«Язык дураков», часть I — В нашем несовершенном мире всех равняет лишь смерть.
***
— Они скоро вернутся? — Не знаю. — Сколько примерно прошло часов? — Не знаю. — Они говорили, когда приду… — Пауло, какое именно слово в предложении я-не-знаю тебе не понятно? — Ты злой. Лука обречённо выдыхает. Бороться с подростковым максимализмом… сложно, и теперь ему как никогда понятна ситуация Месси, который умудряется не только тянуть за собой кучу людей, но и присматривать за неугомонным Пауло. С виду он простой милый парень, но если дать ему притереться к себе, то… будет ад. Дибала уже битый час сидит на стуле, покачивает ногой в воздухе и что-то неудовлетворённо мычит себе под нос. Модрич прекратил обращать на него внимание где-то после сотого вопроса о возвращении поисковой группы, поэтому он просто смиренно ждет, когда парень выдохнется и немного успокоит бушующий ураган мыслей. Кажется, он серьезно недооценил подростковое задротство на одном и том же. Солнце уже начало лениво забираться за горизонт, и понемногу дом начал наполняться людьми. С основной кухни, той, что находится в доме, послышались голоса и потянуло едва уловимым запахом чего-то съедобного, отдаленно напоминающего суп. На крыльце уселись два молодых парня, увлеченно болтающих о предстоящей охоте и как-то странно поглядывающих на Модрича, на заднем дворе дома какую-то возню подняли девушки, поэтому приткнуться куда-то, кроме летней кухни, не оставляло выбора. Там за столом обнаружился пропавший Дибала. (Еще несколько часов назад он прилежно пытался утопиться в тягучей речке, пока Лука, глуша в горле удовлетворенное урчание, смывал с себя вековую грязь, а потом подросток куда-то исчез, и Модрич шел обратно с довольно милым парнем его возраста, который рассказал ему абсолютно всё, кроме своего имени. Пришлось довольствоваться скудной компанией молодого аргентинца). За всё то время — прошло около двух часов, как они вернулись, — Лионель Месси заглянул на летнюю кухню примерно два раза, и примерно два раза удовлетворенно хмыкнул, находя ситуацию с сиделкой-Лукой и хмурым, смотрящим исподлобья Пауло довольно забавной. Он так ничего и не сказал путного, но вскоре по дому начали сновать люди, по тропинкам мимо проходить ещё не знакомые лица, и Модрич решил, что если на них не обращают внимания, то так и надо. — Лука-а-а, — стул справа вновь отзывается занудным скулежом. Может, ему голову напекло? — Может, ты спросишь у кого-нибудь, когда они вернутся? Я уже соскучился по ним. — Да просто жрать хочешь, а не «соскучился», — Модрич позволяет себе сострить, хоть и давит позыв внутри ответить «тебе надо — ты и спрашивай». Однако внутри его грызет крыса беспокойства за Гарета, потому что тот был единственным родным человеком в этом бедламе. Кто там ещё с ним ушел? Модрич изводит себя мыслью, что волнуется за сохранность друга. — А, может, на крыльцо сядем? — беспечно интересуется Пауло и от души лягает ногой Луку под столом. — Ну, понимаешь, так мы быстрее увидим… — Пойдём, ладно, — Модрич сдаётся и просто молится про себя, чтобы перед входом никого не оказалось. Пока они выходят из летней кухни и медленно бредут в сторону ворот, сотни мыслей в голове сменяют другие сотни, и у Луки начинает гудеть голова от напряжения. Передний двор дома абсолютно пуст, все уже внутри. Аргентинец беспокойно грызёт ногти, прячется от последних лучиков солнца, уходящего вниз как-то чересчур быстро, а Лука просто поджимает ноги, кладёт голову на коленки и упрашивает себя ненамного уснуть, чтобы скоротать время. Энергичный Пауло вертится ужом, потом как-то напряжённо дышит носом и притыкается к нему под бок. На крыльцо выходит Криштиану, и Лука поднимает на него голову. — Дибала? Погуляй, — намекает на тет-а-тет Роналду, но подросток показательно кривит губы и остаётся на своём месте. Криш придирчиво выбирает место, где можно развалиться и поговорить с Модричем. Хотя они и перекидываются парой фраз, видно, что разговор отчаянно не клеится. Роналду тоже заметно недоволен долгим отсутствием друзей, и его взор постоянно устремлён на дорогу, выходящую с территории дома. Солнце мигает последний раз и теряет свои лучи, рассыпая их по дороге и сильно вытоптанной траве. Они ненадолго подвисают, и примерно через полчаса дверь калитки скрипит. Первым подскакивает Дибала. Он улыбается уголками губ и убирает руку с напряженно бьющейся грудной клетки. Неизвестно, что он успел себе напридумывать и как себя накрутить, но уже через пару секунд он висит на шее у Начо. Команда улыбается, все усталые. Модрич не спешит вставать, вытягивает шею и ловит растрепанный пучок волос Гарета, который от усталости волочится предпоследним. Замыкает шествие Иван. Пока Роналду тихо переговаривается с Манджукичем о прошедшей вылазке, Модрич прилежно контролирует шаг, стараясь от нахлынувших эмоций не переходить на бег, и по-дружески прилепляется к ноющему телу Бейла. Валлиец треплет его ещё не просохшие волосы. — Ты так просто от меня не отделаешься, — насмешливый голос тягуче плывет по воздуху, а Модрич в отместку щиплет его куда-то за правую лопатку. — Ну ты и сука, конечно. — Из-за чего вы так долго задержались? — звучит закономерный вопрос. — Да там долго объяснять… У одной из машин на парковке сигнализация сработала, и кусаки устроили рядом с ней тусовку… Пришлось, э-э, идти другим путем, который был гораздо дольше. Модрич дёргает его за волосы, удобнее устраивает подбородок на плече, и его взгляд совершенно случайно падает на Ивана, что мгновение назад закрыл ворота. Его глаза холодны и недоброжелательно впиваются в Луку. Последний недовольно хмурится, но зелёные глаза вновь смотрят вдаль, словно и не было этой суровости, повисшей между ними. Модрич тихо просит Гарета подняться наверх и в их общей спальне рассказать, как всё прошло. Тем более, солнце уже зашло и стало довольно свежо просто стоять без дела. В коридоре они пересекаются с Лионелем, и Бейл отдаёт ему свой рюкзак с вещами. Тот внимательно следит за ним, но всё еще молчит. Общим невербальным согласием было решено, что на ужин никто не пойдет, а вечер они проведут вдвоём в комнате. — Ну, как оно было? Выкладывай, — Лука устало валится на кровать, смотрит в деревянное основание второго яруса, пока Гарет устало уничтожает пучок волос и ползает взглядом в поисках расчески. — Ничего такого. Кусак много, полезного мало, — его голос сиплый и усталый, и это действительно так: Бейл выжат до предела и похож на полусгнивший лимон. На спине у него грязные полосы пыли, руки в засохшей грязи, но валлиец опустошен морально и даже не выражает недовольства. С наслаждением валится на кровать. В целом, их разговор комфортен, хоть и немногословен. Модрич тихо рассказывает подушке о своих размышлениях, с противоположной стороны комнаты раздается неопределенное мычание, каждый раз — разное, с определенными нотками удовлетворения или неудовольствия, если их обладатель с чем-то не согласен. Лука доволен текущим положением дел. Разговор плавно переходит на личности. Гарет долго жалуется на Ивана, на то, что иногда задумывается и перестает понимать испанскую речь, потом снова на Ивана… Лука бегает глазами по полу, краешку окна и думает о том, что пока ему удаётся вполне сносно хранить свои скелеты в шкафу. Понемногу тревога и беспокойство уступают место какой-никакой удовлетворённости. Лука вскакивает с кровати, подходит к двери и на пробу щелкает включателем света — но, естественно, его план проваливается. Электричества в доме, как и водопровода на втором этаже, нет, но на этот случай наверняка были продуманы и припрятаны свечи — надо будет спуститься вниз и отловить кого-нибудь более-менее адекватного, чтобы осведомиться на этот счёт. Лука ставит себе галочку в уме, а потом поворачивается к окну. В комнате полумрак, который заставляет ощутимо напрягать глаза. Спина Гарета мерно вздымается. — Эй, — Лука встаёт, подходит к нему и шутливо толкает рукой в плечо. — М-м… — Пойдешь на ужин? Я бы не отказался что-то съесть. — М-м… Лука закатывает глаза. Приходится пускать в ход щекотку — первые несколько секунд Бейл не понимает, что от него хотят, а потом резво переворачивается на спину, неловко лягает ногами и пытается уйти от юрких холодных пальцев. Модрич не сдаётся: облокотившись кое-как на край кровати, он с азартом наблюдает за смеющимся впервые за несколько дней другом. В груди разливается приятное спокойствие и умиротворенность. Пока он с другом, ему ничего не страшно, пока они вместе, они всё выдержат. Гарет пищит, Лука поднимает руки к шее, но тут дверь распахивается и жалобно ударяется о стену. На пороге, кажется, Начо, Лука до конца не уверен. — Мы не голодны, — начинает было Лука, но парень прикладывает указательный палец к губам в призыве соблюдать тишину. Он в два счета пересекает комнату, запахивает шторы и подходит ближе. Глаза странно блестят. — Мимо проходит небольшая стая мертвяков, — шёпот на чужом языке различать довольно трудно, и Модрич скорее по интонации и атмосфере понимает, что надо соблюдать осторожность. — Спускаемся вниз, делайте то, что и другие. Не-шу-ме-ть… Парни тихо спускаются по лестнице, света нигде нет. Внизу — в гостиной — собралась вся группа, и Гарет и Лука с удивлением замечают, что их не настолько и много — раньше, когда все были абсолютными незнакомцами, казалось, что здесь живет добротное количество людей, но на самом деле парни навскидку насчитали около восемнадцати человек. Все сидят на полу или ныкаются по углам, едва-едва перешёптываются и шуршат ногами. Лионель Месси как всегда предельно собран и спокоен. Он аккуратно смотрит в щёлку между плотными шторами окна, пытаясь уловить какое-нибудь определённое движение, но всё, что можно отчётливо увидеть в сумерках — тени и фигуры. Тем не менее, в комнате зловеще повисает непроглядная чернота и слышны звуки снаружи — приглушённый вой, топот ног по асфальту и странное позвякивание цепей. Дом замирает в ожидании и страхе. Очевидно, это не первая «военная тревога» — никто особо не волнуется, лишь напряжение чётко прослеживается в каждом закутке. Начо внезапно толкает Модрича на пол, а сам хватает Гарета за руку и куда-то утаскивает за собой. На него никто не обращает внимания и никто не говорит, что делать, но Лука не тупой и, бесшумно опускаясь на пол, осторожно прижимается спиной к мягкой приятной обивке дивана. Рядом с ним кто-то ещё спрятал лицо в коленях и медленно, почти равнодушно дышит, словно скучая. Модрич уже на подсознательном уровне понимает, что это впечатление обманчиво — так человек просто пытается не выдать беспокойство. Лука прижимается поближе и случайно толкает незнакомца коленкой в бедро. Тот поднимает вихрастую голову, готовясь невербально поприветствовать товарища по несчастью, но тут взгляды сталкиваются, и Лука от изумления перестает даже едва слышно свистеть носом, чтобы бесшумно дышать. Перед ним псих-Ракитич. Иван как-то скучающе, можно даже сказать сонно бросает на него взгляд, а потом слегка импульсивно подтягивает к себе, заставляя почти вплотную прижаться. Это возмущает, и Модрича накрывает ледяной крошкой раздражения — ему не особо улыбается сидеть и прикасаться к человеку, который ему несимпатичен. Однако в то же мгновение рядом приземляется ещё кто-то, в темноте не разобрать, а мучить глаза не хочется, поэтому до Луки доходит, что Ракитич не жертвует своим достоинством, а просто даёт убежище кому-то из сокомандников. Приходится сидеть близко-близко. Справа каменная глыба из Ивана, слева непонятное тело сопит в ухо и пытается задержать дыхание. Может, Пауло? Нет, вряд ли. На улице раздаётся громкий, пронзительный до костей крик, и Лука крупно вздрагивает с непривычки. Повторяет за своим партнером — подтягивает коленки к груди, кладет голову в изгиб локтя и пытается унять бешено колотящееся сердце, хотя снаружи он спокоен как удав. Он плотно спрессован между двумя парнями, но это даже придаёт уверенности — в сложившейся ситуации он не один, он переживает это совместно. Соседи затихают — Иван снова укладывает голову на коленки, наверное, закрывает глаза — он устал после вылазки. Беспокойное тело по другую сторону тоже удобно устраивается, но почти наваливается на Луку. Ничего, кажется, удобно. Куда Начо утащил Бейла? Переживает ли друг первую тревогу так же, как и Лука, или ему выдали немного больше информации, чем никакой? Модрич не переживает — в доме они все в безопасности, но внутри грызет червячок ожидания. Поскорей бы снова коснуться друга и ощутить поддержку или, на худой конец, помочь самому. Крик перерастает в визг. Рядом крупно вздрагивают, но это не Иван — Лука понимает, что не он единственный боится, но это мало утешает. Дыхание непроизвольно учащается, сердце колотится как бешеное, кажется, что это слышно даже на улице, а внутри пожар. Контролировать панику не получается, приходится дышать через рот. Внутренности стягивает тугим обручем, а температура в комнате ощутимо поднимается. Тщательно контролируя дыхание, Модрич совершает пару дерганых движений и бессознательно пихает Ивана. Тот поднимает голову с явным недовольством, с чем ещё — непонятно, не разглядеть. Для Модрича так и останется загадкой, что уловил в темноте, в его языке тела, Ракитич, но внезапно случается невероятное — он протягивает к нему руку. Чужая ладонь непроизвольно дергается в воздухе и ложится на рот, не давая громко дышать. Становится очевидным, что ситуация намного серьезнее, чем Лука себе представлял. Прохладная ладонь отрезвляет, возвращает к рациональности, губы немного колет, но Иван, определённо, добивается своего. Лука обретает контроль над телом. Его ладонь холодновата, мягка и очень приятна даже несмотря на то, что её обладатель довольно предвзято относится к Модричу. Он сжимает немного крепче, чем хотелось бы, и это всерьёз мешает дышать, но перечить Лука не решается. Дыхание успокаивается, жилка пульса — тоже. Становится чуть-чуть легче. Модрич не помнит, сколько они так сидят. То ли спустя тридцать-сорок минут, то ли спустя полтора часа, но сзади раздаётся уверенный голос Месси. Он разрезает тишину в комнате: — Думаю, всё. Я ничего не слышу и не вижу. Вокруг кромешная тьма, глаза уже привыкли, но ориентироваться довольно сложно. Ракитич не поднимается, и Лука следует его примеру. Но начинается осторожное копошение, кто-то явственно чиркает спичкой, и раздаются первые всполохи свечек. Красные, рыжие, жёлтые пятна раздражают взгляд и ослепляют. Ладонь исчезает. Лука поднимается в числе последних. Ракитич, кажется, так и остаётся сидеть на месте, но Модрич давно забыл про него. В поисках Бейла он шерстит взглядом все высокорослые фигуры, но точно различает только Роналду по его крепкой точёной спине, обтянутой футболкой. Остальные размыты, двигаются нечётко, на стенах безумные танцы теней и отсветов, которые сбивают с толку. Начинает кружиться голова. Найти лестницу наверх — тыкать пальцем в небо. Лука бестолково вертит головой, но удача улыбается ему. Наконец ласковый свет свечей перестаёт хаотично прыгать по всему подряд, стабилизируется, выравниваются контуры предметов. Не оборачиваясь, он вместе с кем-то ползёт наверх, а потом по памяти добирается до своей двери. Гарета пока что на месте нет. Приходится завалиться на кровать и по инерции прикрыть глаза. Прохлада из открытого окна действует великолепно — холодный пот, прошибавший внизу и сменявшийся горячечной паникой, отступал и дарил блаженную пустоту. Где же Гарет, черт его возьми, когда он так нужен… Приходится отгонять и накатившие не вовремя ощущения. Модрич помнит плохо, но он уверен, от Ивана пахло довольно приятно, наверное, безопасностью. Он приходит к такому выводу, потому что такой же — примерно такой же — запах был у Гарета, когда он помогал спасать шкуру Луки во время их странствий или когда они переживали опасные для жизни моменты. Наверное, у безопасности все-таки есть аромат, и он очень приятен именно целиком, нельзя вычленить из него оттенки. От Ивана пахло безопасностью и, как ни крути, пóтом, ведь душ после вылазки в город пришлось «отменить по уважительной причине». Но сейчас это немного отступало, потому что назойливая мысль никак не убиралась с головы. Кто бы мог подумать, что этот хмурый и неприступный Иван может расположить к себе только бестактильными ощущениями? Дверь скрипит, и появляется черная фигура валлийца-великана. Лука приподнимается на локтях. — Все в норме, — шепот режет комнату, — но это полнейший пиздец. Бейл валится на кровать, немного двигается и затихает, как был, в одежде. Модрич еще немного катает по языку мысль о запахах, безопасности и Иване, а потом не выдерживает. Он бесшумно спускает ноги на ковер, встает и подходит к другу. К лучшему другу. Он его хорошо знает, он — его родной человек, Лука может многое рассказать о нем и показать на нем. Так, может, и это… Он осторожно опускается над ним, утыкается носом в кромку волос на затылке, ища ответ на свой вопрос. Ничем не пахнет. Отгоняя разумные мысли о том, что он спятил, Модрич осторожно опускается на корточки и проводит руками по волосам. Друг сонно стонет. — Эй… — полуспящий Гарет — беспроигрышный вариант, потому что всё равно нихера не вспомнит поутру. Валлиец поднимает голову, разглядывая в темноте друга, потревожившего отдых (когда он успел так быстро и крепко заснуть — из-за усталости?), и Лука осторожно, сохраняя личное пространство и не идентифицируя жест как слишком интимный, проводит носом по открывшейся полоске горячей шеи. Его отпускает. Гарет пахнет теплом, сном, потом и… ничем. Гарет такой же, как он, как Иван, и не надо было придумывать себе сказки о том, что один вселяет доверие одним только жестом ладони, а другому потребовалось на это… — Спи, — Лука умиротворенно отстраняется и не может сдержать улыбки. Все в порядке. Он все еще не сумасшедший. Где-то далеко ему кажется визг кусаки, и он поспешно возвращается на свою кровать с полной уверенностью, что сейчас он уснет. Однако перед тем, как упасть в новый день, он отчаянно, по воспоминаниям, пытается воссоздать выражение лица Ракитича, когда тот поднял на него голову.***
«Язык дураков», часть II — …когда я была маленькой, я кричала на свою куклу: «Не будь уродиной! Будь красивой!»
Солнце уже начало ощутимо припекать макушку, когда Жерар в который раз подряд переворачивается с живота на спину и бесшумно выдыхает. Он чувствует себя бесполезным мешком — ведь всё, на что хватает сил и возможностей, это переваливаться с одного бока на другой. Все тело до ужаса затекло, хочется встать и размяться, но чертова нога не позволяет даже пнуть Рамоса, спящего неподалеку. Хочется есть. Хочется пить. Всего, черт возьми, хочется, вот только единственное, что он может, это просить помощи… Унижаться больше нет сил, но терпеть голод — одна из самых неблагодарных вещей на свете. Со вздохом Жерар садится и потягивается. Река раскинулась, лениво течет и отливает синевой, такой же синевой, какая плещется в глазах у самого Пике. Как же хочется встать, побежать — плевать куда, главное, чтобы двигаться, чтобы видеть динамику, ведь когда ты постоянно лежишь, мир засыпает вместе с тобой. Ты ловишь себя вне пространства и времени, ты хочешь что-то поменять, ты усталый и вымотанный… Если это не так, то ты просто придурок с подвернутой ногой, зависящий от чужого человека. Серхио крепко спит на спортивной кофте, подложив под голову её рукава. Его ноги вольно раскинуты в удобной позе, челка спадает на глаза, но Жерару не особо улыбается разглядывать принципиального врага. Он подбирается ближе и собирается прервать сладкий сон неприятеля. Но он, в конце концов, не бесцеремонный грубый Рамос, в нём живы правила приличия. Поэтому он вежливо, хоть и прохладно дотрагивается до чужого плеча. Серхио слабо шевелит дыханием травинки рядом с носом, едва-едва подрагивают его пальцы, это даже не заметно, но Пике всегда был чувствителен к подобного рода мелочам вне зависимости от того, кто перед ним и нравится ли он ему. Просто это доставляло особенное удовольствие и непередаваемое, трепетное удовлетворение. — Рамос, — выходит нетерпеливо, но явно с нотками выходящей за грань вежливости. Серхио осторожно шевелит головой. Пике наклоняется к нему и еще раз треплет по плечу. Рамос открывает глаза: они расфокусированы и смотрят мутно, сонно, как-то слишком интимно для чужого человека. Тем не менее, Пике не особо совестно, хотя в глубине души он боится, что Серхио морального долга будет мало, и он бросит его одного, как только достаточно устанет. Недееспособный на время, он не будет иметь иного выхода, кроме того, где он умирает мучительной смертью от голода, жажды, или того, где он замерзнет насмерть, или даже того, где его косточки с удовольствием обгрызут кусаки. Но Рамос пока сонный — мирный. Это придает уверенности действовать решительнее. Серхио приподнимается на левом локте, смотрит на живот и грудную клетку Жерара, а потом поднимает взгляд. Кажется, просыпается, потому что медленно садится и закидывает руки за затылок, силясь вернуться из приятного крепкого забытья. Пике как-то… непозволительно близко, но пока Серхио не раздражен или не подает признаки неудовлетворения, его это мало волнует. Жерар смотрит, как человек рядом медленно отходит ото сна, ещё теплый и разомлевший, его тело не поддаётся на резкие движения. Рамос убирает непослушную отросшую челку и наконец зевает. Пике, опомнившись, отодвигается, а в глазах напротив замечает толику искреннего, почти невинного непонимания, но не трактует её как-то по особенному. Да и сам Серхио чувствует непонятную досаду — кажется, на расстоянии ругаться не очень удобно, но сейчас его настроение держится на отметке «удовлетворительно», он настроен мирно и не хочет никого материть. Жерар прилежно начинает ебать мозг, но получается слегка лениво, и это его самого слегка огорчает. — Я хочу есть и очень сильно, — Пике прищуривает синющие глаза и впивается в карие напротив. — Не хочешь прогуляться и поискать что-нибудь? — Звучит как предложение, от которого непременно стоит отказаться, — Серхио трёт переносицу и протирает глаза, прогоняя остатки дрёмы. — Потому что исходит оно от тебя. — Кто бы мог подумать, — тон становится каким-то непередаваемо-скептическим. — Давай-давай, отдых закончен. — Пытаешься мной манипулировать? — Серхио встаёт и смотрит привычным раздражённым взглядом. — Тебя сейчас послать нахуй или ты сам дойдешь? Оу, — окидывает наигранно-грустным взглядом тело напротив себя, — какая досада… Ты даже ходить самостоятельно не можешь… — Сука, — рычит Жерар, садится поудобнее, чтобы снизить давление на больную стопу. Интересно, может, у него получится хотя бы встать? — Сиди и старательно дери газон, только на это и способен, — бросает Серхио и подходит к сумке. Достаёт яблоки — чёртовы яблоки, — и бутылку воды. — Ты не говорил, что нашел родник, — Жерар с сомнением рассматривает кинутую в руки бутылку, врассыпную брошенные яблоки — вдогонку и с явным прицелом в голову. — Оу… извини, — в голосе ни капли раскаяния. Тем не менее, Рамос действительно медленно, но верно начинает куда-то устремляться: он кидает косые взгляды в сторону — Пике всерьёз беспокоится за его возможное косоглазие — рассматривает барахло в сумке и бессознательно выдыхает: — Скучаю по своему луку… — Луку? — хмуро переспрашивает Жерар, начиная перешнуровывать кроссовки поудобнее. Что ему, в конце концов, ещё делать, кроме как хоть как-то облегчать себе и без того скудное существование? — Не прикидывайся дураком, хотя ты такой и есть. Да, луку. Удобная штука — убиваешь тихо и на расстоянии… ни разу проблем не создал… — И как ты только научился стрелять из лука, когда у тебя руки из одного места растут?.. — Помолчи, — осадили Жерара, — и всё, я сваливаю. Попробую ещё раз осмотреть тот дом, думаю, будет лучше, если ты доковыляешь туда и мы перекантуемся пару дней, чтобы зажила твоя клешня. А потом счастливые разойдёмся, как в море корабли… Море… Знаешь, на море очень красиво. Не то что эта лужа, на которую ты залипаешь часами. Серхио еще пару минут крутится, а потом наконец-то шуршит кустами и исчезает. Жерар тихо выдыхает и закрывает глаза, чутко прислушиваясь к происходящему вокруг. Спустя неопределённое количество времени он вновь садится, растягивается по мере сил и возможностей и пытается встать. Организм, ослабленный отсутствием белка и жиров, отчаянно отказывается работать. Длительное отсутствие движения на руку не играет — Пике чувствует себя разбитым, сонливым, хотя спать не хочется, слабое головокружение не даёт сосредоточиться. Он осторожно встаёт и, не имея особых сил балансировать на одной ноге, осторожно переносит вес на больную ногу. Стоять неудобно, сделать шаг не предоставляется возможным, тело беспощадно ломит… пара пробных шагов… Блохастая скотина, к счастью, израсходовала шампунь не полностью, и в баночке оставалось еще чуть меньше половины. Кусок мыла был неудобным, в руку ложился плохо, но это волновало мало. Отрыв чистую одежду в оставленном гадюшнике, Жерар медленно повернулся к реке. Разбинтовав уставший голеностоп и раздрапировавшись из тряпок, Жерар с наслаждением побрел против течения в реку. Вода прогрелась только на самом верху, дарила не самые приятные ощущения, но кое-как работавшим мышцам это было даже в радость. Задубевшие лодыжки в воде не чувствовались, боль угомонилась. Едва подавив в себе радостный вздох, Пике нырнул в воду с головой. Ленивое течение не относило далеко, а адекватно разрабатываемые мышцы приятно будоражили разум. Нога не волновала, поэтому перед тем, как отмыться от грязи, Жерар спокойно прочесал реку в разумных объемах. Как же приятно было двигаться после такого длительного затишья!.. Холод непрогретой воды отошел на второй план. Измерять время без часов было крайне трудно. Пытаться прикинуть по солнцу — ещё труднее. Потратив на сие отмывание порядка часа, Жерар вновь вернулся на излюбленное место, подложив под голову свёрнутую в тугой кулёк кофту, которую Рамос по неосторожности забыл. По телу разлилась приятная сладость, и началась послеобеденная — если верить положению солнца — дремота. И плевать, что обеда как такового не было. Внезапно острыми волнами начала накатывать острая тоска. По команде, по дому. По неугомонному Неймару, чёрт его дери… Каково это — оказаться отрезанным от своей семьи? Ждать, не имея возможности хоть как-то помочь себе, узнать, что происходит и кто всё ещё ждёт его… Интересно, ищут ли его? Или уже списали со счетов и оставили умирать — Жерар надеялся только на то, что занимал достаточно важное место в группе, чтобы его мнением считались и всегда прислушивались к мыслям. Представлялось невозможным, что ребята из поисковой группы просто пару раз прочесали окрестности города, нашли сумку с вещами, покачали головами и сокрушённо пожали плечами. Именно сейчас, в минуту разлуки, как никогда хотелось домой. Кажется, во время особо остро накатившей тоски он был бы рад даже язвительному и безнравственному Рамосу. Какая-никакая, а защита от опасностей и компания. Однако, когда с истечением времени он услышал вдалеке знакомое насвистывание какого-то мотивчика, он был готов отправить Серхио туда, откуда он пришел. Рамос вернулся… ну, ни с чем. Он безразлично пожал плечами, сказал, что действительно искал, а потом вновь завалился спать, специально кинувшись в Жерара яблоками и даже попав. Раздражение удавалось контролировать, но усталость от невозможности изменить ситуацию уже начинала брать своё. — Рамос, — Пике вновь равнодушно заговорил, надеясь завязать нейтральный разговор и по его ходу выяснить план дальнейших действий. — Ты осмотрел дом? — Угу-м… Да, там есть, на что посмотреть, — быстро исправился Серхио, не открывая глаз. — Попробую завтра дотянуть тебя туда. За волосы. Как тебе? Жерар презрительно поджал губы, коря себя за то, что бессознательно подумал хорошо об этом явно нехорошем бродяге. Тем не менее, он предпринял еще одну попытку. — Я попробовал ходить, и у меня получается пара безболезненных шагов. Ещё несколько дней отдыха, и можешь сваливать на все четыре стороны, — внезапно у него появилось необузданное желание доказать собственную независимость от кого-либо, чего-либо, особенно от Серхио, и он добавил, — ты мне не нужен. Молчание немного затянулось, но, не успев насторожиться, Пике получил ответ, который, наверное, и рассчитывал услышать. — Не сомневайся, наши чувства абсолютно взаимны. Еще пара попыток начать разговор не увенчалась успехом, потому что Рамос просто никак не реагировал. Он лежал с закрытыми глазами, подрагивающими пальцами лениво перебирал по какой-то сорванной по дороге обратно веточке, и вскоре вообще перестал подавать признаки жизни. Жерар от скуки присел поближе, наивно надеясь, что Серхио умер во сне. Какой он — Серхио? Немного странный вопрос, но скука толкает людей на необычные вещи… С грехом пополам Пике пришлось признать, что он довольно привлекателен, и даже бесчисленные шрамы, ушибы, раны, ссадины не портят лица и рук. Точёные черты лица, лохматые тёмные волосы, каким-то невероятным чудом лежавшие ровно, лёгкая щетина — в отличие от бородатого лесника Жерара, которому ужаснуться от самого себя не давало только размытое отражение в реке, — делали из Рамоса довольно притягательного и интригующего хитрыми повадками человека. Однако, как успел убедиться Пике на собственном опыте, поганый характер портил абсолютно всё. А сейчас мерзавец спал или прикидывался спящим, совершенно доверчиво подставив беззащитный живот. Соблазнительные губы были бессознательно приоткрыты, а до носа хотелось прикоснуться пальцами, потому что… Жерар неосознанно придвинулся ближе, уже с неподдельной толикой интереса рассматривая бродягу. Да, есть на что посмотреть, не был бы таким омерзительным слизняком, цены бы не было. Пике нахмурился, потрогал руками голову и подумал, что ему напекло макушку солнцем слишком сильно. — Не нравлюсь? — внезапно раздался хриплый голос. Не спал, мразина, притворялся… — Не нравишься, — согласился Жерар. — А чего тогда рассматриваешь? Молчание. Пике отвернулся и устремил взгляд синих глаз в красавицу-реку.***
Язык дураков, часть III — До моего Эймоса я встречалась с богатым уродливым мафиози… Он меня всюду брал и хвалился мной. Уроды очень это любят.
***
Утром на улице так тихо. Абсолютно всё замирает. Едва-едва вставшее солнце только начинает согревать землю, а в воздухе витает ночная прохлада и сырость. Утро — это царствование тишины и благих мыслей. Утром можно подумать на трезвую голову, а не мучиться от переполняющих голову мыслей, жужжащих роем пчёл. Лука просыпается раньше всех, кажется, ещё до общего подъема, когда все начинают суетиться: готовить завтрак, разговаривать, бегать по дому и будить других. Лука тихо просовывает голову на кухню, обходит общую гостиную, где ночью происходили невообразимые вещи, и не может не задуматься — возможно, всё произошедшее было просто сном? Не приснилось ли ему? Сейчас, вспоминая произошедшее, вечер кажется далеким и случившимся будто не с ним. Модрич отгоняет непрошеные воспоминания и открывает дверь на улицу, на задний двор. Голова по-приятному пустая, ничего не тяготит. Он быстро, пока идёт, разминает руки и осторожно разглядывает всё вокруг себя. О порядке и аккуратности не может быть и речи, но не покидает трепетное чувство, что всё, что небрежно лежит или по чужой забывчивости оставлено, имеет свое определённое место и сейчас там находится. Лука осторожно обходит стороной рассыпанные по неровному вытоптанному газону старые теннисные мячики — они уже потрескались, искусственная обивка слезла и оставила после себя уродливые проплешины; те блестели от попавшей росы, — и заходит за сарай и сваленные в кучу доски. Тут они разговаривали с Манджукичем — кое-как разбросано старое поржавевшие оружие, лезвия лежат неровной кучкой. Кроме них, ничего особенного больше нет, а свой единственный подаренный Иваном нож Лука оставил под подушкой. Носить за пазухой его он побоялся, так как ему не доверяли и прятать нож означало играть с огнем, а носить на поясе было пока непривычно, неудобно и затрудняло движения. Сейчас, вспоминая свои ночные мысли об Иване, Луке становится как-то неприятно, гадко, и жгучий румянец заливает шею. Наверное, он просто переутомился, вот и всё. А Гарет, даже если что-то и вспомнит из их ночного секрета, точно его поймёт. Лука на пробу поднимает один из ножей. На туповатом лезвии остались крупные капли росы, и хорват небрежным резким движением руки сбрасывает их на мокрую вытоптанную землю. Окидывает глазами обстановку и останавливается на приставленной к металлической огромной пластине деревянной доске. Прищуривает глаза, примеривается, взмах… Бросок! Раздается громкий лязг. Деревянную доску он даже не задел, а визг металл издал из-за того, что по нему прошлось острие ножа. Лука делает глубокий вдох и чувствует нарастающий в груди азарт. Наверное, стоит рассчитать силу немного точнее и держать левее… Ещё один бросок! Мимо. На этот раз нож дотрагивается до доски, но основанием, после чего рикошетом отлетает в сторону, глухо ударившись о траву. Модрич не чувствует особенного сожаления, но неприятный осадок остаётся. Рядом лежат ещё три ножа, и он попробует все свои три попытки. Только он чётко примеривается и уже готовится кидать, как за спиной раздаётся ленивый голос — Лука чуть не подрыгивает от неожиданности: — Неправильно нож держишь. Голос знакомый, голос, откровенно говоря, задравший. Модрич даже не оборачивается, а лишь сильнее сосредотачивается на своей задаче. Отводит руку назад, берёт левее… — Ты так только ножи изведёшь, а они и без того на честном слове держатся. Лука закатывает глаза, кидает со всего размаха. Нож пролетает в считанных сантиметрах от правого края доски, снова издаёт душераздирающий лязг и исчезает в траве. — Браво, — негромкий смешок за плечами, уже немного ближе. — Ап-ло-дис-мен-ты… Лука недовольно рычит и резко поворачивается. — Если ты такой умный, может, сам попробуешь? Брови Ракитича насмешливо взлетают вверх. — Как скажешь. Он искусно вынимает ножи из-за пояса. Оружие играет в его пальцах, прыгает, а Иван явно выпендривается, но дело оттого не меняется. Мгновение — первый нож точным броском пронизает деревяшку ровно посередине, мгновение — второй нож выстраивается почти в линию; Иван поворачивается спиной и, не смотря, отправляет третий: мгновение — и последний нож украшает линию из трех остро отточенных лезвий… Модрич презрительно поджимает губы. — Наточил ножи и пришёл рисоваться? — Ты меня раскусил, — притворное сожаление, но на лице серьёзность и некая прохладца. — Ну так что? — Ничего, — огрызается Лука, подавляя в себе желание ответить как можно грубее и резче. Он импульсивно хватает ещё один нож и, делая глубокие вдохи в попытках успокоиться, прицеливается. — Неправильно, — голос за правым плечом вновь сочится ядом, — держишь, — Ракитич встаёт сзади, касается грудной клеткой его спины и дотрагивается тёплыми пальцами чужой правой кисти, сжимающей рукоятку, — нож, — коленом раздвигает ноги, заставляя встать в более естественную позу: левая нога впереди, правая — позади. Лука явственно чувствует тепло чужого тела. Иван стоит сзади, греет дыханием его левое ухо и крутит ловкими пальцами ножик в чужих руках. Лука как завороженный наблюдает, как играет оружие, как прыгают по пальцам отсветы с едва чистого лезвия. Иван прижимается и, Лука готов отдать голову на отсечение, улыбается. — Что тебе надо? — цедит Модрич, отлично помня, что ещё вчера к нему так не ластились и так внимания не искали. — Ну, — цыкают под ухом, — хочу научить протеже Манджу хоть какому-то полезному делу… — Бросать ножи в кусак? — Умоляю… картошку чистить быстрее будешь. Лука резко поворачивается и, находясь в плену своих мыслей, роняет нож на землю, от души заезжая кулаком по самодовольному лицу. Иван явно был обескуражен таким напором, но, стоит отдать ему должное, быстро взял себя в руки. Он отлично парирует чужие удары, но Лука не промах и наносит пару особо удачных, вызывая кислое неудовольствие на лице Ракитича. — Хватит, наигрались, — Иван с легкостью обходит Модрича, двигаясь мягко и грациозно, как хищное животное перед прыжком, а потом достает быстрым движением секретный нож из-за пазухи и парой ловких движений ставит Луку в тупик. Достаточно осторожным, но резким жестом сводит назад руки и, плотно прижимаясь, приставляет острое лезвие к горлу. Лука замирает, признавая поражение, но не говоря ни слова. Иван дышит ему в ухо, не убирая нож, лишь припугивая, причем крайне убедительно. — Я сразу понял, курва, что ты из Хорватии, — звучат слова на хорватском, и у Модрича от паники в животе скручивается тугой ком, а сердце убегает в пятки. — Кого ты пытался обмануть этими байками? Иммигранты, послушайте-ка… — Отпусти, — Лука дергается, но находящиеся в плену страха мышцы отчаянно сопротивляются. Выходит жалко, и Иван, и сам Лука это понимают. — Я тебя раскусил ещё тогда… когда ты пялился на меня и Марио во дворе, а мы разговаривали… ты даже не додумался сделать взгляд идиота, странно… Как думаешь, — Модрич снова дергается, но рука Ивана держит крепко, почти как сталь, — как думаешь, что сделает Манджу… или Лео… когда узнают, что ты наврал? Внезапно Иван отпускает его и отталкивает от себя с естественным неодобрением. — Успокойся, — Ракитич стоически выносит злобный, полный ненависти взгляд Луки. — И, кажется, мы ещё не закончили, не находишь? — он с усмешкой поднимает уроненный нож и протягивает Луке. Он нехотя принимает нож, поворачивается к деревяшке и из последних сил упрашивает себя запустить нож в доску, а не в Ивана. Сзади снова материализуется Иван, прижимаясь горячим натренированным телом. Сильные чужие пальцы властно сдавливают ладонь Модрича и заставляют взять нож другим способом, слегка иначе. Дыхание вновь опаляет ухо, но на этот раз не Лука руководит процессом, а сам Иван. Он примеривается пару мгновений, рука, сжимающая нож и чужую руку, замирает, а потом совершает резкий рывок — нож смачным треском входит слегка повыше ранее выпущенных Ракитичем ножей. — Больше тренировок, — издевательски шепчут на ухо по-хорватски, словно готовясь делить этот секрет на двоих. — И люди не будут смотреть на тебя как на убогого. Они замирают в этой блядски странной позе — Иван насмешливо прижимается к нему сзади и удерживает и без того напряженную руку, дыхание щекочет шею и забирается в ушную раковину. Лука застывает в виде памятника самому себе и лихорадочно пытается призвать на помощь абсолютно весь здравый смысл или хотя бы инстинкт самосохранения, чтобы ему помогли выбраться из этой ситуации. К несчастью — или нет — в голове пусто. Иван протягивает ему свой нож, убирая его от беззащитного горла… Он как-то слишком мягко обнимает, ластится, урчит в шею и смотрит умным, хитрым, лисьим взглядом — бросает вызов. Заглядывает Луке в глаза, и того опять пробирает холодком. Правда, теперь не от раздражения или страха — от чего-то томного и опасного одновременно. От Ивана ничем не пахнет, кроме сладости победы, острой насмешки и тепла — он правда горячий, словно печка, хотя утреннее солнце до этой части двора ещё не добралось. Даже ветер не свищет по углам и не гуляет в волосах, хотя когда Лука вышел на улицу, кажется, было ветрено… Они так и продолжают стоять, ничего не предпринимая — Иван мягко обнимает его и почти ласково придерживает ударную руку. Модрич мечтает только о том, чтобы поскорее убежать, уйти от него, потому что сердце колотится сумасшедше громко из-за двусмысленности позы, в которой они замерли. Из дома начали доноситься первые голоса. Иван отпускает его и отталкивает, но гораздо осторожнее, чем в первый раз. — Надеюсь, ты понял, — серьезные зелёные глаза впиваются в него особо внимательно, — что играть с огнем не стоит. И да, про твой маленький секрет я никому не скажу… пока этого не потребуют обстоятельства. Поговори с Кришем или Марио насчет подготовки, они смогут подтянуть тебя до менее нищего уровня и выдать какое-нибудь оружие. Иван подходит к доске-мишени, резким движением вытаскивает все три свои ножа и уходит, ни разу не обернувшись. Он предельно собран и вновь напоминает глыбу льда. Лука серьёзно задумывается над тем, чтобы обсудить происходящее в своей жизни с Гаретом. И как можно скорее.