почему все докапывания дальше прекратились-то, да их же там всех за такие дела должны были за яйца подвесить в назидание всей Америке, а если…       – Потому, дорогой Лиам, что счастье любит тишину, а уничтожение гнезда террористов – это, что ни говори, счастье. Неразумно было тут копать, такое накопать можно… Вот представьте себе, вы какой-то высокий чин среди доблестной стражи национальной безопасности, и стоите перед такой проблемой, как возрождение, против всякой логики геройского жанра, этого самого Братства. Ваши действия?       – Увольнение, - пробормотал Скотт.       Валери выкопала из кипы бумажек распечатку одной из фоток взрыва и прикрепила под календарём.       – В войне, а это, как ни крути, тоже война, имеет значение не только численность и вооружение армий. Снабжение – не только этим самым вооружением, но и всем потребным вообще, без этого никто долго не провоюет. Братство очень основательно окопалось в Аппалачах, а враг, окопавшийся в горах – это в любой войне самый геморройный гемор, поди, понятно. Пара попыток перехвата машин снабжения на земле была – ну, это которые они засветили, возможно, были и ещё, но тоже едва ли удачные. При всех вроде бы превосходящих силах получали отпор…       – Саблезубый, поди? – утвердительно спросили сверху.       – Саблезубый. Который во-первых вашего папы брат, во-вторых как и он, бывший военный, поэтому все эти тактики знает и крайне сложно придумать что-то, чего бы он не знал. А если с ним ещё хотя бы пара сыночков и Пиро – от команды перехвата вообще мало что останется. Что в воздухе огребали не меньше, как бы даже не больше, это и говорить нечего – ПВО у них там было, плюс Магнето как одно живое ПВО, потому как делать пластмассовые или деревянные летательные аппараты пока не научились. В общем, наскоком, нахрапом – не получалось, но это ведь не значит, что надо сдаться, верно? Тем более перед врагом, которого однажды уже разбили наголову. У всех есть уязвимые места, почему бы таковым не быть человеческому тылу?       Койот крутанулся в кресле, переводя взгляд с иконостаса на стене на Жабу.       – То есть, они убрали этого Симонидеса, и вот из-за этого…       Та как раз аккуратно, но громко распечатала пакет чипсов, отсыпала половину Мине.       – Нет, разумеется, само по себе это ничего не значит. Незаменимые люди есть, но их наперечёт и Ральф Симонидес точно к этой категории не относился. Незаменимых организаций нет тоже, циничная правда жизни состоит в том, что бизнес, поддерживающий всякие незаконные вещи, был, есть и, наверное, будет. Бизнесмен как человек может не любить, даже очень сильно, преступные картели, арабских сепаратистов или Братство мутантов, но любовь всегда важнее ненависти, особенно если это любовь к деньгам. Это продавцы в семейных гипермаркетах могли не знать, что к ним за носками и сковородками заехала Мистик, а продавцы оружия и всяких разных ещё технических средств немного догадываются, кому они это добро продают. Чаще всего всё потребное радикальные мутанты захватывали, но действительно не всегда. Зачем шум, беспорядки и ненужные риски, если можно обойтись без этого? А были и те, кто поддерживал по тем или иным идейным соображениям. Почти уверена, что таковой как раз была Венди Райт. В своём блоге она была достаточно откровенна и в то же время обтекаема, стараясь не называть имён и обстоятельств места и времени, но если принять как данность, что она работала на Братство и входила там в очень близкий, доверенный круг – всё становится довольно однозначно и нужные имена расставляются сами. Больше всего она писала о муже – что естественно… Такую любовь в слащавом кино показывают, но и в жизни она иногда должна существовать. Для разнообразия. Читая её воспоминания, даже я начинала чувствовать, что мне не хватает Джона, а со мной такое нечасто случается, знаете ли. Как минимум стоит восхититься людьми, которые не разочаровали друг друга за 30 лет. Джон, как упоминалось, умер от отёка лёгких, сообщения о его смерти были тогда удивительно сдержанны и скудны, что, может, и ладно бы, много чести про каждого Джона некролог на три страницы писать, но тут интересно то, что ни о какой предварительной болезни не было ни слова. Если здоровый крепкий мужик, работа которого состояла из хождения хрен знает сколько километров пешком с рюкзаком, а иногда с подвернувшим ногу туристом на горбушке, а иногда ногу подворачивает олень, и его приходится вытаскивать из довольно холодного ручья, а он ещё и отбивается от помощи всеми здоровыми ногами – так вот, если такой мужик умирает от отёка лёгких, о чём вы первым делом подумаете? Лично я – об отёке Квинке. У меня была такая очень настойчивая догадка, я спросила младшую Симонидес…       – Кого?       – Младшую дочь Ральфа Симонидеса, Синди. Нашла её на Фейсбуке. Всегда лучше спросить прямо у компетентного источника, правда? Сказала в принципе правду – что читала блог Венди, стало интересно, та ли она Синди, о которой там упоминалось, ну и так, слово за слово… Она в тот период только перешла в категорию подростков, но слышала-видела и помнит так или иначе многое. Прямо ей взрослые душу не изливали, но и скрывать не скрывали. Да, Джон Райт умер от аллергической реакции на сыворотку. И Венди удивительно мало об этом говорила. Даже не пыталась судиться…       Пикетт снова посмотрел на парное фото на стене, уже, пожалуй, немного другим взглядом.       – Запугали?       – Я б сама так подумала, если б речь шла о какой-то другой Венди. Но исходя из того, что рассказывала Синди, да и из некоторых историй в самом блоге, запугать эту бабу было не так-то легко. Как бы сказать, Лиам, она и вообще была не нежной ромашкой. Она рано осиротела, она командовала коллективом из мужиков, при этом некоторые из этих мужиков имели непростую жизненную историю, она начала бороться с раком, будучи немного старше нас, то есть боролась половину жизни. И вот эта женщина потеряла мужа. Которого, напоминаю, неистово любила. Который был вообще вся её семья. После таких событий объявляют крестовый поход, даже если будут в нём единственным воином, а у неё уже было готовое войско. Вот если принять это как несомненный факт, дальше не сложно понять, где кого она имела в виду, когда не могла говорить прямо – где какой «один хороший человек» или «одна милая девушка» имелись в виду. Но не это важно. Важно то, что некоторым структурам нужен был человек, через которого можно подкопаться к Братству. Венди это быть не могла – некоторые структуры готовы были предложить приличный гонорар за роль Иуды, но такой, какой устроил бы Венди, не в их возможностях. И это не мог быть Ральф Симонидес – он вёл свой небольшой бизнес успешно столько лет именно потому, что был хитрым и осторожным. Он понимал, что тех, кто много знает, убирают – поэтому лучше ничего не знать о масштабных политических и военных авантюрах, просто не касаться их никаким боком, и лучший способ не коснуться – всё отрицать. Ну, ведь он даже был честен, все дела делала Венди. Ему, правда, всё равно не позволили дожить до внуков, но по другим причинам – он просто мешал. Просто как конкретная фигура на своём месте, обременённая не гениальными, но всё же хорошо работающими мозгами. Синди рассказала, что незадолго до смерти отец возмущался каким-то хмырям, делавшим ему непрозрачные намёки насчёт нечестности его бизнеса, возмущался именно так, как делал бы это любой честный человек или любой косящий под дурачка. В семье практически не сомневались, что отца убрали какие-то серьёзные и опасные ребята и что доказать это нечего и думать. Симонидес-сын об этом даже говорил вслух, но ему простительно, я говорила, он даже в психушку прилёг – таким это было для него ударом, отца он боготворил.       – Бильярд, - пробормотал Пикетт.       – Чего?       – Ну ударили по одному шару – разлетелись все. Выключили все не подходящие им фигуры, осталась подходящая. Этот самый Мартин, он же к авантюрам ещё как способен был. И деньги ему во как нужны были.       – Совершенно верно, Лиам. Прекращение новых исков, помощь с погашением старых – и за эту благодать сущий пустяк, не надо кидаться с гранатой на танки и даже проникать во вражеское логово самому не надо. Просто отпустить с очередной партией одну штучку…       – Бракованную штучку.       – Естественно, это вроде достаточно очевидно. Какой-нибудь предохранитель, который должен вырубить систему при достижении недопустимых параметров, какой-нибудь датчик, который должен в нужный момент дать сигнал, но не дал… Что в точности – мы не узнаем, тут нам образования не хватит. Но сдаётся мне, для такого грандиозного эффекта это должно быть что-то посерьёзнее неисправной розетки. К тому времени – к августу – основные коммуникации для жизнеобеспечения они давно отладили, значит, это должно быть что-то другое. Что?       – Какое-нибудь очередное зловредное изобретение, - пожал плечами Пикетт, - для уничтожения человечества. Или хотя бы порабощения.       – Ну может, не настолько глобально, - кивнул Айерс, - просто оружие… ясно, что ничего хорошего, так что в общем-то поделом. Уж извини, что так говорю… хотя чего извиняться. История, может, и некрасивая, но в противном случае у нас многих никакой истории могло не быть. Тут не у всех предки были дрянь. В смысле, вон у Пикетта. Обычные люди. Такие, которых Магнето ненавидел.       Жаба коротко хохотнула.       – Звучит драматично, ничего, красиво даже. Ненавидел Магнето человечество, ага, это всем известно. То-то все его жёны человечками были. Интересная форма ненависти. Ну да ладно. Я тут вопросы задаю не просто так, не только для абстрактных рассуждений. Мне вторая половина этих ваших загадочных файлов покоя не давала. Может, конечно, никакой прямой связи тут и нет… Но я хоть и страшная, а женщина. И женская интуиция, тоже страшная, говорила мне, что связь должна быть. И помогла опять-таки случайно услышанная фраза. Миссис Вагнер вчера шла по коридору и бухтела, что последний раз такой потоп в школе устраивал сенатор Келли. Тот самый, сбежавший от Магнето после его нетривиального эксперимента и не нашедший больше другого адреса, куда податься со своей бедой. Сенатор Келли запомнился народу в основном чем – появлением на пляже в чём мать родила и внезапным переобуванием по мутантскому вопросу. Основанным на том, что это был уже не Келли, а изображавшая его Мистик. Антимигрантскими и антимутантскими высказываниями не запомнился, нет – там и тогда такие были каждый второй. Келли ни те, ни другие по сути-то не мешали, он просто делал карьеру, говорил то, что от него хотели слышать, а неискренность, она всё-таки чувствуется. Вздумай тот же Страйкер податься в политику, у него б, может, убедительнее получилось…       – Не получилось бы, - буркнул Чарли, отец при них Страйкера вспоминал нечасто, но всегда уничижительно, с общим рефреном «когда солдафон пыжится облагодетельствовать человечество – ничего, кроме говна, не получается».       – Но Келли не всегда был таким вот типичным политиком. В юности он был хиппи. Сечёте? Хиппи! Да, вижу искру понимания в ваших глазах. Тут мне времени уже не хватало, у меня как раз на связи была Синди Симонидес с интересными семейными историями, а работёнка кропотливая. Я подключила Валери. Записи выступлений Келли, благо, найти ещё можно. Анализ всех записей дал положительный результат. Это голос Келли, ребята. Зная, что искать, Валери нашла ещё кое-что. Пару историй чудесных спасений тонувших в Атлантическом океане. Пару ещё записей из Тихого. Не только 16 лет назад, но и, как минимум, три года назад Келли был жив. 17 лет назад, декабрь       Жизнь шла своим, в целом неплохим чередом. Акцию провели достойно – разрушений много, шуму ещё больше, Пиро был ранен – между областью, которую назвали б ещё паховой, и областью, которую назвали б уже боком, Мистик, выгружая его на заблаговременно прикаченную Алексом каталку, орала, что он это нарочно, потому что дурак, а дурак – это смертельно, ещё б немного – и в подвздошную артерию, его б тогда никакое чудо не спасло. Надо понимать, уже и противник в курсе, что дурак, не в голову ж целились, не в голове ж центр управления. Пиро в ответ шипел – орать при такой кровопотере проблематично – что целились, может, и в голову, но он в тот момент подпрыгнул, нокаутируя ближайшего к нему, целившегося, кстати, в неё, в Мистик. Если это считать за «нарочно» - то да. Стефани уже ждала в медблоке – для Мистик Пиро и в своей редкой группе крови был виноват, но по счастью, на базе таких ещё двое. Мистик ещё поглумилась в дорогу, а через два дня глумиться пришёл черёд Пиро – когда она в ангаре так умудрилась попасть ногой в какую-то щель, что схлопотала разрыв связок, и Алекс упаковал её на соседнюю кушетку – регенерация у неё, может, и божественная, но не уровня звероморфов, лучше лежать и не дёргаться. Лежать лежала, а не дёргаться в такой компании не могла. Пиро, вопреки осторожным прогнозам (нерв таки задет, может остаться хромота) легчало не по дням, а по часам и он это, гадёныш, всячески демонстрировал.       – Они поженятся, - заявил Энгин, вместе с Грушей затаскивая в медблок коробку физраствора.       На таком уровне курманджи знали уже все. Мистик едва не вскочила. Но разрыв связок – это, увы, очень больно, так что остался Энгин небитым.       В общем, ввиду таких обстоятельств Мина своё к Алексу обращение опять с чистой совестью отложила – хотя почти уже решила так внутри себя, что ну услышит самое страшное – главное это чтоб Алексу компетенции хватило. Хотя ему и на другое всякое по идее не хватало, ничего, насобачился. И пули выковыривал, и пломбы ставил, что он, не сможет пару взбунтовавшихся органов отчехвостить? Не художественной резьбой же там заниматься, в задницу органосберегающие технологии, жизнь, это Чип правильно сказал, всегда дороже. Гормоны эти сраные Венди поможет доставать, надо расспросить. Их, вроде, всего раз в две недели колоть. Так что инвалидом и обузой для команды это её с ходу не сделает. Ещё поборемся, погрызёмся.       Венди, правда, последний раз на базе была 5 декабря.       – Что поделаешь, на работе начинается чёс. Он в эти дни у всех, даже у нас. Кто-то до рождественских каникул стремится что-то отделать-отремонтировать, кто-то на каникулы запланировал, закупается, пока скидки… К концу месяца, поди, вырвусь. Справим Новый год, Рождество, Хануку, у ближневосточных товарищей что на сей счёт принято?.. Интернационал вы мой ненаглядный. Это какой по счёту, их, Интернационалов, сколько было?       Венди, в общем, ушла в работу, они все – в той или иной мере тоже, Мину Саблезубый, «пока эти двое прохлаждаются, мы-то повеселиться можем» взял в группу по следующей акции, масштабом поменьше, но всё равно неплохо вышло. Выгулял своих ребяток и ей помог от мрачных мыслей отвлечься – и основательно отвлёк, надо сказать. На какое-то время совсем забыла параноидально прислушиваться к себе – кажется это, или низ живота эдак противненько тянет. Кажется, или голова кружится, и слабость такая, хотя это, может, потому, что не пожрала с утра. Что там – при раке, вроде, худеют, а она какая была, такая и есть. Хотя худеют-то, поди, не сразу. Рак – он разный, в том его паскудство. Смотря из каких тканей состоит опухоль, как быстро растёт, рассеивает ли свои отравленные семена по остальному организму.       Хорошо, что всегда что-то отвлекает. Саблезубый этот выпуск новостей, про их акцию, даже записал для тех, кто в других деловых разъездах был, ролик короткий совсем, а всё равно на душе сладко. Видите, там дырень? Это Мустафа прошиб. Ну не кулаком, башкой чьей-то. Башка как раз в шлеме была, хороший таран. А вон там дымок ещё вьётся – это Мина хулиганила. Мина, вообще, это не намеренно, хрен знает, почему пожарная сигнализация не сработала. К ролику и фотороботы прилагались, почему-то всего два, хотя нападавших, по заявлениям, было около десяти. Вот такая ж у вас отчётность по уколам, ржал Саблезубый – участвовало их вообще-то пятеро. И на фотороботы попали, ожидаемо, он и Хаким – самые внешне приметные. Хаким ржал ещё больше – у него гипертрихоз, перед акцией специально не стригся, не брился, на фотороботе чистый йети. Сейчас, выбритый, он на этот рисунок не походил ни в малейшей степени, начиная с того, что помолодел лет эдак на 10. Впрочем, даже и с учётом, что нос они нарисовали в целом похоже, ему по городам-то не гулять.       – Вот оно – лицо терроризма, - поддакивали Марни и Камилла, - по этому фотороботу в болотах Виргинии будет арестовано несколько кочек…       Марни и Камилла – тоже, кстати, звероморфы. Зрительно из компании «детишек» выбиваются, потому что произросли на местной почве. Обе русые, сероглазые, только у одной чёлка вправо скошена, у другой влево. Мустафа, в процессе непростого для него освоения многообразия человеческих отношений, почему-то решил, что они парочка. Ну как Лили и Стефани. Саблезубый, который сам по молодости чем не заботился, так это согласием женщины, своих мальчиков, в разной степени контуженных лабораторным воспитанием, старался держать в узде, популярно объясняя – неуставные отношения хороши только тогда, когда служат к улучшению атмосферы в команде, а если начнутся визги, слёзы, драки – то тово, звероморфы тоже не бессмертны. Поэтому к Лили лезть запрещено – Лили оторвёт яйца. К Стефани лезть запрещено – Лили оторвёт яйца. К Мине лезть запрещено – пирсинг во всякие болючие места получишь. К Мистик лезть просто не надо, вон один уже лезет, лучше подождать, понаблюдать, что получится. Есть же и другие девчонки.       Марни и Камилла оказались не парочкой. И даже не близняшками, как думал о них Энгин. Мать Марни и отец Камиллы и знакомы не были, хоть жили в соседних городах, а зачаты были в одном, и пропавшими без вести стали, верно, по одной причине – один стал первым блином комом в страйкеровских экспериментах, другая сырьём в трасковских. А девушки познакомились уже на противосывороточном митинге, с удивлением день за днём обнаруживали, сколько у них общего – и внешне, и в характерах и вкусах, тут, пожалуй, и подумаешь, что потерянные близняшки. И больше уже не расставались, колесили вместе по трём штатам, помогали прятать Брин после этого её покушения, Грушу после побега, периодами работали у Венди – на спорткомплексе много народу требовалось, сроки поджимали, вместе с Мартином мостили плиткой бассейн, вместе с Гейбом красили стены, и все снисходительные ухмылки на тему девушек на мужской работе скоро как ветром сдуло – звероморфихи сильные, выносливые, ловкие, не боятся высоты, а за «дай уберу, у тебя тут что-то к заднице прилипло» можно получить когтищами. Когтища у девок в принципе-то небольшие, сантиметра два всего, не втягиваются, строение лапы ближе к собачьему. Перламутровые, и на свет кровеносный сосудик видно. На ногах покороче, и приходится или подпиливать, или мучиться с подбором обуви. О носках и говорить нечего, не живут носки. Где более-менее тепло, девки босиком ходили, а потом им Лили тапки сшила специальные.       В общем, как оказалось, девки к Мустафе тоже приглядывались, и в один прекрасный день затащили к себе и наглядно обе доказали свою гетеросексуальность. Мустафа был в лёгком шоке, но не в претензии. Через некоторое время затащили и Энгина. Поскольку насчёт шведских семей ничего в наставлениях папы-Саблезубого не было, все в итоге остались довольны и решили, что время от времени такие марафоны на четверых практиковать надо.       Брин – тощая, косматая, Саблезубый называл её пипидастром – делала некие аккуратные намёки Груше. Такой напористости, как в звероморфихах, в ней не было, это в бою она стремительна и неукротима, а в личной жизни нет. А Груша всё ещё тяжело переживал потерю сестры, тяжелее, чем способностей – способности, может, ещё вернутся, а не вернутся – так и хрен с ними. Брин в этой симпатии далеко не все понимали – на внешность Груша среднее между «ничего особенного» и «клоун какой-то» – веснушчатый, лопоухий, дрищеватый, между передними зубами щель. Такой вечный подросток около 40 лет. К тому же лишившийся силы – сила, может, и не бог весть какая была, но способность экстренно наращивать массу тела в два или три раза это кое-что, сам по себе Груша в поединке не всякую и девчонку одолеет. В каковой связи теперь усиленно тренировался, приговаривая, какой хороший урок не полагаться слепо на мутантские способности. Ну, ещё он всё-таки остался хорошим стрелком – острое зрение на месте, отдача, правда, теперь сказывается, но это, слава богу, беда поправимая. Иногда ценность для команды не в способностях, а в мотивации – это как раз тот случай. Может, и была какое-то время для Груши вероятность выйти из игры, где-то осесть и жить мирной жизнью. После всех их с сестрой приключений, начавшихся с драки на митинге, продолжившихся со знакомством с некоторыми боевыми ребятами в участке, она ещё была. И после шального шприца она ещё была. Но не после гибели Люсиль – гибели при попытке освобождения, что особенно паскудно, в полушаге от свободы. Вот не после этого точно. Сестру Груша любил безмерно – более слабую, чем он, более задиристую и решительную, практически и втянувшую его в это всё и так обидно погибшую. Отомстить за неё было для него теперь смыслом жизни. Оставалось принять, что именно тем Груша Брин привлекает, чем, казалось бы, должен раздражать – этой своей тюфяковостью. Вне боевой обстановки Груша демонстрировал концентрированную позитивность, лёгкость и мирность характера. Даже сейчас, кое-как и не до конца выбирающийся из депрессии из-за смерти сестры, он был главным всегда готовым кого-то успокоить, поддержать и помирить, и даже порядочно говнистому Саиду, получавшему уже леща практически от всех на базе, никак не удавалось с ним закуситься. Груша был женат – совсем недолго, только и успели сына родить, «ну что поделаешь, они влюбились, он человек хороший, и ребёнка полюбил. Скучал по ней первое время сильно, потом привык», его сестра недолго была помолвлена – жених вроде к её особенностям относился терпимо (что там тех способностей, Люсиль в минуты гнева надувалась в очень прямом смысле, звучит больше смешно, чем страшно), но услышав о сыворотке, слишком откровенно возрадовался и был послан. Люсиль считала, что какой уж она уродилась – такой ей и быть, а что это кого-то не устраивает – так мужиков на свете ещё много. Так и мыкались вдвоём с братом в пассивном ожидании каких-нибудь новых отношений.       – Да мы как-то с детства в основном вместе держались, ещё когда и не знали, что оба мутанты. Вроде с другими меньше разница в возрасте была, а вот так. Ну может, что родилась она как бы с моей помощью, получается, она и моя тоже…       – В смысле – с твоей помощью?!       – Ну так вышло, рожать маманя начала немного раньше ожидаемого, дома только я был. Да она б, может, и сама справилась, но Люсиль там даже не ногами, а как-то жопой шла. Ну, у меня руки и теперь-то тонкие, а в 7 лет и тем более. Развернул… Что? Ферма, все дела. Коровы, козы рожали – видел, отцу мал-мало помогал. Люди, конечно, посложнее рождаются, но не намного. Зато хоть не плюхаются наземь с высоты, на том спасибо.       Много кто много что сказал, так или иначе о том, что теперь понятно, откуда у Груши такая стрессоустойчивость. Хотя тут ещё фактор многодетной семьи – Груша был пятым, а Люсиль седьмой (мальчик, родившийся между ними, умер), да ещё потом сестра матери со своим выводком приехала, в таких условиях если выживешь, то уж явно всячески закалишься.       Да ладно, хмыкала Мистик, допёкшая Алекса до выдачи ей костылей (костыли под пассивным надзором старших изготовили здесь же Саид и Хаким, не с первой, конечно, попытки), чтоб сбежать наконец из медблока, у нас тут тоже все условия для выработки неврозов. Жизнь на базе текла, в общем, нормально, то есть – примерно круглосуточно, так что отдельная комната это не роскошь, а средство от спонтанного прореживания рядов. В КЦ в любое время кто-нибудь есть. Саблезубый с ребятками жрут, обсуждают какие-нибудь новости и ржут, а иногда и боевик смотрят – а что, а где ещё это делать. Мистик занимается финансами, щипая всякие оффшорные счета, или тягает для планирующихся дальнейших операций спутниковые съёмки нужных объектов, периодически гоняя Пиро за кофе и печенюшками, потому что ей с такой ногой маятно. Пиро огрызается и хромает на кухню. Росс сидит над разобранным моноблоком, задумчиво почёсывая русую поросль, стянутую в короткий кокетливый хвостик, и листая на планшете длинную, как зимняя ночь, полемику неких ремонтников вроде бы по нужному вопросу.       Внизу, в залах для тренировок, тоже всегда кто-то есть. Звероморфы, которым периодически меситься просто для душевного здоровья необходимо, Груша, озадаченный приведением себя в образцовое боеспособное состояние, Софит и Кувалда, у которых отработка таких-то рукопашных приёмов периодами во что-то другое перетекала.       Уединение, правда, и в своей комнате не всем доступно, но не всем оно и нужно. Звероморфы вот в этом плане категория неоднозначная, у кого-то психология стайная, а кому-то хорошо б подконтрольную территорию размером с заповедник Аллегейни, а в данном случае важно то, что Хаким одиночества не выносит, у него кошмары и наяву случаются, не то что во сне, а Саид хоть в собственном представлении и выносит, но одного его оставлять нельзя – самоповреждения оно хрен бы с ним, заживают же, а лунатизм штука немного напряжная. Редко, но метко оно бывает. А Марни с Камиллой просто двуединая такая структура. Так что многие скомпонованы по двое, а кто и по трое, что в принципе удобно, потому что места-то много, а приспособить его для проживания – не минутное дело. Архитектура пещер, важно вещал из-под потолка Саблезубый ассистирующему внизу потомству, она тово, сильно отличается хоть от многоэтажек, хоть от малоэтажек с магазинчиками на первом или цокольном. Как воде было угодно размыть или наоборот, намыть. Но без кубических и прямоугольных структур – это факт, их природа, как известно, недолюбливает. То есть, на микроуровне любит – кристаллы там всякие, а тут вот приходится инструментом дорабатывать, и стены всё равно скруглённые и толщина их разная. Между комнатами Мистик и Лили-Стефани перегородка искусственная, да и стены вокруг дверей достраивать пришлось, потому что изначально это одно почти сплошное пространство рядом с выходом А. А каморку для Росса наоборот прорубали, увеличивая небольшое углубление в стене, и в неё ведёт своеобразное крылечко – уровень там немного выше. И вентиляция, соответственно, отдельная головная боль.       Сложно в таких условиях Мине, между Сциллой почтения к личному пространству, которого она столько времени лишала в силу необходимости, и Харибдой скромности – неловко одной занимать хоромы, в которые кроме кровати ещё что-то влазит. Увы, сказал Алекс ещё до переезда, в кладовке поселиться нельзя, они не для этого. А тут вообще пришёл удар откуда не ждали – после того, как уступила изначально определённую ей комнату, слишком большую, да ещё и с окном, Марни и Камилле, Магнето тоже поменялся с частью саблезубовского выводка. И поселился по соседству. Иносказательно, но понятно мотивируя это вопросом удобства. Два довольно изолированно расположенных помещения (третье комнатой так и не стало, оставили тупиковым коридором, разместили там ещё некоторое электрооборудование) – это удобно. И в плане работы – потому что в КЦ постоянно кто-то активно пребывает (нет, не факт, что помешают, но помешать можно и им, да и работа, как ни крути, творческая, новое решение может придти внезапно), и в плане того, что ни для кого тут, конечно, не тайна, но всё же. Саблезубый померил толщину перегородки, простукал, пронюхал, почесал макушку, потом маркером разметил от пола до потолка, где Хакиму к его возвращению пропилить. Попутно выяснилась пара средней значимости деталей: в разводке кое-что менять надо, почему-то от того же щитка комната Брин и несколько ламп в коридоре, а у Хакима неплохой запас ругательств, в том числе он способен изобретать собственные. Потому что отца он, конечно, уважает и возможно даже любит, но стена кое-где метровой толщины, и не исключительно из мягких пород, а главное – зачем? Мина не спрашивала, зачем, достаточно очевидно («Всё равно по итогам одна будет рабочим кабинетом, другая спальней», глубокомысленно изрёк зверопапаша, закончив разметку), не очевидно только, зачем эту внутреннюю дверь делать такой же потайной, как и входные, перед кем и что изображаем? Хотя возможно, всё проще – больное звероморфское самолюбие зудит сделать хоть одну такую дверь полностью самостоятельно, без консультаций, правок и подзатыльников Венди.       Вопрос дизайна в любых условиях как-то решается, в меру фантазии и возможностей. Мистик вот приглядела себе по каталогу какую-то роскошную кровать, на которой можно вытягиваться хоть вдоль, хоть поперёк, но Саблезубому было влом ехать на тот склад, откуда самовывоз, ему в той стороне больше ничего было не надо, матрасы похожие видел и ближе, а каркас, решил, с мальчиками тут изготовит, не велика по виду премудрость. Ошибся, получилось не то, за заказом потом съездила Венди, а бракованный вариант забрали Софит и Кувалда, не столь привередливые. Аккурат половину комнаты и заняло. Впрочем, а что ещё в личной комнате нужно? Ну шкаф с тряпьём, да. В этом даже Мистик, внезапно, нуждается, покуда дело не требует, чего ради жопу морозить? Не то чтобы месяцы очеловечивания перебили привычку, вырабатываемую до этого годами, конечно. Но периодически Мистик щеголяла в пышных махровых халатах, умудряющихся выглядеть, при том, что вроде бы длинные и довольно закрытые, настолько вызывающими, что даже Саблезубый, видавший всякое, восторженно матерился.       Нет, сам шкаф не всякому так уж нужен. У Марни и Камиллы просто стойка-вешалка магазинного вида вдоль стены тянется. У Брин вообще хитроумная спиральная приспособа из-под потолка по дёрганию верёвочки опускается – комната маленькая, чего её шкафом загромождать. Саблезубовские мальчики, напротив, не загромождают кроватями – у них спальники, матрасы, коврики. А шкаф вот как раз дело хорошее, можно прятаться и выпрыгивать внезапно на соседа, развлечение для семилеток, но им местами по уму столько и есть.       А здесь главенствует огромный, в полстены, экран, на котором можно развернуть этот чертёж для просмотра нормально, а не гонять туда-сюда от узла к узлу на ноутбуке.       Идея, попадая в голову, оттуда уже не уходит, даже если до поры таится где-то в отдалённом уголке. И редко имеет совершенное воплощение с первой попытки. О той, первой машине Мина знала. О ней все что-то да знали, но тут как с кругами на воде, чем дальше от центра, тем более зыбкое, размытое представление. И только сейчас она услышала такое вот сенсационное, особенно сенсационное именно ввиду того, что не удивило ни капли – этого безумного проекта тогда не было б, если б Магнето точно не знал, что это работает. Если б не видел своими глазами.       – Шоу. Он не родился мутантом. Он им стал*.       Что тут можно было сделать, кроме как ахнуть.       – Сама подумай. Если б он обладал такой мощью изначально – он толокся бы в комендатуре лагеря? Или всё-таки был бы на передовой? И каким мог бы быть облик мира сейчас, если б это было так? Шоу получил желаемое слишком поздно. Под конец войны. Наверное, он всё равно мог переломить её ход, но решил, что эта игра не стоит свеч. К тому же, чувствовал он себя тогда… не слишком хорошо. На окончательное освоение с новой природой ему понадобилось 15 лет.       Да, кое-что Мина знала. Какую б отметку ты ни имел по истории, есть в ней вехи, о которых невозможно хоть что-то не знать. Живых очевидцев осталось мало, но достаточно тех, кто этих очевидцев застал, слышал их рассказы – иногда хватает и рассказов. С рассказами такое дело, говорил Чип (весной, в заброшенной деревне дело было – она дала послушать «Батальоны Тельмана», вот так как-то и зашёл разговор). По соседству ветеранов, конкретно с той войны, не то чтоб много жило, но с десяток наберётся. У пары пацанов деды, у одного дядька. Так вот, из них ни один особо-то не считал правильным потчевать мирных жителей такими рассказами, особенно малолетних сопляков. Ну не то это, что нужно слышать десятилеткам, вообще не то. Пусть играются в солдатики, пусть дубасят друг друга кленовыми палками, изображая джедаев. Пусть выпендриваются друг перед другом, у чьего деда наград больше. Станут постарше – фильмы какие-нибудь увидят, учебники почитают, может, никаких слов благодарности перед памятниками и не найдут, так и хрен с ней, с благодарностью. И пусть у них представление о войне будет киношное, мультяшное – не за то ли и воевали, чтоб настоящего – не было. Но иногда… понимаешь, у них просто в глазах стоит что-то вот такое. Мольба заставить, уговорить – рассказать. Человек так устроен, ему важно делиться пережитым. Даже самым страшным. Особенно самым страшным. Это всякие мозгоправы лучше б сумели объяснить, конечно. Если груз разделить с кем-то – он становится легче, но это объяснение, годящееся для груза, а не для грёбаного дерьма, которое всё равно нет достойных слов описать. А если слова и найдутся – всё равно останется фактом, что был там, видел это всё собственными глазами – ты, а не они, кому ты рассказал. Сколько ни делись, в тебе этого всё равно останется больше. Больше, чем человек способен вместить и унести. Так какой смысл? Но так мы устроены.       Так-то любому умственно нормальному понятно в общих чертах, что такое война. Это кровь, пепелища, оторванные головы, выпущенные кишки. Дикий страх, что завтра грудой фарша станешь уже ты. И вот это всё понятно. Это понятно даже ребёнку, если он рос в таком районе, знаешь ли. Бывает, убивают. Или дома поджигают. В мирном времени бывает всё то же, что на войне, только без пафоса, флагов и медалей. А тот, кто надевает армейские ботинки, не удивляется, что ступать ими приходится по пеплу, перешагивая через трупы. Война есть война, здесь убивают, калечат, грабят и насилуют. Не то чтоб все и в обязательном порядке, люди разные. Кого-то война делает подонком, кто-то подонком и был, а кто-то остаётся святым. Награды получает, посмертно. Но есть то, к чему солдат, сколько б он ни прошёл, сколько б дерьма этими ботинками ни перешагнул – не готов. После чего выходят, курят, глядя в небо и точно зная, что там никого нет. Если б бог был, он бы рухнул с неба, увидев вот это. Но больше даже врезалась в память не эта фраза, другая. Мы это не заслужили.       Что да, то да, глумился тогда Саблезубый, Америка до последнего надеялась, что всё за океаном решится без неё, главное к разделу пирога не опоздать. А кто кого ушатает – Совок или Рейх – лишь бы одной проблемой меньше стало. Ну, на что там надеялись политиканы – это одно, возражал Чип, а тех, кто просто не хотел отправлять на эту войну своих ребят, понять можно. Так это в то время виделось – не их война. А идти на чужую войну и умирать на ней – желающих мало, и это логично. И тем более – узнать, на что бывают способны люди. Цивилизованные типа люди, выбритые, надушенные, в костюмчиках. Не дикари в бусах из костей, дикари – это хоть как-то понять всё же можно… За что наши парни умирали – это б каждый что-то себе придумал. За что-то умирать ведь надо. Лучше за родину, чем за три доллара ножик в печень, правда. А вот за что жить с навеки застывшей кровью, ночами снова проходить по этим фабрикам смерти, цех за цехом…       Для каждого есть то, что его сломает, выпотрошит. Вот он, Чип Кросби, хорошо знает, что убить человека – это ничего сложного. И заставить пожалеть, что не убили сразу – в общем, тоже. Гордиться нечем, но и сожалеть особо тоже – там такие ребята, другие методы не проходят. Но вот здесь, на месте дикого, бессмысленного побоища ему мерзко, паршиво и вообще словами не сказать, как. Здесь он примерно понял, что сопляком понять не мог бы, понималка не отросла и нужных слов в ней не было – вот это было в глазах ветеранов, которые побывали там, по ту сторону всего человеческого. Вот это самое чувство. И Саблезубый тогда ответил что-то неожиданно не насмешливое, сострадательное даже, что ли. Потому что он-то – тоже как раз был. Его природа не наделила ни моралью, ни состраданием, ни даром подходящего слова, мог тут только порадоваться за брата с его амнезией.       А Мина ничего не говорила, пила молча. Пиво было дрянноватое, то, что пили тогда с Мистик, было лучше. И Мистик говорила примерно то же – переживший страшное, настолько страшное, ни с кем этим делиться не хотел бы. Только это не совсем уже в его власти. Что мы, послевоенные дети, знали-то. Ну то есть, мы-то думали, что знаем всё. Что достаточно просто не задерживать взгляд на этих цифрах, будто ничего особенного и не видишь, чтобы не было никакой неловкости, потому что слова участия и сопереживания в любом случае запоздали, прошло много лет, всё, может, и не забыто, но пережито. Жертвы преступлений выжили, вылечились, нашли поводы улыбаться и у них это неплохо получается. Вот пусть всё так и остаётся, а, зачем самим-то ворошить. А потом ты узнаёшь, что всему своё время, в том числе и всяким посттравматическим синдромам. Первое время их может, наверное, и не быть, человек просто радуется тому, что жив и его жизнь снова принадлежит ему. А затем дело, цель, занимающая все мысли, это работает и там, где бегут от чего-то попроще, и пока одна цель своим чередом сменяет другую – какая разница, сколько пройдёт лет. А потом… потом, когда Шоу был уничтожен, словно отпустило пружину. Должно её было когда-то отпустить. Сейчас она уже могла говорить об этом спокойно. Сейчас можно было даже шутить, что вот плохо было в команде с психотерапевтами. Тогда, конечно, было не до смеха.       – Когда я видел его последний раз, выглядел он… плоховато. Поэтому мне не сложно было поверить, что он умер. Он был неудачником всю человеческую жизнь. Начальство обращало удивительно мало внимания на его эксперименты, одни прямо обвиняли в шарлатанстве, неуместных фокусах – всё-таки время было другое, мутантов было пока ещё мало, знаний о природе их особенностей ещё меньше, и сложно вот так с ходу поверить в силу, которая есть у генетических отбросов и нет у избранных. А другие, может, и верили, но скептически относились к идее передачи этой силы…       Сейчас и Мине легче было говорить. Легче, чем тогда, с Мистик. Мистик сказала, что нет смысла отворачиваться, пытаясь спрятать злые слёзы – во-первых всё равно заметно, во-вторых смысл стыдиться естественных реакций.       – В смысле – нет? Имеется в виду, они об этом не знали?       – Разумеется, среди них мутанты тоже были. Не больше, чем где-либо ещё, но едва ли меньше. Но с методами выявления во времена до повального генетического тестирования было сложно. Кто-то сам не понимал – или не хотел признавать – что с ним что-то не так, кто-то понимал, но точно не хотел к себе излишнего внимания. Оно и сейчас чаще всего не несёт никаких приятных перспектив. Парадоксально, но факт – Шмидт был крайне одинок в своих мечтах поставить гены Х на службу Рейху. В его собственной команде далеко не все разделяли его энтузиазм. Не странно, что добровольцев для финального эксперимента, кроме него самого, не нашлось. Странно, что у него всё же получилось.       От чего по-настоящему отъезжает крыша, говорила Мистик, это даже не от масштабов зверств. Если посмотреть на историю человечества трезво, то плюс-минус этим всем оно занималось всю дорогу. Древние племена, едва-едва научившиеся корябать на своих горшках какую-то прости господи письменность, в войнах вырезали враждебные племена под корень. Или не совсем под корень, но живые потом завидовали мёртвым. Да и своим доставалось не меньше – человеческие жертвоприношения, ритуальные членовредительства всякие, погребение вместе с достойным мужем его коня, слуг, гарема – хорошо, если предварительно убивали, а не заживо. Мы стали такими до жопы сострадательными и гуманными буквально вчера по историческим меркам. А так-то печи Молоха и костры средневековья были не комфортнее газовых камер. Нет, настоящий ужас – это попытки убедить жертву, что всё происходящее с ней закономерно и ею заслужено. Обосновано соображениями порядка и блага. Почему-то садисту мало изувечить, изломать и выпить досуха тело, он хочет то же проделать и с душой, сломать, исказить, переформатировать свободную человеческую личность в нечто жалкое, отвратительное, лишь презрения, действительно, и достойное.       Впрочем, разве и в этом 20 век породил что-то принципиально новое? Рабовладельцы с древнейших времён не дураки были по части формулировок, каким надлежит быть благонравному рабу. Делить людей на сорта – нихрена не свежее изобретение, вон в Индии это почему-то называется культурой, а не нацизмом. Вся разница в том, что свой способ угнетения видится благовиднее, свои обоснования всегда убедительнее. Нацизм просто отразил в кривом зеркале, концентрировал и довёл до абсурда уже имевшиеся наработки человечества. И над тем, как ужаснулось благородное цивилизованное общество увиденному в кривом зеркале, можно, как Саблезубый, глумиться, а можно и порадоваться. Ну хоть так ужаснулись. Значит, готовы меняться. Значит, есть предел скотства, до которого человечество всё же предпочтёт не доходить. Это непонимание, как такое вообще могло происходить, наверное, хорошо, может быть, пройдёт сколько-то времени и мы научимся действительно не понимать. Но пока под лозунгом общественного блага, порядка и гуманности нам даруют повальное тестирование, браслеты, рамки, сыворотки – и в благодарных недостатка нет, сама видела – можно ли удивляться, что полвека назад люди увязали намертво в ещё более чудовищной лжи и не замечали за приторными улыбками людоедского оскала. И для перепуганного подростка вполне естественно было слепо верить ласково обнимающему его немцу с усталыми глазами и добродушной улыбкой. Понимаешь, дружок, я-то считаю, что твоя семья вполне заслужила некоторые послабления, но я ведь обычный человек на службе, на меня тоже давят, у меня могут быть неприятности из-за этой помощи. Мы должны суметь убедить их в перспективности нашего проекта. Сумеем – получится добиться увеличения пайка, не сумеем – меня ведь могут вообще перевести… Продолжать не надо – другие не будут так добры. Это будет просто конец, катастрофа. Именно так это и звучало – мы должны, нам необходимо. Общее дело, общий интерес. Иллюзия контроля над своей жизнью – если постараешься, если будешь умницей, то поможешь родителям и даже сможешь с ними увидеться. Иллюзия вины – именно из-за того, что не сумел, в тебе и твоей семье не увидели ценности… Как же это должно было звучать, чтоб чувство вины было ещё и перед Шмидтом – этот замечательный человек делал всё, что мог, с риском для своего положения, выделял продукты из своего пайка, несколько раз добивался исключения их из списка на утилизацию, но в этот раз его просто не стали слушать… Шмидт играл блестяще. Родина, правда, не оценила его талант по достоинству – ну, тем ей хуже.       – И когда я увидел его на групповой фотографии в логове очередного зверя – я, конечно, ни на миг не допустил, что это он. Просто похож. Может быть, родственник. Лицо было слишком молодым, свежим. Не соотносилось с остальными физиономиями. Я просто забрал фото с собой, решив выяснить, кто это – случайных людей на нём не было. Что ж, у следующей цели я выяснил…       Шмидт сделал главное – сматываясь, забрал с собой все свои наработки по экспериментам, не оставил никакого компромата. Интересно, он действительно не понимал, что совершает самый большой просчёт из возможных? Действительно не ожидал, что подопытный кролик вырастет в беспощадного хищника, идущего по следу ускользнувших от виселицы с неумолимостью танка, и от него ускользнуть уже не получится. И в конце концов он узнает, что палач – только исполнитель, узнает, кто отдавал приказы, о которых потом сообщал с притворным сожалением. Или просто не считал это существенным? Ведь главное у него получилось, своей безумной цели он достиг. Почему было не поставить ещё более безумную.       – Свою технологию Шмидт унёс в могилу, но в этом я беды не видел – то, что единожды было создано, возможно повторить. Правда, повторением в полном смысле это назвать нельзя – о машине Шмидта я знаю только две вещи, это очень малый размер и индивидуальное действие. Взаимосвязанные факторы – лучи в ней испускались не наружу, а внутрь, а внутри мог поместиться только один человек.       О машине Мистик тоже говорила, но как-то вскользь. Или это просто в её пьяной голове не всё отложилось? Другие немножко вещи волновали именно в тот момент, от восхищения техническим гением Шмидта далёкие. Опять же хорошо сформулированные Мистик: «Для меня тоже главной проблемой было то, что невозможно убить эту сволочь ещё пару десятков раз».       – Предполагая затраты на создание – не слишком рациональный проект, да?       – В общем – да, но и таким он мог бы быть назван бесценным, если б кто-то был способен его оценить. Но самочувствие Шмидта после сеанса в его изобретении, полностью соответствующее симптомам лучевой болезни, было надёжной гарантией того, что больше никто туда не полезет.       Удивительное дело, говорит в таких случаях Саблезубый, не щадить живота своего ради величия родины гораздо легче на словах, чем на деле. Он, конечно, сам понимает, что не всё так однобоко, фанатиков хватало, просто к тому времени они либо уже принесли свои жертвы, либо разочаровались. Был ли фанатиком Шмидт? Всё говорит о том, что да. Однако когда дело запахло совсем однозначно жареным, предпочёл свинтить, спасая и так поминутно угрожающую покинуть его жизнь, ну а дальше оказалось, что в этой жизни никакая великая Германия в общем-то не нужна. И то верно, зачем победителю проигравшие.       – А когда выяснилось, что машина всё же работает – было поздно.       – Да. Есть что-то почти мистическое в том, как большинство окружающих, по крайней мере, тех, от кого что-то зависело, игнорировали изыскания Шмидта. В том числе и я. Я был в куда большей мере потрясён тем, что он жив, чем его превращением, главным было исправить это недоразумение. В мире было предостаточно природных мутантов, и большинство из них тяготились своими отличиями и мечтали от них избавиться, где в такой системе было место одиночному успеху одиночного безумца? Нашёл повод вспомнить об этом я только много лет спустя. И только теперь я немного жалею о том, что не дал Шмидту полноценно исповедаться перед смертью – лишние несколько минут погоды б не сделали. А нам информация о первых годах после его преобразования могла б сейчас помочь. Конечно, я и без него пришёл к выводу, что не учёл мятежную юность Келли – выглядел он, может, и живчиком, но наркотики своё дело сделали. Стоило выбрать кого-то помоложе и поздоровее. В то же время, Шмидт тоже одно время злоупотреблял алкоголем, да и по здоровью Келли, откровенно, проигрывал… Ответственны ли эти факторы за долгий период адаптации или это в любом случае было б так? Это предстоит выяснить.       Да, об этом можно говорить спокойно. Ему – на самом деле, ей – упражняясь в сдерживании эмоций, тем более что подходящих слов для их выражения всё равно нет. Слова ужаса, отвращения, ненависти запоздали точно так же, как слова утешения. Всё так и было, говорила Мистик, только с поправкой на время и обстоятельства поинтереснее, целая проблема была, куда выйти проораться, чтоб не индуцировать остальных. А потом, когда вот это жгучее-злое, захлёстывающее удавкой, немного ослабевало, и можно было как-то регистрировать бурлящие в голове мысли… Какими эти мысли были? Да, такими же, как у тебя. Каким человеком был этот Шмидт-Шоу. Каким он мог бы быть в других условиях. Если б его способности, действительно потрясающие и до всяких преображений – он ведь был гениальный психолог, гениальный лжец, и помимо того гениальный инженер, у него было всего несколько месяцев и крайне скудное финансирование и он, без шуток, взломал мироздание! – да в мирное русло… Мы б никогда не узнали, какое чудовище скрывается за добродушно улыбающейся усатой физиономией, понимаешь? Как все эти маньяки, которые со всех сторон получают только растерянно-положительные характеристики. Но разве чудовище перестаёт быть чудовищем от того, что ему не была предоставлена тысяча-другая-третья беспомощных жертв, чтоб как следует разгуляться? О них – Шмидт, Траск, Страйкер, Оберг, их коллеги-соратники – мы знаем, они более чем ярко проявили себя. О скольки мы не знаем? До каких пор это незнание спасительно, ввиду того, что у них всё равно нет возможности для достойной самореализации? Вот что действительно лишает сна…